Текст книги "АН -7 (СИ)"
Автор книги: Безбашенный
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц)
– Хайль Миликон!
– Давай без чинов – мы не в строю, – припоминаю этого бойца по той последней военной кампании с кельтиберами, как и его центуриона, – Что там у тебя?
– Досточтимый Фабриций ждёт тебя сразу же после обеда. Он будет на службе, и если что-то изменится – тебя известят, досточтимый.
Млять, вот так всё время! Наверняка посовещаться об чём-то босс намылился, так хоть бы уж намекнул, об чём именно! Ясно же, что не о "Хомяке", который давно уж весь обсосан, и все импровизации на случай непредвиденных тогда же и намечены, так что мог бы и намекнуть, чтоб я хоть как-то подготовился. А то заявлюсь не готовым ни хрена – типа, чего изволите, и хрен ли это тогда за совещание такое? Что у нас тут, прямо такая супер-пупер-секретность под грифом "перед прочтением сжечь"? Перехватываю как раз освободившуюся от занятий Ларит и прошу её передать супружнику по тихому, что так вообще-то не делается, и если ему толк реальный нужен, так подготовленными надо людей вызывать. От школоты готовности к урокам требуем, а сами-то?
Юлька тем временем Мелею на скамейке пытает – ага, Кидонскую, которую мы из Вифинии вместе с семейством Одноглазого до кучи прихватили. Проэкзаменовав её в экспресс-режиме, Аглея с Хитией и Клеопатрой Не Той решили, что "на второй год" её гнать никчему, потому как коринфскую программу критянка знает, и перезачесть ей её сами боги велели, а натаскивать её надо по углублённому курсу. Но закавыка в том, что кидонийка и по-турдетански ни бельмеса не смыслила, так что для начала "коринфянки" ей небольшой экспресс-курс турдетанского преподали, а затем определили к нам в наш подготовительный языковый класс. Умора, млять! Основная масса в нём ей примерно по пояс, пристроенный в него же ганнибалёныш – и тот ровесник моего Волния и остальных наших шестиклашек, так тут ещё и взрослая, можно сказать, баба к нему до кучи! Причём, пацан-то хоть по-турдетански говорит уверенно, хоть и медленно, мать таки учила, а эта – еле-еле "моя твоя понимай". Нагонит, конечно, как и мы в своё время нагоняли…
Самый же юмор в том, что угодила Мелея прямиком к Юльке в лапы. А наша историчка, как услыхала, что бывшая критская "бычья плясунья" ей попалась, так тут же и вцепилась в неё бульдожьей хваткой. Кидонийка же – возьми сдуру, да и проговорись, что не просто акробаткой театрально-показушной была, а самой натуральной жрицей при традиционном критском святилище Великой Владычицы! В общем, спалилась критянка по полной программе, да ещё и в крайне неудачный момент – когда у Юльки прямо из её коготков вырвали оставленного на Азорах Ганнибала Того Самого! Нахрена ей сдался язык коренных минойских критян и их линейное письмо "А" – это её саму спрашивайте, потому как для меня сие тайна великая есть. Раскопки минойских памятников на Крите устраивать нам один хрен некогда, да и некому, а даже если бы и было кому и когда, то кто ж нам даст? Все те памятники там – либо священные, либо проклятые, и как она их изучение себе представляет? Белые сахибы с винтовками и в пробковых шлемах, которым похрен суеверия черномазых дикарей, где-нибудь в той Чёрной Африке только и уместны, но не посреди же античного Средиземноморья периода римской гегемонии! Но историчка есть историчка, и для неё это – вполне нормальная профессиональная деформация. Никто не пробовал отобрать у заядлого футболиста мяч? Вот и у Юльки тоже не стоит отбирать попавшийся к ней в лапы живой исторический экспонат. Какой она бывает истЕричкой, когда вожжа под хвост попадёт, мы и так знаем – на хрен, на хрен, пущай развлекается.
