Текст книги "Граф Никита Панин"
Автор книги: Зинаида Чиркова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)
– Никита Иванович, – Павел рыдал, прижавшись к плечу Панина. – Я гнусный предатель, Иуда, и нет мне в том прощения…
Никита Иванович поглаживал великого князя по узкой спине, прижимал к себе его хрупкое, тщедушное тело.
– Успокойтесь, ваше высочество, – говорил он ласковым и спокойным голосом, – расскажите все, и вам станет легче на душе.
Все еще всхлипывая и содрогаясь от душивших рыданий, Павел оторвался от наставника и бухнулся в кресло.
– Матушка призвала меня и строго расспрашивала, что за заговор образовал я…
– Но ведь никакого заговора нет и быть не могло, – встревожился Никита Иванович, – а все разговоры и наша пустая болтовня никогда ни к чему не приведут…
– Вы не знаете, граф, что я наделал! Матушка выспросила меня обо всем, и я был вынужден все ей рассказать.
– Да что же?
– Я назвал лиц, которые ближе всех стоят ко мне, и что говорили, и о конституционном проекте вашем с Фонвизиным, и о…
– И о записке Салдерну?
– Вы знаете?
– Конечно, – Никита Иванович пожал плечами.
– Я составил, по требованию матушки, весь список лиц… Она оказалась такой великодушной, что бросила его в огонь, не читая… Но моя подпись в бумаге Сальдерну может стать роковой. Если ее найдут, мне не избежать обвинения в государственной измене…
– В списке все те, кто бывает на ваших обедах и вечерах?
Павел кивнул головой. Вид у него был измученный.
– Великий князь, – успокоил его Панин. – Прежде всего, успокойтесь, ваша матушка слишком умна, чтобы досужие разговоры превратить в государственный заговор. А вот записка Сальдерну с вашей подписью – это действительно плохо. Обещайте мне, что вы никогда, ни при каких обстоятельствах не подпишитесь под каким‑либо документом, не зная автора так же хорошо, как меня…
Павел в изумлении поднял глаза на Панина. Он вдруг поверил, что может быть спасен. Как окрутил его Сальдерн, как мог он дать ему свою подпись?
– Никогда, Никита Иванович, – лицо Павла и без того некрасивое, вытянулось еще больше, глаза его подернулись пеленой, он как будто даже не видел Панина.
– Я знал, ваше высочество, что Сальдерн – авантюрьер, но долго не мог понять его. Даже взял в коллегию иностранных дел, а теперь вот он поедет посланником в Голштинию…
Павел словно стряхнул с себя какой‑то груз, и глаза его внимательно и печально глядели на Панина.
– Теперь он может показать мое письмо за границей, – в ужасе заговорил он, – как я смогу оправдаться в глазах матушки, как могу доказать ей, что я верный ее подданный…
Никита Иванович холодно смотрел на Павла. Трусоват, однако, великий князь…
– Бумаги больше не существует, – твердо сказал он, – я взял ее у Сальдерна и сжег…
Павел смотрел на него и не мог поверить, что спасен.
– Это правда? – задыхаясь, проговорил он. – Это правда?
– Можете мне поверить, я с самого начала понял, куда все клонится. Разговоры разговорами, их может быть сколько угодно, но подпись – это важное дело…
– Боже мой, неужели я спасен, неужели я спасен? – закрыл лицо руками Павел. – Никита Иванович, вы одолжили меня на всю жизнь…
– Великий князь, ваши подданные всегда будут любить вас и могут жизнь за вас положить, – твердо сказал Панин. Ему не нравилось, когда Павел распускался. – Успокойте супругу, ей вредно волноваться.
