Текст книги "Упрямец Керабан"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Глава четырнадцатая,
в которой господин Керабан показывает, что он более силен в географии, чем предполагал его племянник Ахмет.
Город Керчь расположен на полуострове с тем же названием, на восточной оконечности Тавриды. Над ним величественно возвышается гора, на которой некогда находился акрополь. Это гора Митридата. Имя страшного и неумолимого врага римлян, чуть было не прогнавшего их из Азии, отважного полководца, выдающегося полиглота [204]204
Полиглот – знаток многих языков.
[Закрыть]и легендарного знатока ядов, вполне справедливо связано с городом, бывшим когда-то столицей Боспорского царства. Именно здесь боспорский царь, грозный Евпатор, велел галльскому [205]205
Галльский – галлы – римское название кельтов.
[Закрыть]воину пронзить себя мечом после нескольких неудачных попыток отравить свое железное тело, которое он сам же и приучал к ядам.
Таков был краткий исторический экскурс, который ван Миттен счел нужным сделать для своих спутников во время получасовой стоянки. И услышал следующее:
– Митридат действовал неумело.
– Почему? – спросил ван Миттен.
– Если он серьезно желал отравиться, то ему нужно было лишь пообедать в Арабатской гостинице.
После этого голландец счел правильным не расхваливать больше супруга прекрасной Монимы, но пообещал самому себе обязательно посетить его столицу за те несколько часов, которые оставались.
Карета со своим странным экипажем пересекла город, к великому удивлению его смешанного населения, состоящего из большого числа евреев, а также из татар, греков и немногих русских – всего около двенадцати тысяч человек.
По прибытии в гостиницу «Константин» первой заботой Ахмета было узнать, можно ли достать лошадей на завтрашнее утро. К его крайнему удовлетворению, на этот раз в конюшнях почтовой станции лошадей хватало.
– Счастье, – заметил Керабан, – что господин Саффар не забрал все на этой станции.
Нетерпеливый дядя Ахмета не склонен был проявить снисходительность к несносному субъекту, позволявшему себе опережать на дорогах его, господина Керабана, и отнимать у него лошадей.
Поскольку больше необходимости в дромадерах не было, их перепродали предводителю каравана, отправлявшегося к проливу Еникале. Однако уже по цене, скорее подходившей не живым, а мертвым животным. Эту достаточно ощутимую потерю мстительный Керабан мысленно также поставил в счет господину Саффару.
Само собой разумеется, что упомянутого Саффара в Керчи не было, что, без сомнения, спасло его от серьезнейшего спора с конкурентом. Уже два дня назад он покинул город и выехал по дороге на Кавказ. Счастливое обстоятельство, благодаря которому он не должен был теперь опережать наших путешественников, решивших следовать по побережью.
Хороший ужин в гостинице «Константин» и ночь, проведенная в достаточно комфортабельных комнатах, заставили и хозяев и слуг забыть о прошлых неприятностях. Поэтому в письме, отправленном Ахметом в Одессу, говорилось, что поездка проходит нормально.
Поскольку отъезд на следующий день, 5 сентября, намечался только на десять часов утра, то добросовестный ван Миттен поднялся с первым лучом солнца, чтобы успеть осмотреть город. На этот раз Ахмет был готов сопровождать его.
Они пошли вдоль тротуаров, по широким мощеным улицам Керчи. Первое, что них поразило, – великое множество бродячих собак. Избавляться от них ударами палки входило в обязанность некоего цыгана – признанного мастера этого ночного низменного ремесла. Но палач, без сомнения, пьянствовал предыдущей ночью, и теперь Ахмет и голландец с большим трудом избегали больших клыков опасных животных.
Каменная набережная, построенная в глубине бухты и протянувшаяся до берегов пролива, значительно облегчила их прогулку. Путешественники миновали дворец губернатора и таможню. Полюбовались, как немного дальше в открытом море – из-за недостатка глубины – становятся на якорь суда. Керченский порт представляет для них хорошую якорную стоянку поблизости от карантинного пункта. Этот порт стал играть значительную роль в торговле после передачи города России в 1774 году. Знали наши путники и то, что в нем находится просторный пакгауз [206]206
Пакгауз – закрытое складское помещение для хранения грузов в портах, на железнодорожных станциях, таможнях.
