Текст книги "Упрямец Керабан"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
И тут раздался грохот. Это ван Миттен и Бруно выстрелили по два раза из своих револьверов в кабанов, бросившихся в атаку. Раненые животные яростно ревели и катались по земле. Но другие, рассвирепев, бросились к карете и напали на нее, нанося удары клыками. Стенки были пробиты во многих местах, и стало очевидным, что еще немного – и они будут уничтожены.
– Черт! Вот черт! – бормотал Бруно.
– Огонь! Огонь! – повторял господин Керабан, разряжая свои пистолеты, которые обычно давали осечку, хотя он этого упорно не признавал. Револьверы Бруно и ван Миттена ранили еще нескольких ужасных зверей, устремившихся прямо к упряжке. Это еще больше испугало лошадей. Им угрожали клыки кабанов, а они, не имея свободы движения, могли отвечать только брыканием. Если бы лошади были отвязаны, то бросились бы сквозь поле и получили бы возможность соревноваться в скорости с напавшим на них диким стадом. Изо всех сил они старались порвать постромки. Но сбруя, сделанная из крученого шнура, не поддавалась. Это угрожало тем, что передок экипажа разлетится вдребезги или что карета перевернется в грязи.
Господин Керабан, ван Миттен и Бруно хорошо это понимали. Больше всего они опасались, что карета будет опрокинута. Тогда кабаны, которых выстрелы уже не сдерживали, набросились бы сверху и с пассажирами было бы покончено. Но что сделать, чтобы предотвратить такую возможность? Разве не были они во власти яростного стада? Однако хладнокровие не покинуло путешественников, и они не жалели патронов.
Вдруг еще более сильный удар потряс карету, как если бы оторвался передок.
– А, тем лучше, – воскликнул Керабан. – Пусть наши лошади ускачут в степь! Кабаны погонятся за ними и оставят нас в покое.
Но передок прочно держался с надежностью, делавшей честь этому древнему произведению английского каретного дела. Итак, он не уступал. А вот карета уступила. Сотрясения стали столь сильными, что вырвали ее из глубокой колеи, в которую она была погружена до осей. Последний рывок ошалевших от ужаса лошадей вытащил карету на более твердую почву, и вот она уже быстро увлекается прочь упряжкой, ничем не направляемой посреди глубокой ночи.
Кабаны, однако, не отступили. Они мчались, нападая сбоку, одни – на лошадей, другие – на карету, которая никак не могла обогнать их.
Господин Керабан, ван Миттен и Бруно были отброшены в глубь кабины.
– Или мы перевернемся… – тревожился ван Миттен.
– Или мы не перевернемся, – острил Керабан.
– Нужно постараться поймать вожжи, – рассудительно заметил Бруно. И, опустив передние стекла, он поискал вожжи рукой, но, видимо, барахтаясь, лошади порвали их, и теперь не оставалось ничего другого, как положиться на волю случая в этой бешеной скачке по болотистой местности. Чтобы прекратить бег упряжки, было лишь одно средство: остановить разъяренное стадо, которое ее преследовало. Ну, а огнестрельное оружие помочь здесь не могло, так как пули просто терялись в движущейся массе. Путешественники, которых бросало друг на друга или в разные углы кабины при каждом толчке, не тратили больше слов. Один покорился судьбе как истинный мусульманин, другой остался верен себе как всякий флегматичный голландец.
Добрый час прошел таким образом. Карета продолжала нестись, а кабаны не отставали.
– Друг ван Миттен, – сказал наконец Керабан, – мне рассказывали, что в подобных обстоятельствах один путешественник, за которым гналась стая волков в российских степях, спасся благодаря возвышенной преданности своего лакея.
– Каким образом? – спросил ван Миттен.
– О, ничего проще, – ответил Керабан. – Лакей обнял своего хозяина, поручил душу Богу, выскочил из кареты, и, пока волки задержались, чтобы сожрать его, хозяин сумел умчаться и был спасен.
