Текст книги "Граф Никита Панин"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Глава десятая

Прием должен был быть великолепным. Великая северная держава праздновала рождение и крещение нового наследника – великого князя Павла Петровича – и Никита Иванович не хотел посрамить честь и достоинство государыни, честь и достоинство могущественной России.

Прежде всего, конечно, нужно продумать огромный список приглашенных. Король с королевой, безусловно, представители всех сословий, делегированных в ригсдаг [11], самые знатные люди шведского королевства.

Список получался до того обширный, что Никита Иванович потихоньку начал думать, кого бы исключить из празднества. Но ведь никак не обойдешься без посланников европейских государств, хоть и знал он, как люто ненавидят его французский и прусский послы, но обязан был позвать их на это торжество. Да еще надо пустить им пыль в глаза, чтобы знали и понимали, что Россия – страна могущественная, богатая, а потому прием должен по пышности и знатности не уступать королевским куртагам.

Уже шестой год жил он здесь, в Стокгольме, посланный на место барона Корфа. Шведский ригсдаг выслал, по сути, Корфа. Тот наделал ошибок, угрозами и давлением, грубостью и подкупом восстановив против себя, против России почти весь ригсдаг, все сословия. Даже партия колпаков, которая поддерживала вроде бы политику сближения с могущественным северным соседом, отреклась от Корфа. Елизавета долго думала, кем заменить этого неуживчивого посла, и склонилась к предложению Бестужева – отправить туда Панина, уже завоевавшего авторитет в Дании. Но Дания – дружественная страна, там нет такой злобы, как здесь, в Швеции, и нужен осторожный, обходительный, умный и ловкий человек.

С ужасом и отчаянием ехал в Швецию Панин. Как ему, такому еще неопытному в дипломатических делах, поручают сложное и большое дело – добиться в Швеции расположения к России, пошатнуть доверие к Франции, которая здесь обладала большим влиянием, переменить то озлобление и недоверие, которое господствовало здесь со времен поражения Карла XII. Все, даже простые шведы, не принимающие никакого участия в политике, кипели негодованием, вспоминая позор и гибель своего национального героя – Карла XII.

Эти настроения шведского общества очень ловко и умело создавали в своей политике французские власти, особенно Людовик XV, ведущий войну дипломатов во всех странах Европы. Но свои интересы имелись тут и у Фридриха II, прусского короля, который мечтал о захвате наиболее лакомых кусков Европы, стремился урвать то, что плохо лежит.

И в этот клубок змей, где переплелись интересы всех европейских государств, направила Елизавета молодого, крепкого, сильного, но еще такого неопытного в дипломатических интригах Панина.

Он прожил здесь шесть лет, и все это время напряжение не оставляло его ни на минуту. Так и ждал какой‑нибудь каверзы со стороны француза или пруссака. Даже нейтральный английский посол рад столкнуть русского дипломата в грязь, навредить хоть чем‑нибудь. И в выборе средств для того, чтобы посадить Россию в лужу, здесь не стеснялись. В ход шло все: и неосторожное слово, и костюм, могущий стать мишенью для злословия, и его выговор, и его слуги, которых можно подкупить, и даже повар, которого можно за хорошие деньги уговорить испортить парадный обед.

Очень скоро Никита Иванович понял, что истинная дипломатия состоит не из речей и высказываний перед королевскими особами или членами ригсдага, а из тончайших оттенков.

Словом, он прекрасно понимал, что этот прием в его собственном особняке должен быть на высоте.

Всего четыре версты Зундского пролива отделяли Данию от Швеции, но разница в отношении к России оказалась настолько громадна, что сначала Панин не поверил этому кипению страстей. Там, в Дании – дружеская атмосфера, приветливое и любезное обращение, отбрасывание этикета и церемоний, искреннее стремление быть в дружбе с северным соседом. Здесь – чопорный и холодный тон, стремление поймать русского посла на мелочах в соблюдении всех церемоний, в желании перетолковывать каждое его слово на свой лад, так, как удобно и выгодно кому‑либо. И потому, только приехав в Стокгольм, Никита Иванович не отправился бродить по городу, чтобы познакомиться с северной столицей некогда могучей страны, а призвал портных, поваров, секретарей. Он должен стать на уровень французского посла, узнать о всех новостях, сплетнях и подноготной каждого, чтобы быть во всеоружии. Ему сшили парадные и домашние камзолы, выделали парики, повара сочиняли целые поэмы на приемах, куртагах и обедах, кучера рассказывали о том, каким надлежит быть выезду. Словом, мелочи быта заставили Никиту Ивановича относиться к ним с особым вниманием и требовали времени, напряжения и денег. А вот с деньгами, как всегда, оказалось худо. На представительские нужды Россия скупилась, жалованье платила с большим опозданием, а своих средств у Панина не существовало…

