Текст книги "Любовь на проводе (ЛП)"

Автор книги: Борисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

«Струны сердца»

Люси Стоун: «Ты опять включил рекламу?»

Эйден Валентайн: «Ага. Последний блок на сегодня. Спасибо, что осталась в эфире».

Люси Стоун: «Да не за что. Надеюсь, ничего слишком позорного не сказала».

Эйден Валентайн: «Не думаю».

[Пауза].

Люси Стоун: «Ну ладно. Пожалуй, мне пора».

Эйден Валентайн: «Да, конечно. Понимаю».

Люси Стоун: «Спокойной ночи, Эйден Валентайн».

[Гудки].

Эйден Валентайн: «Спокойной ночи, Люси».

Глава 4

Люси

– Долго ты ещё этим будешь заниматься? – спрашиваю осторожно, подпирая щёку рукой.

Майя ставит на стол полупустую коробку Хрустящих тостов с корицей и продолжает строить крепость из злаков, отгораживаясь от меня. Через «стену» виден лишь верх её небрежного пучка – одна кудряшка торчит, словно рог единорога.

– Сколько потребуется, – заявляет она. Поверх коробки с хлопьями башня угрожающе шатается, но тонкая рука тянется к салфетнице – и всё снова уравновешивается. Я хмурюсь. Даже не знала, что у нас столько злаков.

– И зачем тебе каждое утро строить этот злаковый форт?

– Потому что ты ещё не сказала ничего про ситуацию с радио, – выглядывает через ряды мюслей бледно-зелёный глаз. – А это пугает.

– То есть теперь это называется «ситуация с радио»?

Майя молча кивает.

С той самой недели после позднего звонка на «Струны сердца» во мне лишь пустота.

Я уложила её в постель, заплакала на кухне над наполовину опустевшей бутылкой совиньон-блана, вытерла рот и поставила бутылку рядом с банкой томатного соуса.

Я не злюсь. Просто… смущена. Унижена. Разбита. Разве я не заслужила право поговорить об этом с самой собой? Почему весь этот город знает, какая я жалкая?

Я не знаю, кто хуже: я, которая не решается объяснить или Майя, которая так хочет понять.

– Сколько бы я ни тянула, – говорю я тихо, – тебя это может не напугать, но меня – да.

Я беру горсть хлопьев. Телефон оживает вторым входящим звонком от неизвестного номера – я сразу сбрасываю.

– Майя, я должна извиниться.

Пауза. Через ряд злаков снова слышится её голос, лёгкий:

– Что?

– Я не подумала, что ты можешь переживать из-за всего этого, – запихиваю хлопья в рот, потягиваюсь, смахивая крошки. – Если бы я знала… мы бы поговорили. Правда.

Коробка с Хрустящими тостами с корицей скользит вниз со стола.

– Я думала, ты не захочешь говорить о свиданиях, – голос дрожит, но звучит всё равно спокойно.

Я нахмурилась:

– Почему ты так решила?

– Потому что в прошлый раз, когда я спросила, соберёшься ли куда-то ходить, ты сказала: «Не хочу об этом говорить». – У неё грустная улыбка. – Я подумала: если ты уже общаешься с Эйденом Валентайном… может, всё же поговоришь. Он же эксперт. Плюс женщины на ресепшене в школе постоянно обсуждают его сексуальный голос.

Внезапно мне смешно и грустно одновременно. Я беру новую порцию хлопьев и проглатываю.

– Он помог. Что-то вроде очищения. Казалось, облака внутри разошлись на миг.

Она смотрит на меня с тихой надеждой:

– И тебе стало легче?

Я пожимаю плечами: хорошо не стало, но стало… чуть понятнее.

– Поговорить с чужим человеком в эфире и выплеснуть всё, что накопилось… странно. Но мне, видимо, нужно было это сделать. Иногда я так глубоко вживаюсь в роли мамы, подруги, сотрудницы… что забываю о себе. Что болит внутри. Я не хочу, чтобы кто-то волновался.

Я продолжаю есть хлопья, глядя в окно, где город погружается в раннее утро.

– Уже через день-другой всё может вернуться на круги своя. Но если ты захочешь что-то обсудить… не обязательно звонить на радио. Просто скажи, ладно?

Майя кивает. Рисует пальцем восьмёрку на столе.

– Я просто не хочу, чтобы ты была одна, мам.

Я тянусь сквозь стол, сжимаю её ладонь. Точно так же держала тогда, когда ей было три, а мне двадцать один – и я ничего не знала о том, как быть матерью.