Поэтому подгрёбывать Юльку на предмет успехов в расшифровке знаменитого Фестского диска я не стал – тем более, что он и не линейным письмом "А" исписан, как мне смутно припоминается, а вообще иероглифами, и при наличии пусть и слоговой, но таки фонетической письменности – сильно подозреваю, что старая иероглифическая была тупо забыта за ненадобностью. А нахрена она нужна, спрашивается, когда и эта слоговая письменность – достаточно сложная, чтобы служить и тайнописью для посвящённых? Так что едва ли и Мелея тот Фестский диск прочитает, даже если ей его и предоставить. Если на нём и было что-то важное для самих критян, так наверняка и сами всё новым линейным слоговым письмом на нормальные таблички переписали, и где-то у них там они наверняка приныканы. Может, даже и раскопаны археологами нашего реала, да только вот незадача – прочитать их некому по причине неизученности того минойского языка. Это – обратная сторона медали для фонетической письменности, для чтения которой надо знать язык, на котором сделаны надписи. Вот иероглифам язык похрен, они смысл передают, а не звуки речи, и подозреваю, что если историкам вообще судьба тот Фестский диск прочитать, то иероглифы с его оригинала расшифруют уж всяко раньше, чем найдут и прочитают их линейно-слоговую копию.
– Нет, Макс, Фестский диск мы всё ещё не расшифровали, – отшутилась Юлька, заметив таки мою ухмылку, – На севере Крита местные плохо понимают южный суржик и стилизацию шрифта, так что когда ты будешь в тех местах проездом в следующий раз – обязательно привези гортинку или фестийку из коренных этеокритянок и не брезгуй, если она не в твоём вкусе или староватой окажется, главное – чтоб староминойские иероглифы читать умела, – это она на Федру, наложницу Циклопа намекает, которая как раз с юга Крита и с немалой минойской примесью, но только ни разу не жрица древних культов, а вовсе из эллинизированных критян – ни языка минойского не знает, окромя нескольких слов, ни через быка прыгать не умеет – неправильная критянка, короче говоря.
– Хорошо, не забудь только напомнить в следующий раз, – хмыкнул я.
И снова ударил гонг, подавая сигнал о начале следующего урока. Юльке вести историю у четвероклашек, среди которых и ейная Ирка, и фабрициевский Спурий, и мой Икер, и траевская Турия, и Сур, сын Укруфа – ага, как раз с этого потока пошло заметное присутствие и детей наших вольноотпущенников. Но напрягают Юльку не они, смешно было бы после натуральных рабов в старшем классе, а другие малолетние рабы – юные дарования, подысканные Аглеей, особенно шмакодявки. Я ведь рассказывал уже, как она шипела при их первом появлении, увидев в них конкуренток для своей Ирки? Сейчас уже, вроде, спокойнее и ровнее на них реагирует, но один хрен не в восторге, мягко говоря.
– Юля, с "ведьмами" полегче, ладно? – напоминаю ей на всякий пожарный, – Не виноватые они, это всё мы с Аглеей, так что на нас и рычи, если невтерпёж.
– Да понимаю я всё, Макс! Просто обидно! Они же МОЮ затмевают! Ладно бы ещё Турия, она хоть траевская, аристократка, и если ТВОЙ её предпочтёт, так с этим мне легче смириться будет. Но эти-то – рабыни! Каково моей Ире проиграть ИМ, если ТВОЙ вдруг предпочтёт какую-то из них!