[Закрыть]для соли, поставляемой перекопскими солеварами.
– У нас есть время подняться туда? – спросил ван Миттен, указывая на гору Митридата, на которой ныне возвышается греческий храм, украшенный трофеями из курганов, столь многочисленных в керченской провинции, – храм, заменивший древний акрополь [207]207
Акрополь – укрепленная часть древнегреческого города, расположенная обычно на холме.
[Закрыть].
– Гм! – сказал Ахмет. – Не стоит рисковать, заставляя ждать дядю Керабана.
– А также и его племянника, – улыбнулся ван Миттен.
– Верно, – сказал Ахмет, – во время путешествия я думаю только о нашем возвращении в Скутари. Вы понимаете меня, господин ван Миттен?
– Да, понимаю, мой юный друг, – ответил голландец, – хотя муж госпожи ван Миттен имеет полное право и не понять.
После этого рассуждения, слишком хорошо оправданного роттердамскими домашними делами, оба спутника начали все-таки взбираться на гору Митридата, имея в запасе два часа до отъезда. С этого возвышенного места открылся великолепный вид на бухту Керчи. На юге виднелись очертания оконечности полуострова. К востоку закруглились две полосы земли, окружающие Таманский залив по ту сторону пролива Еникале. Достаточно чистое небо позволяло разглядеть различные неровности местности и ее курганы, или древние могилы, которыми она буквально усеяна.
Когда Ахмет счел момент подходящим для возвращения в гостиницу, он показал ван Миттену на монументальную лестницу, украшенную перилами со стойками. Эта лестница спускается с горы Митридата к городу и оканчивается на рыночной площади. Через четверть часа оба присоединились к господину Керабану, который как раз спорил с хозяином, чрезвычайно невозмутимым татарином. Кончилось тем, что Керабан стал раздражаться, не находя повода, чтобы разгневаться.
В карету были запряжены хорошие лошади персидского происхождения – важный предмет торговли в Керчи. Каждый занял свое место, и упряжка помчалась галопом, не заставлявшим жалеть об утомительной рыси дромадеров.
Приближаясь к проливу, Ахмет стал ощущать некоторое беспокойство. Дело в том, что, как уже говорилось, в Херсоне маршрут был изменен и, по настоянию племянника, господин Керабан согласился не ехать вокруг Азовского моря, а выбрать кратчайший путь по Крыму. Но, дав свое согласие, он, наверное, думал, что дорога все время будет идти только по материку. Он ошибался, и Ахмет ничего не сделал, чтобы развеять его заблуждение.
Можно быть очень хорошим турком, прекрасным торговцем табаком и не иметь достаточных познаний в географии. Дядя Ахмета, вероятно, не знал, что протока из Азовского моря в Черное представляет собой широкий пролив – тот древний Боспор Киммерийский, который ныне носит название пролива Еникале, и что со всей неизбежностью ему предстояло пересечь этот пролив между Керченским и Таманским полуостровами.
Ну, а господин Керабан испытывал к морю отвращение, о котором его племянник давно знал. Что он скажет, когда окажется перед этой переправой, если из-за течения или небольшой глубины придется переправляться через пролив в его самом широком месте, которое может достигать двадцати миль? [208]208
Неточность автора: ширина Керченского пролива не превышает 15 км.
[Закрыть]А если он упрямо откажется рискнуть? Или прикажет снова пройти по всему восточному берегу Крыма, чтобы следовать по побережью Азовского моря до первых отрогов Кавказа? Сколько потерянного времени! Как тогда оказаться в Скутари к 30 сентября?
Вот каковы были размышления Ахмета в то время, как карета катилась по полуострову. Через два часа она достигнет пролива, и дядя поймет, в чем дело. Стоило ли уже сейчас подготовить его к этому тяжкому испытанию? Но тогда сколько же ловкости нужно проявить, чтобы разговор не перешел в спор, а спор – в ссору! Если господин Керабан будет упрямиться, то ничто не заставит его переменить мнение, и поневоле придется повернуть карету на дорогу в Керчь.
Таким образом, Ахмет никак не мог принять решения. Если он признается в своей хитрости, то рискует вывести дядю из себя. Не лучше ли, даже рискуя прослыть невеждой, разыграть абсолютное удивление, натолкнувшись на пролив там, где предполагался материк?