– Очень жаль, что здесь нет Низиба! – спокойно заметил Бруно.
После этого все трое снова впали в глубокое безмолвие.
Упряжка продолжала мчаться среди ночи со страшной скоростью, а кабаны никак не могли настичь ее. Если не случится ничего особенного, не сломается колесо, слишком сильный толчок не перевернет карету, то господин Керабан и ван Миттен сохранят некоторый шанс на спасение даже без того варианта преданности, на который Бруно чувствовал себя неспособным.
Кроме того, нужно сказать, что, направляемые инстинктом, лошади чувствовали себя гораздо увереннее в этой части степи, с которой были уже знакомы. Поэтому они неуклонно направлялись по прямой линии к ближайшей почтовой станции. И когда первые проблески дня стали вырисовывать линию горизонта на востоке, карета находилась не далее, чем в нескольких верстах от нее.
Стадо кабанов продолжало преследование еще в течение получаса, затем постепенно отстало. Однако упряжка ни на миг не замедляла своего движения и остановилась, только будучи совершенно разбитой. Лошади тут же свалились в нескольких сотнях шагов от почтовой станции.
Господин Керабан и оба его спутника были спасены. Бог христиан и бог неверных [118]118
Неверные – здесь: обозначение людей, исповедующих определенную религию, иную, чем та, которой привержены другие люди; иноверцы.
[Закрыть]были одинаковым образом возблагодарены за то покровительство, которое они оказали голландским и турецкому путешественникам в течение этой опасной ночи.
В то время, когда карета прибыла на станцию, Низиб и ямщик, не отважившись выехать в темноте, находились все еще там и как раз собирались отправляться, взяв с собой вспомогательных лошадей.
Заменили упряжку, за что господину Керабану пришлось заплатить хорошую цену. Затем, не получив даже часового отдыха, путники после починки постромок снова отправились в путь и устремились по дороге на Килию.
Что сказать об этом маленьком городе, укрепления которого русские разрушили, прежде чем отдать его Румынии? Он является также и дунайским портом, расположенным на рукаве реки, носящем то же название. Вот, пожалуй, и все.
Карета без новых приключений добралась до него вечером 25 августа. Изнуренные путешественники остановились в одной из лучших гостиниц города и хорошим двенадцатичасовым сном вознаградили себя за утомление от предшествовавшей ночи.
На следующий день они выехали с зарей и быстро прибыли на русскую границу.
Здесь, однако, снова возникли трудности. Оскорбительные формальности таможни московитов [119]119
Московиты – жители Московии, что есть Русского государства, в иностранных источниках и речи иностранцев XVI–XVII веков. Изредка употреблялось и позже.
[Закрыть]подвергли суровому испытанию терпение господина Керабана, который благодаря своим деловым связям, к несчастью или счастью – как хотите, – довольно хорошо владел местным языком, чтобы быть понятым. В один из моментов можно было даже предположить, что его упрямство при оспаривании не совсем приличного поведения таможенников помешает ему перейти через границу.
Однако ван Миттен с трудом, но сумел его успокоить. Керабан согласился подвергнуться досмотру и позволить перерыть все свои чемоданы. Он заплатил и таможенную пошлину, правда высказав при этом не единожды следующее совершенно справедливое рассуждение:
– Решительно, все правительства одинаковы и не стоят арбузной корки!
Наконец румынская граница была перейдена, и карета устремилась через ту часть Бессарабии, которая составляет северо-восточное побережье Черного моря.
Теперь господин Керабан и ван Миттен находились не более чем в двадцати лье от Одессы.
Глава восьмая,
в которой читатель охотно познакомится с молодой Амазией и ее женихом Ахметом.
Молодая Амазия, единственная дочь банкира Селима, турчанка по происхождению, прогуливалась и разговаривала со своей камеристкой Неджеб в галерее очаровательного обиталища, простиравшегося террасами до берега Черного моря.