– Понимаю, но пойми и ты – после детей будут ещё внуки и правнуки. Не в этом поколении, так в следующем, не в следующем, так в очередном. Чем больше будет вокруг наших ТАКИХ, тем скорее…
У меня – наши первопроходцы-шестиклашки, этология человека. Пока-что ещё не в дебри, учитывая их возраст, а самые основы – азами их не называю лишь потому, что были уже азы в младших классах – ещё отрывочные, несистемные, на чистых примерах при случае и на экскурсиях в наш оссонобский зверинец. Теперь пришло наконец время и кое-какой систематизации. Я как раз довёл до ума адаптированную к античности версию "Непослушного дитяти" Дольника в качестве школьного учебника, да и по их возрасту – как раз пора. Как и на биоэнергетике, я начинаю с краткого обзора пройденного – с самых вводных и общих параллелей якобы разумного человеческого поведения с инстинктивным в животном мире – труд, иногда даже не такой уж простенький, использование подручных предметов в качестве орудий труда. Дольник не просто так приводил в качестве примеров этого прежде всего птиц – ага, именно птиц с их птичьими мозгами, и в этом я полностью согласен с мэтром. Сейчас-то, при повторе, уже не смеются, но когда только проходили, то хохотали до упаду. Аналогичным манером прохожусь и по хозяйственной деятельности в виде производящего хозяйства – ага, в виде "выпаса и доения" тлей муравьями. Затем я напоминаю детворе об экскурсии на пасеку и сравниваю уровень развития тех муравьёв с пчёлами, а по аналогии с ними – и с общественными осами, от которых веду параллель с осами одиночными, решающими тот же круг задач индивидуально и уже в силу этого едва ли уступающим в уме своей общественным родне. Насекомые – они насекомые и есть.
Напомнил я и о территориальном инстинкте животных, в том числе и стадных, тут же проведя параллель с человеческим "чувством родины", коснулся затем ландшафта, наиболее для человека симпатичного – слабохолмистой равнины, совсем уж густым лесом не заросшей, но и полностью его не лишённой, и лучше всего – недалеко от водоёма, тут же сравнив его с африканской саванной – не засушливой полупустынной, а полноценной, с редколесьями и с галерейными лесами по берегам рек и озёр. А уж от ландшафта я затем плавно перешёл и к разбору наших обезьяньих предков, начав с весьма далёких, мелких и ещё ни разу не человекообразных. Страх высоты и одновременно страх перед большой хищной птицей – это ведь как раз оттуда, от этапа древесного образа жизни небольших обезьян, для которых и коршун-то, не говоря уже об орле – страшное чудовище. И сразу же – молодцы, не спали и на уроках у Серёги – задали вопрос и о больших нелетающих хищных птичках. Ну, первым-то Волний руку поднял, но я дал ему отмашку – типа, знаю, что ты знаешь, дай и другим сообразительность проявить, так что озвучил вопрос "кстати о птичках" Миликон-мелкий. В смысле, только ли орлов наши предки боялись или и тех бегающих птичек тоже. А ведь вопрос-то, хоть и не совсем по теме, но хороший вопрос, и я ж разве против? Ради вменяемого ответа на него пришлось копнуть ещё глубже, чем я исходно планировал – аж в мезозой к динозаврам. Ведь если в то время не было ещё ни обезьян, ни даже, скорее всего, лемуров – это ж не значит, что не было и их древесных предков попримитивнее. Наше цветное зрение что означает? Правильно, что наши предки приматы – в отличие от прочих млекопитающих с их чёрно-белым зрением – сохранили и при динозаврах свой дневной образ жизни, что было возможно только на деревьях. Всем прочим пришлось ныкаться в норах, а шустрить и промышлять пропитание ночью, когда динозаврам с их дневным зрением темно как у негра в жопе. И так – десятки миллионов лет, даже если одних только плацентарных считать, вынеся за скобки их яйцекладущих предков. Нагребнулся камешек, а вполне возможно, что и не один, сорвались с нарезов и попёрли в дурь Деканские траппы, окочурилась с голодухи ВСЯ мегафауна, а не только динозавровая. Тем же млекопитающим тоже тогда мало не показалось. Тот дидельфодон сумчатый с барсука размером, что показан в серии про тираннозавра рэкса БиБиСи-шных "Прогулок", тоже той голодухи не пережил – сперва-то попировал вволю на трупах той мегафауны, уже не боясь ответки, но как кончились те трупы – кончился и он. Короче, остались одни только мелкопитающие, а крупнопитающие если и пережили динозавров, то ненадолго. Наш тогдашний предок пюргаторий с белку был величиной, и крупнее его среди тех пушистиков никого не уцелело. Вот птичкам – тем чуть больше повезло. Они летать могли, а значит, и кормиться с гораздо большей территории, чем вся нелетающая живность. В их числе были и куриные, и среди уцелевших чемпионом оказался тот из них, что был примерно с современного кура величиной. Пока жрать было нехрен, он таким и оставался, а как улучшилась кормовая база, так и он пошёл в рост, вымахав уже в эоцене в двухметрового гасторниса или диатриму. Но пока вымахивал – летать разучился, так что терроризировал этот кур-переросток только наземных зверьков, а древесные, включая и наших предков поплёвывали, а то и ссали на него с высоты, а страшились они до усрачки только летающих пернатых хищников. Соколообразных-то ещё не было, но свято место пусто не бывает – их будущую экологическую нишу занимали фороракиды, в собственный гигантизм ещё не попёршие. Так что хороший вопрос с тем куром-переростком, но не он был главным террористом для наших тогдашних предков.
