Текст книги "Упрямец Керабан"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Но, судья, никогда… – заметила благородная Сарабул, – никогда простое животное…
– Вы сами сейчас увидите!
– А почему бы и нет? – сказал господин Янар. – Поэтому, раз я не могу быть обвинен в покушении, то покажу пример и начну испытание.
Говоря так, господин Янар подошел к козе, остававшейся неподвижной, и провел рукой но ее спине, от шеи до хвоста.
Коза продолжала безмолвствовать..
– Теперь другие, – сказал судья.
И все собравшиеся во дворе караван-сарая путешественники один за другим последовали примеру господина Янара и стали гладить спину животного. Без сомнения, все они были невиновны, Потому что коза не издавала никакого обвиняющего блеяния.
Глава восьмая,
которая заканчивается очень неожиданно, особенно для ван Миттена.
Пока происходило испытание, господин Керабан отвел в сторону своего друга ван Миттена и племянника Ахмета. И вот чем закончился состоявшийся между ними разговор, в котором неисправимый герой, позабыв свои добрые намерения больше ни в чем не упрямиться, собрался еще и другим навязать свой образ видения и действия.
– Друзья мои, – сказал он, – этот колдун, по-моему, последний дурак.
– Почему? – спросил голландец.
– Потому что ничто не мешает виновному или виновным, например нам, сделать вид, что он гладит козу, а на самом деле не дотрагиваться до ее спины. По крайней мере, этот судья должен был бы действовать на ярком свету, чтобы помешать обману… Но в темноте это абсурдно!
– Действительно, – согласился ван Миттен.
– Так я и сделаю, – продолжал Керабан, – и предлагаю вам последовать моему примеру.
– Э, дядя, – сказал Ахмет, – гладь или не гладь ему спину, вы хорошо знаете, животное не будет блеять ни на невиновных, ни на виновных.
– Очевидно, Ахмет. Но коль этот добряк судья достаточно прост, чтобы так действовать, то я хочу быть менее простым, чем он. И не дотронусь до животного. И вас я тоже прошу сделать так же.
– Но, дядя…
– А, никаких споров об этом, – проворчал Керабан, начиная горячиться.
– Однако… – сказал голландец.
– Ван Миттен, если будете столь наивны, чтобы тереть спину этой козе, то я вам этого не прощу!
– Хорошо! Не буду, чтобы не огорчать вас, друг Керабан. Это, впрочем, несущественно, поскольку в темноте нас не будет видно.
К тому моменту большинство путешественников уже выдержали испытание и коза еще никого не обвинила.
– Наша очередь, Бруно, – сказал Низиб.
– Бог мой, до чего эти восточные люди глупы, раз полагаются на это животное! – проворчал Бруно.
И оба слуги подошли погладить спину козе, которая не стала блеять, как и в предыдущих случаях.
– Но оно ничего не говорит, ваше животное! – закричала благородная Сарабул, взывая к судье.
– Это что, шутка? – добавил господин Янар. – Шутки с курдами плохо кончаются!
– Терпение! – ответил судья, качая головой с хитрым видом. – Если коза не заблеяла, значит, виновный до нее еще не дотрагивался.
– Дьявол, теперь наш черед, – пробормотал ван Миттен, который испытывал неясное беспокойство, сам не зная почему.
– Наша очередь, – сказал Ахмет.
– Да… сперва я, – ответил Керабан.
И, проходя мимо своего друга и племянника, он повторил тихим голосом:
– Ни в коем случае не касайтесь!
Затем он протянул над козой руку и сделал вид, что медленно гладит ей спину, хотя не дотронулся ни до одной ее шерстинки.
Коза не заблеяла.
– Вот это успокаивает, – сказал Ахмет.
И, подобно дяде, он даже не дотронулся до спины козы.
Коза не заблеяла.
Теперь очередь была за голландцем. Ван Миттену предстояло пройти испытание последним из всех. Он подошел к животному, которое, казалось, исподтишка смотрело на него, и, чтобы не огорчать своего друга Керабана, удовольствовался тем, что только провел рукой над спиной козы.
Коза не заблеяла.
У всех присутствующих вырвались восклицания удивления и удовлетворения.
– Решительно, ваша коза – это только скотина! – закричал Янар громовым голосом.
– Она не признала виновного, – закричала в свою очередь благородная курдчанка, – и все же виновный – здесь, потому что никто не мог выйти из этого двора!
