Текст книги "Племя вихреногих (СИ)"

Автор книги: Аннит Охэйо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Глава 15.

однажды, много лет назад...

Гори, наша радость,

Гори, не сгорая,

Напевом откликнись вдали.

Цвети, наша песня,

От края до края -

Песня советской земли!

Для нас зеленеют

Весенние нивы,

И вишни для нас расцвели.

Мы дети свободной,

Мы дети счастливой,

Нашей, Советской земли!

Для нас самолёты

Летают за тучи,

И в море плывут корабли.

Мы дети счастливой,

Мы дети могучей,

Нашей, Советской земли!

Димке было скучно. По-настоящему скучно, до зевоты, как не было ещё никогда в жизни. Впрочем, и строгий постельный режим ему до сих пор не прописывали – ничем, хуже обычной кори и ОРЗ он до сих пор не болел. И нафиг его не пошлешь, что самое смешное – чувствовал себя он, в самом деле, скверно. Голова до сих пор нудно и надоедливо болела, бросало то в жар, то в холод, – а стоило хотя бы подняться, как волной накатывала противная тошная слабость. Неудивительно, что он на стенку готов был полезть. И не сделаешь ведь ничего, – только лежи, как бревно, да пей противные отвары, от которых мозги становятся совсем уже дубовыми. И, что самое гадкое, никто, даже «Ольга Петровна», заведующая у Волков госпиталем, высокая и до ужаса строгая девчонка, не мог ему сказать, сколько всё это продлится. Может, неделю, может, две, а может, и весь месяц. А начнешь дергаться – и вовсе не поправишься, станешь дураком до конца дней...

В дурака Димка всё же не вполне верил – насколько он знал, ничего такого при сотрясении мозга не случалось, – но всё равно, каждый раз становилось страшновато. Мало ли что может случиться здесь, где нет ни рентгена, ни настоящих лекарств... Да и "Ольга Петровна" не жалела черных красок в описании того, что с ним станет, если он не будет "соблюдать покой" – и речь у него отнимется, и ноги, и даже самые мозги... Так что оставалось лишь лежать на набитом травой тюфяке и плевать в потолок. В переносном, разумеется, смысле. Устроили-то его, по здешним меркам, просто лучше некуда, – госпиталь у Волков помещался на третьей платформе Столицы, выше была лишь сторожевая вышка, да резиденция самой "Аллы Сергеевны", так что вид отсюда открывался отличный. Замечательный, можно сказать, вид – на сине-зеленую гладь Моря Птиц, горбатые острова и изогнутый дугой холмистый берег, – только вот и он не радовал. Не радовала и еда, хотя кормили его, можно сказать, на убой, – но вполне больничной кашей без масла и соли. Могучий дух копченой рыбы пропитал, казалось, всю Столицу, и от каши Димка добавочно бесился. Но "Ольга Петровна" категорично заявляла, что соленое ему нельзя, от него вырастет "внутричерепное давление" и вообще придет пиндык.

Димке страшно хотелось послать её нафиг и нажраться рыбы просто в знак протеста, – но какое там "нажраться", когда даже на горшок в его состоянии сходить – уже подвиг, вот стыдоба-то... Да и девчонки от него не отходили, буквально круглые сутки. Особенно, конечно, Машка – она, можно сказать, поселилась в больнице, поправляла подушки, меняла повязки на раненом боку, – и, дай ей Димка волю, кормила бы кашей с ложечки. В другой обстановке он бы пах и цвел, прося тоном умирающего лебедя и того, и другого, и десятого – но сейчас ему было по-настоящему плохо, и даже внимание девчонки раздражало. Пару раз Димка даже наорал на неё. Машка, конечно, надулась и обиделась, – но ухаживать за ним не перестала, и теперь мальчишку терзал стыд. Уж Машка-то такого ничем не заслужила, – но и извиниться он тоже почему-то не мог, и оттого мучился ещё больше. Да и раненый бок не давал забыть о себе. Стрела лишь скользнула по ребрам, разорвав кожу, – но потом Крых приложился к ране пылающей головней, да и грубо наложенный шов тоже не пошел ей на пользу. То есть, наверное, пошел, но болело всё равно сильно. Не так противно и нудно, как болела голова, но всё равно... Машка регулярно перебинтовывала рану, накладывая какую-то мазь, – но боль вскоре возвращалась, и поделать с этим ничего было нельзя, – только терпеть. Хорошо ещё, что никакого воспаления и заражения крови не случилось – то ли помогла мазь, то ли его крепкий молодой организм оказался не по зубам здешней заразе, да и прививки от столбняка ему в детстве всё же делали...