– Да поможет мне Аллах! – говорил Ахмет.
И он стал смиренно ждать, что бог мусульман пожелает вывести его из затруднения.
Керченский полуостров разделяет длинный ров, вырытый в античные времена. Его именуют валом Акос. Дорога, которая частично следует вдоль него, достаточно хороша между городом и карантинным пунктом. Но затем она становится тяжелой и скользкой, спускаясь со склонов к побережью.
Так что утром карета не смогла продвигаться слишком быстро, и это позволило ван Миттену получить более полное представление об этой части Херсонеса.
В общем, это была русская степь в своей предельной обнаженности. Несколько караванов, пересекая ее, нашли убежище вдоль вала Акос, расположившись лагерем с восточной живописностью. Бесчисленные курганы покрывали землю и придавали ей маловеселящий вид огромного кладбища. Это были могилы, которые кладоискатели перекопали на всю глубину. Добытые там богатства: этрусские вазы, камни кенотафов [209]209
Кенотаф – могильный памятник, под которым нет праха умершего; воздвигается павшим в сражениях, утонувшим и т. д.
[Закрыть], древние драгоценности – украшают теперь стены храма и залы музея в Керчи.
К полудню на горизонте показалась большая квадратная башня с четырьмя башенками по бокам. Это была крепость, возвышающаяся на севере города Еникале. На юге, замыкая Керченскую бухту, вырисовывался мыс О-Бурум, господствующий над Черноморским побережьем. Затем пролив открывался двумя оконечностями, образующими лиман или бухту Тамань. Вдали, на азиатском берегу, первые очертания Кавказа составляли как бы гигантскую рамку Босфора Киммерийского [210]210
В античное время Керченский пролив назывался Босфором Киммерийским – в отличие от другого Босфора, пролива, соединяющего Черное и Мраморное моря.
[Закрыть].
Этот пролив конечно же был морским, и ван Миттен, знавший об антипатии своего друга Керабана, посмотрел на Ахмета с большим удивлением.
Тот сделал ему знак, призывающий к молчанию. По счастью, в этот момент дядя дремал и не видел вод Черного и Азовского морей, смешивающихся в этом проливе, самая узкая часть которого достигает пяти или шести миль в ширину [211]211
Еще одна неточность автора: минимальная ширина Керченского пролива составляет 4 км.
[Закрыть].
– Черт! – сказал себе ван Миттен.
Безусловно, очень досадно, что господин Керабан не родился на несколько сот лет позже! Если бы путешествие проходило в это время, то у Ахмета не было бы оснований беспокоиться, как в тот момент. Дело в том, что пролив имеет тенденцию засыпаться песком и в дальнейшем станет только узким протоком с быстрым течением. Если сто пятьдесят лет назад суда Петра великого смогли преодолеть его, направляясь к Азову, то теперь коммерческие корабли вынуждены ожидать, пока воды, подгоняемые южными ветрами, не создадут им необходимую глубину в десять – двенадцать футов.
Но события происходили в 1882 году, а не в году 2000-м, и нужно было принимать гидрографические условия такими, какими они были.
Тем временем карета спустилась со склонов, доходящих до Еникале. При этом она вспугивала оглушительно кричащих дроф [212]212
Дрофы – семейство птиц отряда журавлеобразпых; живут в степях, полупустынях, в безлесных горах. Летать не могут.
[Закрыть], прятавшихся в высокой траве. Наконец карета остановилась у главной гостиницы поселка, и господин Керабан проснулся.
– Мы на станции? – спросил он.
– Да, на станции Еникале, – ответил Ахмет.
Все вышли из кареты и вошли в гостиницу. Тем временем экипаж отправился на почту. Оттуда карета должна была прибыть на причал. Там находится паром для перевозки как пеших пассажиров, так и приехавших на лошадях и в телегах. А также – для переправки караванов, приходящих из Европы в Азию и из Азии в Европу.
Еникале представляет собой поселок, где ведется прибыльная торговля солью, икрой, салом и шерстью. Греческое население занято также ловлей осетров и тюрбо [213]213
Тюрбо (или калкан) – рыба отряда камбалообразных, длина до 1 м, вес до 10 кг. Водится в Черном и Адриатическом морях.