– Как я могу быть одна, если у меня есть ты? – говорю, слегка дрожа от эмоций. – И папа. И все в мастерской. И Пэтти напротив – с тайным вином, которое на самом деле знают все. Мы не одни, милая.

Она крепко сжимает мою руку обратно, словно говоря: «понимаю».

– Быть среди людей не значит не чувствовать одиночество.

Я открываю рот, думаю: «что ответить?» Задумываюсь и говорю:

– Ты опять смотришь с Матео повторы Опры⁵?

Майя хмыкает:

– Нет.

– А когда ты стала такой умной?

– Это было в 2022 году, – говорит она с выражением, словно диктор в документалке, – и девочка открыла для себя интернет.

Я закатываю глаза:

– Мудрая ты, – шучу и встаю. – А теперь марш: собирай обувь, твой папа скоро за тобой придёт.

Майя уносится с носками и лаймово-зелёной ручкой, я возвращаюсь на кухню. Хочу доесть хлопья из коробки и одновременно погрузиться в мысли. Быть среди людей – не значит не чувствовать пустоту внутри. Даже когда вокруг масса любви.

Но после эфира… мне стало ясно. Иллюзий больше нет.

Я снова беру телефон. Второй сброшенный звонок от неизвестного абонента. Усмехаюсь и отодвигаю коробку.

– Вторник – школьная газета после уроков? – спрашиваю и сажусь дальше. Хлопья сами падают в рот.

Она кивает:

– Папа сейчас работает над очередным арт-объектом, так что за мной заедет Матео. Мы собираемся по магазинам. Мне пора начинать работать над косплеем Индианы Джонса.

– Круто. А куда вы…

Продолжения не выходит – задняя дверь с грохотом распахивается и врезается в стену, а следом за ней влетают Майины ботинки, словно снаряды. На пороге, в проёме, замирает высокий силуэт.

Майя визжит, а я в панике запускаю коробку с хлопьями в непрошеного гостя. Он легко отбивает её ладонью.

– Ты в своём уме, Люси?! – орёт он, потирая запястье. – Я этой рукой пишу картины!

– Ты в своём уме, Люси?! – швыряю в него ещё одну коробку. – Это ты врываешься в мою кухню с криками, а я, значит, не имею права защищаться? Хорошо, что я не метнула в тебя фруктовую вазу.

Я прижимаю ладонь к груди – сердце колотится. Майя медленно оседает за стол, прижав лоб к столешнице, тяжело дышит.

– Ты выбил мою дверь. Это не «Закон и порядок»⁶, между прочим!

Отец моей дочери входит в кухню, не отводя от меня взгляда, и закрывает за собой дверь. Его лицо мрачнее тучи. Широкие плечи, тёплый взгляд, выцветшая зелёная футболка с надписью «ЖРИ МИДИИ БЕРТЫ» – из той самой забегаловки, от которой он без ума. Почти не изменился с тех пор, как нам было по шестнадцать, и мы были глупы до безумия. Всё те же брызги краски на предплечьях, пятно на воротнике. Видно, бросил работу прямо посреди сеанса и примчался сюда.

– Хочешь мне кое-что рассказать? – спрашивает он, поднимая брови.

Кудри у Грейсона и Майи одинаковые – буйные, упругие, непокорные. Ни один гель их не берёт. Когда Майя родилась, она выглядела как Маугли. С тех пор мало что изменилось. У Грейсона – тоже.

– Нет. Мне нечего тебе рассказывать, – выдыхаю я, стараясь успокоить сердцебиение.

Он продолжает буравить меня взглядом. Я в ответ приподнимаю брови:

– А у тебя? Хочешь что-нибудь сказать? Например, «Извини за дверь»?

Он медленно качает головой:

– Нет, не думаю, что буду извиняться.

– Что, пришёл довести меня до инфаркта с утра пораньше?

Он молчит. Я не понимаю, зачем всё это. Но Грейсон всегда тяготел к драме. Художник, что с него взять. Матео говорит, это попытки исцелить своего внутреннего ребёнка. Что бы там ни было, у меня сейчас нет ни времени, ни терпения. Он, конечно, живёт в доме по соседству вот уже почти десять лет, но до сих пор ведёт себя так, будто этот тоже принадлежит ему.

– Ты Майю забирать пришёл? – я киваю на её вялое тельце, распластанное на стуле. – Она как раз собиралась надевать обувь. Кстати, можешь сам её поднять, раз уж ты у нас её так распустил.