Пока объяснял классу эти тонкости, на толстость наткнулся. В прошлом году я ведь на Аглее с Хитией свою версию Дольника тестировал на понятность и доступность хроноаборигенам, а им понравилось, и они попросили допуска для своих "гречанок" и на этот предмет тоже. А мы ж разве против? Вот и сейчас вместе с нашими шестиклашками сидят, развесив ухи, четыре "гречанки" выпускного потока, включая и ассистировавшую мне на прошлом уроке биоэнергетики с пятиклашками, но наша-то школота и у Сереги его введение в палеонтологию слушала, так что в общих чертах в курсе, а эти-то ни хрена. Пока я в рамках Дольника предмет читал, они въезжали, а как забурился в палеонтологию по вопросу "кстати о птичках" – лишь озадаченно хлопают глазами, понимая слова, но не понимая общего смысла. Сейчас их по доисторической зоологии просвещать, конечно, не время и не место, урок не резиновый, а я и так отклонился от темы, поэтому я буквально в нескольких фразах поясняю "гречанкам", что была такая эпоха, в которой господствовали большие ящеры, а в блокноте делаю пометку поговорить с Аглеей и с Серёгой по вопросу небольшого палеонтологического ликбеза и для будущих гетер. Раз наши "коринфянки" решили развернуть годичный коринфский курс в трёхлетний – пусть и просвещаются как следует их испанские воспитанницы. Нехрен тут у нас тот Коринф тупо копировать – на это и китайцы горазды, а мы таки европейцы, и не копировать нам этот греческий бренд надо, а переплюнуть его и за пояс заткнуть раз и навсегда.
Второй экскурс в сторону от Дольника был уже запланированным. С Юлькой мы договорились лишь о том, что она на уроке истории про древнейших предков человека лишь упомянет о существовании не только традиционной – слез с дерева, на четвереньках вышел в саванну и встал на ноги, но и полуводной гипотезы нашего прямохождения – на большее мне её раскрутить так и не удалось – традиционалистка она в основном в таких вопросах. Не в том смысле, что "бред сивой кобылы, раз до сих пор не общепринято", а в том, что кто такой в научных кругах этот Ян Линдблад? Не историк и не палеонтолог, а какой-то натуралист-любитель – не авторитет, короче, ни разу. От Наташки в этом плане побольше добиться удалось – не найдя в версии грубых ошибок, она согласилась дать её на биологии – тоже на правах "кроме традиционной есть ещё и такая гипотеза", но уже не просто в двух словах, а с подробным разбором. Но по программе этот урок только ближе к концу учебного года у неё намечается, а у меня-то ведь урок про обезьяньих предков – не к концу года, а уже сейчас. Поэтому вкратце обрисовываю им родословную узконосых обезьян, поподробнее – человекообразных, включая и ископаемого проконсула – нам не предка, но очень на нашего тогдашнего предка похожего. Базальный вид-универсал, в отличие от специализированных современных, скажем так. Из современных я описал им карликового шимпанзе-бонобо, наименее среди них специализированного и генетически к нам наиболее близкого, после чего "реконструировал" классу нашего тогдашнего предка как "среднее арифметическое" между проконсулом и бонобо, ещё вполне четверорукого, как и все нормальные обезьяны. А вот между ним и австралопитеком, уже двуногим, как и мы – вся вторая половина миоцена, десяток миллионов лет белого пятна, в котором три десятилетия не могли отыскать пресловутое "недостающее звено", пока не обнаружили наконец на севере Чада череп Тумая возрастом в шесть или семь миллионов лет, а главное – в отложениях озёрного ила. То бишь как раз в том самом ландшафте, в котором и велел эволюционировать своему гипотетическому икс-питеку "какой-то натуралист-любитель" лет за двадцать до находки Тумая.