Наталья Алексеевна была на сносях, ей скоро надлежало дать России нового наследника престола…
Оставшись один, Никита Иванович долго раздумывал, кто мог узнать и донести императрице про всю эту интригу. Фонвизину он доверял как самому себе – вместе писали они конституционный проект, вместе обдумывали мысли о реформах. Убри слишком далек, мог знать лишь детали. Зато Бакунин был в курсе разговоров, знал и о проекте. Неужели он стал предателем и каким образом этот человек, не входящий в число близких к государыне, смог ее предупредить?
Только через графа Григория Орлова – тот не упускал ни единой мелочи, чтобы ослабить влияние Никиты Ивановича на императрицу…
Никита Иванович ждал вызова к государыне. Он подготовился к нему основательно…
Вызов не замедлил себя ждать. Никита Иванович захватил письмо из Голштинии, а также записку Сольмса, адресованную Фридриху в Пруссию, расшифрованную и перехваченную им.
Екатерина приняла Панина в кабинете, сидя за одним из бобиков – так назывались столики, изготовленные в форме боба. Второй бобик предназначался для посетителя.
– Никита Иванович, – грустно и немножко растерянно начала она, – что это я слышала…
– Не продолжайте, моя великая государыня, – поклонился Никита Иванович, – прошу только прочесть эти две записки…
Екатерина углубилась в чтение.
Граф Сольмс писал Фридриху:
«Перед отъездом отсюда г–на Сальдерна я имел с ним разговор о положении русского двора… Он обмолвился замечательной фразой, сказав, что если бы Панин слушался его советов, то был бы теперь в гораздо более приятном положении. Графу Панину недостало смелости. А теперь уже поздно что‑либо предпринимать. А вот если бы Панин послушал, его по достижении совершеннолетия великого князя следовало провозгласить императором и сорегентом. Но Панин отверг предложение Сальдерна»…
Вторая записка уведомляла двор, что Сальдерн всем показывает табакерку с бриллиантовым шифром Екатерины и заявляет в Голштинии, что пользуется полным ее доверием – он украл ее в Варшаве. Выпросил он также у барона Ассебурга двенадцать тысяч рублей. Датский посол поверил, что сумма нужна Панину для княгини Дашковой, а просить у друга он стеснялся. Барон Ассебург тут же выдал эту сумму Сальдерну и, конечно, ничего не сообщил Панину. Теперь Сальдерн как будто возвращается в Петербург, так как Екатерина обещала ему выгодное место…
Екатерина подняла глаза на Панина.
– Это все, ваше императорское величество…
– Да его в кандалы и в Сибирь, – ноздри Екатерины раздувались.
Она уже поняла, как ее провели, как пустую сплетню сделали дворцовым заговором…
– Зачем поднимать шум, – мягко произнес Панин, – отставка могла бы помочь этому господину понять свои ошибки…
Екатерина еще раз взглянула на Панина.
– Вы за моего сына беспокоитесь?
Панин улыбнулся.
– Можно подумать, что вы ему родной отец, – бросила Екатерина.
– Государыня, присяга обязала меня служить верно моей государыне, а также ее любимому сыну, а вы сделали меня его воспитателем…
Панин немножко подтасовывал – Елизавета поручила ему Павла.
– Не я, Никита Иванович, моя августейшая тетушка, – поправила Екатерина.
– Я имел честь служить ее императорскому величеству, имею честь и вашему императорскому величеству служить верно и на своем месте, сколь только буду вам полезен…
Они расстались, довольные друг другом.
Но на следующий день Екатерина обнародовала указ об отставлении Никиты Ивановича от должности воспитателя Павла. Она наградила его без меры – девять тысяч душ, которые он тут же раздал своим подчиненным – Убри, Бакунину и Фонвизину, дом, стол от двора и экипаж, и сохранила за ним все другие должности. Предлог был подходящий – Павел стал совершеннолетним, воспитатель ему больше не требовался, а случай с Сальдерном показал, что гнездо противных Екатерине убеждений кроется в великокняжеском дворе. Однако она и сама понимала, что Панин никогда не станет участвовать в открытом заговоре, что душа этого заговора – ненавистная невестка Наталья Алексеевна.