Понемногу он начал разбираться в обстановке.

После гибели Карла XII на престол взошла его сестра Ульрика–Элеонора. Удалось ей это после тяжелой и долгой борьбы с высшими сословиями Швеции, которым не хотелось терять свои веками сложившиеся привилегии – не платить налогов, сгонять с общинных земель крестьян и захватывать их земли. Только их представители заседали в государственном совете и могли занимать высшие государственные должности. Борьба была настолько упорной, что Ульрика–Элеонора даже отказалась короновать своего мужа – наследного принца Фридриха Гессенского. Ей удалось оттеснить сторонников Карла Фридриха Гольштейн–Готторпского, которого прочили в короли. Главный сторонник Карла был схвачен по пути во Фредриксхальд и казнен. Без него сторонники Карла Фридриха остались без мудрого организатора и умелого интригана. Главная ставка войск в Норвегии по приказу Ульрики–Элеоноры раздала военную кассу офицерам, чтобы привлечь их в ряды сторонников гессенцев.

Она села на престол, но ценой таких невероятных уступок, что власть ее стала почти призрачной, принцип абсолютизма полностью исключался из государственной политики Швеции. Созванный ригсдаг – парламент, признавший Ульрику–Элеонору, сестру Карла XII, королевой, сломал всю старую государственную машину, распустил аппарат управления Карла XII и заменил новым государственным советом. А в 1719 году он принял и конституцию, на которой от власти короля остались одни лоскутки…

Правда, уже через год Ульрика–Элеонора добилась, чтобы ее супруга избрали королем Швеции под именем Фредерика Первого, но заплатила за это крайне тяжелую цену – отреклась от короны.

Теперь король шагу не мог ступить без решения государственного совета – не мог объявить войну, изменить статьи конституции, не мог назначить кого‑либо из своих сторонников на важные государственные должности. Пока еще Ульрика–Элеонора стояла у власти, она сохраняла многие свои привилегии. Она являлась дочерью короля и сестрой Карла XII, и ее престиж держался. Но едва королем, хотя и номинально, стал Фредерик Первый, власть совсем ушла из его рук. Он старался сохранить хотя бы часть королевских прерогатив и собирал все ресурсы для этого. Одной из главных задач он поставил признать одного из своих гессенских родственников престолонаследником – у них с Ульрикой–Элеонорой детей не было – и устранить с пути герцога Карла Фридриха. Но ему это не удалось. Личные интересы он ставил во главу угла, всеми способами устраняя конкурента, и, конечно, не стеснялся в выборе средств для этого. Его обвинили в государственной измене, и ценой больших уступок Фредерик Первый сохранил титул. Даже в государственном совете страны король стал только первым среди равных. Он имел два голоса вместо одного, как у каждого из членов совета. Шведская королевская власть потеряла всю силу.

В трудные эти годы многое зависело от короля, однако он оказался слабым и неискусным правителем.