С последней террасы, ступени которой омывались водами, спокойными в этот день, но часто волнуемыми ветрами древнего Понта Эвксинского, в полулье на юг можно было видеть Одессу во всем ее блеске.
Этот город – оазис посреди окружающей его обширной степи – являет собой великолепную панораму дворцов, церквей, гостиниц, домов, построенных на крутом прибрежном утесе, основанием вертикально уходящим в море. Из жилища банкира Селима можно было даже разглядеть большую площадь, обсаженную деревьями, и монументальную лестницу, над которой возвышается памятник герцогу де Ришелье [120]120
Ришелье Арман Эмманюэль дю Плесси (1766–1822) – герцог, эмигрировал в Россию во время Великой французской революции. В 1805–1814 годах генерал-губернатор Новороссии, содействовал хозяйственному развитию края и Одессы, в которой его чтут и поныне, здесь воздвигнут сохранившийся до наших дней памятник. Вернувшись в 1814 году во Францию, был министром иностранных дел. Основателем Одессы не был.
[Закрыть]. Этот крупный государственный деятель был основателем города и оставался его управителем вплоть до того времени, когда ему пришлось вернуться на родину и посвятить себя делу освобождения французской территории, захваченной европейской коалицией.
Климат города под влиянием северных и восточных ветров крайне сух, и богатые жители этой столицы Новороссии [121]121
Новороссия – историческая область на юге России и Украины (2-я половина XVIII – начало XX в.). Занимала территорию степей Северного Причерноморья.
[Закрыть]вынуждены в период знойного сезона искать свежесть в тени хуторов. Это объясняет, почему на берегу так много вилл, предназначенных для удовольствия тех, кому дела не позволяют провести несколько месяцев курортной жизни под небом Южного Крыма. Здесь же можно было увидеть и виллу банкира Селима, которую ее расположение избавляло от неудобств чрезмерной сухости.
Если зададут вопрос, почему название «Одесса» (то есть «город Одиссея» [122]122
«Город Одиссея» – на самом деле какая-либо связь названия города с именем мифического древнегреческого героя отсутствует.
[Закрыть]) дали небольшому местечку, которое вместе со своими укреплениями во времена Потемкина [123]123
Потемкин Григорий Александрович (1739–1791) – русский государственный и военный деятель, светлейший князь, граф, генерал-фельдмаршал, приближенный императрицы Екатерины II. Был полновластным правителем всего юга России.
[Закрыть]было известно как Хаджи-Бей, то ответ на него есть, и весьма занятный. Поселенцы, привлеченные сюда привилегиями, пожалованными новому городу, попросили императрицу Екатерину II [124]124
Екатерина II Алексеевна (1729–1796) – российская императрица с 1762 года. Настоящее имя – Софья Фредерика Августа, немецкая принцесса. Ее роль в истории России весьма значительна.
[Закрыть]дать ему название. Императрица обратилась за советом в Санкт-Петербургскую академию. Академики порылись в истории Троянской войны [125]125
Троянская война – мифическое сражение за овладение городом Троя (на северо-западе Малой Азии, близ входа в пролив Дарданеллы); прославлена древнегреческим эпосом «Илиада», события, описанные в эпосе, обычно относят к XII веку до н. э. На самом деле на месте Трои (Илиона) последовательно сменяли друг друга несколько городов. Один из них обнаружен в XIX веке на холме Гиссарлык немецким любителем древностей Г. Шлиманом, объявившим, что найденные им развалины и есть знаменитая гомеровская Троя.
[Закрыть]. Их «раскопки» выявили более или менее проблематичное существование города Одессоса, некогда находившегося в этой части побережья. Отсюда и название Одесса, возникшее во второй трети восемнадцатого века [126]126
Автор неточен: город Одесса основан в 1794 году; при выборе его названия было использовано название греческой колонии Одесс (Одессос), располагавшейся на западном берегу Черного моря, в районе современной Варны.
[Закрыть].
