Текст книги "Упрямец Керабан"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Глава вторая,
в которой ван Миттен решается уступить настояниям Бруно. Кроме того, говорится, к каким последствиям это приводит.
«Диковинная страна! – писал ван Миттен в своем путевом дневнике, отмечая некоторые мимолетные впечатления. – Женщины работают на поле, носят тяжести, в то время как мужчины прядут коноплю и вяжут шерсть».
И добрый голландец не ошибался. Именно так и поныне обстоят дела в удаленной провинции Лазистана, в которой начиналась вторая половина маршрута.
Это еще малоизвестная территория. Она начинается у кавказской границы и является частью турецкой Армении, расположенной между долинами Харшита и Чороха и побережьем Черного моря. Мало путешественников решалось со времени француза Т. Дейроля рискнуть отправиться в эти районы пашалыка Трапезунд между средневысотными горами, каменный лабиринт которых доходит до озера Ван и окружает столицу Армении – Эрзерум [256]256
Эрзерум (турецкое Эрзурум) – город и административный центр на северо-востоке Турции, в той части, где проживали армяне. Ж. Верн ошибается: Эрзерум никогда не был столицей Армении; возможно, автор имел в виду относительно близкий Ани, бывший столицей Армении в X–XIII веках.
[Закрыть], главный населенный пункт вилайета, насчитывающий более двенадцати сотен тысяч жителей.
И тем не менее эта страна была свидетельницей многих великих исторических событий. Покидая ее горы, где берут начало оба истока Евфрата [257]257
Евфрат – река в Турции, Сирии, Ираке. Длина 3065 км. Берет начало в горах Армянского нагорья, в низовьях сливается с рекой Тигр и впадает в Персидский залив. Образуется слиянием рек Карасу и Тузлы.
[Закрыть], Ксенофонт [258]258
Ксенофонт (ок. 430–355 или 354 до н. э.) – древнегреческий писатель и историк, почти все сочинения которого дошли до нашего времени. В одном из – «Анабасис» – рассказал о поражении десяти тысяч греков, которыми он командовал в битве при Кунаксе в 401 году против персов.
[Закрыть]и его десять тысяч воинов, отступая перед армиями Артаксеркса Мнемона, прибыли на берега Фасиса. Упомянутый Фасис – вовсе не Риони, текущая у Поти, это – Кура, вытекающая из этой кавказской области и убегающая из Лазистана, сквозь который господин Керабан и его спутники должны были теперь продвигаться.
Ах, если бы ван Миттен имел достаточно времени, какие ценные наблюдения он, без сомнения, сделал бы! Теперь они потеряны для эрудитов Голландии. И почему бы ему снова не обнаружить точное место, на котором Ксенофонт, генерал, историк, философ, дал бой при выходе из страны кардуков? И ту гору, с которой греки радостными криками приветствовали вожделенные волны Понта Эвксинского?
Но у ван Миттена не было времени ни для того, чтобы смотреть, ни для того, чтобы изучать. Вернее, ему не оставили времени. И тогда Бруно снова подступился к своему хозяину, чтобы тот занял у господина Керабана деньги, нужные для расставания с ним.
– В Хопе! – неизменно отвечал ван Миттен.
Итак, направились в Хопу. Но найдут ли они там какое-либо средство передвижения, чтобы заменить комфортабельную карету, разбитую на железной дороге в Поти?
Это была достаточно серьезная трудность. Предстояло проделать еще около двухсот пятидесяти лье, а до 30 числа оставалось всего семнадцать дней. Именно к этой дате и должен был вернуться господин Керабан. Тогда же Ахмет рассчитывал снова увидеть на вилле в Скутари молодую Амазию, ожидавшую его появления для свадьбы. Понятно поэтому, что и дядя и племянник были одинаково преисполнены нетерпения.
Нельзя было и думать о том, чтобы найти в этих маленьких и затерянных поселках Малой Азии почтовую карету или простой экипаж. Приходилось приспосабливаться к одному из местных видов транспорта, а это средство передвижения могло быть лишь самым примитивным. Поэтому все продвигались с озабоченным и задумчивым видом по прибрежной дороге: господин Керабан пешком; Бруно нес две узды; его хозяин предпочел идти рядом со своим другом; Низиб на лошади – впереди маленького каравана. Что касается Ахмета, то он ускакал вперед, чтобы приготовить жилище в Хопе и приобрести какое-нибудь транспортное средство, тогда удалось бы выехать с восходом солнца.
Продвигались медленно и в тишине. Господин Керабан внутренне продолжал пребывать в гневе, проявлявшемся в часто повторяемых словах: «Казаки, железная дорога, вагон, Саффар!» Ван Миттен выжидал момента, чтобы заговорить о своем намерении расстаться, но пока не осмеливался, считая это несвоевременным. Было ясно, что его друг готов вспыхнуть из-за ничего.
В Хопу прибыли в девять часов вечера. Пеший переход требовал отдыха в течение всей ночи. Гостиница была посредственной, но усталому и камень мягок. Все благополучно проспали здесь свои десять часов, кроме Ахмета, который еще вечером отправился в деревню, чтобы найти средство передвижения.