Он не сумел даже наиболее достойным образом выйти из позорной для Швеции войны, развязанной Карлом XII. Смерть этого завоевателя сразу ослабила энергию страны и умалила ее престиж. Когда его не стало, уже и речи не могло идти о ведении войны до победного конца. Крайнее напряжение всех сил за относительно короткий срок вызвало в обществе такую усталость, которую не могли преодолеть никакие стимулы. Были еще шансы на некоторые успехи в окончании войны – в 1719 году произошел открытый разрыв между двумя союзниками – Англией–Ганновером с одной стороны и Россией – с другой. С помощью искусной дипломатии Швеция могла бы использовать противоречия в лагере противника, но король не сделал этого, потеряв последний шанс завоевать сильные позиции. Он не понял, что, натравливая русских на англичан и ганноверцев, мог бы использовать их вражду себе на пользу, в результате русские войска опустошили восточное побережье Швеции, а датчане вторглись в Норвегию. Король решил добиться сепаратного союза с Англией, и действительно, мир был заключен, и Англия обещала помощь Швеции. При посредничестве Англии и Франции мирный договор подписали и с Пруссией, правда, ценой больших уступок быстро набиравшей силу прусской военщине – Пруссии уступали южную часть Померании со Штеттином и островами Узедум и Воллин.

Пруссия могла торжествовать – она получила, наконец, выход к устью Одера, и хотя доступы к нему по–прежнему контролировались Швецией, эта страна ничего уже не могла сделать с растущей мощью Пруссии. Позорный мир был заключен и с Данией, Швеция опять стала платить пошлину за провоз товаров через Зундский пролив и обязалась не поддерживать герцогство Гольштейн–Готторпское, где Фредерик потерял всякое влияние.

Англичане не торопились поддерживать Швецию в ее борьбе с северным соседом. Им было выгоднее ослабить эти две страны. Мир 1721 года оказался таким позорным для Швеции, что Фредерика возненавидели все слои общества. Россия отняла у Швеции Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию и восточную Карелию с Выборгом. Ригсдаг в отместку за политику короля еще больше урезал власть короны. Теперь от нее почти ничего не осталось.

Что мог поделать король со своими двумя голосами против шестнадцати голосов членов государственного совета? Все его постановления и распоряжения подвергались суровой проверке, а его право вето строжайше контролировалось. Если король отказывался подписывать какое‑либо постановление совета, просто ставили печать с его подписью, факсимиле.

Но это обернулось для Швеции огромной пользой. Страна стала быстро упрочивать свое экономическое положение. Развивалась промышленность, торговля, кустарные промыслы. Одного железа теперь Швеция вывозила в Англию до пятидесяти тысяч тонн в год…

Панин еще застал старого короля Фредерика и ему представлял верительные грамоты. В 1752 году король умер, и вновь встал вопрос о престолонаследии. Адольф–Фридрих Гольштейн–Готторпский стал королем, его супруга – сестра короля Пруссии Фридриха II – королевой. Вот их‑то и ждал в гости к себе Никита Иванович Панин.

Ему вспомнилось, как вступали они на престол. Но не потому, что так долго продолжались празднества по случаю избрания короля, а потому, что тогда приехал к нему в Стокгольм его брат Петр Иванович Панин. Он вымолил у Елизаветы согласие на доставку поздравлений новому королю и королеве.

Много лет не виделись братья, Панин безвыездно жил в Швеции. Они оставались самыми близкими друзьями.

Тогда они долго бродили в шхерах, и Никита Иванович до сих пор помнил слова Петра.

– Похоже на мясо по–строгановски, – бросил Петр, оглядевшись по сторонам, – немного воды, кусочек пригорка, немножко зелени, горка, вода, горка, вода. Простора мало, горизонта нету…

Никита Иванович ласково взглянул на брата:

– Уже тоскуешь по русским просторам…

– И как ты тут живешь, – смутился Петр, – столько лет без родины. Я тут, считай, неделю, а душа домой просится…

Никита Иванович только вздохнул:

– Да мне скучать не приходится. Шляпы и колпаки в зубах навязли…

Он бросил эту фразу мимоходом, а сколько за ней стояло! Шляпы были партией профранцузской и получали субсидии – и щедрые – от Франции. Теперь они стояли у власти, и политика их была направлена на реванш с Россией – шляпы деятельно готовились к войне с северной соседкой. А колпаками называли прорусскую партию у королевского трона. И им, колпакам, приходилось платить из русского кармана. Громадные деньги тратил на их подкуп Панин. Взятки и «пенсии» раздавал так щедро и так часто, что даже боялся запутаться в этом. И потому своих подопечных просто нумеровал. В своих мемориях Бестужеву описывал так:

«Производить отныне номеру второму, предместя оставшийся после первого оклад, по три тысячи рублей на год. Номеру шестому к прежнему трехтысячному окладу прибавить еще тысячу, а номеру пятому отныне давать впредь вместо прежнего пятитысячного оклада по три тысячи, чем он, как человек старый и впредь к делам не прочный, может совершенно доволен быть»…

Елизавета требовала, чтобы у власти вновь встали колпаки, и тогда война может не начаться. Но Панин понял в самом начале своего пребывания в Швеции, что цель его может быть только одна – не добиваться преобладающей роли партии колпаков, а сдерживать реваншистские настроения в государственном совете и ригсдаге и предотвратить войну. Для этого достаточно поддерживать равновесие между борющимися партиями, не давая захватить власть целиком ни партии шляп, ни еще одной силе в стране – королевской партии.

Понял он и еще одно – подкуп влиятельных членов государственного совета, а также сбор информации и на основе ее – разумная политика могут дать положительный результат. От того и был так осторожен, медлителен и расчетлив.

Все это брату не расскажешь, да тот и не поймет – он военный и всегда привык решать все военными средствами. Нет, тут пути их расходятся, и Петру Ивановичу не постичь долгую науку дипломатии, которой Никита Иванович учился постепенно, с азов, имея дело с сильными и ловкими противниками, которые не стеснялись в выборе средств…

– Ладно, расскажи, как живешь, отчего наследников до сих пор не завел?..

Тут пришла пора Петру Ивановичу смутиться…

– Видно, род наш пресечется. Ты вон уже седеешь, а так и не женился, а у меня супруга слаба грудью. Почитай, семнадцать раз рожала, а все либо выкидыши, либо роды преждевременные, либо умирают через день–два, а то неделю. Нет, видно наш род на нас и кончится. Не дожил наш батюшка до такого, и слава Богу, что не увидел этого…

Никита Иванович только вздохнул. О беде брата он знал давно и молча сочувствовал ему. Правда, у старшей сестры, вышедшей замуж за князя Куракина, дети были. Мальчонке, Сашеньке, шел уже третий год, но фамилия у него Куракин, а значит, Паниным ему не быть. Больное место, лучше его не трогать…

А род славный, известный с XIV столетия. Жаль будет, если на них пресекутся славные поколения семьи Паниных. В доме у них было генеалогическое древо, но Никита Иванович мало заглядывал в него. Отец наказывал ему перед смертью хранить честь и достоинство рода, но ни словом не упомянул, что предки его вышли из итальянской республики Лукка, а стало быть, несли в себе республиканское начало еще с тех далеких времен. Теперь, в XVIII столетии, Лукка стала всего лишь маленьким столичным городком в провинции Тоскана, а известна – с III века. Жители ее всегда отличались свободолюбием, воевали за свободу с оружием в руках и уже тогда, в XIV веке, славились буйными нравами и стремлением не подчиняться деспотизму.

После одного из особенно кровопролитных выступлений на исторической арене, после подавленного восстания предки Паниных вынуждены были бежать из своего отечества и поселиться в приютившей их северной стране. Они служили при дворе русскому царю и своему новому отечеству верой и правдой. В 1530 году Василий Панин участвовал в казанском походе и погиб в бою с татарами. Сразу трое Паниных при Иоанне Грозном служили при дворце камер–пажами – рындами. А уже в правление Михаила Федоровича фамилия Паниных становится широко известной. Высокие государственные должности, большое влияние при дворе. В 1625 году Никита Панин, прадед дипломата Панина, пожалован был крупной прибавкой к жалованию. Его сын при даре Алексее Михайловиче удостоен звания думного дворянина, а внуки достигают еще более высокого положения. Один из них – стольник царского двора, а двое других, Андрей и Иван Васильевичи, добились звания генерал–майора при Петре Великом.

Этот‑то Иван Васильевич и стал родоначальником нынешнего рода Паниных. Женился очень удачно, на племяннице всесильного князя Меншикова, Аграфене Васильевне Еверлаковой, и потому был принят в доме светлейшего как дорогой сородич. Дети его также были приняты во дворце Александра Даниловича, их баловали и ласкали, представили ко двору уже в самом раннем возрасте.