В тот день вызвала она придворную акушерку–повитуху. Разговор был недолгий, но очень важный…
Схватки у великой княгини начались в четыре утра. Павел сразу же, после первых криков жены, поспешил на половину матери. Едва одевшись, Екатерина прибежала в покои великой княгини. Повивальная бабка, акушерка Екатерины, там уже хлопотала…
Весь день и всю следующую ночь ждали Екатерина и Павел у родильной постели разрешения от бремени. Утром к повивальной бабке присоединились доктора. Акушерка сказала, что ребенок уже умер и родов не будет. Через три дня умерла и сама великая княгиня.
Освидетельствование придворных врачей показало, что умерли они естественною смертью…
Много позже акушерка получила богатейшие дары и удалилась от двора.
Павел был безутешен. Он любил жену так, как может любить только впервые влюбленный, безумно и страстно…
Екатерина нашла способ излечить его горести – она показала сыну собственноручные записки великой княгини к Андрею Разумовскому, из коих следовало, что он и великая княгиня не только были любовниками, но что Андрей подсыпал Павлу опий, чтобы оставаться наедине с любовницей…
Вне себя от горя и предательства Павел заперся в своем доме…
А Екатерина в тот же день призвала принца Генриха, брата прусского короля – он гостил в Петербурге – и завела разговор о Доротее Августе Луизе. Барон Ассебург давно писал ей о невестах во всех концах Европы – он называл невест произведениями, а Екатерину – издателем. Но Луиза Доротея уже была помолвлена с принцем гессен–дармштадтским Людовигом, родным братом покойной Натальи Алексеевны. Екатерина предложила выкуп – десять тысяч рублей ежегодно за отказ жениться. Принц сразу согласился – лучше получать деньги из русской казны, нежели встревать в международные скандалы…
Дело о свадьбе было решено – внучатая племянница Фридриха и Генриха отправилась в Россию.
Траур по Наталье Алексеевне не объявлялся. Ее тихо похоронили в Александро–Невской лавре. Павел на погребении жены не присутствовал. Разумовского услали в Ревель…
Два месяца, последовавшие за смертью супруги, великий князь провел вместе с Екатериной в Царском Селе. Увеселительные поездки в Гатчину и Петергоф, крестины, свадьбы, концерты, спектакли…
Павла отправила Екатерина в Берлин, навстречу невесте. Их познакомил прусский король. Оба сразу понравились друг другу.
«Я нашел свою невесту такову, какову только желать мысленно себе мог – недурна собою, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно», – писал Павел матери.
Доротея Луиза наречена была Марией Федоровной и скоро пошла под венец с цесаревичем. Она и в самом деле оказалась той, что надо было Екатерине – домашняя, простая, скромная, приносящая детей каждый год – десять человек родила она мужу…
Императрица гневалась только на одно – невестка ее привязалась к Никите Ивановичу больше даже, чем Павел…
Екатерина радовалась. Александр взял от матери все лучшее, что было в ней, Константин унаследовал мрачные стороны характера Павла, Николай соединял в себе черты матери и отца, Михаил отличался похожестью на Павла, а Елена, Мария, Екатерина, Ольга, Анна – все пошли в мать кротостью и незлобливостью…
Однако поступила Екатерина с сыном своим так же, как Елизавета поступила с ней, – забрала от родителей Александра и Константина и месяцами не позволяла видеться с ними…
Теперь все международные дела отдала Екатерина на откуп Потемкину – он увлекал ее несбыточными греческими проектами, стремлением на южные границы России, а для того необходимо было заручиться поддержкой Австрии. И Екатерина встретилась с Иосифом, австрийским императором, вдалеке от дома, во время поездки в Крым. Рушилась вся система союза северных стран, которую так бережно выращивал Никита Иванович в течение почти двадцати лет.