Грейсон даже не шевелится. Я не понимаю, зачем он здесь, почему пришёл раньше времени и почему смотрит на меня так, будто явился с того света.

– Что, опять за кетчупом? – осторожно спрашиваю. – Я же говорила, забери весь, не мучайся.

– Не нужен мне твой кетчуп, – качает он головой, не сводя с меня глаз. – Мне нужны ответы.

– Насчёт чего?

– Насчёт тебя.

– Меня? – я показываю на себя.

Он кивает.

– И что именно тебя интересует?

Он проводит ладонью по лицу, качает головой – ровно так он смотрит на чистый холст, не зная, с чего начать. Замешательство. Раздражение. Я вывожу его на новый уровень ступора.

С тяжёлым вздохом он отодвигает стул и садится рядом. Его ладонь ложится поверх моей – на ручке кружки. Я пытаюсь выдернуть руку, но он держит крепко.

– Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной, правда?

Я выдёргиваю руку, прижимаю кружку к груди:

– Грей, я разговариваю с тобой каждый день своей жизни. Ты меня пугаешь.

Живот сжимается от тревоги. Последний раз он врывался вот так, когда Матео порезал руку садовыми ножницами. Я бросаю взгляд в окно – калитка между нашими дворами распахнута, скрипит на ржавых петлях.

– С Тео всё в порядке?

– С Матео всё нормально. Хотя он тоже на тебя сердится.

– Почему он на меня сердится?

– Ох, чёрт, – шепчет Майя.

Она всё ещё сидит с лбом на столе, вцепившись ладонями в край.

– Следи за языком, – автоматически бормочем мы с Грейсоном в унисон.

Майя медленно поднимает голову. Лицо у неё напряжённое. Если бы я не была в шоке, возможно, даже рассмеялась бы. В кухне царит хаос – один ботинок закатился под плиту, хлопья рассыпаны по полу, как пережаренное, унылое конфетти, а Грейсон смотрит на меня, будто я украла его печенье и растоптала все его мечты.

Майя ловит его взгляд и не отводит глаз.

– Пап, это вообще не важно.

– Я с тобой потом поговорю, маленький Макиавелли⁷, – бурчит он, сжав челюсть. – Не могу поверить, что ты сделала это без меня.

– Ох, чёрт, – шепчу я.

Потому что есть только одна причина, по которой Грейсон может быть так зол. Он ненавидит, когда его не включают. А если он узнал, что Майя самостоятельно вмешалась в моё эмоциональное состояние – то чего, чего он безуспешно добивается уже много лет, – это значит только одно…

Он знает. Не знаю как, но он знает.

Он знает о радиоэфире.

– Угу, – кивает он, пока осознание медленно проникает в мой мозг. – Доходит, наконец-то.

Он опускает руки мне на плечи и слегка встряхивает:

– Почему ты не сказала, что у тебя проблемы с отношениями? Мне. Платонической любви всей твоей жизни.

– Грей…

– Я знаю тебя с трёх лет, когда ты таскала мои фигурки из «Улицы Сезам», и ты лгала мне.

– Я тебе не врала. Я…

Он отмахивается:

– Я столько лет пытался заговорить с тобой об этом, Люси. И ты выбрала, чтобы о твоих мечтах узнал какой-то левый мужик в прямом эфире? Ты сказала, что ищешь магию?!

Он хлопает глазами так, будто я призналась Эйдену Валентайну, что мечтаю встретиться с кем-нибудь под мостом ради чего-то недостойного.

– Магию?! Ты же говорила мне, что от свиданий у тебя изжога.

Это… отчасти правда. Но настоящая причина – та, о которой я никому не говорила. Это ощущение, что мне, возможно, просто не суждено найти кого-то, кто впишется в ту жизнь, которую я выстроила. Что я слишком многого хочу. Что я наивна. Что уже слишком поздно.

Я не хотела говорить об этом. Тем более – Грейсону. Моему самому давнему другу. Отцу моей дочери. Моему соратнику по воспитанию. Моей платонической любви всей жизни. Грейсон всегда был собой – искренним, открытым. Ему не составило труда встретить Матео. Я боялась, что он не поймёт. Не хотела добавлять ему поводов для тревоги.

Так что я запаковала это в аккуратную коробочку и закопала поглубже. До тех пор, пока Эйден Валентайн не сунул туда монтировку и не вскрыл всё подчистую.

Я скидываю руки Грейсона со своих плеч, мрачно морщусь. Мой желудок валяется где-то рядом с хлопьями, сердце подступает к горлу.