Одесса была торговым городом, остается им и можно думать, что всегда будет. Ее сто пятьдесят тысяч жителей – это не только русские, но и турки, греки, армяне, – в общем, космополитический [127]127
Космополитический – здесь: многонациональный.
[Закрыть]набор весьма деловых людей. Ну а поскольку коммерция, особенно связанная с экспортом, не делается без коммерсантов, то она также не обходится и без банкиров. Отсюда и возникновение банковских домов с самого начала становления нового города. А среди них – сперва скромный, но теперь в ряду наиболее уважаемых – банк Селима.
Чтобы лучше представить себе его хозяина, следует знать, что Селим принадлежал к более многочисленной, чем обычно думают, категории моногамных [128]128
Моногамия – единобрачие, устойчивое сожительство одного мужчины с одной женщиной. Противоположное явление – полигамия – многобрачие, чаще всего многоженство.
[Закрыть]турок. Став вдовцом, он посвятил себя воспитанию единственной дочери, Амазии. Она-то и стала невестой молодого Ахмета, племянника господина Керабана. Наконец, Селим был корреспондентом и другом самого упрямого османа.
Свадьба Ахмета и Амазии, как известно, должна была праздноваться в Одессе. Дочь банкира Селима не предназначалась на роль первой жены в гареме, разделяющей с большим или меньшим числом соперниц-гинекей [129]129
Гинекея – обитательница гарема, относящаяся к низшему разряду наложниц (сожительниц) своего господина.
[Закрыть]эгоистичного и капризного турка. Нет! Она должна была вместе с Ахметом вернуться в Константинополь, в дом его дяди, и одна, без соперниц, жить там вместе с любимым мужем, который с детства боготворил ее. Каким бы странным ни казалось такое будущее молодой турецкой женщины в стране ислама, тем не менее это было так, и Ахмет был не тем человеком, который стал бы отступать от обычаев своей семьи.
Мы уже упоминали, что тетя Амазии, сестра ее отца, умирая, завещала ей огромную сумму в сто тысяч турецких лир при условии, что она выйдет замуж прежде, чем ей исполнится семнадцать лет. Это был каприз старой девы, решившей, что замужество никогда не будет слишком ранним для ее племянницы. Срок истекал через шесть недель. В противном случае наследство, составлявшее большую часть состояния девушки, отошло бы к дальним родственникам.
Амазия была очаровательной даже в глазах европейца. Если бы soniadomac, или вуаль из белого муслина [130]130
Муслин – легкая тонкая ткань, кисея.
[Закрыть], а также покрывавший ее голову убор из затканной золотом материи и тройной ряд цехинов [131]131
Цехии – название золотой монеты, чеканившейся в XIII–XVIII веках на венецианском монетном дворе; у тюркских и некоторых других народов существовал обычай использовать золотые и (чаще) серебряные монеты в качестве женских украшений.
[Закрыть]на ее лбу были сдвинуты, то можно было бы увидеть, как развеваются локоны чудесных черных волос. Амазия не применяла для подчеркивания своей красоты ни одного из известных в Турции способов: ханум [132]132
Ханум – здесь: сурьма, краска рыжего цвета, используемая для окраски волос и бровей.
[Закрыть]не подрисовывал ей брови, хол [133]133
Хол – род туши.
[Закрыть]не окрашивал ресницы, хна [134]134
Хна – краска для волос желто-красного цвета, а у некоторых народов – и кожи тела, его отдельных частей.
[Закрыть]не оттеняла веки, лицо не подрисовывалось висмутовыми белилами и кармином, жидкий кермес [135]135
Кермес – красно-розовая краска для губ, изготавливаемая из сока одноименного растения.
[Закрыть]не румянил губ. Западная женщина, подчиняясь жалкой современной моде, была бы накрашена гораздо больше. Но природная элегантность дочери Селима, гибкость талии, грация походки угадывались под фередже [136]136
Фередже – широкое платье, ниспадающее свободными крупными складками.