[Закрыть]. Моряки осуществляют мелкое каботажное судоходство в проливе и у соседнего побережья на легких суденышках, оснащенных двумя косыми парусами. Еникале имеет важное стратегическое положение, почему русские и укрепили его, отняв у турок в 1771 году [214]214
Еникале завоевана Россией у турок не в 1771 году, а в 1774 году. Ошибка автора.
[Закрыть]. Это один из портов Черного моря, которое имеет таким образом два ключа к безопасности: с одной стороны Еникале, с другой – Тамань.
После получасовой остановки господин Керабан дал своим спутникам сигнал к отъезду, и они направились к набережной, где их ждал паром.
Едва взглянув направо и налево, Керабан издал восклицание.
– Что с вами, дядя? – спросил Ахмет, не слишком спокойно себя чувствующий.
– Это что, река? – указал на пролив Керабан.
– Река, действительно! – ответил Ахмет, решивший оставить своего дядю в заблуждении.
– Река! – повторил Бруно.
Знак хозяина дал ему понять, что он не должен заострять внимания на этом вопросе.
– Но нет! Это… – начал было Низиб.
Он не смог закончить. Сильный толчок локтя Бруно оборвал его речь как раз, когда он собирался квалифицировать гидрографическую ситуацию.
Однако господин Керабан все продолжал разглядывать эту реку, преграждавшую ему дорогу.
– Она широкая, – заключил торговец.
– Действительно… довольно широкая… наверное, из-за какого-нибудь паводка, – лепетал Ахмет.
– Паводка… вызванного таянием снега, – прибавил ван Миттен, чтобы поддержать своего молодого друга.
– Таяние снега… в сентябре? – протянул Керабан, оборачиваясь к голландцу.
– Несомненно… таяние снега… старого снега… снега Кавказа, – ответил ван Миттен, который уже не слишком хорошо понимал, что говорит.
– Но я не вижу моста, по которому можно перебраться через эту реку, – продолжал Керабан.
– Действительно, дядя, его больше нет, – ответил Ахмет, приложив согнутую руку к глазам и всматриваясь в невидимый мост предполагаемой реки.
– Однако должен быть мост, – сказал ван Миттен. – Мой путеводитель упоминает о его существовании.
– А! Ваш путеводитель упоминает о существовании моста? – спросил Керабан, хмуря брови и смотря прямо в лицо своему другу ван Миттену.
– Да… этот знаменитый мост… – пробормотал голландец. – Вы хорошо знаете… Понт Эвксинский, Pontus Euxenos древних… [215]215
Ван Миттен сознательно смешивает греческое слово «понт(ос)», означающее «море», с одинаково звучащим латинским словом, переводящимся «мост».
[Закрыть]
– Такой древний, – сказал Керабан, у которого слова со свистом прорывались сквозь полу сжатые губы, – что он не мог устоять перед паводком, вызванным таянием снега… древнего снега.
– Кавказа! – смог добавить ван Миттен, но его фантазия уже исчерпалась.
Ахмет держался немного в стороне. Он уже не знал, как отвечать дяде, чтобы не вызвать спора, который, очевидно, кончился бы плохо.
– Ну, племянник, – сказал Керабан сухим юном, как мы переберемся через эту реку, раз нет или, вернее, больше нет моста?
– О! Мы конечно же найдем брод! – небрежно сказал Ахмет. – Воды так мало!..
– Едва можно намочить каблуки, – прибавил голландец, которому лучше было бы промолчать.
– Отлично, ван Миттен, – воскликнул Керабан, – засучите ваши брюки, входите в реку, а мы последуем за вами.
– Но… я…
– Давайте! Засучивайте! Засучивайте!
Верный Бруно счел нужным выручить хозяина.
– Это излишне, господин Керабан, – сказал он. – Мы переправимся, не намочив ног. Есть паром.
– А! Есть паром? – ухмыльнулся Керабан. – Это очень удачно, что позаботились поместить его на этой реке… вместо унесенного моста… этого знаменитого Понта Эвксинского! Почему же было сразу не сказать о нем? И где он, этот паром?
– Вот он, дядя, – ответил Ахмет, указывая в сторону набережной. – Наша карета уже на нем.
– В самом деле?
– Да! И полностью запряженная.
– Полностью запряженная? А кто приказал?