Отдельные статьи, ставшие впоследствии главами его книги, включая и статью "Путешествие в мир предков", Дольник писал ещё до выхода, а вполне возможно, что и до написания книги Яна Линдблада, пресноводную гипотезу озвучившего первым, так что о ней он мог и не знать, а известна тогда была только морская гипотеза Харди, притянутая за уши и совершенно справедливо раскритикованная оппонентами в пух и прах. Но – тем не менее, наличие в нашем образе "идеального ландшафта" водоёма Дольник упомянул. И едва ли случайно – о том, что "человек умелый", черепом и мозгами от австралопитека ещё далеко не ушедший, но острый режущий край на примитивных орудиях из гальки уже обкалывавший, тоже раскопан не на саванновых водоразделах, а в речной долине, мэтр не знать не мог. А каменюка ведь так и просится в цепкую и ухватистую руку – для начала, например, чтоб расколоть крепкую раковину моллюска, только что нащупанного в речном иле чувствительными пальцами этой же руки. А затем, прямо не отходя от кассы, эта же каменюка так и просится в лоб давно осточертевшему наглому доминанту, тянущему свои загребущие лапы к твоей законной добыче. А удар на тех моллюсках поставлен неплохо…
Тут ведь ещё один важный нюанс следует понимать. Шимпанзе те же самые не упустят случая и поохотиться, хоть и далеко не основной это для них вид промысла. Так с мясом добытого удачливым ловцом зверька интересное кино у них получается. Со всем остальным, то бишь с плодами, кореньями, личинками – с продуктами собирательства, короче говоря – у них всё как у людей… тьфу, как у обезьян, конечно. Всё, что захотелось доминанту, тот властно ТРЕБУЕТ у рядовых особей группы, и никакого права на отказ ему для них не предусмотрено даже теоретически – весь ценный ресурс принадлежит доминанту, и безраздельное право распределять – одна из его важнейших прерогатив. Но – с единственным исключением, касающимся охотничьей добычи. Казачий принцип "что с боя взято, то свято" шимпанзе понимают и соблюдают, и когда удачливая подчинённая доминанту во всём остальном особь вдруг становится счастливым обладателем добытого собственными руками и клыками мяса, его распределяет ДОБЫТЧИК, а домининт свою долю ПРОСИТ, как и все остальные, то бишь признаёт за добытчиком право и не дать ему ни хрена, если поведение его тому не понравится. Наши же предки были ещё большими универсалами, чем шимпанзе, и едва ли их инстинкты в этом плане сильно отличались.