[Закрыть], широким плащом из Кашмира, который подобно далматике [137]137
Далматика – длинная белая одежда с рукавами.
[Закрыть]драпировал ее от шеи до ног.
В тот день Амазия находилась в галерее, примыкавшей к садам, и была одета в длинную шелковую рубашку, спадавшую поверх широких шальвар [138]138
Шальвары – шелковые женские штаны, надеваемые под платье, доходящие до щиколоток и украшенные понизу вышитой тесьмой, видной из-под края (подола) юбки.
[Закрыть]с пристегнутой к ним вышитой курточкой и энтари [139]139
Энтари – широкий шелковый пояс, охватывающий талию и удерживающий шлейф.
[Закрыть]с шелковым шлейфом, разрезанную в рукавах и украшенную позументом из ойа – разновидности кружева, производимого только в Турции. Пояс из Кашмира удерживал шлейф, облегчая ходьбу. Сережки и кольцо были единственными украшавшими ее драгоценностями. Элегантные паджубы прикрывали нижнюю часть ног, а ступни исчезали в обуви, сутажированной [140]140
Сутаж – тонкий шнурок из цветных тканевых, золотых, серебряных нитей, служит для отделки одежды, обуви.
[Закрыть]золотом. Ее камеристка Неджеб, преданная спутница, можно даже сказать, почти подруга, была в тот момент рядом. Она расхаживала туда-сюда, разговаривала, смеясь, и Амазия получила искреннее удовольствие от общения с жизнерадостной девушкой.
Неджеб происходила из цыган и вовсе не была рабыней. Хотя на некоторых рынках империи и можно еще увидеть выставленными на продажу эфиопов или чернокожих суданцев, в принципе рабство здесь все же отменено. В домах важных турок количество слуг может быть значительным, а в Константинополе, например, оно составляет треть всего мусульманского населения, но эти люди не низведены до рабского положения; обычно они заняты в какой-то конкретной сфере и им не приходится много работать. Так же приблизительно обстояло дело и в доме банкира Селима. Что же до Неджеб, то после того, как еще ребенком ее приютили в этой семье, она занимала особое положение, состояла исключительно при Амазии и не имела ничего общего с обычной прислугой.
Слушая свою наперсницу, Амазия полулежала на диване, покрытом богатой персидской материей. Она улыбалась, но при этом рассеянно смотрела вдоль бухты в сторону Одессы. И ее собеседнице было понятно, почему…
– Дорогая хозяйка, – Неджеб села на подушку у ног молодой девушки, – господин Ахмет еще не пришел? Чем же он занят?
– Он отправился в город, – отозвалась Амазия, – и, может быть, принесет нам письмо от своего дяди Керабана.
– Письмо! Письмо! – с разочарованием воскликнула молодая камеристка. – Сейчас нам не письмо, а сам дядя нужен. А он заставляет себя ждать.
– Немного терпения, Неджеб!
– Вам легко говорить, моя дорогая хозяйка. На моем месте вы не были бы такой терпеливой!
– Сумасшедшая! – улыбнулась Амазия. – Можно подумать, что речь идет не о моем, а о твоем замужестве.
– А вы считаете, что это недостаточно серьезная вещь – перейти на службу к даме после работы у молодой девушки?
– Из-за этого я не буду любить тебя больше, чем сейчас, Неджеб!
– И я тоже, моя милая хозяйка! Но я буду видеть вас такой счастливой, такой счастливой, когда вы станете женой господина Ахмета, что и мне перепадет частичка вашего счастья!
– Милый Ахмет, – прошептала девушка, на какой-то момент закрывшая глаза при воспоминании о женихе.
– Ну вот! Вам приходится закрывать глаза, чтобы увидеть его, моя возлюбленная хозяйка! – язвительно воскликнула Неджеб. – А если бы он был здесь, то вам достаточно было бы открыть их.
– Я повторяю тебе, Неджеб, что он пошел познакомиться с корреспонденцией в банке и безусловно принесет нам письмо от своего дяди.