Димка вздохнул, и всё же сел, осматриваясь. Разместили его почти по-царски – в отдельной, пусть и небольшой палате со стенами из циновок, сплетенных из длинных, похожих на ремни, листьев "острого дерева", в изобилии растущего на острове Волков. Причем, циновки не просто свисали с потолка, а были растянуты на крепких веревках, так что пройти сквозь них без ножа не получилось бы. Такие же циновки играли тут роль сразу и окон, и штор – их растягивали во время частых здесь грозовых бурь, защищая Столицу от ливня и града. Они же покрывали и бревенчатые, засыпанные золой полы, делая комнату похожей на громадный кузов для грибов, какой был у Димки дома.

Подумав о доме, мальчишка вновь вздохнул. Домой ему очень хотелось, чего уж там, – но сейчас он, увы, ничего не мог для этого сделать, отчего ощущал себя едва ли не предателем. Борьке и Юрке было не легче, – хотя Борька лежал в соседней "палате" с разбитой головой, а Юрка шкандыбал на самодельных костылях, словно настоящий инвалид войны, – пробитая стрелой нога заживала небыстро. На самом-то деле шел всего третий день с того памятного боя, – но по земному счету это было уже добрых дней пять, почти неделя. Нет, лучше Димке становилось, – но слишком уж неспешно. Похоже, что он проваляется тут ещё добрых недели две, как свинья, в то время как другие ребята...

Нет, думать об этом совершенно не годилось, – сделать-то он ничего не мог, даже при желании, а постоянно травить себя мыслями, как они и что с ними, явно не стоило. Так и в самом деле превратишься... ну, не в дурака, но в записного неврастеника – точно.

Ещё раз вздохнув, мальчишка сполз с тюфяка и подобрался к ограждавшим платформу крепким перилам. Внизу было весело и шумно, – Волки ткали новый парус для "Смелого". Ткацкий станок для этого им потребовался бы больше органа, так что поступили они проще, – от выступавших из верхней платформы Столицы балок до земли была натянута хитроумная сеть из веревок, по которой, словно пауки, ползали ткачи. Роль челнока играло цельное бревно – пусть выдолбленное изнутри и снабженное плетеными ручками, но работа всё равно получалась нелегкой. Ещё несколько мальчишек ползали вдоль полотна по веревочным лестницам, с помощью каких-то штуковин уплотняя сотканный материал, или стояли на земле у ворота, тоже сделанного из цельного бревна, на которое то полотно наматывалось. Чтобы как-то разнообразить скучное мероприятие, ребята пели.

Когда над нами день встаёт,

Плечом раздвинув дали,

Мы солнце доброе своё

Друзьям по-братски дарим.

Гори, гори, весёлая заря,

Пой песню, свежий ветер!

Быстрей, быстрей кружись, Земля,

Цвети на радость детям.

Когда мы с песней – мир светлей,

И звонче наше счастье.

Сердца и двери для друзей -

У нас открыты настежь...

Песня была незнакомая, пели её весело и дружно, и Димка заслушался. И невольно вздрогнул, когда за заменявшей дверь циновкой кто-то вежливо покашлял.

– Входи, входи, – предложил он, забравшись обратно в постель и накрывшись одеялом – всё же, ничего, кроме трусов, на нем сейчас не было.