За важнейшими советами императрица все еще обращалась к своему фактическому, хотя и не узаконенному официальным актом канцлеру – Никите Ивановичу Панину. Последним его делом было создание вооруженного нейтралитета…
Американские колонии Британии восстали против своего короля. Республика в Новом Свете заключила союзный договор с Францией, что означало – Франция присоединяется к Америке против Британии. Затем к ним присоединилась и Испания. Жестокая война началась на море…
Французские, испанские и американские пираты стали захватывать торговые суда, направляющиеся в Великобританию. Пострадали от этого и русские купцы. Архангельская торговля, приносящая казне большой доход, практически была уничтожена. Англичане также не оставались без дела – они, в свою очередь, принялись грабить суда, идущие в Америку, Францию, Испанию…
И тогда Панин предложил Екатерине знаменитую идею – о вооруженном нейтралитете. Он написал все бумаги, касающиеся этого вопроса. И Екатерина объявила Декларацию о вооруженном нейтралитете.
Россия заявляла, что нейтральные суда имеют полную свободу заходить в любые порты, кроме блокированных. Товары, на них находящиеся, должны быть неприкосновенными, а захватывать можно только контрабанду – вооружение.
Бумага бумагой, но в подкрепление своих требований Россия заявила, что вооружает пятнадцать кораблей и четыре фрегата. Одновременно всем нейтральным странам были разосланы предложения принять такие же меры и заключить между собой соглашение о свободе мореплавания под защитой государств.
К вооруженному нейтралитету сразу же присоединились Дания, Швеция, Голландия, Австрия, Португалия и королевство обеих Сицилий. Тогда и Франции, и Испании не оставалось ничего другого, как объявить о своей готовности уважать права нейтральных стран.
Уклонялась от этого одна только Англия – ей пираты–каперы были очень выгодны – они беззастенчиво грабили торговые корабли. В конце концов под давлением всех стран Англии пришлось пойти на уступки. Пиратство, каперство на море прекратились.
Декларация имела огромный успех, авторитет России вырос, а популярность автора Панина грозила затмить популярность самой Екатерины. И она возревновала к своему канцлеру. Императрица убеждала всех, что граф Панин и слышать не хотел о вооруженном нейтралитете, а все бумаги подготовил Бакунин, перешедший теперь в канцелярию Безбородко.
Панин только улыбался – кто бы ни был автором проекта, кому бы ни принадлежала эта счастливая мысль – она пошла России на пользу, а благом отечества он был озабочен более всего…
Интрига эта дорого обошлась Никите Ивановичу. Он никак не поддавался на уговоры и посулы английского посланника Гарриса, которому его король Георг V приказал во что бы то ни стало склонить Россию к союзу с Британией, ибо от пиратства на море Англия получала баснословные прибыли и расставаться с ними было ущербом не только для престижа, но для казны.
Тогда Гаррис проник к Потемкину, и его усилия увенчались успехом. Потемкин всегда был расположен к Англии и устраивал Гаррису тайные свидания с императрицей. Екатерина уже отдала распоряжение о подготовке эскадры, и Гаррис отправил королю послание о благополучном для этой страны исходе дела.
Испанский поверенный в Петербурге узнал о происках Гарриса и поспешил к Панину. Никита Иванович уже собирался ложиться спать. Как был в халате и колпаке, он вызвал своих секретарей, заперся в кабинете и наутро представил Екатерине текст Декларации о вооруженном нейтралитете. Екатерина увидела выгоду для своего имени и подписала ее.