– Да! Письмо от господина Керабана, в котором тот, по своему обыкновению, повторит, что дела удерживают его в Константинополе, что он еще не может покинуть свою контору, что цены на табак поднимаются или падают, что он непременно приедет через неделю, если не через две… А время не терпит! У нас не более шести недель, чтобы вы вышли замуж, иначе все ваше состояние…
– Ахмет любит меня не из-за состояния.
– Да, конечно… Но все же это промедление ему во вред. О, этот господин Керабан! Если бы он был моим дядей…
– И что бы ты с ним сделала?
– Ровно ничего, дорогая хозяйка, потому что, кажется, с ним – или из него – ничего нельзя сделать! И все же если бы он был здесь, то уже сегодня или самое позднее завтра мы пошли бы регистрировать свадебный контракт у судьи. А послезавтра, после молитвы имама, продолжали бы празднества на вилле. И так в течение пятнадцати дней, а господин Керабан уехал бы еще до их окончания, если бы ему это потребовалось.
Несомненно, что все и могло бы так произойти, при условии, что дядя Керабан без дальнейшего промедления покинул бы Константинополь. Регистрация контракта, по которому будущий муж обязуется предоставить жене мебель, одежду и кухонные принадлежности, – дело недолгое. Да и религиозная церемония – тоже. Все эти формальности ничто не помешало бы выполнить за день-другой, о чем и говорила Неджеб. Но для этого нужно было, чтобы господин Керабан урвал из своих дел толику времени, которую во имя своей прекрасной хозяйки требовала от него нетерпеливая цыганка. Ведь он – опекун жениха, его присутствие необходимо для узаконения брака.
Вдруг молодая камеристка воскликнула:
– Посмотрите! Посмотрите-ка на это небольшое судно, которое только что бросило якорь прямо перед садами.
– Любопытно! – откликнулась Амазия.
И обе девушки направились к лестнице, спускавшейся в море, чтобы лучше разглядеть небольшое, грациозное судно, бросившее якорь поблизости. Это была тартана, парус которой висел теперь на гитове [141]141
Гитов – снасть для уборки парусов подтягиванием их к мачте или рею.
[Закрыть]. Легкий бриз позволил ей пересечь Одесский залив. Якорная цепь удерживала ее менее чем в кабельтове [142]142
Кабельтов – морская мера длины, равная 185,2 м.
[Закрыть]от побережья, и тартана слабо покачивалась на докатывавшихся до лестницы и угасавших здесь волнах. Красный турецкий флаг с серебряным полумесяцем развевался на ее мачте.
– Ты можешь прочитать ее название? – спросила Амазия у Неджеб.
– Да, – ответила девушка. – Смотрите, оно написано на корме: «Гидара».
Действительно, «Гидара» капитана Ярхуда только что стала на якорь в этой части бухты. Но экипаж, кажется, не собирался находиться здесь долго, так как паруса не были убраны и любой моряк предположил бы, что судно вот-вот отплывет.
– Было бы восхитительно, – сказала Неджеб, – прогуляться на этой симпатичной тартане по голубому морю при легком ветерке, который заставляет ее наклоняться иод белым крылом паруса.
Вскоре девушки вернулись в дом. Заметив шкатулку на маленьком столике из китайского лака, стоявшем рядом с диваном, молодая цыганка подошла, открыла ее и достала несколько драгоценностей.
– А! Это прекрасные вещи, которые господин Ахмет прислал для вас! – воскликнула она. – Мне кажется, что мы уже очень много времени не рассматривали их.
– Ты думаешь? – прошептала Амазия, беря ожерелье и браслеты, засверкавшие в ее пальцах.
– Этими драгоценностями господин Ахмет надеется сделать вас еще более красивой, но ему это не удается.
– Что ты говоришь, Неджеб! – удивилась Амазия. – Какая женщина не похорошеет, надев такие великолепные украшения? Посмотри на алмазы из Висапура. Это огненные драгоценности, и кажется, что они смотрят на меня как прекрасные глаза жениха.