Циновка сдвинулась в сторону, – она не откидывалась, а скользила на натянутых у потолка и пола веревках – и внутрь вошел Антон Паланов. Отчества его Димка не знал, да ему оно и не было нужно. Он уже знал, что этот, здешний Антон был "верховным визирем" при самой "Алле Сергеевне", то есть, по сути, её заместителем и "вторым человеком в государстве". Он был где-то на год старше Димки, – то есть, ему было уже лет пятнадцать, – но высокий даже для своих лет, ладный и крепкий. Сложение его нельзя было назвать атлетическим, – но сложен он был великолепно, и всем своим видом показывал, что знает себе цену. Кожа его отливала молочной белизной, резко выделяясь на фоне черных волос и карих глаз – очень необычное сочетание, чем-то очень напоминающее Льяти. Широкое лицо с высокими скулами и большим чувственным ртом было бледно, с плосковатым носом – симпатичное, но вовсе не лицо красавца, – его необычайно меняла улыбка, открывавшая ряд белоснежных зубов. В общем, Димка не видел ничего необычного в том, что "Алла Сергеевна" всячески ему благоволила, – выглядел Антон как дар свыше всему женскому роду. Двигался он энергично, но не резко – скользил в воздухе, словно рыба в воде. Когда Димка с ним заговаривал, он поначалу складывал руки на груди и смотрел на него с серьёзным и деловым выражением лица, словно настоящий Большой Начальник. Сейчас, правда, эта придурь у него уже в значительной степени прошла.

– Как ты тут? – спросил Антон, садясь на плетеный, набитый травой пуфик, которые в изобилии валялись по всей Столице. Одет он был лишь в невероятно заношенные, утратившие всякий цвет шорты, перетянутые таким же облезлым кожаным ремнем. На нем, правда, висели ножны с настоящей финкой – не только полезный инструмент, но и знак статуса, потому что настоящих стальных ножей у Волков осталось всего несколько штук, – и истертая кожаная сумочка. Вначале Димка принял её за патронный подсумок, какие он видел у офицеров в кино, – но Антон сказал, что это всего лишь сумочка для документов, модная на его родине.

– Нормально, – соврал Димка, подтыкая подушку повыше. Принимать гостя лежа в постели ему было неловко, – но хоть какое-то развлечение, а то Машка опять куда-то смылась, и до обеда ещё далеко, да и что тот обед – одно название...

– Башка болит? – спросил Антон.

– Болит, – буркнул Димка. Врать в таких очевидных вещах он совсем не видел смысла.

– Ничего, поболит и пройдет, – оптимистично предположил Антон. – Когда меня в том бою по башке треснули, – я вообще с месяц провалялся, думал, сдохну нафиг... Но оклемался, как ты видишь.

– Игорь как? – спросил Димка. Сочувствие, даже в такой замаскированной форме, его сейчас злило.

– Да так же, как и ты, – вздохнул Антон. За странноватую внешность его тут прозвали Метисом – он, в принципе, не обижался, благо, разных Антонов тут было целых семь. – Лежит, бесится... Ну да ему не в первый раз уже.

Димка вновь вздохнул. Он уже знал, что именно Метис командовал Волками даже не в сражении, а в настоящей войне, когда ребята выгнали Хорунов с морского побережья в леса, несколько раз был ранен – а один раз так даже и убит, и потом несколько недель пробирался к своим. Слушать про такое ему до сих пор было странно, – и становилось почему-то невероятно обидно за свой родной мир, в котором люди умирают навсегда...

– А Морские Воришки как? – посетителей в свою вотчину "Ольга Петровна" не пускала, и новости доходили сюда, наверх, как-то трудно.

– Да как обычно, – Метис пожал плечами. – Рабов их бывших в племя приняли, бедняков – ну, тех своих, кому в их племени хреново жилось, тоже. Этих, понятно, с испытательным сроком. Остальных на Остров Мертвой Головы отправили. С голоду они там не сдохнут, а там посмотрим...

– А что ж вы раньше с ними не разобрались? – спросил Димка. – Вы же в любое время могли...

– А скучно тут, – Метис прямо посмотрел на него. Лицо у него в этот миг было хмурое. – Вот проживешь тут с моё – начнешь ценить врагов больше друзей...

– Там же ребята в рабстве мучились, – с чувством сказал Димка. – Гады вы...

– Ну, гады, – легко согласился Метис. – Но раньше-то все разговоры были о том, что Морские Воришки сейчас делают, да что могут сделать, – а теперь тут, брат, будет снова ску-у-у-учно. А это, поверь мне, вовсе не к добру.

– А домой попробовать вернуться? – спросил Димка. – Победить Хозяев, найти эту Драконову Флейту, понять, что это за мир, наконец?

