Текст книги "Упрямец Керабан"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)
Ван Миттен призвал на помощь все свое мужество и начал следующей путаной фразой:
– Прекрасная Сарабул, будьте уверены, что… с самого начала… и даже вопреки себе… я сожалею…
– Вы сожалеете? – спросила властная женщина. – О чем вы сожалеете?.. Не о вашем ли браке? Но он, в конце концов, является справедливым возмещением…
– О! Возмещение… возмещение! – отважился вполголоса сказать ван Миттен.
– И я тоже сожалею… – с иронией ответила Сарабул, – да, конечно.
– А! Вы сожалеете?
– Я сожалею, что тот дерзкий, кто проник в мою комнату в караван-сарае Рисара, не был ни господином Ахметом…
Она, разумеется, сказала правду, и ее сожаления вполне понятны.
– …ни даже господином Керабаном! – прибавила она. – По крайней мере, я вышла бы замуж за мужчину…
– Хорошо сказано, сестра! – вмешался господин Янар.
– Вместо…
– Еще лучше сказано, сестра!
– Но, позвольте… – вспыхнул ван Миттен, задетый этими замечаниями в свой адрес.
– Кто бы мог подумать, – продолжала Сарабул, – что покушение совершит замороженный голландец!
– Ну, знаете, я восстаю против этого! – вскричал сын Голландии, вконец оскорбленный таким эпитетом. – И прежде всего, госпожа Сарабул, не было никакого покушения!
– В самом деле? – сказал Янар.
– Да, – продолжал ван Миттен. – Была ошибка. Нас неправильно осведомили. Возможно, даже в силу коварства! Я ошибся комнатой!
– Да ну, – удивилась Сарабул.
– Простое недоразумение, которое под страхом тюрьмы мне пришлось уладить женитьбой… да еще столь поспешной!
– Поспешной или нет, – стояла на своем курдчанка, – но вы от этого не перестаете быть моим мужем! И поверьте, сударь, то, что началось в Трапезунде, закончится в Курдистане!
– Да… поговорим о Курдистане, – предложил ван Миттен, начиная сердиться.
– И, раз я замечаю, что общество друзей делает вас нелюбезным ко мне, то уже сегодня мы покинем Скутари и отправимся в Мосул, где я сумею влить вам в жилы немного курдской крови!
– Я протестую! – закричал ван Миттен.
– Еще одно слово и мы отправимся сию минуту!
– Вы отправитесь, госпожа Сарабул! – поправил невесту голландец, чей голос принял ироническую окраску. – Вы отправитесь, если вам нужно, и никто не подумает вас удерживать! А я не поеду!
– Вы не поедете? – закричала Сарабул, выведенная из себя этим неожиданным сопротивлением барана двум тиграм.
– Нет!
– Вы собираетесь противиться? – спросил Янар, скрещивая руки.
– Да, собираюсь!
– Мне… ей, курдчанке?
– Да хоть бы она в десять раз более была курдчанкой!
– Так знайте, господин голландец, – сказала благородная Сарабул, наступая на своего жениха, – так знайте, что я за женщина! Уже в пятнадцать лет я была вдовой.
– Да… уже, – повторил Янар, – а когда к этому привыкают так рано…
– Пусть так, сударыня! – перебил ван Миттен. – Но узнайте также, в свою очередь, кем я никогда не позволю вам стать, при всей вашей привычке!
– Кем же?
– Моей вдовой!
– Господин ван Миттен, – закричал Янар, кладя руку на свой ятаган, – для этого хватит одного удара!
– Вот в этом-то вы и ошибаетесь, господин Янар, и даже ваша сабля никогда не сделает госпожу Сарабул вдовой… по той милой причине, что я никогда не мог быть ее мужем!
– Да?
– И наш брак недействителен!
– Недействителен?
– Потому что, если госпожа Сарабул имеет честь быть вдовой после своих первых мужей, то я не имею чести быть вдовцом после моей первой жены!
– Женатый! Он женат! – закричала благородная курдчанка, выйдя из себя от этого уничтожающего признания.