Но вот моллюск этот, не пойманный в жаркой погоне и не убитый яростным укусом, а нащупанный и подобранный как какой-нибудь древесный плод, но расколотый камнем, чтобы добраться до мяса – непростая ведь дилемма для простых как три копейки обезьяньих мозгов. Закон ведь – что дышло, и кому как выгоднее, тот так и развернуть его норовит. Домининт тебе – давай сюда! А ты ему, если не задрот и не дурак – руки прочь от моей добычи! Он тебе – ты его не поймал, а подобрал, это собирательство, а не охота, так что давай-ка его сюда и не выгрёбывайся. А ты ему – а вот хрен ты угадал, уважаемый ты наш, я его только что вот этой каменюкой охреначил, чтоб до мяса его добраться, как и позавчерашнюю зазевавшуюся крысу, а мясо его не хуже ейного, так и какое это тогда в звизду собирательство, когда это самая натуральная охота? А моллюск хоть и вкусный, но маленький, мне его самому мало, и ведёшь ты себя отвратительно, так что и иди-ка ты на хрен, уважаемый ты наш, покуда я не рассердился. Он в праведном гневе – ах так, падла, не уважаешь, значит! Ну и хрен ли тут думать, когда каменюка всё ещё в руке, а эта рожа столь настойчиво просит кирпича? Ведь раз закон – что дышло, то и право вертеть им – за победителем, и получается, что не такими уж и простыми были наши полуводные предки.
А растолковав классу эту линдбладовскую гипотезу и логические следствия из неё, я уже не могу отказать себе в удовольствии выдать вдогонку до кучи и собственную – что ушедший из речных долин в саванну австралопитек, даже самый ранний афарский – уже не наш предок, а боковая тупиковая ветвь. Понятливые и не косорукие продолжали промышлять на мелководьях водоёмов, раскалывая каменюками раковины моллюсков и черепа непонятливых, пока не развились из линдбладовского икс-питека в хомо хабилиса, да и тот не шибко рвался в саванну, в которой нет ни вкусных моллюсков, ни так хорошо сидящей в руке гладко обкатанной гальки. А пошли туда те непонятливые, которым таки хватило ума не схлопотать галькой в висок, но не хватило понимания тонкой грани между нормальной стадной иерархией и беспределом, а поняли они только то, что бежать надо от "этих психов", которые каменюкой в торец засветить способны "ни с того, ни с сего", да и вообще, "не уважают, падлы". То ли дело саванна, в которой всё просто и понятно – всё, что не бегает – продукт собирательства, и с ним не надо унижаться до попрошайничества.
На тот момент – для человекообразных, конечно – выход в ту саванну оказался нехилым новаторством, без дураков. Но не всякое новаторство во благо. Если его двигают обезьяньи шекспировские страсти, то и результат получается обезьяньим. Уйдя в саванну не готовыми толком к достойной жизни в ней, предки австралопитеков сами загнали себя в эволюционный тупик, так и оставшись обезьянами. Трепыхались долго, тут надо отдать им должное, даже в два вида-качка эволюционировать успели, и дожили эти "могучие" виды в аккурат до выхода в саванну хомо эректуса, в которго успел эволюционировать не спешивший в неё ранее хомо хабилис. Развился, почувствовал свою готовность в виде уже нормального ашельского рубила и заострённого кола в качестве копья – отчего ж тогда и не выйти на простор, если готов? Отсюда правило: поспешишь – не вынешь и рыбку из пруда, а тише едешь – дело мастера боится…
Из-за этого экскурса по гипотезе Яна Линдблада я уже не успевал пройтись по хомо эректусу, неандертальцу и кроманьонцу, как планировал исходно. Но учебный год только начался, так что успеем ещё наверстать. Месяц "битвы с урожаем" – и тот, когда требовалось, то навёрстывали в прежней жизни ежегодно, помнится – ага, вместо того, чтобы просто один раз учесть его в учебной программе соответствующих курсов технарей и институтов и учитывать в дальнейшем. Ударил гонг, школота во двор, "гречанки" – к себе на свои занятия. Выхожу тоже, курю в беседке. Подходит Велия, закончившая урок турдетанского языка у третьеклашек, да не одна, а со служанкой фабрициевской Ларит:
– Максим, Фабриций приглашает нас с тобой после занятий на обед. У тебя, ты говорил, ещё один урок?
– Да, Юля попросила подменить её у третьеклашек – у неё, говорит, накладка с подготовишками.