– Так мы же пробовали, – Метис опять пожал плечами. – Чего мы только тут не пробовали... А толку?

– Плохо пробовали, значит, – Димка поёрзал в постели. Мысль о том, что даже ребята из будущего за эти тридцать лет ничего тут не добились, мягко говоря, не вдохновляла. – Про Флейту вот, например, не узнали, хотя Певцы у вас прямо под боком живут.

– А я тебе сотню таких историй расскажу, про всякие волшебные штуковины, да как домой вернуться. Может, и не все они враньё. Да только как проверить-то? Если кто и вернулся домой, – так нам уже не расскажет.

– Отряд в западный лес послать, найти эту Флейту, Хорунам хвосты накрутить в очередной раз...

– В западном лесу я уже был раз – больше не хочу, – Метис нахмурился. – Гиблое место, и гадкое. А про горы за ним и вовсе несусветное рассказывают. Ты про Поющего Червя слышал, нет? А я вот слышал. Говорят, живет там такая тварь – червяк, не червяк, растет прямо из скалы, и Хоруны ему каждый год по семь человек скармливают, чтобы не пел. Потому что от тех песен люди с ума даже за сотни километров сходят. А если год никого не скармливать ему – так он из скалы своей и вылезет, и тут свету и конец придет.

– Да ну, фигня какая страшная, – Димка невольно поёжился. – Сам-то ты его видел? Или хоть говорил с теми, кто своими глазами видел?

– Нет, – неохотно признался Метис. – Да только те, кто своими глазами видел, говорят, до сих пор под себя ходят. Такие вот, брат, дела.

– Туда наши ребята пошли, – после слов Метиса Димке стало совсем нехорошо. – Серый и Андрюха с Антоном. Немцев за вымя пощупать. Ну, и Льяти с ними.

– Ну, так с Льяти им как раз не будет ничего, – усмехнулся Метис. – Он-то Ойкумену лучше всех знает, наверное. Сходят, вернутся... Новости какие принесут, опять же. Льяти-то как раз не дурак в опасные места лезть – потому и бегает по миру до сих пор. Удачливый он...

– И всё? – хмуро спросил Димка. Может, Метис был и прав, – но его правота мальчишке совершенно не нравилась.

– А ты чего хотел? – удивился Метис. – Чтобы мы все поднялись и поперлись на запад, Зло повергать?

– Ну да, что-то типа того, – признался Димка. – Вас же много! Четыре сотни почти – батальон собрать можно! А Хорунов, говорят, и четырех десятков не наберется.

– Только вот каждый из них трех наших стоит, – хмуро возразил Метис. – Они же не работают совсем, – только тренируются сражаться. Да ещё сотни две рабов, которые за них драться будут. Да ещё разное зверьё, которое они страсть как хорошо умеют на незваных гостей натравливать. Плавали, знаем... Тебе ещё копьем в кишки не засаживали? А мне вот, между прочим, прилетело...

– И что?

– А то. Три дня промучился – и помер. Очнулся далеко на западе, в лесу, прямо, в чем был. Месяц потом к своим шел, чуть снова с голоду не сдох – неопытный же был совсем. Лягушек, не поверишь, живьем жрал. Листья даже... Снова по своей воле на такое подписываться... ну нет уж.

– Трус ты, – зло сказал Димка. – Трусло. Там ребята в рабстве мучаются – наши, русские даже, – а ты...

– А я. А ты – просто дурак, – очень спокойно сказал Метис, поднимаясь. – Молодой, небитый... ну, почти. Наивный такой... Копье в кишки – это, знаешь, не самое страшное ещё. Это можно вынести. А вот когда...

– Что? – спросил Димка, не дождавшись продолжения. Разговор перестал ему нравиться совсем.

Метис молча смотрел на него, явно собираясь что-то сказать – но всё не решаясь.

– Я тебе покажу кое-что, – наконец, сказал он. – Тогда, надеюсь, сам поймешь.

Он быстро повернулся на пятке и вышел, с шелестом задвинув "дверь". Димка вздохнул. На самом-то деле Метис был старше его раза в три, и споря с ним он и впрямь чувствовал себя дураком. Только вот правее от этого он всё равно не казался...