– Гм! – сказал Керабан. – Этот судья со своей такой хитрой козой достаточно забавен, правда, ван Миттен?
– В самом деле! – ответил ван Миттен, полностью успокоившийся по поводу исхода испытания.
– Бедная козочка, – сказала Неджеб хозяйке, – ей не причинят зла за то, что она ничего не сказала?
Все посмотрели на судью, чьи глаза, блестя от лукавства, сверкали в темноте как карбункулы [287]287
Карбункул – полудрагоценный камень, красный гранат.
[Закрыть].
– Теперь, господин судья, – сказал Керабан немного саркастическим [288]288
Саркастический – язвительно-насмешливый.
[Закрыть]тоном, – теперь, когда ваше расследование закончено, ничто, я думаю, не препятствует тому, чтобы мы удалились в наши комнаты…
– Так не будет! – закричала раздраженная путешественница. – Нет! Так не будет! Преступление было совершено…
– Э, госпожа курдчанка, – ответил не без язвительности господин Керабан, – не намерены же вы мешать порядочным людям пойти спать, если им хочется?
– Ах, вы так заговорили, господин турок! – закричал господин Янар.
– Так, как следует, господин курд! – ответствовал господин Керабан.
Скарпант, считавший, что его уловка не удалась, поскольку виновные не были узнаны, с удовлетворением наблюдал за этой ссорой, могущей столкнуть господина Керабана и господина Янара друг с другом. Всякое недоразумение только способствовало бы его планам.
И действительно, спор обострялся, а Керабан скорее позволил бы себя арестовать и приговорить, чем не сказать последнего слова. Даже Ахмет собрался вмешаться, чтобы поддержать дядю, когда судья сказал:
– Успокойтесь вы все, и пусть принесут огня!
Метр Кидрос, к которому относился этот приказ, поспешил исполнить его. Через мгновение вошли четверо служителей караван-сарая с факелами, и двор сразу же осветился.
– Пусть каждый поднимет правую руку! – сказал судья.
Следуя этому предписанию, все подняли свои правые руки.
У всех ладони и пальцы были черными; у всех, кроме господина Керабана, Ахмета и ван Миттена.
Судья тут же указал на них троих.
– Злоумышленники… вот они, – сказал он.
– Гм! – промычал Керабан.
– Мы? – вскричал голландец, ничего не понимая в этом неожиданном заявлении.
– Да! Они! – продолжал судья. – Не важно, боялись они или нет быть разоблаченными козой. Достоверно то, что, зная о своей виновности, эти люди, вместо того чтобы погладить спину животного, покрытую слоем сажи, только провели над ней рукой и сами себя обвинили!
Гомон одобрения изобретательности судьи раздался со всех сторон, в то время как господин Керабан и его спутники, очень расстроенные, стояли с опущенными головами.
– Итак, – сказал господин Янар, – эти трое – те самые злодеи, которые прошлой ночью осмелились…
– Э! Прошлой ночью, – воскликнул Ахмет, – мы были в десяти лье от караван-сарая Рисара!
– А кто это подтвердит? – ответил судья. – Во всяком случае, некоторое время назад это вы пытались проникнуть в комнату благородной путешественницы.
– Хорошо, это правда, – вскричал Керабан, взбешенный тем, что так неловко позволил поймать себя в ловушку. – Да, это мы вошли в коридор! Но это только недоразумение… или, скорее, ошибка одного из служителей караван-сарая.
– В самом деле? – иронично спросил господин Янар.
– Безусловно! Нам указали комнату этой госпожи вместо нашей!
– Расскажите кому-нибудь еще! – воскликнул судья.
– Ну вот, попались, – сказал себе Бруно. – И дядюшка, и племянник, и мой хозяин вместе с ними!
Несмотря на свой обычный апломб [289]289
Апломб – излишняя самоуверенность в общении, разговоре.
[Закрыть], господин Керабан чувствовал себя совершенно смущенным. Он еще больше расстроился, когда услышал, как судья сказал, повернувшись к нему, ван Миттену и Ахмету:
– Пусть их отведут в тюрьму!
– Да! В тюрьму! – повторил господин Янар.
Вслед за ним это подхватили и остальные обитатели караван-сарая, закричавшие:
– В тюрьму! В тюрьму!