– Ты это слышал? – спрашиваю.

– Слышал.

– Как?

– Ну, Люси, не знаю, знаешь ли ты, но когда человек выходит в эфир, другие… могут это услышать.

– Не говори со мной как с идиоткой. Я знаю, как работает радио. Но с момента эфира прошла неделя. Откуда ты… когда ты это услышал?

Он подаётся вперёд, достаёт телефон из заднего кармана, хмурится и разблокирует экран пальцем в краске. Начинает листать. Долго.

Скрип стула Майи звучит громче, чем должен. Мне хочется сбежать наверх и закопаться под одеялом. Я уже думала, что всё. Что обошлось.

Наконец, спустя вечность, Грейсон разворачивает экран ко мне.

– Похоже, об этом знает уже весь Восточный берег, – и одним движением пролистывает ленту.

Повторяющееся сердечко логотипа «Струн сердца». Эфир снова и снова. Перепосты. Вирусная волна.

– Ты стала популярной.

Я роняю кружку на пол. Она не разбивается, но опрокидывается, размочив хлопья и превратив всё в унылую кашу.

– Ох, чёрт, – в унисон говорим мы с Майей.

***

Я шмыгаю в чёрный вход автомастерской, натянув капюшон на голову, лицо наполовину закрыто шарфом. Всё это, конечно, чрезмерно, но мне отчаянно нужна защита – пусть даже из слоёв ткани. Снова кажется, что каждый встречный косо смотрит в мою сторону. Хотя, если честно, теперь это уже не просто паранойя. Это вполне возможно.

Интервью стало вирусным. Прошла неделя – и всё взорвалось.

Как? Почему?

Я так и не решилась прочитать комментарии с телефона Грейсона – он выхватил его раньше, чем я пришла в себя за столом, и сунул обратно в карман своих потрёпанных джинсов. Сказал загадочно: «Поговорим об этом позже», выпроваживая Майю в школу. На этом всё и закончилось.

Хотя, по правде сказать, зря он так уверен. Никакого «поговорим позже» не будет. Мы вообще об этом больше никогда не заговорим, потому что я собираюсь собрать вещи, запихать их в багажник своей крошечной «Субару» и уехать в закат. Заберу Майю из школы – и вперёд. Например, в Сан-Хосе машины тоже ломаются.

– Всё в порядке? – раздаётся за спиной голос.

Я дёргаюсь и стукаюсь локтем о край своего ящика с инструментами, пытаясь справиться с объёмной курткой.

– В порядке, – бурчу, даже не оглядываясь на Анджело, который уже на своём месте.

В конце концов я побеждаю пуховик, швыряю его на катящееся кресло и мысленно вычёркиваю из списка дел. Мне срочно нужна доза кофеина и перезагрузка мозга. А лучше – перемотать время назад и выбить у себя из рук тот злосчастный телефон. Или просто провалиться под землю. Или хотя бы сделать вид, что ничего не произошло.

– Ты уверена?

Анджело закидывает на плечо полотенце, вытирает руки и наблюдает за мной поверх очков. Этому человеку, кажется, неведомо старение. Мы работаем вместе уже десять лет, а он всё тот же – будто застыл где-то на шестидесяти пяти. Говорит, что весь секрет – в узо⁸, которое присылает брат из Греции. Я думаю, дело в том, что он постоянно смеётся над другими.

Улыбка у него всегда скрыта в уголках глаз – и сейчас морщины особенно заметны:

– Обычно ты не выглядишь такой… – он делает рукой неопределённый жест, – нервной до девяти утра.

Обычно мою личную жизнь не обсуждают на всю округу, но, как говорится, когда-то случается в первый раз.

Я рывком срываю рабочий комбинезон с крючка – так резко, что бирка отлетает, – и впрыгиваю в него. Рукава спускаю до талии и завязываю на узел. Нужно срочно занять руки, чтобы отвлечься. Когда руки работают – голова отдыхает. Всё становится проще, понятнее. Есть план, и я ему следую.

Нагибаюсь через перегородку между рабочими местами и хватаю табличку с заданиями на сегодня. Где-то впереди Харви орёт не в ту тональность «Bye Bye Blackbird»⁹. Дэн, как обычно, хмурится на экран в офисе. А Анджело стоит тут и мешает мне. Всё как всегда. И мне тоже нужно стать «как всегда».

Как только перестану паниковать.

Анджело опускает руку прямо на список, заслоняя его.