– Да! – ответил ван Миттен, увлекшись спором. – Да, женат! И я принес себя в жертву лишь для того, чтобы спасти своих друзей и не дать арестовать их в караван-сарае Рисара…
– В жертву! – повторила Сарабул, падая на диван.
– …хорошо зная, что этот брак не будет действительным, – продолжал голландец, – поскольку первая госпожа ван Миттен более мертва, чем я вдовец… И она ждет меня в Голландии!
Поддельная супруга уже встала и в ярости обернулась к господину Янару:
– Вы слышите, брат!
– Слышу!
– Вашу сестру обманули!
– И оскорбили!
– И этот предатель еще жив?
– У него осталось лишь несколько мгновений!
– Да они взбесились! – закричал ван Миттен, сильно обеспокоенный угрожающим поведением курдской пары.
– Я отомщу за вас, сестра! – закричал господин Янар, двинувшись к голландцу с поднятой рукой.
– Я сама за себя отомщу!
И, говоря это, благородная Сарабул устремилась к ван Миттену, издавая яростные крики, которые, к счастью, были услышаны снаружи.
Глава пятнадцатая,
в которой читатель увидит господина Керабана еще более упрямым, чем когда-либо.
Дверь салона тотчас же открылась, и господин Керабан, Ахмет, Амазия, Неджеб и Бруно появились на пороге.
Керабан сразу же освободил ван Миттена от мертвой хватки Сарабул.
– Сударыня, – сказал Ахмет, – людей вот так не душат из-за недоразумения!
– Черт, – пробормотал Бруно, – мы пришли вовремя.
– Бедный господин ван Миттен! – сказала Амазия, испытывавшая искреннее сострадание к своему спутнику по путешествию.
– Решительно ему не жена нужна! – добавила Неджеб, качая головой.
Между тем ван Миттен понемногу пришел в себя.
– Ну как, тяжело было? – спросил Керабан.
– Еще бы немного, и мне – конец! – вздохнул ван Миттен.
В этот момент благородная Сарабул, обратив внимание на господина Керабана, вовлекла в дело и его:
– Это вы пошли на… эту…
– Мистификацию [348]348
Мистификация – обман, намеренное введение кого-либо в заблуждение, «розыгрыш».
[Закрыть], – подсказал торговец любезным голосом. – Это как раз точное слово – мистификация!
– Я отомщу за себя! В Константинополе есть судьи!
– Прекрасная Сарабул! – горячо заговорил господин Керабан. – Вам надо обвинять только себя. Из-за мнимого покушения вы хотели, чтобы нас арестовали, а это помешало бы нашей поездке. Во имя Аллаха! Каждый выпутывается как может. Мы выпутались благодаря мнимому браку и были, разумеется, по-своему правы.
После этого ответа Сарабул вторично упала на диван из-за нервного припадка, – это свойственно женщинам даже в Курдистане.
Неджеб и Амазия поспешили ей на помощь.
– Я уеду! Я уеду! – кричала она в истерике.
– Доброго пути! – отвечал Бруно.
В этот момент на пороге появился Низиб.
– В чем дело? – спросил Керабан.
– Телеграмма! Ее только что принесли из галатской конторы, – ответил Низиб.
– Для кого?
– Для господина ван Миттена, хозяин. Она прибыла только сегодня.
– Давайте! – сказал ван Миттен.
Он взял телеграмму, распечатал ее и посмотрел на подпись.
– Это от моего старшего приказчика в Роттердаме. Затем он прочитал первые слова:
– Госпожа ван Миттен… скончалась пять недель назад…
Со смятой в руках телеграммой потрясенный ван Миттен замер в неподвижности, и – не будем скрывать этого – глаза его наполнились слезами.
При последних словах Сарабул неожиданно и резко встала.
– Пять недель! – закричала она в восторге. – Он сказал «пять недель»!
– Неосторожный, – пробормотал Ахмет, – зачем надо было ему называть дату?
– Итак, – продолжала торжествующая Сарабул, – итак, десять дней назад, когда я оказала честь обручиться с вами…
– Покарай ее, Пророк! – воскликнул Керабан, возможно, немного громче, чем хотел.