В общем, видя, какой оборот принимают дела, Скарпант мог только поздравить себя со своей выдумкой. Если бы господин Керабан, ван Миттен и Ахмет оказались под запором, то одним махом это означало и задержку в пути, и опоздание со свадьбой, а особенно немедленную разлуку Амазии с ее женихом и возможность для Скарпанта действовать в более выгодных условиях. Уж он-то Доведет неудавшуюся попытку мальтийского капитана до конца!
Подумав о последствиях этого приключения и разлуке с Амазией, Ахмет стал проникаться раздражением против своего дяди. Ведь это господин Керабан своим упрямством вверг их в затруднительное положение. Ведь это он запретил им погладить козу, чтобы подшутить над этим простаком судьей, который в конечном итоге показал себя более сообразительным, чем казалось. Кто виноват, что они попали в ловушку и теперь им не избежать хоть нескольких дней тюрьмы?
Со своей стороны, господин Керабан пребывал в глухой ярости, думая о том, что добраться до Скутари к назначенному сроку, пожалуй что, и не удастся. Еще одно проявление упрямства – столь же ненужное, сколь и абсурдное – могло стоить его племяннику целого состояния.
Что касается ван Миттена, то он смотрел в разные стороны и переминался с ноги на ногу, не зная, что делать, и боясь поднять глаза на Бруно, помня его слова:
«Разве я вас не предупреждал, сударь, что рано или поздно с вами случится несчастье?»
И, обращаясь к негоцианту с вполне заслуженным упреком, голландец сказал:
– Зачем было мешать нам погладить это безобидное животное!
Впервые в жизни господин Керабан не смог ничего ответить.
Тем временем крики «в тюрьму» стали раздаваться все громче, и Скарпант, само собой разумеется, кричал громче других.
– Да, в тюрьму злодеев! – повторил мстительный Янар, готовый самолично помочь властям, если потребуется. – Пусть их отведут в тюрьму! В тюрьму всех троих!
– Всех троих? Но ведь только один из них признает свою вину, – заметила благородная Сарабул, не желавшая, чтобы двое невинных страдали за одного.
– Это вполне справедливо! – прибавил судья. – Итак, который из вас пытался проникнуть в эту комнату?
Какой-то момент все трое обвиняемых испытывали нерешительность, но это продолжалось недолго.
Господин Керабан попросил у судьи разрешения переговорить со своими спутниками, и оно было дано. Затем Керабан отвел Ахмета и ван Миттена в сторону и сказал тоном не допускающим возражений:
– Друзья, можно сделать только одно! Нужно, чтобы один из нас приписал себе все происшедшее, в котором к тому же нет ничего серьезного.
Сам еще не понимая почему, голландец насторожился.
– Ну, – продолжал Керабан, – а выбор не оставляет сомнений. Присутствие Ахмета в Скутари необходимо для совершения бракосочетания.
– Да, дядя, да! – кивнул Ахмет.
– Мое присутствие также необходимо, поскольку я должен быть там в качестве опекуна.
– Гм? – хмыкнул голландец.
– Итак, друг Миттен, – продолжил Керабан, – возразить нечего. Нужно пожертвовать вами!
– Мной… что?..
– Нужно обвинить вас!.. Чем вы рискуете? Несколькими днями тюрьмы? Пустяк! Мы сумеем вытащить вас оттуда!
– Но… – опешил ван Миттен, которому показалось, что его личностью распоряжаются несколько бесцеремонно.
– Дорогой господин ван Миттен, – начал Ахмет, – так нужно! Во имя Амазии я умоляю вас! Разве вы хотите, чтобы все ее будущее было погублено из-за опоздания в Скутари…
– О! Господин ван Миттен, – сказала подошедшая и все слышавшая девушка.
– Как… вы хотели бы? – повторил ван Миттен.
– Гм… – проворчал Бруно, понимавший, что происходит. – Еще одна новая глупость, которую они заставят совершить моего хозяина.
– Господин ван Миттен! – еще раз обратился Ахмет.
– Это хороший поступок! – сказал Керабан, до боли сжимая руку ван Миттена.
Тем временем крики «в тюрьму», «в тюрьму» становились все более настойчивыми.
Несчастный голландец не знал больше, что делать и кого слушать. Он то кивал, соглашаясь, то говорил «нет».
И когда служащие караван-сарая уже подходили, чтобы по знаку судьи схватить всех троих, ван Миттен сказал неуверенным голосом:
– Остановитесь! Остановитесь! Мне кажется, что это я…
– Ну вот и все, – сказал Бруно.
«Опять неудача!» – подумал Скарпант, даже дернувшись от Досады.