– Приболела помощница, знаю. Тогда, значит, я домой, распоряжусь там, чтобы слуги кормили детей обедом без нас, переоденусь и к концу урока подойду. В общем, мы через час примерно будем, – это супружница уже служанке-посыльной пояснила.
– Я им собиралась на этом уроке давать аграрный закон Лициния – Секстия от триста шестьдесят седьмого года, – напомнила подошедшая Юлька.
– Это который про земельный максимум в пятьсот югеров?
– Ну да, который в будущем послужит юридическим прецедентом для аграрного закона Тиберия Гракха. Но там сейчас сложнее – речь не столько о размере арендуемого участка общественной земли, сколько о норме владения скотом. Это сотня голов крупного рогатого скота и пятьсот – мелкого, которым как раз и соответствует пастбище в пятьсот югеров. Превышение размеров стада ведёт к перевыпасу, за который владельцев скота как раз и штрафуют. Связь с будущими аграрными законами только в том, что эти пастбища ограничивают ради наделения зёмлёй крестьян. Я, конечно, с дальним прицелом отвела под это целый урок, но не надо и подгонять италийские реалии двусотлетней давности под нынешние и под те, которые будут через полвека. Надо просто указать, что закон то и дело нарушается – как превышением численности своих стад скота и его перевыпасом на пастбищах законного размера, так и превышением всеми правдами и неправдами размера арендуемых пастбищ. За это, например, всего через десять лет после принятия закона сам его автор – Гай Лициний Столон, арендовавший совместно с сыном тысячу югеров земли, был оштрафован на десять тысяч ассов – тогдашних, кстати, либральных, а не нынешних весом в унцию, так что увеличивай сумму штрафа в двенадцать раз. Ну и надо всё это в контексте борьбы плебеев с патрициями рассматривать и с имущественным расслоением римских граждан. На вот тебе мою шпаргалку, чтоб не напутать. Ну, про запрет сенаторам иметь доходы помимо аграрных и про начало разорения римских крестьян как причины всё новых и новых нарушений ещё укажи, чтобы понимали предпосылки этих будущих аграрных конфликтов через полвека. Рассказывать детям про реальную гракховщину мы, конечно, не можем, но можем "предсказать" неизбежность конфликта и попыток решить проблему возвратом к соблюдению закона Лициния – Секстия. Личность самого Гракха и его нелады с сенатом – фактор субъективный, но аграрная проблема – вполне объективна.
– Ясно, Юля, давай свою шпору, – хорошо хоть, почерк у неё покрупнее моего и поразборчивее, так что не зависну, уткнувшись в бумажку а-ля один бровастый генсек, – Предпосылки гракховщины – так предпосылки гракховщины.
Снова звенит гонг, и начинается последний урок. Напоминаю третьеклашкам аграрную ситуёвину раннереспубликанского Рима, этого мужицкого рая, в котором все крестьянствуют, и сенатор-консуляр точно так же работает на своём наделе, как и самый простой крестьянин-легионер, и вся разница между ними только в том, что у сенатора земли поболе, а на ней и скота, и обрабатывать её ему помогают несколько рабов. Рисую мелом на доске схему – маленькие прямоугольники крестьянских наделов, югеров от пяти до десяти, прямоугольниики побольше, югеров на тридцать – всаднические, ну и немного ещё побольше – знатнейших и богатейших сенаторов, югеров на шестьдесят. Расчертив таким манером половину доски, объясняю классу, что это – частные владения римских граждан, а вот эта вторая половина доски – общественная земля всего римского народа в целом. Из неё получают наделы новые граждане, которым не светит унаследовать надел от отца – я расчертил такими же прямоугольничками, только пунктирными, примерно треть свободной половины доски. После этого показываю школоте оставшуюся часть, весьма немалую, и объясняю, что эту землю, чтобы она не простаивала зря и приносила римской казне хоть какой-то доход, государство сдаёт в аренду тем частникам, которые хотят её арендовать и в состоянии платить за аренду. И расчерчиваю большими кусками – от самого крупного