– …вы были вдовцом, господин мой муж! – продолжала Сарабул с торжеством в голосе.
– Совершеннейшим вдовцом, господин мой зятек! – добавил Янар.
– И наш брак действителен.
Сокрушенный этой логикой, ван Миттен в свою очередь упал на диван.
– Бедняга, – сказал Ахмет дяде, – ему ничего не остается, как броситься в Босфор.
– Да, – согласился Керабан, – а она бросилась бы и туда спасать его… из мести.
Благородная Сарабул ухватила за руку того, кто на этот раз был ее законной собственностью.
– Вставайте! – приказала она.
– Да, дорогая Сарабул, – ответил ван Миттен, опуская голову. – Я готов.
– И следуйте за нами! – добавил Янар.
– Да, дорогой шурин, – ответил ван Миттен, совершенно Укрощенный и побежденный. – Готов следовать за вами, куда вам угодно.
– В Константинополь, где мы сядем на первый же пакетбот! – пояснила Сарабул.
– Отправляющийся?
– Отправляющийся в Курдистан! – уточнил Янар.
– В Кур… Ты будешь сопровождать меня, Бруно!.. Там без конца устраивают пиры! Это вознаградит тебя за все.
Бруно мог лишь утвердительно кивнуть. И благородная Сарабул с господином Янаром увели несчастного голландца. Друзья напрасно пытались его удержать, а верный слуга шептал про себя: «Я же говорил ему, что с ним случится несчастье», – но ни на шаг не отставал от хозяина.
Спутники ван Миттена и даже сам Керабан были как громом поражены.
– Вот он и женат! – чуть не заплакала Амазия.
– Из преданности нам, – страдальчески нахмурился Ахмет.
– И на этот раз – взаправду! – добавила Неджеб.
– У него в Курдистане будет только одно средство, – сказал Керабан самым серьезным тоном.
– Какое, дядя?
– Жениться на дюжине таких, чтобы они уравновесили друг друга!
В этот момент дверь открылась, и появился Селим с обеспокоенным лицом. Он запыхался, как если бы бежал сломя голову.
– Отец, что с вами? – встревожилась Амазия.
– Что случилось? – воскликнул Ахмет.
– Друзья мои, отпраздновать свадьбу Амазии и Ахмета невозможно…
– Что?
– По крайней мере, в Скутари, – докончил Селим.
– В Скутари?
– Это возможно только в Константинополе.
– В Константинополе?.. – насторожился Керабан. – А почему?
Потому, что судья Скутари наотрез отказывается зарегистрировать контракт.
– Отказывается? – побледнел Ахмет.
– Да… под предлогом того, что местожительство Керабана, а следовательно, и Ахмета, – не в Скутари, а в Константинополе.
– В Константинополе, – машинально повторил Керабан, нахмурив брови.
– Ну а сегодня – последний день срока, назначенного моей дочери, чтобы она получила завещанное ей состояние. Так что нужно не теряя ни минуты отправиться к судье в Константинополь.
– Поехали! – сказал Ахмет, направляясь к двери.
– Поехали! – прибавила Амазия, следуя за ним.
– Господин Керабан, вы против того, чтобы сопровождать нас? – спросила девушка.
– Ну же, дядя! – попросил, возвращаясь, племянник.
– Вы не идете? – спросил Селим.
– Неужели мне нужно применять силу? – добавила Амазия, нежно беря Керабана за руку.
– Я приказал приготовить каик, – сообщил Селим, – и нам остается лишь пересечь Босфор.
– Босфор? – вскричал Керабан. Затем он продолжил сухим тоном: – Одну минуту! Селим, этот налог в десять пара с человека все еще взимается с тех, кто пересекает Босфор?
– Да, без сомнения, друг Керабан, – сказал Селим. – Но теперь, когда вы сыграли шутку с оттоманскими властями, приехав из Константинополя в Скутари и не заплатив ничего, я надеюсь, вы не откажетесь…
– Я откажусь! – резко ответил негоциант.