Иван Васильевич Панин, отец Никиты и Петра, всецело был предан царю–преобразователю. Всю жизнь провел в походах и воинской службе, не принадлежал к числу придворных, но вышел в отставку генерал–поручиком. Доблестный воин, однако, он не нажил большого состояния. Только – честь и преданность империи. Крохотное родовое сельцо Везовня Мещовского уезда Калужской губернии осталось четырем его детям. Четыреста душ крепостных крестьян разделил он перед смертью. Две дочери да два сына продолжили судьбу рода Паниных. Трех своих родственников сам Никита Иванович пристроил, как он выражался. Сестры удачно вышли замуж, Петр женился по любви, но все никак не мог завести потомство. А на себя Никита Иванович махнул рукой. Сердцем его завладела Елизавета, а жениться по расчету, без любви он считал постыдным.

Вот и теперь ясное голубое небо напоминало ему синий взгляд Елизаветиных глаз, а морская пена, вскипающая на подводных камнях, ее белые округлые руки, отблески на морской воде так и вызывали в памяти блеск ее зубов. Стояла в глазах его царица русская, и не мог он никуда деться от этого образа. Ложился и вставал с одной мыслью о любимой. А спросить брата о ней стеснялся…

Но Петр сам заговорил о положении при дворе.

– Шуваловы теперь в большой силе. Все вершат, все дела за государыню решают. Монополии ввели, теперь доходы все от продажи соли получают. Да что, разве одна соль. Вздорожала соль, да и другое прочее. Все им мало, все тянут, урвать норовят…

Никита Иванович и сам знал это – издалека виднее, о делах при дворе сообщал ему Бестужев. Жаловался на Шуваловых, намеком да присказкой, как привык сообщаться с Паниным. На рескрипции свои Панин иногда по много месяцев не получал ответа, слал и слал донесения и запросы, а ответа все не было и не было. И Бестужев пояснял в своих письмах – то болезнь, то балы, то куртаги, добиться ясного и четкого высочайшего повеления непросто. Что уж говорить о жалованье или вот о расходах на представительство…

И опять в мыслях своих вернулся к приему королевской четы и придворных чинов. Приходилось влезать в долги, приходилось считать каждую копейку. В будние дни он посылал Федота в самые дешевые лавки закупать провизию, но позволить себе скромный прием не мог – оттого сила и блеск царского достоинства могли потускнеть. Долги росли, кредит у купцов кончался, занимать вроде уже не у кого. Спасибо, два–три знакомых купца благодаря ласковому обхождению еще давали в долг, но суммы там уже накопились громадные, и Никиту Иванович с ужасом думал: еще немного, и он попадет в несостоятельные должники, а там и в долговую яму. А денег Елизавета все не слала…

Прием в посольском доме Никиты Ивановича прошел широко и пышно. Стерлядь и черная икра, кулебяки и русские меды, заморское вино и говядина – поразил шведских гостей Никита Иванович. Да еще каждому именитому гостю заготовил подарочки – негоже русской императрице – владетельнице огромной могущественной империи – быть скуповатой. Он всегда мыслил от ее имени, им был укрыт, как рыцарским плащом…

В Европе назревала война. Фридрих II, прусский король, развязал ее, захватив Силезию. Его сестра Ловиза Ульрика сделала все, чтобы Швеция выступила на стороне брата. Но подкупами, подачками, любезным обхождением, лестью Панин добился от государственного совета, чтоб эта страна не оказалась на стороне Пруссии. Ловиза Ульрика рвала и метала. Талантливая, честолюбивая, она не могла и подумать, что ее войска выступят в поход против собственного брата. Панин оказался хитрее, смелее, и его политика оправдала себя. Несмотря на все влияние королевы, несмотря на ее хитросплетения и интриги, С Швеция вступила в Семилетнюю войну на стороне России. Эта огромная победа Никиты Ивановича так и не была оценена по достоинству русским императорским двором, но зато дала отличные плоды – Россия не воевала на два фронта, она сосредоточилась лишь в Восточной Пруссии, а победы в Семилетней войне над обученной мобильной армией Фридриха дали ей возможность показать всему миру силу и превосходство русской империи и беззаветную храбрость ее солдат…