из сенаторских наделов, и таких немало, до нескольких здоровенных и одного вообще громадного – на десятую часть всего общественного поля. Ну и объясняю классу, что пока вот эти маленькие пунктирные участки ещё не заняты, конфликта из-за земли нет – хватает всем. Но вот прошло поколение, граждане размножились и все эти участки заняли – обвожу пунктир сплошной линией. Теперь и эта земля – тоже частная, а вся общественная, какая осталась – занята арендаторами, и ещё через поколение уже для новых безземельных граждан государству придётся её у арендаторов отбирать, и тут уж конфликты неизбежны. Республика выкручивается, ведя войны и захватывая новые земли, полководцы не берегут солдат, потому как убитым земля не нужна, и острота земельной проблемы за счёт военных потерь снижается, но всему есть предел. Граждане-то всё равно продолжают размножаться. Наделы дробятся, и редко уже кто из крестьян имеет больше пяти югеров, а чаще – меньше. А тут у этих арендаторов, даже у самых мелких – югеров по шестьдесят, а то и по сто. Это же от двенадцати до двадцати пятиюгерных наделов или от шести до десяти – десятиюгерных! А вот эти, которые вообще здоровенные? Куда их владельцам столько, когда крестьян наделить нечем?
Подглядываю мельком в юлькину шпору и напоминаю классу, что происходит всё это на фоне борьбы плебеев с патрициями за свои гражданские права. В Риме ещё и долговое рабство не ликвидировано, и риск для плебея-бедняка угодить вообще в рабы – вполне реален. Ну и рассказываю школоте, что в основном арендаторы используют эти общественные земли для выпаса скота, и суть предложенного плебейскими трибунами Лицинием и Секстием закона об ограничении частных стад – в ограничении нужных для них пастбищ. Вытираю на доске большие прямоугольники, рисую такое же количество гораздо меньших – югеров на пятьсот, называю эту цифирь и объясняю, что это как раз нормальное пастбище на сотню коров и пять сотен овец с козами, больше которых иметь римскому гражданину возбраняется. И показываю классу освободившуюся в результате землю, которую теперь можно нарезать на крестьянские наделы. А оставленные крупным арендаторам пятьсот югеров – это сто пятиюгерных наделов или полста десятиюгерных, так что не особо сильно их обидели. Правда, не все обиженные были с этим согласны – третьеклашки рассмеялись, когда я рассказал им о нарушении этого закона самим же его автором и о наложенном на него за это весьма нехилом штрафе. И наконец, объясняю, что запреты подобного рода малоэффективны. Разве один только этот Лициний был таким? Другие – что, дурнее его? Рассказываю типовые схемы обхода ограничений и о том, что римскому сенатору запрещено обогащаться любыми иными способами кроме доходов с земли, и как им тут не стремиться к округлению своих владений? Тем более, что и другой способ есть – это рабство долговое для римских граждан уже отменено, а имущество за долги вполне отбирается, и отобрать надел у неспособного отдать долг разорившегося крестьянина – вполне законно. А как римским и италийским крестьянам не разоряться, когда служат многие из них вообще за морями и не по одному году? Вытираю мел с доски и вешаю на ней карту Средиземноморья. Показываю на ней Италию, Рим и все окрестные страны, где приходится служить мобилизованным в легионы римским гражданам. Говорю о войне с кельтиберами в Ближней Испании, солдаты которой не видели дома уже больше пяти лет – и показываю для сравнения наш "пятачок" с его трёхмесячными "войнами"…
– Макс, скоро ведь Праздник Желудей, – вцепилась в меня, дождавшись гонга, Наташка, – И в этот раз с таким урожаем одним праздником не обойтись, и желудей нужно будет не просто много, а ОЧЕНЬ много. Крестьяне-то для себя соберут, а город?
– Мы решаем вопрос об учебных сборах городского ополчения, – ответил я ей, – Вот как раз на сборе желудей для города бойцов между тренировками и задействуем.
– Детей к этому подключать будем? В выходные, без отрыва от учёбы…