– Тогда вас не пропустят на каик.
– Пусть так! Я не поеду!
– А наша свадьба, – вскинулся Ахмет, – наша свадьба, которая должна состояться сегодня?
– Вы поженитесь без меня.
– Это невозможно. Вы мой опекун, дядя Керабан, и хорошо знаете, что ваше присутствие необходимо.
– Ну что ж, Ахмет, подожди, пока я не обоснуюсь в Скутари… и тогда ты женишься здесь.
Все эти ответы были даны повелительным тоном, оставлявшим мало надежды на то, чтобы уговорить упрямую личность.
– Друг Керабан, – начал Селим, – сегодня последний день… вы понимаете, и все состояние, которое должна получить моя дочь, будет потеряно, если…
Керабан отрицательно покачал головой и добавил к этому еще более выразительный жест.
– Дядя, – воскликнул Ахмет, – не хотите же вы…
– Если меня хотят заставить заплатить десять пара, – ответил Керабан, – то никогда, нет, никогда я не переправлюсь через Босфор! Во имя Аллаха! Скорее я снова объеду Черное море, чтобы вернуться в Константинополь!
И действительно, упрямец вполне был способен на это.
– Дядя, – заговорил Ахмет снова, – то, что вы делаете, – плохо. Позвольте вам заметить, что при подобных обстоятельствах упрямство у такого человека, как вы, необъяснимо… Вы собираетесь причинить зло людям, которые всегда испытывали к вам живейшую симпатию. Это дурно!
– Ахмет, выбирай выражения! – отпарировал Керабан глухим голосом, указывавшим на зарождавшийся гнев.
– Нет, дядя, нет! Мое сердце переполнено, и ничто не помешает мне говорить… Вы поступаете как плохой человек!
– Дорогой Ахмет, – вмешалась Амазия, – успокойтесь! Не говорите так о вашем дяде. Раз вы потеряете состояние, на которое имели право рассчитывать… то откажитесь от брака.
– Отказаться от вас? – вскричал Ахмет, прижимая девушку к сердцу. – Нет! Ни за что! Пойдемте! Оставим этот город, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Мы еще в состоянии заплатить десять пара, чтобы переправиться в Константинополь!
И Ахмет, уже не владея собой, увлек девушку к двери.
– Керабан!.. – обратился Селим, решив в последний раз попытаться изменить решение своего друга.
– Оставьте меня, Селим, оставьте!
– Увы! Пойдемте, отец! – сказала Амазия, глядя на Керабана глазами, полными слез. Она уже собиралась выйти вместе с Ахметом, когда последний остановился.
– В последний раз, дядя, – спросил он, – вы отказываетесь сопровождать нас к судье в Константинополь, где ваше присутствие необходимо для нашего брака?
– От чего я отказываюсь, – прогремел негоциант, с такой силой топнув ногой по паркету, что, казалось, мог пробить его, – так это от того, чтобы когда-либо подчиниться и заплатить этот налог!
– Керабан! – обратился Селим.
– Нет, во имя Аллаха! Нет!
– Хорошо, прощайте, дядя! – сказал Ахмет. – Ваше упрямство будет стоить нам состояния! Вы разорите ту, которая должна стать вашей племянницей! Пусть так! Я не о состоянии жалею! Но вы – причина задержки нашего счастья! Мы больше не увидимся.
И, увлекая Амазию, молодой человек покинул салон и виллу, а за ним последовали Селим, Неджеб и Низиб. Через несколько мгновений все они уже садились в каик, чтобы вернуться в Константинополь.
Оставшись один, Керабан принялся расхаживать в мучительном возбуждении.
– Нет! Клянусь Аллахом! Нет! Клянусь Пророком! – говорил он. – Это было бы недостойно меня. Объехать вокруг Черного моря, чтобы не платить этот налог, а при возвращении вынуть из кармана те же десять пара! Нет! Скорее ноги моей никогда не будет в Константинополе! Я продам свой дом в Галате! Прекращу все дела! Отдам все мое состояние Ахмету взамен потерянного Амазией! Он будет богат… а я… я буду беден… но не уступлю! Я не уступлю!