Ждать ему пришлось недолго – с минуту, быть может. Потом Метис вернулся и молча протянул ему блокнот. Старый, потертый, из той, ещё до Ойкумены, жизни. Но дорогой. При первом же взгляде на него Димке вспомнились всякие аристократы, которые аж в Париже заказывали себе бумагу для одного какого-то конкретного письма. Ну и ещё, естественно, девчонки из самых выпендрежных, которые целый блокнот могли "оформить" разными нарисованными от руки виньетками – ну, чтобы, типа, только мой неповторимый стиль – "а я вот любые заметки пишу на таких вот высокоартистичных и сильнохудожественных листочках". Но это был явно фабричный блокнот, такие Димка видел в магазинах: формат вертикальной половины обычного машинописного листа, красивая глянцевая обложка, перфорация под отрыв листа, очень качественная белая блокнотная бумага, тонкая, но плотная, а внизу каждого листа, в правом уголке – какой-нибудь рисунок, либо голубой, либо светло-коричневый, либо бледно-зелёный: парусник, или олень, или изящный цветок. И все твои письма и заметки тут же приобретают эдакий оттенок яркой индивидуальности и тонкого художественного вкуса... Как говорил Димкин отец, вещь с понтом и претензией. Этот вот блокнот как раз был с кораблями. Синенькими, под цвет моря. И исписан четким, очень аккуратным почерком, при первом же взгляде на который в душе у мальчишки шевельнулась черная зависть: ему до такого было очень далеко. Он вздохнул, и вновь взглянул на первую страницу.

"22 мая 1989 года. Сегодня, в мой пятнадцатый день рождения, мама подарила мне этот блокнот. Я решил начать вести дневник..."

Димка поднял глаза и вопросительно посмотрел на Метиса. Ему мама внушила, что читать чужие дневники – мерзость и гадость, и сейчас он чувствовал себя очень неловко. Дурацки даже чувствовал.

– Ты в самом конце читай, – неохотно сказал Метис. Видно, неловко сейчас было и ему.

Димка молча открыл последнюю страницу. Почерк здесь был совсем другой – дерганый, рваный. Верно, не нужно было быть экспертом-графологом, чтобы понять – всё это писалось в очень раздерганных чувствах.

"289-й день второго года Попадания. Сегодня ночью пропало ещё трое пленных. Покончили с собой, потому что клетки нетронуты. Черт знает, как – повеситься там не на чем, а если бы перегрызли себе вены, – на земле осталась бы кровь. Сегодня ночью сам буду следить...".

"290-й день второго года Попадания. Я видел. И уже никогда не смогу забыть. Рыгхар зубами оторвал щепку от кола. Длинную, острую. И загнал себе в глаз, наверное, достав до мозга, – тело сразу же исчезло. Я не успел ему помешать. Он меня видел, но ему было уже всё равно. Его усмешка – это самое ужасное, что я видел в жизни. Да, Хоруны – звери, но мужества у них не отнять. Как же мне тошно...".

В самом конце листа была ещё запись, без даты, – наверное, сделанная в тот же день.

"Осталось одиннадцать пленных. Сегодня же приказал всех отпустить. Пусть они вновь займутся старым, – но не творят с собой... такое. К черту, к черту, к черту эту войну, есть вещи, которые я просто не могу делать. Прости, дорогой дневник, что мы расстаемся на такой ноте, – но это, в самом деле, всё".

– Понял, наконец? – спросил Метис, забрав у него блокнот.

– Понял, – буркнул Димка. Сейчас ему тоже было тошно, как никогда в жизни, – и сотрясение мозга не имело к этому уже никакого отношения...

* * *

– Я бы сейчас даже пирог с картошкой съел, – с тоской сказал Борька, глядя вниз. – А дома-то нос воротил, во дурак был, да? Да что там пирог! Я бы сейчас теста поел, просто сырого. Сил уже нет нюхать...

– Да! – согласился Димка. Сырое тесто, особенно песочное, для тёртого пирога, в детстве было невероятно вкусным. Куда вкуснее, чем готовый пирог. – Но начинка всё равно вкуснее.