– Э, дорогая хозяйка, когда на него смотрят ваши глаза, разве тогда вы не делаете ему подарка, еще более драгоценного?
– Сумасшедшая! – засмеялась Амазия. – А этот сапфир из Ормуза, жемчужины из Офира, бирюза из Македонии… [143]143
Автор не слишком тщателен при определении происхождения драгоценных камней: жемчуг был привезен скорее всего из Ормуза, ибо именно у берегов Аравийского полуострова с древнейших времен добывают лучшие в мире жемчужины. Офир – древнее название страны, богатой драгоценными камнями и располагавшейся где-то на восточном побережье Африки. Хорошие по качеству сапфиры обнаружены на территории современных Танзании и Малави. Месторождений бирюзы в Македонии нет.
[Закрыть]
– Бирюза за бирюзу! – ответила Неджеб с веселым смехом. – Господин Ахмет на этом не потеряет!
– К счастью, Неджеб, его нет здесь, и он тебя не слышит.
– А что такого? Если бы он был здесь, милая хозяйка, то сам сказал бы вам все это, и его слова были бы иначе оценены вами.
Затем, взяв в руки пару домашних туфель, находившихся возле шкатулки, Неджеб снова заговорила:
– А эти красивые тапочки, покрытые блестками и позументом, сделаны для двух маленьких ножек, которые я знаю. Разрешите мне примерить их на вас.
– Примерь на себя, Неджеб.
– На меня?
– Разве иногда ты уже не делала это, чтобы доставить мне удовольствие…
– Безусловно, безусловно, – согласилась Неджеб. – Да! Я уже примеряла ваши прекрасные туалеты и даже собиралась показаться на террасе виллы… Но в таком виде меня могли бы принять за вас, дорогая хозяйка. А этого не должно быть, и сегодня – тем более. Ну, наденьте же эти красивые туфли.
– Ты так хочешь?
И Амазия любезно подчинилась капризу Неджеб, которая надела на нее сверкающие туфли, достойные оказаться на ювелирной витрине.
– Ах, как только решаются ходить в такой обуви! – воскликнула молодая цыганка. – И кто теперь будет испытывать ревность?
– Ваша голова, дорогая хозяйка! Ей поневоле придется ревновать к вашим ножкам всякого, у кого есть глаза!
– Ты смешишь меня, Неджеб, – заулыбалась Амазия. – И однако…
– А руки! Эти прекрасные руки, которые вы оставляете совсем обнаженными! Чем они досадили вам? Господин Ахмет их не забыл. Я вижу здесь браслеты, которые к ним великолепно подойдут. Бедные ручки, как с вами обращаются! Но, по счастью, я здесь…
И, продолжая смеяться, Неджеб надела на кисти девушки два великолепных браслета, еще более ослепительных на белой и теплой коже, чем в футляре.
Амазия ей не мешала. Все эти драгоценности напоминали ей об Ахмете и как бы разговаривали с ней под непрерывную болтовню Неджеб.
– Милая Амазия!
Услышав эти слова, девушка стремительно поднялась. Молодой человек, чьи двадцать два года хорошо гармонировали с семнадцатью годами невесты, стоял рядом с ней. Темноволосый, рост – чуть выше среднего, осанка – одновременно изящная и гордая. Блестящие черные глаза красноречиво говорили о нежности и страсти. Тонкие усики, очерченные по албанской моде, контрастно подчеркивали, при улыбке, белизну зубов. В общем, – вид очень аристократический, если этот эпитет можно применить в стране, в которой он не употребляется, поскольку наследственной аристократии здесь не существует.
Ахмет был одет истинно по-турецки. Да и могло ли быть иначе с племянником человека, который считал бесчестием европеизацию одежды на манер государственных чиновников? Куртка, вышитая золотом, шаровары [144]144
Шаровары – широкие и длинные штаны, мужские и женские, стянутые понизу, у щиколоток.