– Это вы? – спросил судья у голландца.
– Я… да… я!
– Добрый господин ван Миттен, – прошептала девушка ему на ухо.
– О да! – прибавила Неджеб.
А что делала в это время благородная Сарабул? В этот момент она не без интереса рассматривала того, кто имел дерзость напасть на нее.
– Итак, – спросил господин Янар, – это вы осмелились проникнуть в комнату благородной курдчанки?
– Да, – ответил ван Миттен.
– Вы, однако, не похожи на вора.
– Вор? Я?.. Я – торговец, голландец из Роттердама. О! – вскричал ван Миттен, который перед подобным обвинением не мог удержать крик вполне естественного негодования.
– Но тогда… – сказал господин Янар.
– Тогда… – сказала Сарабул. – Тогда… значит, вы покушались на мою честь?
– Честь курдчанки! – вскричал господин Янар, поднося руку к своему ятагану.
– А он неплох, этот голландец, – заметила благородная путешественница, немного жеманясь.
– Всей вашей крови не хватит, чтобы заплатить за подобное оскорбление, – продолжал Янар.
– Брат мой… брат мой!
– Если вы откажетесь возместить ущерб…
– Гм, – вырвалось у Ахмета.
– Вы женитесь на моей сестре, или…
«Ей-богу, – подумал Керабан, – опять затруднение».
– Жениться? Мне?.. Жениться? – повторял ван Миттен, воздевая руки к небу.
– Вы отказываетесь? – вскричал господин Янар.
– Отказываюсь ли я?.. Отказываюсь ли я?.. – переспрашивал ван Миттен в крайнем испуге. – Но я уже…
Он не успел докончить фразу, так как господин Керабан схватил его за руку.
– Ни слова больше! – сказал он ему. – Соглашайтесь! Так нужно! Никаких колебаний!
– Соглашаться? Мне… уже женатому?.. Мне… – лепетал ван Миттен. – Двоеженство…
– В Турции двоеженство, троеженство, четырехженство полностью разрешено! Скажите «да».
– Но…
– Женитесь, ван Миттен, женитесь! Таким образом вы не окажетесь в тюрьме даже на час. Мы продолжим поездку все вместе. Оказавшись в Скутари, вы распрощаетесь с новой госпожой ван Миттен.
– На этот раз, друг Керабан, вы требуете от меня невозможного, – ответил голландец.
– Так нужно, или все погибло!
В этот момент господин Янар схватил ван Миттена за правую руку, говоря:
– Так нужно!
– Так нужно! – повторила Сарабул, в свою очередь ухватив его за левую руку.
– Ну, раз так нужно… – колебался ван Миттен, которого больше не держали ноги.
– Что? Хозяин, вы собираетесь подчиниться? – спросил, подойдя, Бруно.
– А как поступить иначе, Бруно? – пробормотал ван Миттен таким слабым голосом, что его едва можно было расслышать.
– Ну же, стойте прямо! – воскликнул господин Янар, приподнимая своего будущего зятя.
– И твердо, – добавила благородная Сарабул, в свою очередь выпрямляя будущего супруга.
– Как должен стоять зять…
– И муж курдчанки!
Под двойным напором ван Миттен быстро выпрямился, но голова у него продолжала качаться, как будто наполовину уже отделенная от плеч.
– Курдчанки… – шептал он… – Я… гражданин Роттердама… Жениться на курдчанке?
– Не бойтесь! Свадьба в шутку! – тихо сказал ему на ухо господин Керабан.
– Никогда не нужно шутить такими вещами, – ответил ван Миттен столь жалобным голосом, что его спутники едва удержались от смеха.
Указывая своей хозяйке на сияющее лицо путешественницы, Неджеб тихонько сказала:
– Если не ошибаюсь, это – вдова, искавшая себе нового мужа.
– Бедный господин ван Миттен, – расстроилась Амазия.
– Я предпочел бы восемь месяцев тюрьмы, – сказал Бруно, качая головой, – чем восемь дней такого брака.
Тем временем господин Янар обернулся к присутствующим и громко сказал:
– Завтра в Трапезунде мы пышно отпразднуем обручение господина ван Миттена и благородной Сарабул.
При слове «обручение» господин Керабан, его спутники и прежде всего ван Миттен подумали, что дело складывается не так страшно, как можно было опасаться.