На костяшках пальцев – старый шрам, между ними – мазок чёрной смазки.

– Мне нужно твоё внимание, – говорит он.

– Вижу, – бурчу в ответ.

Глубоко вдыхаю, пытаясь сосредоточиться. Он изучает меня через очки той самой голубоглазой серьёзностью, которая появляется у него, когда он начинает рассказывать очередную житейскую притчу. Волосы растрёпаны, будто его только что сдуло с пирса. Я в поисках последней капли терпения.

– Ну? Что случилось?

– У моей мамы была поговорка, – начинает он.

Он ждёт реакции, но я чувствую, что остатки терпения остались где-то в раковине среди гор грязной посуды.

– И?.. – тяну без особого энтузиазма.

– Она говорила: «Истина – в вине и в детях». Обычно после того, как мой идиот-брат вбрасывал какую-нибудь глупость за ужином. Но она повторяла это постоянно. «Вино и дети», – он щёлкает пальцами. – По три раза на дню.

– Ты… – я щурюсь. – Хочешь вина?

– Нет, – отрезает он. – Ещё даже девяти утра нет. Не говори глупостей.

Вот и отлично. Я – глупая.

– Послушай. У меня утро, мягко говоря, странное. Можешь сразу сказать, к чему ты клонишь?

Он хмурится. Видно, что разочарован. Похоже, он ожидал больше уважения к своей мудрости. Из приёмной вдруг доносится особенно громкий вой – Харви, раскачиваясь на полусогнутых, вваливается в мастерскую, всё ещё напевая, с закрытыми глазами, будто на концерте. Комбинезон расстёгнут до пупа, под ним – белая майка. Он вальсирует со шваброй в роли партнёрши.

– Сегодня его очередь выбирать музыку?

Анджело фыркает:

– К несчастью, да.

– Ну, не так уж и плохо, – косо смотрю на Харви, крутящегося посреди мастерской. – Гораздо лучше, чем твои «третие четверги».

Он тут же выпрямляется.

– Кантри – не мусор!

– Конечно.

– Тим Макгро¹⁰ – гений!

– Если я ещё раз услышу «Don’t Take the Girl»¹¹, за последствия не отвечаю.

Анджело закатывает глаза и скрещивает руки:

– Услышишь. Через неделю. Можешь не сомневаться. – Он отмахивается. – Всё. Больше не хочу делиться с тобой своей мудростью.

– О, нет, – сухо отвечаю. – Только не это.

Вот оно. Именно то, что мне нужно: болтовня, ругань из-за плейлиста, Дэн, который в третий раз за утро забыл, как распечатать документ. Всё по расписанию.

Я возвращаюсь к списку – пора понять, с чего начать. Глушитель на стареньком «Фокусе»? Или тот самый розовый «Жук», над которым парни уже неделю шутят. Наверное, начну с него.

Но Анджело снова загораживает табличку рукой.

Я закатываю глаза и запрокидываю голову:

– Что теперь?

– «Вино и дети», – повторяет он, щёлкая пальцами. – В детях – правда. И я рад, что ты послушала свою.

– Майю?

Он смотрит на меня поверх очков, полотенце снова болтается из стороны в сторону.

– Это твоя дочь, так? Вроде бы я был минимум на шести её днях рождения.

– Да, но к чему ты…

– ЛЮ! – орёт Харви на всю мастерскую.

Музыка тут же обрывается. Он практически скользит по полу ко мне, сияя, будто выиграл в лотерею. Дэн из офиса наблюдает с интересом.

Харви резко тормозит:

– Горжусь тобой, малышка. Ты сказала правду.

– Не называй меня «малышка». Ты старше меня от силы на восемь месяцев, – я зарываю лицо в ладони и прижимаю пальцы к переносице. – То есть… вы все уже знаете?

– Ага! – довольно кивает Харви. – Шейла прислала мне запись. Сказала, чтобы я послушал и сделал выводы. Я слушал – и вдруг понял: та, кто говорит… это ты. Я чуть пивом не захлебнулся. Даже не знал, что у тебя столько чувств. Молодец.

Он смачно хлопает меня по плечу.

– Могла бы упомянуть мастерскую! – кричит Дэн из офиса.

Я даже не поднимаю голову. Останусь вот так, с закрытыми глазами, до конца своих дней. Пусть время идёт мимо – я останусь здесь, в мастерской, в абсолютном отрицании реальности.