Гаррис в негодовании покинул русский двор и много еще портил крови Панину, возводя на него всякие небылицы и клевету…
Никита Иванович уехал в свое имение. Болезнь ломала и корежила его, но интересы России были соблюдены, и императрица снова милостиво дарила его своим вниманием. Она по–прежнему приглашала его на все вечера и куртаги, советовалась о делах, но он был чрезвычайно болен и уже не мог ежевечерне бывать во дворце…
Осенью после изнурительной болезни и отдыха в смоленском имении Дугино Никита Иванович вернулся в Петербург. Он снова занял свои апартаменты во дворце, но видел, что императрица отдалась уже другим влияниям и мало интересовалась мнением старика, больного, недужного…
Придворный врач приходил каждый день, выслушивал сердце Никиты Ивановича, прятал глаза, едва тот пытался выспросить о состоянии своего здоровья. И Панин понял, что приходят его последние часы.
Он не отчаялся – все мы когда‑то уходим, но заторопился – надо было сделать ему еще одно дело на земле, чтобы он спокойно мог уйти.
Вечерами приходил Денис Иванович Фонвизин, и Панин диктовал:
«Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных. Государь не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как поставя в государстве правила непреложные, основанные на благе общем и которых бы не мог нарушить сам. Он должен знать, что нация, жертвуя частью, естественно, своей вольности, вручила свое благо его попечению, его правосудию, его достоинству, что он отвечает за поведение тех, кому вручает дела правления, и что, следственно, их преступления, им терпимые, становятся его преступлениями»…
Последние его заботы были о наследнике престола… Как‑то заехала к Никите Ивановичу княгиня Дашкова. Она только что вернулась из‑за границы, где много путешествовала, бывала при всех европейских дворах и многое могла рассказать Никите Ивановичу. Но свой разговор со старым сподвижником по заговору и перевороту начала с самой последней новости:
– Вообразите, Никита Иванович, что предложила мне императрица, едва я увиделась с ней после столь долгого отсутствия. Она предложила мне стать президентом Академии наук! Каково? Я тут же ей ответила, что она с таким же успехом могла бы назначить меня наблюдать за ее прачками… Всю ночь, не раздеваясь, я писала письмо с отказом, поехала к князю Потемкину. И вообразите, что сделал он с моим письмом? Зевая, он разорвал его, писанное на десяти страницах мелким почерком. Я вернулась домой возмущенная и снова уселась писать отказ, все еще не раздеваясь, не сняв даже бального платья. Так я была возмущена… Закончила на самом рассвете и тут кинулась на постель, чтобы хоть как‑то отдохнуть от всех треволнений. А утром вижу у себя на столике указ с назначением меня президентом Академии наук? Каково? Что ж такое, неужели я, при всех моих заслугах трону, не могла получить наилучшего назначения?
Никита Иванович улыбнулся – не изменилась княгиня, все такая же взбалмошная, тщеславная, все такая же неуживчивая, все такая же заносчивая…
Он мягко сказал:
– Я вот убежден, что помнить потомки будут о комедии Фонвизина, а меня и не упомнит никто… Они пишут, оставляют след. А кто мы, те, что стояли у трона и помогали ему укрепиться? А под вами будут все, кто пишет, кто оставляет след… Да такому назначению позавидовал бы любой самый достойный муж в нашем государстве…
Княгиня искоса взглянула на него и перевела разговор на другие темы – перспектива оказаться памятной в веках как‑то еще не увиделась ею с этой стороны…
Странным образом собралась под крышей апартаментов Никиты Ивановича и вся его родня. Приехал Петр с женой, Марией Родионовной, все хлопочущей об умалишенных, с выросшей и такой хорошенькой Катериной и тринадцатилетним Никитой, любимцем дяди. Заглянули на огонек Чернышовы, тоже с детьми. Анна еще больше похорошела и строго выговаривала мужу, чтобы был манерен и придерживал язык. Она, как и Маша, не оставалась без дела. Школа ее разрослась и требовала забот…
А скоро вернулись из заграничной поездки великий князь с Марией Федоровной и сразу же примчались к старому наставнику.
Сколько разговоров! Сколько обид накопилось у Павла!