– Никто, дядя! – ответил Ахмет. – Начальник почты отвел ее туда сам, как он все делает…
– С тех пор, как больше нет моста, не так ли?
– Впрочем, дядя, другого способа продолжить нашу поездку и не было.
– Был и другой способ, племянник Ахмет! Можно было вернуться и проехать вокруг Азовского моря с севера.
– Двести лишних лье, дядя! А моя женитьба? А тридцатое число? Вы забыли тридцатое число?
– Вовсе нет, племянник, и я намерен вернуться как раз до этой даты. Поехали!
Какое-то время Ахмет сильно волновался. Не приведет ли дядя в исполнение свой безумный план вернуться через полуостров? Или, наоборот, он согласится занять место на пароме и пересечь пролив Еникале?
Господин Керабан направился к парому. Ван Миттен, Ахмет, Низиб и Бруно последовали за ним, не желая давать никакого повода для грозившей начаться бурной дискуссии.
Керабан в течение минуты, показавшейся очень долгой, стоял на набережной и смотрел вокруг себя.
Его спутники остановились.
Керабан взошел на паром.
Спутники последовали за ним.
Керабан поднялся в карету.
Остальные также.
Затем паром отчалил, и вскоре течение понесло его к противоположному берегу.
Керабан молчал, молчали и остальные.
К счастью, воды были очень спокойны, и перевозчики без затруднений направляли свой паром, действуя то длинными баграми, то широкими веслами, в зависимости от глубины.
Был, однако, момент, когда можно было опасаться, что произойдет авария. Дело в том, что легкое течение, отклоненное южной косой Таманской бухты, захватило паром. Вместо того чтобы пристать к этой оконечности, его понесло в глубину бухты. Это значило, что возникла опасность вместо одного лье преодолевать пять, а господин Керабан, нетерпение которого проявлялось заметным образом, может отдать приказание повернуть назад. Однако паромщики, которым Ахмет перед посадкой пообещал щедрое вознаграждение, маневрировали так ловко, что сумели справиться с течением.
Поэтому через час после отплытия из бухты Еникале путешественники, лошади и карета причалили к оконечности косы, которая по-русски называется Южной [216]216
На самом деле эта коса носит на русских картах название Тузла («соль»).
[Закрыть].
Карета без труда была выгружена на берег, и моряки получили изрядный капиталец.
В прошлом коса образовывала два острова и один полуостров, то есть она разрезалась потоком в двух местах, и ее невозможно было пересечь в карете. Но в настоящее время прорези эти занесены. Поэтому упряжка смогла в один прием пройти четыре версты, отделяющие оконечность от городка Тамань. Через час она уже въезжала в него, и господин Керабан ограничился тем, что сказал племяннику:
– Воды Азовского и Черного морей недурно уживаются в проливе Еникале.
Вот все, что он сказал. И никогда больше не поднимался вопрос ни о реке племянника Ахмета, ни о Понте Эвксинском друга ван Миттена.
Глава пятнадцатая,
в которой господин Керабан, Ахмет, ван Миттен и их слуги играют роль саламандр.
Тамань – это довольно жалкий городишко. Неуютные дома, с выцветшими от времени соломенными крышами. Деревянная церковь, колокольня, постоянно закрытая непроглядной стаей ворон.
Карета пересекла Тамань не останавливаясь. Так что ван Миттен не смог посетить ни важный военный пост, ни крепость Фанагорию, ни развалины Тмутаракани [217]217
Тмутаракань – один из самых южных городов восточных славян в XI–XII веках, основан – хазарами и перешедший к русским в 988 году; центр одноименного древнерусского княжества; располагался на восточном берегу Керченского пролива.
[Закрыть].
Если Керчь – греческая по своему населению и обычаям, то Тамань – казацкая.
Отсюда и контраст, который голландец смог заметить лишь мельком.
Направляясь неизменно по самым коротким дорогам, карета в течение часа следовала по южному побережью таманской бухты. Этого времени путешественникам хватило, чтобы понять: местность чрезвычайно благоприятна для охоты, возможно, как нигде на планете.
Пеликаны [218]218
Пеликаны – большие водоплавающие птицы, водятся в устьях рек, на морских берегах, отлично летают. Ловят рыбу, пряча ее в кожистый мешок под клювом.