Быть смелой было куда проще, когда я думала, что это всего лишь Эйден и кучка незнакомых слушателей. Люди, которых я никогда не встречу. Но, оказывается, это были знакомые. И теперь они знают обо мне такое… чего я никогда не собиралась рассказывать.

Телефон начинает вибрировать в кармане. Опять тот самый неизвестный номер – четвёртый раз за утро. Любопытство берёт верх над желанием раствориться в воздухе. Я отступаю в укромный уголок станции – отличный повод проигнорировать все взгляды.

Меньшее из зол.

– Алло?

– Привет, – на другом конце запыхавшийся женский голос. – Это Люси? Люси Стоун?

К несчастью, да. Хотелось бы быть кем угодно, только не собой.

– Да. А вы кто?

– Меня зовут Мэгги, и я звоню с «101.6 ЛАЙТ FM». У меня для тебя предложение.

«Струны сердца»

Звонящий: «А что насчёт Люси?»

Эйден Валентайн: «Люси?»

Звонящий: «Да. Та самая женщина, что звонила вместе со своей дочерью.

Она уже нашла кого-нибудь для свиданий?»

Эйден Валентайн: «Понятия не имею».

Глава 5

Эйден

Я стою перед радиостанцией с кружкой кофе и наблюдаю, как Джексон с героическим упорством пытается выбраться через окно своей машины. Розовый «Жук» припаркован так близко к его «Хонде», что открыть дверь просто невозможно.

Похоже, единственный логичный выход, который он видит, – пролезть через окно.

– Джексон, ты там живой?

Он корячится, скидывает сумку через голову, и она с глухим стуком падает к моим ногам. Очки съехали на самый кончик носа, на лице – мученическое выражение.

– Я пытаюсь выбраться из машины, – бурчит он.

Я делаю глоток кофе.

– Вот как это называется?

– Да! – огрызается он, стукнув локтем по зеркалу. – Было бы проще, если бы Делайла Стюарт умела парковаться.

– Кто такая Делайла Стюарт?

– Журналистка с местного телеканала.

– Ах да. Синоптик, – щёлкаю пальцами.

– Вихрь разрушения, – сквозь зубы шипит он, продолжая извиваться.

Коленом он нажимает на клаксон. Мы оба вздрагиваем.

– Ей плевать на погоду, и она вечно заезжает за линию.

Я кидаю взгляд на асфальт. Розовый «Жук» действительно стоит через полосу – криво, как будто парковалась на автопилоте. Задние окна до сих пор открыты.

– Тут что, других мест не нашлось? – окидываю взглядом общую парковку, которую делим с телестудией через дорогу. – Вон там штук семь свободных. И ни одного розового «Жука».

Джексон замирает и смотрит на меня, будто я только что оскорбил его предков. Сложно воспринимать его серьёзно, когда одна нога всё ещё болтается из окна.

– Это моё место.

– Разве?

– Я здесь каждый день паркуюсь. Уже годами!

Наконец, пыхтя, он выбирается, сгибается пополам, упирается ладонями в колени, переводит дыхание, потом выпрямляется. Светло-русые волосы взъерошены, как будто он проспал все тревожные будильники подряд.

Вот ради таких представлений и стоит приходить пораньше.

– Она обязана уважать разметку! – он указывает за спину. – Для этого её и рисуют!

– Разметку?

– Да! Парковочную! – он снова тычет пальцем. – Кто-то должен её вразумить. Нельзя же всю жизнь порхать и парковаться, где вздумается! Это…

– …линии. Я понял. Успокойся, дружище.

Он что-то бурчит себе под нос.

– Что-что?

Джексон хватает сумку, закидывает на плечо.

– Я говорю, раньше мне нравилось, когда раздражался ты.

– Не льсти себе, – хлопаю его по плечу и направляю к входу на станцию. – Я и сейчас раздражённый.

Особенно сегодня. Мэгги позвонила в девять утра, когда я ещё лицом в подушке, и заорала про неотложный программный кризис. Сколько веду шоу, а кризисов у «Струн сердца» не припомню – разве что тот случай с рекламой хот-догов, которую сняли с эфира, потому что один тип по имени Уинстон слишком уж восторженно рассказывал про свои сосиски.

– В последнее время ты стал поспокойнее, – замечает Джексон.

– В чём?

– В своём ворчании, – пожимает плечами. – На этой неделе ты в студии даже выглядел… счастливым.

Я чешу затылок, будто всерьёз задумываюсь. Хотя точно знаю, когда это было. Когда в эфир позвонила девочка и сказала, что верит в магию. И на пару мгновений мне тоже показалось, что я способен поверить.