Елизавета всегда поддерживала короля Адольфа–Фридриха. Она, собственно, сделала все, чтобы этот герцог был избран королем Швеции. Но люди неблагодарны. Вступив на шведский престол после смерти старого короля, он отвернулся от русской соседки, затеял политические игры с партией шляп, стоявшей у власти, сохранившей полное влияние в государственном совете и потому решавшей все вопросы войны и мира. Руководитель партии Карл Густав Тессен привлек короля и королеву обещаниями, что после смерти старого короля их права будут расширены и королевская власть укрепится, когда Адольф–Фридрих прочно займет престол. Но партия шляп всегда блюла только свои интересы – интересы старого дворянства. Все свои обещания партия позабыла, и права короля не только не были восстановлены, а еще больше урезаны.

Ловиза Ульрика составила заговор. Ей хотелось властвовать безраздельно. Абсолютизм Фридриха II, ее брата, звал и манил за собой. Однако заговор был разоблачен, и королевская чета оказалась в крайне унизительном положении. Она отвернулась от Елизаветы и, следовательно, больше не могла рассчитывать на ее поддержку, а партия Шляп обвинила короля и королеву, что свои личные интересы они ставят выше интересов страны. Россия могла бы быть союзницей Швеции, и от этого только выиграла бы страна, а Адольф–Фридрих и Ловиза Ульрика толкали ее к разрыву с Россией. Словом, вся политика короля и королевы провалилась, и партия шляп прочно встала у руля.

В 1757 году партия шляп присоединила свою страну к коалиции противников Фридриха II, и Ловиза Ульрика восприняла это как личное оскорбление. Никогда еще не наносила такого удара престижу королевской четы государственная политика совета.

Панин ловко пользовался разногласиями в политике страны. Он интриговал против Ловизы Ульрики и ее прусской ориентации, подкупал влиятельных членов совета.

Победа, однако, для Никиты Ивановича не прошла даром. Противники его сделали все возможное, чтобы отравить ему жизнь в Стокгольме.

«Шляпы» и их французский покровитель, посланник Людовика XV, начали против Панина самую настоящую войну. Затея их – поднять Швецию на войну в лагере противников России – провалилась, и они мстили Панину с нескрываемой злобой и ненавистью…

Никита Иванович возвращался из Стокгольмского университета. Он опять беседовал с Карлом Линнеем, шведским естествоиспытателем. Каких‑нибудь десять лет назад, перед приездом Панина в Стокгольм, была основана Академия наук, и первым ее президентом стал Карл Линней. Никите Ивановичу удавалось часто разговаривать со знаменитым ботаником, и тот гордо представлял его своим ученым. Зачастил Никита Иванович и к физику Либеркину. Он восторгался тем, что Либеркин может «тончайшие эксперименты производить искусно». Знал Панин астронома и физика Андерса Цельсия, разработавшего температурную шкалу, принятую позже всеми странами Европы. А философские споры с Эммануэлем Сведенборгом затягивались иногда до полуночи.

Впрочем, Никита Иванович не ограничивался посещением Академии наук и университета. Он подолгу беседовал с рабочими мастерских, токарями, кузнецами, ткачами. Он и сам выучился, подобно Петру Великому, многим ремеслам. И такое, считал он, «не весьма важное любопытство свою пользу и еще немалую пользу приносит». А интересы его были разносторонними. Он всегда думал о том, как применить это к России, как перенести опыт в свою страну. И потому интересовался всем, что могло дать ему знания – от медицины до истории театра.

Он снова и снова думал о том, что ученые и философы создают славу Швеции, что их знания станут достоянием мира, и потому с особенным вниманием разглядывал огромный гербарий, который показывал ему Карл Линней, и коллекцию насекомых и удивлялся тому, как далеко может зайти человеческая мысль, дай ей только возможность и волю…

Уже на полдороге Никита Иванович забеспокоился. В окошко кареты забил кроваво–красный свет. Солнце давно село, закат уже отполыхал на небе, а окошко кареты все более и более освещалось дымно–кровавым отсветом. Сердце заныло от тревоги.