[Закрыть], бакланы, гагары [219]219
Гагары – водоплавающие птицы, обитают в северных широтах. Какая-то оплошность автора, «поселившего» их в Крыму.
[Закрыть], не считая дроф, прятались в этих болотах в количестве поистине невероятном.
– Я никогда не видел столько водоплавающей дичи! – заметил ван Миттен. – На этих болотах можно выстрелить наудачу, и ни крупицы свинца не будет потеряно зря!
Это замечание голландца не вызвало никаких споров. Господин Керабан охотником не был, а Ахмет думал совсем о другом.
Спор начался только по поводу стаи уток, которую упряжка вспугнула, когда она оставила побережье слева, чтобы двигаться по диагонали на восток.
– Да их целая рота! – воскликнул ван Миттен. – И даже целый полк!
– Полк? Вы хотите сказать, армия? – ухмыльнулся Керабан, пожимая плечами.
– Честное слово, вы правы! – продолжал ван Миттен. – Здесь сто тысяч уток.
– Сто тысяч уток, – передразнил Керабан. – Скажите, двести тысяч!
– О! Двести тысяч!
– Я сказал бы, даже триста тысяч, ван Миттен, и все еще был бы далек от истины.
– Вы правы, друг Керабан, – благоразумно ответил голландец, не желая вынуждать своего спутника дойти до миллиона.
Но в общем прав был все-таки он. Сто тысяч уток – это грандиозная вереница. Но в том фантастическом облаке из птиц, которое отбрасывало огромную тень на бухту, развертываясь против солнца, их было никак не меньше.
Погода радовала, дорога оказалась вполне проходимой. Упряжка быстро продвигалась, и лошади на станциях не заставляли себя ждать. Не было больше господина Саффара, досаждавшего нашим путешественникам столь долго.
Само собой разумеется, что всю надвигавшуюся ночь они собирались мчаться к первым отрогам Кавказа, громада которого смутно обрисовывалась на горизонте. Поскольку путники переночевали в керченской гостинице, то никто и не помышлял о том, чтобы покинуть карету раньше, чем через тридцать шесть часов.
Однако к вечеру, в час ужина, путешественники остановились перед станцией, которая одновременно была и гостиницей. Они не слишком хорошо представляли себе, как обстоит дело с провизией на кавказском берегу и легко ли будет там найти пищу. Поэтому осторожность требовала экономить запасы, сделанные в Керчи.
Гостиница была посредственной, но еды в ней хватало. На это нельзя было жаловаться.
Одна только характерная деталь; хозяин то ли по природной недоверчивости, то ли в силу местного обычая хотел, чтобы все оплачивалось по мере потребления.
Так, когда он принес хлеб, то сказал:
– Это десять копеек.
И Ахмет дал ему десять копеек.
А когда были поданы яйца:
– Это двадцать четыре копейки.
И Ахмет должен был заплатить запрошенные двадцать четыре копейки.
За квас – столько-то! За уток – столько! За соль – да, за соль! – столько!
И Ахмет опять покорялся.
Лишь за скатерть, салфетки да скамейки нужно было платить отдельно и заранее. И так со всем: даже с ножами, стаканами, ложками, вилками, тарелками.
Понятно, что это быстро привело господина Керабана в раздражение. Кончилось тем, что он купил для ужина оптом разную необходимую утварь и не удержался при этом от упреков, которые, впрочем, хозяин гостиницы принял с бесстрастностью, сделавшей бы честь и ван Миттену.
Затем, когда с едой было покончено, Керабан сам превратился в торговца, а хозяин – в покупателя собственной утвари, но за полцены.
– Счастье еще, что он не заставляет платить за пищеварение! – съязвил господин Керабан. – Что за человек! Он достоин быть министром финансов Оттоманской империи! Такой сумел бы обложить налогом каждый взмах веслом на каиках Босфора!
Поужинали, однако, вполне прилично, и это было самым важным, как заметил Бруно. В дорогу путешественники отправились уже в наступившей ночи, темной и безлунной.