– Та, что искала парня для своей мамы? – приподнимает бровь Джексон. – Ты тогда улыбался. Я уж подумал, у тебя инсульт.

– Я умею улыбаться.

– Но не так.

– Неважно, – отмахиваюсь. – Всё быстро прошло. Особенно после того, как Шэрон с Федерэл-Хилл пожаловалась, что муж не заметил её новую стрижку. А когда я спросил, замечает ли она что-то в нём, она ответила, что замечает только день, когда его зарплата падает на общий счёт. Вот тебе и романтика. Пшик – и нет её.

– А ты знаешь, зачем нас собирает Мэгги?

Джексон поправляет воротник. Его вечный зимний шарф всё ещё свисает из окна «Хонды», как забытое знамя недавней битвы.

– Понятия не имею. Но голос у неё был... вдохновлённый.

– Вдохновлённый, навязчивый – разница не велика, – делаю глоток кофе. – По громкости она не уступает Одноусому звонарю¹².

– Это кто?

– Самая громкая птица на планете. Кричит, как человек. Очень похоже на Мэгги в трубке в девять утра.

– Похоже, да, – соглашается он.

Я хватаю печенье и макаю в кофе, закидывая целиком в рот. Господи, как же я люблю «Бергер»¹³. Этот шоколад. Это песочное тесто. В такие моменты даже злиться ни на что не хочется.

Джексон тянется за печеньем – я мгновенно придвигаю коробку к себе.

– Эй! Делись!

Я отворачиваюсь.

– Нет. Мне нужнее.

– Почему это?

– Ты же видел, как я корячился в машине!

– Никто тебя не заставлял.

Я снова хрущу печеньем. Это единственное, что радует сегодня. И я его не отдам.

– Мог бы припарковаться в другом месте, – бормочу, роняя крошки на рубашку.

– Но я всегда паркуюсь там.

– Иногда полезно нарушать привычки, Джекки.

– Вот сейчас бы нарушить привычку и съесть печенье, – он бьёт меня кулаком в бок и выхватывает коробку.

Я сгибаюсь пополам, расплёскиваю кофе себе на грудь, а он уже вгрызается в остатки печенья, как варвар.

Я таращу на него глаза:

– Это обязательно было?

– Сам виноват, – отвечает он с набитыми щеками. – Не делился.

– Потому что ты засра…

– Дети! – раздаётся голос с порога.

Мэгги, наша управляющая и хозяйка всех зарплат, появляется в дверях, одной безупречно ухоженной рукой опираясь на косяк. Её карие глаза скользят от Джексона, доедающего печенье, до меня, прижимающего промокшую кофейную рубашку к груди.

– Если вы закончили свой цирк, прошу в мой кабинет.

И исчезает, даже не сомневаясь, что мы пойдём следом.

Я хватаю бумажные полотенца из старого диспенсера и промакиваю рубашку.

– Может, она сжалится и наконец прикончит наше шоу, – бормочу.

Моя рубашка уже впитала больше кофеина, чем я сам.

Джексон с размаху швыряет пустую коробку из-под печенья в мусорку:

– Может, она хочет отправить тебя в какой-нибудь элитный лагерь для радиоведущих. Знаешь, где тимбилдинг, упражнения на сплочение, весёлые знакомства… Всё, что ты так обожаешь.

Я замираю.

– Она бы не посмела.

– Почему нет? Заслужил. Клянусь, ты эмоционально откатился до уровня старшеклассника.

– Я бы на месте школьников обиделся, – бурчу.

Мэгги уже ждёт нас в своём крошечном, но идеально организованном кабинете. Руки сложены на столе, на лице – выжидающее выражение. Аудиоинженер Эйлин сидит в углу с планшетом; наушники болтаются на шее. Косы у неё окрашены в разные оттенки голубого и собраны в пучок на макушке.

– Хьюи придёт? – спрашивает Джексон, усаживаясь напротив Эйлин и обнимая подушку в форме сердца, будто выиграл главный приз на шоколадной лотерее.

– Должен подойти с минуты на минуту, – отвечает Мэгги, не сводя с меня взгляда.

О, чёрт. Я опять забыл про Хьюи. Я вечно про него забываю. Иногда даже в эфире – и вдруг он появляется за стеклом с сэндвичем в руках. Без понятия, кем он официально числится на станции. Стажёр? Или уже кто-то повыше? Но уточнять у Мэгги сейчас – точно не вариант. Не с тем взглядом, который она мне кидает.