Пока он так разговаривал сам с собой, буря в его душе все более усиливалась.
– Уступить! Заплатить! – повторял он. – Мне! Керабану! Появиться перед начальником полиции, бросившим мне вызов, видевшим, как я уезжаю, ожидавшим моего возвращения! Он будет издеваться надо мной при всех и потребует этот ненавистный налог! Никогда!
Было очевидно, что господин Керабан сражается с собственной совестью и хорошо чувствует, что последствия его абсурдного упрямства падут на других.
– Да! – продолжал он. – Но Ахмет, примет ли он? Он уехал в отчаянии и ярости из-за моего упрямства! Это так!.. Он горд! И теперь ничего от меня не примет! Посмотрим! Я – порядочный человек! Могу ли я из-за глупого решения помешать счастью этих детей? А, пусть Пророк покарает Диван целиком, а вместе с ними всех сторонников нового режима!
Господин Керабан лихорадочно расхаживал по салону. Кресла и подушки так и летели в разные стороны. Что бы такое сломать и таким образом успокоить свою ярость? Наконец две вазы разлетелись вдребезги.
– Амазия… Ахмет… нет! Я не могу быть причиной их несчастья своею самолюбия! Отсрочить свадьбу, значит, возможно, вообще помешать ей… Но… уступить! Уступить! Мне! Да поможет мне Аллах!
После этого последнего призыва, под влиянием столь сильного гнева, что он не может быть передан ни жестами, ни словами, господин Керабан устремился вон из салона.
Глава шестнадцатая,
в которой еще раз наглядно показывается, что ничто не может так хорошо уладить дело, как случай.
Не только Скутари был празднично оживлен. В Константинополе, на набережной Галаты от первого понтонного моста до казарм, на площади Топ-Хане толпа была не менее густой. Как пресные воды Золотого Рога, так и горькие – Босфора были скрыты под флотилией каиков, украшенных флагами лодок, паровых баркасов с турками, албанцами, греками, европейцами и азиатами, которые непрерывно сновали между берегами обоих континентов.
Несомненно, что такое стечение народа могло привлечь только какое-то необычное и завлекательное зрелище.
Так что когда Ахмет, Селим, Амазия и Неджеб, заплатив новый налог, высаживались у лестницы Топ-Хане, то они оказались вовлеченными в радостный гомон, мало соответствовавший их настроению.
Но поскольку зрелище, чем бы оно ни было, сумело привлечь такую толпу, то естественно, что господин ван Миттен, – а он теперь стал курдским господином! – его невеста, благородная Сарабул, шурин, господин Янар, и покорно следовавший за ними Бруно оказались в числе любопытных.
Поэтому Ахмет и столкнулся на набережной со своими старыми спутниками по путешествию. Прогуливал ли ван Миттен свою новую родню, или она прогуливала его? Последнее представлялось значительно более вероятным.
Как бы то ни было, но, когда Ахмет встретил их, Сарабул говорила своему жениху:
– Да, господин ван Миттен, у нас в Курдистане праздники еще прекраснее.
А ван Миттен отвечал покорным тоном:
– Готов поверить, прекрасная Сарабул.
На что последовала сухая реплика Янара:
– И хорошо делаете!
Тем временем в толпе стали слышаться какие-то крики, похожие на проявления нетерпения. Однако ни Ахмет, ни Амазия не обратили на них внимания.
– Нет, милая Амазия, – говорил Ахмет, – я очень хорошо знал дядю, но никогда не подумал бы, что его упрямство может дойти до такой жестокосердности.
– Значит, – вмешалась Неджеб, – пока взимают этот налог, он не вернется в Константинополь?
– Если я и жалею о состоянии, которое мы потеряем благодаря господину Керабану, – сказала Амазия, – то это не из-за себя, а из-за вас, мой милый Ахмет. Из-за вас одного.
– Забудем обо всем этом… – махнул рукой Ахмет. – И чтобы быстрее забыть, чтобы порвать с этим непереносимым дядей, в котором до сих пор я видел отца, давайте уедем из Константинополя и вернемся в Одессу.