Выглянув, Никита Иванович понял, что где‑то разгорается неистовый пожар. Дымные струи пламени поднимались к небу, прорываясь сквозь черноту ночи. Кучер подхлестнул коней, и скоро Никита Иванович оказался перед посольским особняком, перед своим горящим домом.

«Хорошо отомстили враги мне», – с горькой усмешкой подумал в первую же минуту Никита Иванович. Никто никогда не узнает, отчего возник пожар в доме, никто не схватит за руку поджигателей, но ему стало ясно, что пожар вовсе не случаен. Ульрика Ловиза ненавидела его, французы бесились от бессилия, от победы Панина, а прусский посланник втайне радовался, узнав о пожаре.

Никита Иванович стоял перед горевшим домом. Федот суетился, стараясь хоть что‑то спасти, что‑то вынести из огня, сновали слуги, укрываясь от пламени. Никита Иванович безучастно смотрел, как гибнут в огне редкости, которые он собирал в течение долгих двенадцати лет, записки, которые он вел, его труды по обустройству дома. Старинная мебель и резные поставцы, серебряная посуда с кубками старинной работы, высокие тарелки из серебра, на которых еще недавно потчевались королевские придворные, золотые блюда, которые подавались к пышному приему. Все сгорело, покорежилось, расплавилось… Осталось голое пепелище, которое дымилось еще много дней.

Да, победа досталась Панину нелегко. И тем не менее он, несмотря на грусть и боль от пожара, думал о том, что вот сам он остался гол и бос, без пристанища и одежды, без копейки в кармане – опять уже восемь месяцев не присылали ему жалованья – но Россия выиграла, и что по сравнению с этим его личные беды…

Он стоял и смотрел и не знал, что будет с ним. Что ж, так угодно Богу, так должен он быть наказан, пусть враги его порадуются хоть немного. Им тоже нужен кусочек радости, им тоже не хватает ее в жизни, особенно после провала их интриг. И он невесело улыбнулся догорающему пламени.

Знакомый купец подошел к нему и дружески пожал руку.

– Оставайтесь у меня, сколько надо, – сказал он ему.

И Никита Иванович расцвел. Ему грозит долговая яма, у него ни гроша, у него нет даже крова над головой, но есть друзья, которые, конечно же, не оставят его в беде. Друзей среди простого люда, среди купцов и ремесленников Панин завел много. Он часто и подолгу бывал в их домах, рассказывая о России, и приобретал друзей себе и родине. Никита Иванович старался переломить застарелую нелюбовь к северной соседке и пользовался любым случаем, чтобы делать добро и заводить дружбу не только с высокопоставленными придворными и членами государственного совета. Русский дипломат изучил верхние этажи шведской власти, увидел, как грызутся между собою члены ригсдага, словно собаки за кость, как продажны и вовсе не думают о благе своего отечества высшие чиновники. Он знал, что положиться в беде можно только на простой люд. И оказался прав. В трудную минуту именно простые люди, знакомые купцы, пришли ему на помощь…

Несколько недель он жил в доме торговца и встретил там доброжелательное и бескорыстное отношение. Он не трепетал от ужаса, что его посадят в долговую тюрьму. «Как будет, так и будет», – спокойно думал Панин. Значит, надо ему пройти и через эти испытания, так положил Господь…»

И спокойно приготовился к отсидке, заранее зная, что выплатить огромные долги не в состоянии…

Однако судьба улыбнулась ему. Через два месяца получил он депешу из Санкт–Петербурга. Его отзывали в Россию, жаловали чином обер–гофмейстера наследника престола Павла и назначали его воспитателем. Особо выслали не только жалованье, но и заплатили все долги…

Никита Иванович не торопился. Он трепетал от одной мысли о встрече с Елизаветой. Какова‑то она после двенадцати лет разлуки, что с ней стало? Образ любимой все еще стоял в глазах. На ее пользу и пользу Отечества трудился он в своем изгнании, но обиды на императрицу не осталось. Интриги фаворитов разлучили их, так распорядилась судьба, и надобно с этим смириться.

Панин расплатился с долгами, накупил подарков и новых редкостей и только через полгода тронулся в путь.