Это очень своеобразное впечатление, не лишенное, впрочем, очарования – чувствовать себя уносимым непрерывно рысью упряжки в глубокую темноту. Посреди неизвестной страны, где деревни очень удалены друг от друга, редкие хутора разбросаны по степи на больших расстояниях, вскоре теряется представление о времени. Бубенчики лошадей, неровный стук копыт по земле, скрип колес на песчаной почве, их дребезжание по колеям, изрытым частыми дождями, щелканье бича ямщика… Добавьте к этому свет фонарей, теряющийся во мраке, когда дорога ровная, или цепляющийся за деревья, каменные глыбы и указательные столбы на насыпях у дороги, – и все это вместе составит ансамбль из разных шумов и быстрых видений, к которым лишь немногие путешественники равнодушны. Ты слышишь шумы, видишь ряд мимолетных картин – но все это несколько нереально.
Господин Керабан и его спутники тоже не могли избежать этого ощущения, интенсивность которого временами очень сильна. Сквозь стекла передней кабины они видели, сквозь полудрему, большие тени от упряжки, причудливые, несоразмерные, движущиеся вперед по неясно освещенной дороге.
Было около одиннадцати часов вечера, когда странный звук вывел их из полусонного состояния. Это было нечто вроде свиста, сравнимого с тем, который издает сельтерская вода, вырываясь из бутылки, но в десять раз сильнее. Можно было подумать, что из какого-то котла рвется по трубе сжатый пар.
Упряжка остановилась. Ямщик с трудом удерживал лошадей. Желая узнать, в чем дело, Ахмет быстро опустил стекла и выглянул наружу.
– Что происходит? Почему мы не едем? – спросил он. – Откуда этот шум?
– Это – грязевые вулканы, – ответил ямщик.
– Грязевые вулканы? – переспросил Керабан. – Кто когда-либо слышал о грязевых вулканах? Воистину, странную дорогу ты заставил нас выбрать, племянник Ахмет.
– Господин Керабан, вам и вашим спутникам лучше выйти, – сказал ямщик.
– Выйти? Выйти?
– Да! Предлагаю вам следовать за каретой пешком, пока мы не переберемся через эту территорию, поскольку я уже не справляюсь с лошадьми, и они могут понести.
– Да, – сказал Ахмет, – этот человек прав. Нужно выйти.
– Это пять или шесть верст пути, – прибавил ямщик. – Может быть, восемь, но не больше.
– Вы решились, дядя? – спросил Ахмет.
– Выйдем, друг Керабан, – сказал ван Миттен. – Грязевые вулканы? Нужно посмотреть, что это такое.
Господин Керабан решился, но не без возражений. Все вышли и, двигаясь позади кареты, ехавшей очень медленно, последовали дальше при свете фонарей.
Ночь была чрезвычайно темной. Если голландец надеялся хоть немного разглядеть названные ямщиком творения природы, то он ошибался. Что же до странного свиста, иногда превращавшегося в оглушительный шум, то его нельзя было не слышать.
А случись это днем, вот что можно было бы увидеть: степь на огромном протяжении как бы вздувалась небольшими конусами извержений, схожими с огромными муравейниками, встречающимися в некоторых частях Экваториальной Африки. Из этих конусов, правильно обозначаемых научным названием «грязевые вулканы» (хотя вулканическая активность никаким образом не участвует в данном феномене), вырывались вода, газ и битум. Под давлением водорода, смешанного с углеродом, смесь ила, гипса, известняка, пирита, даже нефти с силой вырывается наружу. Эти вздутия понемногу увеличиваются, разрываются и извергают содержимое, а затем оседают.
Водород, образующийся при таких условиях, обязан своим происхождением медленному, но непрерывному разложению горючего газа, смешанного с этими разными субстанциями. Каменные стены, в которых он содержится, в конце концов разрушаются под действием дождевой или родниковой воды. Тогда и происходит извержение. Как уже говорилось, земля уподобляется бутылке, наполненной шипучей жидкостью, которую упругость газа полностью опорожняет.
Эти извергающиеся конусы в большом количестве покрывают поверхность Таманского полуострова. Встречаются они и на схожих территориях Керченского полуострова, но не в соседстве с дорогой, по которой следовала почтовая карета, почему наши путешественники и не видели их раньше.
– Э, – сказал ван Миттен, почувствовав присутствие светильного газа, – эта дорога небезопасна. Только бы не произошло какого-либо взрыва.
– Вы правы, – ответил Ахмет. – Осторожности ради нужно было бы выключить…
Мысль, которую высказывал Ахмет, без сомнения, пришла в голову и ямщику, привыкшему пересекать эту местность, так как фонари кареты внезапно погасли.