Правда, здесь нужно заметить, что по обычаям Курдистана именно помолвка делает брак неизбежным. Эта церемония подобна гражданскому браку некоторых европейских народов. В Курдистане после помолвки жених остается еще только женихом, но он уже абсолютно связан с той, которую избрал, или с той, которая избрала его, как в нашем случае.
Все это господин Янар недвусмысленно объяснил ван Миттену и прибавил:
– Итак, жених в Трапезунде!
– И муж в Мосуле! – нежно закончила благородная курдчанка.
Что касается Скарпанта, то, покидая караван-сарай, ворота которого только что открыли, он произнес с угрозой:
– Хитрость не удалась. Теперь в ход пойдет сила!
Затем он исчез, не будучи замечен ни господином Керабаном, ни его товарищами.
– Бедный господин ван Миттен! – сказал Ахмет, видя совершенно расстроенное лицо голландца.
– Ладно! – утешал Керабан. – Над всем этим можно посмеяться. Недействительная помолвка! Через десять дней об этом не будет и речи. Все это несерьезно.
– Возможно, дядя. Но пока что быть женихом этой властной курдчанки в течение десяти дней – это серьезно.
Через пять минут двор караван-сарая опустел. Все путники ушли на ночь в свои комнаты. Ван Миттен остался под наблюдением своего страшного шурина, и тишина воцарилась на сцене этой трагикомедии, разыгравшейся на горе злополучного голландца.
Глава девятая,
в которой ван Миттен, становясь женихом благородной Сарабул, имеет честь сделаться зятем господина Янара.
Город, основанный в 4790 году от сотворения мира [290]290
«От сотворения мира» (как в европейских странах – от Рождества Христова) ведут летоисчисление во многих государствах мусульман.
[Закрыть]жителями милетской колонии [291]291
Милетская колония – владение богатого и могущественною древнегреческого города Милета, располагавшегося на берегу Малой Азии.
[Закрыть], завоеванный Митридатом, попавший в руки Помпея [292]292
Помпей Великий Гней (106 – 48 до н. э.) – римский полководец. В числе прочего, с 66 года воевал с Митридатом VIII, одержав победу.
[Закрыть], переживший господство персов и скифов… Он был христианским при Константине Великом и снова стал языческим вплоть до шестого века. Велизарий [293]293
Велизарий (490–565) – знаменитый византийский полководец.
[Закрыть]освободил его, Юстиниан [294]294
Юстиниан I (482 или 483–565) – византийский император с 527 года. Осуществил крупные завоевания в Северной Африке и Западной Европе.
[Закрыть]обогатил. Город, принадлежавший Комнинам [295]295
Комнины – династия византийских императоров в 1081–1185 годах.
[Закрыть], от которых считал себя происходящим Наполеон I [296]296
Наполеон I (Наполеон Бонапарт, 1769–1821) – французский император в 1804–1815 годах, великий полководец.
[Закрыть], и затем, к середине пятнадцатого века, ставший собственностью султана Мехмеда II. Исчезла Трапезундская империя [297]297
Трапезундская империя – греческое государство на северо-востоке Малой Азии в 1204–1461 годах. Завоевана турками.
[Закрыть]после двухсот пятидесяти шести лет существования, но Трапезунд остался – и такой город имеет некоторое право фигурировать в мировой истории. Поэтому неудивительно, что до случившегося в караван-сарае ван Миттен тешился мыслью посетить столь знаменитое место, служившее к тому же еще и полем деятельности для героев рыцарских романов.
Однако, питая эти надежды, ван Миттен был еще свободен от каких-либо забот. Ему нужно было только следовать за своим другом Керабаном по дороге, огибающей Понт Эвксинский. Теперь же, будучи пусть даже сугубо временным женихом этой благородной курдчанки, державшей его на поводке, он был больше не в настроении оценивать историческое великолепие Трапезунда.
К девяти часам утра, 17 сентября, через два часа после отъезда из караван-сарая Рисара, вся компания – господин Керабан, его спутники, господин Янар, его сестра и их слуги – величественно вошла в столицу современного пашалыка. Сельская местность, в которой она была построена, своими долинами, горами и причудливыми потоками очень напоминала некоторые пейзажи Центральной Европы. Можно было даже подумать, что целые куски Швейцарии и Тироля были перенесены на эту часть черноморского побережья.
Трапезунд, находящийся в трехстах двадцати пяти километрах от столицы Армении – Эрзерума, ныне имеет прямую связь с Персией посредством дороги, открытой турецким правительством через Гюмюшхане, Байбурт и Эрзерум, и это, возможно, вернет ему древнюю торговую значимость.