– Да, да! – подтвердил Борька. – Тертые с сахаром яблоки для начинки я в детстве только так ел, гоголь-моголь взбитый для безе – тоже. А уж вишня с сахаром – вообще праздник души. В общем, все взрослые – это дикие, дикие люди: портят столько замечательных вкусных вещей, которые гораздо приятнее слопать сразу и в сыром виде.

– Только не рыбу, – вздохнул Димка, тоже с тоской глядя вниз. Словно назло, кухня Волков помещалась едва ли не под окном его "палаты". Ну, не кухня, конечно, а просто очаг – длинная, метров в пять, мелкая яма, обложенная плоскими камнями, между которых жарко пылали угли. Яму перекрывало несколько каменных плит, на которых пеклась к ужину рыба, распространяя одуряющий аромат. Вокруг ямы кружком сидели девчонки, то и дело отгоняя мальчишек, пытавшихся подобраться поближе. Димка очень хорошо их понимал...

– Эй, не помешал? – дверь в "палату" Борька оставил открытой, так что Метис зашел просто так, без привычного уже покашливания. – Нате, а то помрете тут совсем, – в каждой руке он держал по здоровенному куску копченой рыбы, которые и вручил обалдевшим мальчишкам.

– Да нет, что ты! Заходи, – Димка лишь махнул рукой и тут же вцепился в кусок. Рыба была обалденная, да и закоптили её с явным знанием дела, так что в ближайшие несколько минут он был очень занят. Метис никуда не ушел, сел тут же, насмешливо посматривая на ребят, – но сейчас это Димку не злило. – А вредно не будет? – несколько запоздало спросил он, бросив хребет рыбы в горшок.

– Рыба полезна для мозгов, – ухмыльнулся Метис. – Фосфор там и всё такое.

– То-то вы так её трескаете, – хмыкнул Димка, глядя вниз. Девчонки, наконец, раздали рыбу, и сейчас там лопали все, держа её прямо руками. – Прямо как дикари какие.

– Да, мы думали, что у вас тут культура, щипчики для омаров, вилочки для улиток, четырнадцать слева, шестнадцать справа, венецианский хрусталь, богемский фарфор, – а тут просто ужас что, – поддакнул Борька.

– Венецианское стекло, богемский хрусталь, саксонский фарфор, – педантично поправил Димка. – К улиткам положены щипчики для удерживания и вилочка.

– Ага, – щипчиками мы ловим улитку на дереве, вилочкой достаем из раковины и жрем, – хмыкнул Борька. – Льяти оценил бы это кулинарное искусство.

Димка поморщился. Упоминание Льяти пришлось совсем не к месту, – думать на эту тему ему сейчас не хотелось вообще.

– Ну, извини, не догадались хрусталь в поход взять, – Метис развел руками, и ребята засмеялись. – Обходимся, чем есть.

Димка кивнул. С посудой тут и впрямь было неважно, – но девчонки ухитрялись обходиться без неё: плели широкие мелкие корзины, которые накрывали здоровенным, больше земного лопуха листом, – и в итоге получался вполне оригинальный поднос, который после еды и мыть не приходилось, – лист просто выбрасывали и срывали новый. Никаких тебе нарядов "на посуду" и прочих радостей культурной жизни...

– А красиво у вас тут, – невпопад сказал Борька, устраиваясь поудобнее. "Палата" Димки выходила на запад, солнце зашло, так что перед ними во всю ширь раскинулся роскошный местный закат. Над обычным рыжим заревом поднималась широкая полоса чистого зеленого сияния, плавно перетекавшего в бездонное, зеленовато-синее небо, перечеркнутое алыми и зеленовато-белыми длинными облаками. Между них висели две здешних луны – одна зеленовато-голубая, покрупнее, и вторая, поменьше, рыжая, чем-то похожая на земной Марс. Над морем уже поднялась палевая дымка, сливаясь с закатом, и темные глыбы островов, казалось, парили в воздухе над ней, придавая пейзажу уже окончательно таинственный, совершенно неземной вид...

Димка вздохнул. Тоска по дому накатила с невероятной силой, и он, сжав зубы, недовольно помотал головой: так недолго было и расплакаться.

– Домой хочешь? – участливо спросил Метис.

– Угу, – буркнул Димка. Развивать эту тему не хотелось.