– Садись, – указывает она на стул прямо перед собой.

Расстояние до её рук кажется угрожающе коротким.

– А зачем? – тут же напрягаюсь.

Если она собирается отправить меня на «профессиональное развитие», мне конец. Тимбилдинг – моя персональная форма ада.

Она улыбается так, словно чувствует мой страх.

– Потому что все остальные уже сидят, Эйден. Не выдумывай.

Я опускаюсь на стул. Она даже не моргает.

– Ты меня пугаешь, – шепчу.

– Понятия не имею, почему. Я совершенно нормальна.

Нормальна. Как ураган, завернутый в безупречный брючный костюм. Волосы уложены до совершенства, в глазах – острый ум и железная решимость. Если Мэгги когда-нибудь взорвётся, от неё останется только пыль… и куча уволенных сотрудников.

– Я не хотел, – бормочу. – Я не всерьёз сказал, что ты звучишь как Одноусый звонарь.

У Джексона вырывается хохот, который он безуспешно пытается замаскировать под кашель. У Эйлин в углу подрагивают губы.

– Как кто? – хмурится Мэгги.

– Забудь. Лучше скажи, в чём срочность?

Эйлин с усталым вздохом убирает планшет в сумку. Одна из её голубых кос свисает на лицо, она откидывает её за ухо.

– Кто-то снова запустил рекламу с сосисками по кругу?

– Нет. Никто ничего не запускал. Это вообще-то был единичный случай – и по ошибке, – строго отвечает Мэгги.

Джексон снова давится смехом, но она не обращает на него внимания.

– Кто-нибудь из вас сегодня заходил в соцсети шоу?

– Я стараюсь не заходить, – бурчит Эйлин. – С тех пор как один псих заспамил наш аккаунт сорока семью тысячами фотографий своих ног.

– Боже, Эл, – Джексон швыряет в неё подушку. – Я уже и забыл про него.

– А я – нет. Это теперь часть моего мозга. Я вижу эти ноги во сне. Я выставлю счёт на терапию.

Меня передёргивает. Тот тип и правда был жуткий.

– Так в чём дело? Опять фотки ног?

Мэгги с усилием массирует виски.

– Ни ног, ни сосисок. И если вы, болваны, на секунду заткнётесь, я вам всё объясню. Мы…

В этот момент влетает Хьюи:

– МЫ СТАЛИ ВИРУСНЫМИ, ДЕТКА! – и кидает в воздух пригоршню конфетти. – «101.6 ЛАЙТ FM» возвращается!

Мэгги вскакивает и с хлопком даёт ему «пять», пока цветные бумажки медленно оседают на пол. Я смотрю на них в полном недоумении. Очки Джексона усыпаны блёстками. Эйлин выглядит так, будто не знает – бежать или остаться.

Я стряхиваю конфетти с рукава:

– Возвращается откуда?

– Из той бездны, в которую ты нас затащил, – процедила Мэгги.

Вся доброжелательность с лица сдуло, осталась только усталость и раздражение.

– Я не знаю, что с тобой произошло, но ты стал просто кошмаром в эфире. Я даже подумывала переименовать «Струны сердца» в «Гостиницу разбитых надежд».

– Ну я ведь исправился, правда? – поднимаю руки. – Джексон даже прочёл мне мотивационную речь. Я старался!

Она шумно выдыхает и опускается в кресло. По её плечам рассыпаются блёстки – сердитая фея с признаками выгорания.

– Да, немного исправился, – признаёт она нехотя.

Разблокировав телефон, скользит пальцем по экрану.

– И, в конце концов, не ты виноват в тех звонках, что мы получаем.

– Вот! Я же говорил!

– Неважно, кто виноват, – она продолжает листать, – это как раз то самое внимание, которое нам необходимо.

Джексон подаётся вперёд, пытаясь разглядеть экран:

– Шоу стало вирусным?

Мэгги бросает на меня короткий взгляд, затем снова утыкается в телефон.

– Один фрагмент шоу стал вирусным.

Не нравится мне её осторожная формулировка. И уж точно не нравится выражение на её лице. Я прикрываю челюсть рукой и жалею, что не оставил себе печенье для моральной поддержки. Что-то подсказывает: без него сегодня будет тяжело.

– Какой именно фрагмент… Оу, – Джексон склоняется ближе, поправляет очки и медленно улыбается. – Оу.

Мне срочно нужно два печенья.

Я поёживаюсь. Телефон остался в машине, а на меня теперь смотрят все – с разной степенью веселья.