По сути, говорить надо фактически о двух городах, о двух Трапезундах, расположенных амфитеатром на холме. Один из них – турецкий город, окруженный стенами с большими башнями и некогда защищенный со стороны моря своим замком. Здесь не менее сорока мечетей. Минареты их высятся над апельсиновыми, оливковыми рощами, и трудно сказать, что стройнее – минареты или эти чарующие своим видом деревья. Второй – это христианский город, в основном торговый. Здесь находится базар с огромным выбором ковров, тканей, украшений, оружия, древних монет, драгоценных камней и т. д. Что касается порта, то он ежедневно обслуживается паровыми судами, которые напрямую связывают Трапезунд с важнейшими пунктами черноморского побережья.
В городе бурлят или прозябают, в зависимости от положения, сорок тысяч жителей – турок, персов, христиан армянского и латинского толков, ортодоксальных [298]298
Ортодоксальный – здесь: правоверный.
[Закрыть]греков, курдов и европейцев. Однако в этот день оно было в пять раз больше за счет верующих, прибывших со всех концов Малой Азии, чтобы присутствовать на пышных празднествах в честь Пророка Мухаммада. Поэтому наши путешественники не без труда нашли подходящее жилище на те двадцать четыре часа, которые должны были провести в Трапезунде. На следующий день, по решению господина Керабана, предстоял отъезд в Скутари. И действительно, если они хотели добраться туда до конца месяца, то нельзя было терять ни одного дня.
Господин Керабан и его спутники смогли остановиться лишь во франко-итальянской гостинице, находившейся в центре квартала караван-сараев, ханов и постоялых дворов, до отказа забитых путешественниками. Рядом была площадь Гяур-Мейдан, и все это место представляло собой самую оживленную торговую часть христианского города. Гостиница оказалась достаточно комфортабельной, чтобы в ней можно было провести следующие сутки. Поэтому у дядюшки Ахмета не нашлось даже малейшего повода, чтобы разгневаться на хозяина заведения.
Но напрасно господин Керабан и его спутники считали, что, добравшись сюда, они избавились если не от тягот пути, то хотя бы от опасностей. В турецкой части города, где находился их самый смертельный враг, против них составлялся настоящий заговор.
Происходило это во дворце господина Саффара, построенном на первых отрогах горы Бостепе, склоны которой плавно спускаются к морю. Сюда за час до этого прибыл Скарпант, покинувший караван-сарай Рисара.
Прежде всего он рассказал ожидавшим его Саффару и Ярхуду обо всем происшедшем прошлой ночью. О том, как Керабан и Ахмет освободились от тюремного заключения, которое должно было разлучить их с беззащитной Амазией. По словам крайне раздосадованного Скарпанта, спаслись они благодаря глупой преданности ван Миттена. Затем на совещании трех, поистине темных, личностей были приняты планы, прямо угрожающие путешественникам на пути в двести двадцать пять лье между Скутари и Трапезундом. В тот же день принялись за дело: Саффар и Ярхуд, не принимая во внимание никакие праздники, покинули Трапезунд и направились на запад по анатолийской дороге, ведущей к устью Босфора. Скарпант остался в городе и мог действовать с полной свободой, поскольку ни господин Керабан, ни Ахмет, ни обе девушки его не знали. Именно ему предстояло сыграть важнейшую роль в драме, в которой сила должна была прийти теперь на смену хитрости.
Интендант мог смело разгуливать по площади Гяур-Мейдан среди толпы, не опасаясь быть узнанным. Как вы помните, в караван-сарае Рисара обратился с несколькими словами к господину Керабану и его племяннику в темноте – следовательно, вывести его на свет им было не так-то просто! Он же, напротив, мог легко следить за их шагами и действиями.
Такова была ситуация, когда через некоторое время после прибытия в Трапезунд Скарпант увидел Ахмета, направляющегося в порт. Путь его лежал по достаточно запущенным улицам. Сандалы [299]299
Сандал – быстроходное арабское парусное судно.
[Закрыть], каботажные суда и разнообразные барки после того, как их разгрузили, образовали пестрый хаос на берегу. Торговые же корабли из-за недостаточной глубины акватории порта держались в открытом море.
Некий носильщик показал Ахмету, где находится телеграф, а затем Скарпант мог увидеть, как жених Амазии отправляет довольно длинную телеграмму банкиру Селиму в Одессу.