Они до сих пор были ослеплены приемом в королевских дворах Европы, почести, им оказываемые, превзошли все ожидания. А дома их приняли по–домашнему, ни фейерверков, ни залпов из пушек, ни блестящего кортежа для сопровождения. Снова глухота и недовольство. Дети у императрицы, видеть их позволяют лишь по определенным дням…
Никита Иванович утешал супругов, был счастлив их приезду, собрался уже вставать с постели, чтобы снова приналечь на дела, но Екатерина послала Панину приказ – отпустить секретарей и сдать все бумаги.
Два секретаря, к которым он всегда благоволил, Марков и Бакунин, предали его и переметнулись к входящему в силу Безбородко…
Это был удар, от которого Никита Иванович уже не оправился.
Однако Екатерина подсластила пилюлю – по случаю 25–летия своего коронования она учредила орден святого равноапостольного князя Владимира и наградила им знатнейших сановников империи. Вместе с Потемкиным, Румянцевым, Орловым, Репниным награжден был этим орденом и Никита Иванович Панин.
Панин продолжал работать с Фонвизиным, но скоро уставал, силы его истощались…
Он говорил о том, что необходимо начать постепенное освобождение крепостных крестьян, установить твердый порядок наследования трона, создать выборный законодательный орган, ибо «законодательная власть может быть в руках государя, но с согласия государства, а не инако, без чего обратится в деспотизм».
После свиданий с родными и их детьми он даже встал с постели, почувствовав себя гораздо лучше. Верный Федот помог одеться. Никита Иванович нацепил неизменный парик о трех Локонах и глядел на себя в зеркало. Теперь уже не носят таких, парички стали коротки, а иногда и вовсе заменялись собственными волосами, и Никита Иванович подумал про себя: меняются моды, меняется время, а душа остаётся одной и той же…
Едва он прошел к окну, глядя на спокойную Неву и вспоминая о страшном наводнении 1777 года, как рывком растворилась дверь и вошли, даже ворвались великий князь и Мария Федоровна.
Они долго не навещали его, и Никита Иванович грешным делом обиделся на молодую чету. Оказалось, нет, боялись повредить, боялись новой немилости, могущей последовать Панину от близкого общения с навлекшими монарший гнев великими князьями. Неприятностей хватало у молодой четы, и она старалась не навредить другу.
Со слезами умиления обнялись Никита Иванович и его воспитанник. Прижалась к плечу старика Мария Федоровна – они любили его искренне и горячо…
Долго и нежно разговаривал Никита Иванович с ними. Они ушли далеко за полночь и неохотно…
31 марта 1783 года под утро Никиту Ивановича разбил апоплексический удар. Великий князь оставался у его одра до тех пор, пока Никита Иванович не скончался. Он обливал слезами руки дорогого человека, целовал их и умоляюще смотрел в лицо названого отца.
Похоронили его в Александро–Невской лавре, в церкви Благовещения. Траурная процессия была столь многолюдной, что Екатерина заперлась в спальне, не желая видеть многие почести ее сподвижнику. Пришли не только многочисленные родственники Панина, но и все, с кем он был знаком при жизни, а также люди и незнакомые, но знавшие о нем. Тысячные толпы растянулись по дороге от дворца к лавре. Великий князь плакал всю дорогу.
В Павловске, в церкви святой Магдалины он соорудил ему памятник.
Денис Иванович Фонвизин написал о Панине небольшую книгу, рассказав трудную историю жизни Никиты Ивановича и высказав ему свое почтение. Образы Правдина и Стародума в его знаменитой комедии «Недоросль» списаны с Панина, его брата и наиболее значительные его мысли высказаны этими персонажами.
Императрица на похороны не пришла…
Она так и не могла простить великому князю скорби о наставнике. Не собираясь делиться с сыном монаршей властью, государыня то и дело подумывала передать трон старшему внуку Александру, но все‑таки не осмелилась сделать этого.
Павел затворился в Гатчине и жил там, отрешенный от дел и управления государством до сорока шести лет, когда после смерти Екатерины принял трон…