– Внимание, курить нельзя! – сказал Ахмет, обращаясь к Бруно и Низибу.
– Будьте спокойны, господин Ахмет, – ответил Бруно. – Мы вовсе не хотим взорваться.
– Как, – вскричал Керабан, – теперь здесь нельзя и курить?
– Нет, дядя, – живо ответил Ахмет, – нет… По крайней мере, на протяжении нескольких верст.
– Даже сигарету? – продолжал упрямец, с ловкостью старого курильщика уже вертевший в пальцах порядочную щепоть табака.
– Позже, друг Керабан, позже… В интересах всех нас, – сказал ван Миттен. – Курить в этой степи так же опасно, как в пороховом погребе.
– Милая страна, – пробормотал Керабан. – Я очень бы удивился, если бы торговцы табаком могли получать здесь доход. Ну, Ахмет, даже с риском опоздать на несколько дней лучше было бы обогнуть Азовское море.
Ахмет ничего не ответил. Ему вовсе не хотелось возобновлять спор на эту тему. Его дядя, все еще ворча, отправил щепоть табака обратно в карман, и путники продолжали следовать за каретой, бесформенная масса которой едва обрисовывалась в кромешной темноте.
Важно было идти с крайней осторожностью, чтобы избежать падения. Дорога, местами сильно изрытая, была небезопасна для путников. По направлению к востоку она слегка поднималась. По счастью, в этой туманной атмосфере не было ветра. Поэтому испарения поднимались вертикально вверх, а не обволакивали своим ядовитым шлейфом идущих.
Таким образом они прошли примерно полчаса очень медленным шагом. Лошади ржали и постоянно вставали на дыбы. Ямщик удерживал их с трудом. Оси кареты скрипели, когда колеса соскальзывали в какие-нибудь рытвины, но она была прочной и уже прошла испытания в болотах нижнего Дуная. Еще четверть часа – и область извергающихся конусов была бы пройдена.
Внезапно яркий свет возник на левой стороне дороги. Один из конусов только что воспламенился и полыхал ярким пламенем. Степь осветилась на целую версту.
– Кто-то все же курит! – воскликнул Ахмет, шедший немного впереди спутников и поспешно отступивший.
Никто, однако, не курил.
Вдруг впереди послышались крики ямщика. К ним присоединилось хлопанье бича. Возница не мог больше сдерживать упряжку. Испуганные лошади понесли, карета помчалась с огромной скоростью.
Все остановились. Посреди этой темной ночи степь являла собой вид, способный ужаснуть. Пламя, возникшее на одном конусе, перекинулось на соседние. Они стали взрываться один за другим так же сильно, как батареи фейерверка с перекрещивающимися огненными струями.
Теперь равнина была ярко освещена. В этом свете стали видны сотни толстых огнедышащих кочек, пылающих газом и извергающих жидкое содержимое – одни со зловещим блеском нефти, другие – с разнообразной расцветкой из-за присутствия белой серы, пирита или карбоната железа.
Одновременно прокатились глухие раскаты. Не собиралась ли земля разверзнуться и превратиться в единый кратер под давлением излишка взрывчатого материала? Опасность была неминуемой. Инстинктивно господин Керабан и его спутники отодвинулись Друг от друга, чтобы уменьшить возможность провалиться в расщелину всем сразу. Но останавливаться было нельзя. Как можно скорее пересечь эту опасную зону! Благо, дорога была хорошо освещена. Извиваясь среди конусов, она пересекла воспламененную степь.
– Вперед, вперед! – кричал Ахмет.
Ему не отвечали, но повиновались. Каждый устремился по направлению к почтовой карете, которая уже скрылась из виду. Казалось, за горизонтом – вновь темнота. Нужно было миновать зону конусов.
Но что это? Еще более мощный взрыв раздался на самой дороге. Сноп огня брызнул из огромной кочки, за один миг вздувшейся в земле.
Керабан упал, и было видно, как он отбивается от пламени. Если ему не удастся подняться, он погиб!
Одним прыжком Ахмет устремился на помощь своему дяде. Он схватил его раньше, чем до того добрался горящий газ, и оттащил торговца, наполовину задохнувшегося от испарений сероводорода.