– Ба! – сказал интендант себе. – Вот депеша, которая никогда не прибудет к своему адресату. Ярхуд тогда не промахнулся, и, надо думать, мертвый Селим больше не доставит нам хлопот.
Затем Ахмет вернулся в гостиницу на Гяур-Мейдан. Здесь он был встречен с нетерпением ожидавшими его Амазией и Неджеб и мог уверить девушку, что через несколько часов на вилле Селима станет известно о ее судьбе.
– Письмо шло бы слишком долго, – добавил Ахмет. – И все же я беспокоюсь…
Здесь он запнулся.
– Вы беспокоитесь, мой милый Ахмет? Что вы хотите сказать? – спросила немного удивленная девушка.
– Ничего, дорогая Амазия, – ответил жених, – ничего! Я хотел напомнить вашему отцу, чтобы он постарался быть в Скутари к нашему приезду или даже раньше и сделать все нужное для праздника.
На самом деле Ахмет все еще опасался новых попыток похищения со стороны сообщников Ярхуда, которые могли узнать о том, что произошло после крушения «Гидары». Он сообщал Селиму, что опасность еще не миновала. Однако не желая волновать Амазию на последнем этапе пути, племянник Керабана воздержался от того, чтобы поведать ей о своих опасениях, основывавшихся к тому же только на предчувствиях.
Невеста поблагодарила жениха за ту заботу, которую он проявил, чтобы успокоить ее отца телеграммой, хотя и рисковал навлечь на себя проклятия дяди за использование телеграфа.
А что делал в это время ван Миттен?
Вопреки себе, он понемногу становился счастливым женихом благородной Сарабул и несчастным зятем господина Янара!
Как мог он сопротивляться? С одной стороны, Керабан твердил ему, что жертвование нужно довести до конца, иначе судья мог отправить их всех троих в тюрьму, и тогда – прощайте все замыслы! Что до самого злосчастного брака, объяснял он, то, имея силу в Турции, где допускается полигамия, этот брак окажется недействительным в Голландии, где у ван Миттена уже была одна жена. Следовательно, голландец мог по своему выбору быть одноженцем в своей стране или двоеженцем в государстве падишаха. Но ван Миттен уже сделал выбор: он предпочитал нигде не быть «женцем». О, как он мечтал о свободе! Но мечты мечтами – а реально существовали брат и сестра, неспособные выпустить из рук свою добычу. Было вполне разумно ублажать их сейчас, а потом, по другую сторону Босфора, тайком покинуть, отняв у них таким образом возможность настаивать на своих мнимых правах шурина и супруги.
Поэтому ван Миттен счел за лучшее покориться судьбе. Будь что будет!
К счастью, господин Керабан добился того, что, прежде чем направиться в Мосул для завершения брака, господин Янар и его сестра будут сопровождать наших героев в Скутари и присутствовать на свадьбе Амазии и Ахмета. А также того, что курдская невеста уедет на родину со своим голландским женихом лишь через два-три дня после этого.
Бруно продолжал считать: хозяин получил то, что заслужил своей невероятной слабостью. И все же слуга жалел его, видя поверженным этой ужасной женщиной. Однако следует также сказать, что он не удержался от бешеного смеха, как, впрочем, и Керабан, Ахмет и обе девушки, когда они узрели ван Миттена в момент завершения помолвки вырядившимся в экстравагантный [300]300
Экстравагантный – сумасбродный, причудливый, необычайный, из ряда вон выходящий.
[Закрыть]курдский костюм.
– Что? Это вы, ван Миттен? – вскричал Керабан. – Это вы, одетый по-восточному?
– Это я, друг Керабан.
– По-курдски?
– По-курдски.
– Действительно, это вам идет. И я уверен, что когда привыкнете, то найдете эту одежду более удобной, чем ваш куцый европейский костюм.
– Вы очень добры, друг Керабан.
– Знаете, ван Миттен, оставьте свой озабоченный вид! Представьте себе, что сегодня карнавал и вы переоделись для шуточной женитьбы.
– Не переодевание беспокоит меня больше всего… – ответил Ван Миттен.
– Тогда что же?
– Сам брак.
– Ба! Временный брак, друг ван Миттен, – утешал Керабан, – и госпожа Сарабул дорого заплатит за свои фантазии неутешившейся вдовы! Да, хотел бы я присутствовать, когда вы сообщите ей, что помолвка ни к чему не обязывает, поскольку в Роттердаме у вас уже есть жена, и когда по всей форме курдчанка получит отставку. Нельзя вступать с людьми в брак против их воли!