– О, этот Керабан! – вскричал вне себя Селим. – Он заслуживает самого сурового наказания!
– Да, – поддержала Неджеб. – Такого, например, как стать мужем этой курдчанки! Почему не он женился на ней!
Само собой, что Сарабул, целиком поглощенная вниманием к вновь завоеванному жениху, не слышала ни этого обидного рассуждения служанки, ни ответа Селима, заметившего:
– Он? Он в конце концов укротил бы ее своим упрямством, как и любых диких животных!
– Очень может быть, – меланхолично прошептал Бруно. – Но пока что в клетку вошел не он, а мой хозяин.
Ахмет и его спутники проявляли лишь слабый интерес к тому, что происходило на набережных Золотого Рога. В том расположении духа, в каком они находились, им было не до этого. Поэтому они едва ли слышали, как один турок говорил другому:
– Этот Сторши действительно отважный человек! Осмелиться пересечь Босфор… таким способом…
– Да, – ответил другой смеясь, – таким способом, который вовсе не предусмотрели сборщики налога на каики.
Ахмет не успел даже осознать, что говорили эти турки, потому что как раз в этот момент ему пришлось отвечать на обращенные к нему слова:
– А, вот и господин Ахмет!
Это произнес начальник полиции, тот самый, чье поведение заставило господина Керабана объезжать вокруг Черного моря.
– А, это вы, сударь? – слегка поклонился Ахмет.
– Да… и примите наши комплименты! Я только что узнал, что господину Керабану удалось выполнить свое обещание. Он добрался до Скутари, не пересекая Босфора.
– Да, действительно, – сказал Ахмет довольно холодно.
– Это же подвиг! Чтобы не платить десяти пара, ему пришлось выложить несколько тысяч пиастров.
– Это уж как есть.
– Но он недалеко продвинулся, этот господин Керабан, – заметил с иронией начальник полиции. – Налог все еще существует, и если он будет продолжать упрямиться, то ему придется проделать тот же путь, чтобы вернуться в Константинополь.
– Если ему будет угодно, то он так и сделает, – ответил Ахмет, который, при всем своем раздражении против дяди, вовсе не собирался оставлять без ответа издевательские замечания начальника полиции.
– Ба! Он уступит в конце концов, – продолжал тот, – и пересечет Босфор! Служащие следят за каиками и поджидают его! Если он не вздумает переправляться вплавь или по воздуху…
– Почему бы и нет, если это ему подойдет?.. – еще холоднее спросил Ахмет.
В этот момент по толпе пробежало возбуждение. Послышался рокот приглушенных голосов. Все руки протянулись в сторону Босфора, по направлению к Скутари.
– Вот он! Сторши! Сторши!
Со всех концов стали раздаваться крики. Ахмет и Амазия, Селим и Неджеб, Сарабул, ван Миттен и Янар, Бруно и Низиб находились в это время на набережной Золотого Рога возле лестницы Топ-Хане. Они могли увидеть, какое волнующее зрелище предстало перед любопытствующими зрителями.
Со стороны Скутари, приблизительно в шести сотнях футов от берега, возвышается башня, неверно именуемая башней Леандра. В самом деле, знаменитый античный пловец, отправляясь на свидание к Геро, очаровательной жрице Венеры, переправлялся через Геллеспонт, то есть современный Дарданелльский пролив, между Сестосом и Абидосом [349]349
Изложен древнегреческий миф.
[Закрыть]. Заметим кстати, что этот подвиг шестьдесят лет назад был повторен лордом Байроном [350]350
Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788–1824) – английский поэт-романтик, аристократ, лорд (высший дворянский титул в Англии). Будучи хромым, тем не менее всерьез увлекался спортом.
[Закрыть], как и подобает англичанину, гордившемуся тем, что он сумел преодолеть за час десять минут тысячу двести метров, разделяющих оба берега.