[Закрыть]безупречного покроя, не отягощенные позументом дурного вкуса, пояс, грациозно обвивавший стан, феска, отделанная сарыком [145]145
Сарык – кисточка на феске.
[Закрыть]из хлопка, сапоги из сафьяна – в таком облачении юноша выглядел чрезвычайно выигрышно.
Ахмет подошел к девушке, взял ее за руки и ласково усадил в кресло.
– Господин Ахмет, нет ли вестей из Константинополя? – спросила Неджеб.
– Никаких, – ответил Ахмет. – От дяди Керабана нет даже деловых распоряжений.
– Что за человек! – воскликнула молодая цыганка.
– Я нахожу необъяснимым, – продолжал Ахмет, – что курьер не привез корреспонденции даже из его конторы. Сегодня как раз тот день, когда дядя регулярно улаживает дела со своим одесским банкиром. И что же? Ваш отец, милая Амазия, не получил никакого письма по этому поводу!
– В самом деле, дорогой Ахмет. Со стороны негоцианта, столь аккуратного в делах, как ваш дядя Керабан, это удивительно! Может быть, телеграмма?..
– Ему! Посылать телеграмму! Но, милая Амазия, вы хорошо знаете, что дядя не посылает сообщений по телеграфу, как и не ездит по железной дороге! Никакая коммерческая выгода не заставит его использовать эти современные изобретения… Я думаю, что он предпочел бы получить плохую новость в письме, чем хорошую в виде телеграммы! О, дядя Керабан!
– Однако вы ему писали, дорогой Ахмет? – спросила девушка, нежно глядя на своего жениха.
– Я десять раз писал, чтобы ускорить его прибытие в Одессу, и просил установить более близкую дату для празднования нашей свадьбы. Я повторял ему, что он варвар, а не дядя…
– Хорошо! – воскликнула Неджеб.
– Бессердечный дядя, хоть и хороший.
– Ну. – Неджеб скептически усмехнулась, покачав головой.
– Черствый человек, а ведь он мне – как родной отец… На все это дядя мне ответил, что, кроме прибытия до истечения шести недель, ничего другого от него требовать нельзя.
– Так что нам придется ждать проявления его доброй воли, Ахмет.
– Ждать, Амазия, ждать!.. – развел руками бедный жених. – Он крадет у нас столько счастливых дней!
– И при этом безнаказанно! В то время, как арестовывают воров, да, воров, которые причиняют гораздо меньше вреда! – воскликнула Неджеб, топнув ногой.
– Что вы хотите! – сказал Ахмет, – Я все-таки еще раз попробую смягчить дядю Керабана. Если завтра он не ответит на мое письмо, то я поеду в Константинополь и…
– Нет, милый Ахмет, – ответила Амазия, схватив молодого человека за руку и как бы желая удержать его. – Я буду больше страдать от вашего отсутствия, чем получу удовольствия от нескольких выигранных дней для нашей свадьбы. Нет! Останьтесь! Кто знает, не изменят ли какие-либо обстоятельства решение вашего дяди.
– Изменить решение дяди Керабана! – ответил Ахмет. – С таким же успехом можно пытаться нарушить ход светил, поместить луну на место солнца, изменить законы неба.
– Ах, если бы я была его племянницей! – воскликнула Неджеб.
– И что бы ты сделала? – спросил Ахмет.
– Я… Я так ухватила бы его за кафтан, что…
– Что порвала бы ему кафтан, Неджеб, и ничего больше.
– Ну, так сильно дернула бы его за бороду…
– Что его борода осталась бы у тебя в руке.
– И все же, – сказала Амазия, – господин Керабан – лучший из людей.
– Конечно, конечно, – ответил Ахмет. – Но до того упрямый! Если бы он стал тягаться в упрямстве с мулом, то я не поставил бы в этом споре на мула [146]146
Мул – помесь осла с кобылой.
[Закрыть].