Учитывая все эти доводы, достойный голландец в конце концов слегка приободрился. Самым лучшим было, в интересах всех, видеть в событиях лишь их смешную сторону. Смирение, смирение и еще раз смирение! А там посмотрим…
Впрочем, в этот день у ван Миттена почти не было времени, чтобы прийти в себя. Господин Янар и его сестра решительно не любили медлить. «Как только пойман – тут же и повешен», а она была уже готова, эта виселица женитьбы, на которой они собирались вздернуть флегматичное дитя Голландии.
Но не нужно думать, что в Курдистане пренебрегали обычными формальностями. Совсем нет! Шурин с чрезвычайной тщательностью подготовился к церемонии, благо, в этом городе хватало всего, чтобы придать свадьбе подобающую торжественность.
В Трапезунде живет некоторое количество курдов. Среди них Янар и Сарабул обнаружили знакомых и друзей из Мосула. Эти люди сочли долгом помочь землячке в открывшейся для нее возможности в четвертый раз посвятить себя счастью супруга. Так что со стороны невесты был целый клан [301]301
Клан – родовая община, своего рода большая разветвленная семья.
[Закрыть]приглашенных на церемонию. В свою очередь, Керабан, Ахмет и их спутники поспешили расположиться рядом с женихом. Нужно также заметить, что, будучи строго охраняемым, ван Миттен никогда не оставался наедине с друзьями с момента, когда он появился одетым в традиционный костюм господ из Мосула и Шехрезура.
Только на один миг Бруно смог проскользнуть к нему и повторить зловещим голосом:
– Остерегитесь, хозяин, остерегитесь! Вся эта глупая игра может плохо кончиться.
– Разве у меня есть возможность действовать иначе, Бруно? – ответил ван Миттен, вздыхая. – Во всяком случае, если это глупость, то она выводит из затруднения моих друзей, а последствия не будут серьезными.
– Гм! – сказал Бруно, качая головой. – Жениться, хозяин, это значит жениться и…
Но поскольку в эту минуту голландца позвали, то никто никогда не узнает, как закончил бы верный слуга свою угрожающую фразу.
Был полдень, когда господин Янар и другие курды величественного вида пришли за женихом, при котором они должны были находиться до конца церемонии.
И тогда с великой пышностью стали завязываться брачные узы. Внешний вид брачующихся был безупречен. Ван Миттен никак не проявлял снедавшего его беспокойства, а благородная Сарабул была горда тем, что заполучила жителя Северной Европы, можно сказать, в сердце Северной Азии. Действительно, какая слава – сочетать Голландию и Курдистан!
Невеста была прекрасна в своем свадебном костюме, который она, видимо, захватила с собой в поездку на всякий случай. Ничего нет великолепнее «митанов» из расшитого золотом сукна с рукавами и корсажем, покрытыми вышивкой и филигранным галуном! Ничего нет богаче этой шали, обвязанной вокруг талии, этого «энтари» с чередующимися линиями цветочков и испещренного тысячью складок бурсского муслина, называемого «чемберс»! Ничего нет величественнее шальвар из салоникского газа, уходящих в сапожки из сафьяна, расшитого жемчугом! А эта расширяющаяся феска, обернутая «йемени» [302]302
Йемени – широкая шелковая лента, лоскут.
[Закрыть]с яркими цветочками, с которой до середины туловища ниспадал длинный «пюскюл», отороченный кружевом! А украшения, подвески из золота, от лба до самых бровей; эти серьги в форме розеток, от которых расходились цепочки, поддерживающие маленький золотой полумесяц, а эти аграфы [303]303
Аграф – нарядная пряжка или застежка.
[Закрыть]пояса из позолоченного серебра и булавки из лазурной филиграни, изображающие индийскую пальму! А эти лучащиеся двойные колье, «гердамлики», составленные из агатов, оправленных как когти с выгравированным именем имама [304]304
Имам – духовное лицо у мусульман.
[Закрыть]! Нет! Никогда еще на улицах Трапезунда не видели более прекрасной невесты, и по этому случаю их надо было бы устлать пурпурными коврами, как это было при рождении Константина Порфирородного! [305]305
Порфирородный – в Византийской империи наименование сыновей императоров, рождаемых во время царствования последних.
[Закрыть]