Так вот сейчас длинный канат был протянут между берегом Скутари и башней Леандра, ныне называемой Кез-Кулесси, что значит Башня Девственницы. Канат пересекал пролив на высоте трехсот футов и был привязан к деревянному пилону, возвышавшемуся у схождения набережной Галаты и площади Топ-Хане.
По этому канату и собирался знаменитый акробат Сторши, соперник не менее знаменитого Блондина, пересечь Босфор. Ясно, что если Блондин, переправляясь через Ниагару [351]351
Ниагарский водопад на реке Ниагара. Водопад разделяется островом на Канадскую часть (ширина около 800 м, высота 48 м) и американскую (ширина 300 м, высота 51 м). Данные, приведенные в романе округленно, – точны (фут равен 30,5 см).
[Закрыть], рисковал жизнью при падении со ста пятидесяти футов в непреодолимую стремнину реки, то здесь, в спокойных водах, в случае неудачи Сторши отделался бы только купанием без большого вреда.
Подобно Блондину, пересекшему Ниагару с верным другом на плечах, Сторши тоже готовился проследовать по своему воздушному пути с одним из собратьев по ремеслу. Только он собирался переправлять его не на своей спине, а в тачке, обод колеса которой был выдолблен в форме желоба, что обеспечивало прочное сцепление с канатом.
Читатель согласится, что это было любопытное зрелище: тринадцать сотен метров вместо девяти сотен футов Ниагары! Путь длинный и грозящий падением на каждом шагу!
Тем временем Сторши появился у начала каната, соединявшего азиатский берег и Башню Девственницы. Везя своего товарища в тачке, он без помех добрался до маяка, находящегося на вершине Кез-Кулесси.
Громкие крики зрителей приветствовали этот первый успех.
Затем все увидели, как гимнаст ловко спускается по канату, который, несмотря на то, что был туго натянут, провисал в середине и почти касался вод Босфора.
Твердо ступая и сохраняя равновесие, с невозмутимой ловкостью он продолжал везти в тачке своего коллегу. Зрелище было великолепным!
Когда Сторши добрался до середины пути, трудности увеличились, поскольку теперь нужно было подниматься вверх. Но у акробата были крепкие мускулы, его руки и ноги отлично работали, и он по-прежнему перемещал вперед тачку, в которой неподвижно находился его товарищ, невозмутимый и столь же смелый. Этот последний не позволял себе ни одного движения, могущего нарушить равновесие.
И вот наконец раздались крики восхищения и облегчения.
Целым и невредимым Сторши добрался до верхней части пилона и теперь вместе с товарищем спускался с него по лестнице, оканчивающейся возле угла набережной, там, где как раз находился Ахмет со своими спутниками.
Так что смелое предприятие закончилось успехом, и можно согласиться, что напарник Сторши вполне имел право на половину тех криков одобрения, которые неслись из Азии в Европу.
Но каким был крик, изданный Ахметом! Мог ли он верить своим глазам? Пожав руку Сторши, сотоварищ знаменитого акробата стоял теперь перед Ахметом и, улыбаясь, смотрел на него.
– Керабан, дядя Керабан!.. – вскричал племянник посреди стеснившихся возле него девушек, Сарабул, ван Миттена, Янара, Селима и Бруно.
Это был действительно господин Керабан собственной персоной!
– Я самый, друзья мои, – ответил он торжествующим голосом, – я, который разыскал этого храброго гимнаста перед самым его отправлением. Товарищ акробата уступил мне место в тачке, и я переправился через Босфор! Нет! Над Босфором! Чтобы прибыть для подписания твоего контракта, племянник Ахмет!
– О господин Керабан! Дядюшка! – воскликнула Амазия. – Я знала, что вы нас не покинете!
– Это великолепно! – повторила Неджеб, хлопая в ладоши.
– Какой человек! – сказал ван Миттен. – Во всей Голландии не найдется равного ему!
– Таково же и мое мнение! – достаточно сухо заметила Сарабул.
– Да, и я переправился, не платя, – продолжал Керабан, обращаясь на этот раз к начальнику полиции. – Да, не платя… если не считать двух тысяч пиастров, которых мне стоило место в тачке, и восьми тысяч, потраченных во время путешествия.