– Мне тоже, – Метис вздохнул. – Да только что делать-то... Ты лучше подумай, как нам тут повезло. Вечная жизнь и всё такое. И не просто жизнь, а натуральное бессмертие. Даже если тебе руку оторвут или там глаз выбьют, – залез на скалу повыше, оземь ударился – и снова как огурчик. И болезней никаких нет, разве что простынешь или отравишься чем...

– Ага, и вечный мальчик, – неожиданно хмуро сказал Борька. – Ни семьи, ни детей, одни вечные каникулы, блин.

– Мне на самом деле уже сорок пять, – возразил Метис. – Дома я бы уже пожилым дядькой был, с пузом и лысиной. С геморроем каким-нибудь, с одышкой... А ещё лет через тридцать и вовсе в ящик бы сыграл. И всё. Совсем всё.

– А родители как? – вскинулся Димка.

– Так тридцать лет же прошло, – удивился Метис. – Их и в живых-то, наверное, давно уже нет. А я вот живу, живу...

– Вот-вот, – поддержал Борька. – Живете просто так, ни для чего. Словно растения какие-то.

– Сам ты растение, – обиделся Метис. – Нормально живем, как в старину люди жили. Даже получше многих. Скучновато, конечно, этого не отнять. Но тут уж каждый сам себе хозяин. Кто новые песни сочиняет, кто фигурки лепит разные, кто работает просто, пока пар из ушей не пойдет.

– А толку-то? – возразил Димка. – Муравьи вон – тоже работают от рассвета до заката и обратно. Только у них и мозгов-то никаких нет, один инстинкт. А у человека цель должна быть. На то он и человек.

– А ты что – думаешь, что мы тут только веточки из кучки в кучку таскаем? – Метис поднялся на ноги, с наслаждением потянулся, и теперь насмешливо смотрел на него сверху вниз. – У нас и музей уже есть, и экспедиции всякие. И карта Ойкумены, которой ни у кого больше тут нет, – разве что у Хозяев... Два бинокля хороших, поэтому – астрономия. Если ты не дурак конченый, то дело по душе найдешь.

– Так только для себя дело-то, – удивился Димка. – А для всех? Ну, проживете вы тут сто лет, ну – двести, потом одичаете совсем, станете как Квинсы, которые голышом по лесам бегают. Или вовсе в зверей перекинетесь – тут, говорят, и такое бывает...

– Не станем, дорогой, – Метис усмехнулся, снисходительно так... – Алла, конечно, самодурша та ещё, – но мхом покрываться никому не дает, потому-то я и с ней, и за неё... А, раз Морских Воришек теперь нет, она и на берегу порядок наведет, и Горгулий с Буревестниками Родину любить научит. Уж в этом-то я ей помогу, – да и вы, я полагаю, тоже. А там и на дела побольше можно замахнуться...

Димка хотел спросить, что это за дела, но не успел: на сторожевой вышке завопили, и он сунулся к "окну", совсем не представляя, чего ждать. И замер, ошалело приоткрыв рот.

По небу неспешно плыли пятнистые фиолетовые шары. Громадные – метров по шесть в диаметре, и много: он даже не мог все сосчитать. Плыли они с востока, – и, наверное, долго оставались незаметными на фоне темнеющего уже неба.

– Что это? – выдохнул Борька.

В голове Димки тоже закружился вихрь самых невероятных версий – от банальной галлюцинации до воздушного десанта Хозяев. Метис усмехнулся.

– Плоды это.

– Как... плоды? – Димка сейчас совсем ничего не понимал.

– А так. Далеко на востоке, где степь переходит в солончаки, есть такое дерево – румут. Дерево-дождевик. На нем эта фигня и растет – как тыквы-фонарики, только большие. В них постепенно скапливается водород, в конце концов, они отрываются и улетают. Сейчас им самый сезон. Ну, сейчас пойдет потеха...