– Примите мои поздравления, – ответил начальник полиции, которому не оставалось ничего другого, как склониться перед подобным упорством.
Со всех сторон стали раздаваться приветственные крики в честь господина Керабана, в то время как этот упрямец от всего сердца обнимал свою дочь Амазию и своего сына Ахмета.
Но Керабан был не из тех, кто теряет время, даже в опьянении торжеством…
– Теперь, друзья, идемте к судье Константинополя, – сказал он.
– Да, дядя, к судье, – поддержал его Ахмет. – Вы – самый лучший из дядей!
– И, что бы вы ни говорили, – ответил негоциант, – вовсе не упрямый… если, конечно, мне не противоречат!
Вполне понятно, что происходило дальше. В тот же день после полудня судья подписал контракт, затем имам прочитал молитву в мечети, потом все вернулись домой в Галату, и, прежде чем наступила полночь 30 числа этого месяца, Ахмет уже был женат. Женат на своей милой Амазии, богатейшей дочери банкира Селима.
В тот же вечер поверженный ван Миттен готовился отправиться в Курдистан в компании господина Янара, своего шурина, и благородной Сарабул, которую последняя церемония в этой отдаленной стране должна была окончательно сделать его женой.
В момент прощания в присутствии Ахмета, Амазии, Неджеб и Бруно он не смог удержаться от дружеского упрека своему другу:
– Когда подумаю, Керабан, что я женился… женился во второй раз… чтобы не противоречить вам…
– Бедный ван Миттен, – ответил торговец, – если эта женитьба станет чем-либо иным, кроме простого сновидения, то я никогда не прощу себе этого.
– Сновидение!.. – продолжал ван Миттен. – Разве это похоже на сновидение! Ах, если бы не эта телеграмма!
Говоря это, он достал из кармана смятую телеграмму и машинально пробежал ее.
– Да! Эта телеграмма… «Госпожа ван Миттен пять недель назад скончалась… присоединиться…»
– Скончалась присоединиться? – вскричал Керабан. – Что это значит?
Затем, выхватив телеграмму из рук ван Миттена, он прочитал:
– «Госпожа ван Миттен пять недель назад решила присоединиться к мужу и отправилась в Константинополь» [352]352
Ошибка основана на созвучии слов decedee – «скончавшаяся» и decidee – вшившая». (Примеч. перев.)
[Закрыть]. Решила… а не скончалась!
– Он не вдовец!
Эти слова сорвались со всех уст, в то время как Керабан воскликнул, и на этот раз – не без основания:
– Еще одна ошибка этого глупого телеграфа! Он иначе и не действует!
– Нет! Не вдовец! Не вдовец! – повторял ван Миттен, слишком обрадовавшийся возможности возвращения к первой жене… из страха перед второй.
Когда господин Янар и благородная Сарабул узнали о случившемся, последовал страшный взрыв гнева. Но в конце концов пришлось уступить. Ван Миттен был уже женат и в тот же день встретился со своей первой и единственной женой, которая в знак примирения привезла ему великолепную луковицу «Valentia».
– У нас есть нечто лучшее, сестра, – сказал Янар, чтобы утешить безутешную вдову, – лучшее, чем…
– Чем эта голландская ледышка!.. – ответила благородная Сарабул. – Потеря невелика!
И оба они выехали в Курдистан. При этом, вероятно, щедрая компенсация за переезд, предложенная богатым другом ван Миттена, сделала их возвращение в эту отдаленную страну менее тягостным.
Господин Керабан не мог постоянно иметь наготове канат, протянутый из Константинополя в Скутари, чтобы переправляться через Босфор. Отказался ли он навсегда от переезда через него?
Нет! Некоторое время он стойко держался. Но однажды он все же отправился к властям и просто предложил им выкупить этот налог на каики. Предложение было принято. Это, без сомнения, дорого ему стоило, но он стал еще более популярен, а иностранцы никогда не упускали случая посетить Упрямца Керабана как одну из самых удивительных достопримечательностей столицы Османской империи.