Во дворе, в самом деле, радостно завопили, потом куда-то пробежали несколько мальчишек с луками. Шары подносило всё ближе – и в небо, одна за одной, взвились горящие стрелы, оставляя за собой тонкие дымные полоски. Первые несколько выстрелов оказались неудачны, – шары летели слишком уж высоко – но, наконец, стрела, пущенная со сторожевой вышки, достигла цели. Шар неожиданно мощно разорвало изнутри ярким оранжевым огнем, оглушительно бахнуло, в лицо толкнулся теплый воздух. Вниз посыпались горящие лохмотья, пламя вывернулось в неожиданно ровное кольцо белого дыма или пара, – и оно поплыло вверх и вверх, наверное, на полкилометра. Димка, приоткрыв рот, следил за ним, пока оно не рассеялось. А шары плыли уже над головой, над морем, чернея на фоне заката. Волки вопили и лезли на всё, что возвышалось над поверхностью, горящие стрелы расчерчивали небосвод, оставляя призрачные дымные дуги. То и дело грохотали взрывы, их эхо, отражаясь от берега и островов, мощно и гулко перекатывалось над морем.

Зрелище было невероятно красивое, лучше любого виденного им фейерверка – и притом, совершенно сюрреалистическое. Димке тоже страшно хотелось взять лук и стрелять, – взрывы получались очень уж красивые, да и похвастать силой руки и верностью глаза тоже хотелось, чего уж там. Но лука под рукой, увы, не оказалось, да он и не уверен был, что сумеет послать стрелу на такую высоту, – метров сто, если не больше. Правда, запас зажигательных стрел у Волков оказался всё же сильно ограниченным, – пальба довольно быстро прекратилась. Теперь ребята просто сидели, глядя вверх, на последние плывшие вверх белые кольца и так же плавно плывшие шары. Они покрыли уже всё небо до горизонта, – словно туча невероятных мигрирующих планет.

– Ну, вот вам и дело, – с усмешкой сказал Метис, вновь садясь на пол. – На юге – море и Хозяева, туда нам плавать нельзя. На западе – дикий лес и горы, на севере тоже. А вот на востоке – всё степь и степь, потом солончаки, – а что ещё дальше, то неведомо. Да и деревья эти интересные. У них на листьях, говорят, чистая соль, только в мешок стряхивай. И щелочь где-то в соке, а это тоже в хозяйстве вещь полезная...

– А если кучу этих шаров вместе связать и полететь на них? – предложил Борька. – А то ногами-то из Ойкумены не выйдешь, говорят, – забудешь всё, вернешься... А ветру-то что – несет себе и несет...

– Так тоже можно, наверное, – Метис пожал плечами. – Но особо далеко не улетишь, они же сами по себе потом взрываются. Разбрасывают семена и всё такое.

– А отчего взрываются-то?

– А вот не знаю. Разбираться надо. Алла давно большую экспедицию на восток хочет отправить – сначала на плотах вдоль берега, насколько моря хватит, дальше пешком. Хороший такой отряд, человек на тридцать, вооруженный, с тележками для запасов воды, всё как положено... Вот это дело. Настоящее. Не беготня по лесу с криками "а кто тут хочет Хозяев побить!?"

– А ты что – не хочешь? – удивился Димка.

– А, думаешь, – они есть, те Хозяева? – переспросил Метис. – Я вот их не видел. И никто. Легенда бродит просто. Ну, и роботы ещё эти. Может, Хозяева все померли давно, а роботы их просто так остались, Цитадель стерегут...

– А как мы сюда тогда попали, раз все Хозяева померли?

– А вот не знаю. Может, там просто машина какая-то стоит, которая сюда – ну, в этот вот мир – ребят выдергивает, даже без цели, а так... А может, Хозяева – никакие не Хозяева, а такие же, как мы, бедолаги, которые сами в этот мир провалились, только не с палатками, как мы, а с кораблем...

– С кораблем? С каким кораблем?

– С космическим, ясное дело. Мы, знаешь, её тут рассматривали – давно ещё, когда только в этот мир попали. Сделали змея здоровенного, он с мальчишкой полегче поднимался метров на сто. Ну, и я тоже поднимался. С биноклем, ясное дело. С двенадцатикратным.

– И как?

– А так. Странная такая штука – видно, что вся металлическая. С люками разными, с антеннами... Но она не у берега стоит, а за холмами, и нам только верх видно. А внизу тоже много чего интересного может быть.

– Так может, прямо туда и двинем, а? – предложил Борька. – А то, говорят, даже роботов Хозяев много лет уж не видел никто, – а вы тут до сих пор трясетесь...