На следующий день, 14 сентября, в семь часов перед дверями гостиницы стояла полностью запряженная арба. Ах, как жалко старой почтовой кареты! Вместо нее теперь путешественники обрели нечто вроде грубой телеги, поставленной на два колеса; три человека с большим трудом могли в ней разместиться! Пара лошадей еле передвигала этот увесистый агрегат. К счастью, Ахмет велел покрыть арбу непромокаемым навесом, натянутым на деревянные ободы так, чтобы защищать людей от ветра и дождя. Приходилось удовольствоваться тем, что есть, в ожидании лучшего. Однако было мало вероятно, что удастся отправиться в Трапезунд на более комфортабельном и быстром экипаже.
Легко понять, что при виде этой арбы ван Миттен, каким бы философом голандец ни считался, и Бруно, хоть он и был совершенно изнуренным, не могли скрыть гримасу, мгновенно исчезнувшую под взглядом господина Керабана.
– Вот все, что я смог найти, дядя! – сказал Ахмет, указывая на арбу.
– И это все, что нам требуется, – ответил Керабан, который ни за что в мире не хотел бы показать даже тени сожаления о своей прекрасной почтовой карете.
– Да, – продолжал Ахмет, – с хорошей соломенной подстилкой в этой арбе…
– Мы будем как принцы, племянник!
– Театральные принцы! – пробормотал Бруно.
– Что? – спросил Керабан.
– Впрочем, – добавил Ахмет, – мы не далее, как в ста шестидесяти агачах от Трапезунда. А там, я надеюсь, мы сможем достать лучший экипаж.
– Я повторяю, что и этот хорош! – твердил Керабан, наблюдая из-под нахмуренных бровей, не обнаружит ли он на лицах спутников хоть видимости несогласия.
Но все они под тяжестью этого грозного взгляда приняли бесстрастный вид.
Вот как было условлено: господин Керабан, ван Миттен и Бруно поместятся в арбе; на одну из лошадей упряжки сядет ямщик, на две свободные – Ахмет и Низиб, привычные к верховой езде. Таким образом можно было прибыть в Трапезунд, не опаздывая. Там, в этом крупном городе, необходимо предпринять меры, чтобы закончить путешествие комфортабельнее, чем сейчас.
Господин Керабан дал команду к отправлению, после чего на арбу погрузили провизию и некоторые инструменты, не считая двух наргиле, по счастью спасенных при катастрофе и переданных в распоряжение их владельцев. Впрочем, поселки этой части побережья находятся достаточно близко друг к другу. Их редко разделяет больше четырех-пяти лье. Так что можно будет отдохнуть или запастись продовольствием без затруднений, особенно если нетерпеливый Ахмет согласится на несколько часов отдыха, а духаны [259]259
Духан – на Кавказе, в Турции – кабачок, закусочная, иногда и заезжий дом.
[Закрыть]поселков будут достаточно снабжены продуктами.
– В дорогу! – повторил Ахмет вслед за дядей, уже занявшим место в арбе.
В этот момент Бруно подошел к ван Миттену и сказал ему серьезным, почти повелительным голосом:
– Хозяин, а предложение, которое вы должны сделать господину Керабану?
– Я еще не нашел случая, – ответил уклончиво ван Миттен. – Впрочем, мне кажется, что он не в лучшем настроении…
– Так что, мы заберемся туда? – продолжал Бруно, жестом глубокого презрения указывая на арбу.
– Да… временно.
– Но когда же вы решитесь попросить деньги, от которых зависит наша свобода?
– В ближайшем поселке, – ответил ван Миттен.
– В ближайшем поселке?
– Да! В Аршаве! [260]260
Аршава – современное прибрежное селение Мусазаде.
[Закрыть]
Бруно покачал головой в знак неодобрения и устроился позади хозяина в глубине арбы. Тяжелая тележка двинулась неожиданно резвой рысью по скатам дороги.
Погода оставляла желать лучшего. На западе скапливались грозовые облака, чувствовалось приближение шквального ветра. На этой части побережья, подверженной воздействию атмосферных потоков воздуха, следовало ожидать определенных трудностей при передвижении. Но погоде не указывают, а фаталистически настроенные приверженцы Мухаммада умеют лучше, чем кто-либо другой, принимать ее такой, какая она есть. Все же можно было опасаться, что Черное море через некоторое время будет оправдывать не греческое наименование Понт Эвксинский – «гостеприимное море», а скорее свое турецкое название Кара-Дениз [261]261
Черное море (тур.; примеч. перев.)
[Закрыть], которое обещает гораздо меньше хорошего.
К счастью, принятый маршрут проходил не по возвышенной и гористой части Лазистана. Там дорог нет вообще, и нужно продираться сквозь леса, которые секира лесоруба не привела еще в порядок. Проезд по ней арбы был бы почти невозможен. Побережье же более проходимо, и поселков здесь немало. Дорога живописна – она пролегает посреди фруктовых деревьев, кустов лавра и альпийских роз. Приятно ехать, глядя на причудливо изогнутые лозы дикого винограда, под тенью орехов и каштанов.
Однако если этот край Лазистана дает путешественникам довольно легкую возможность для проезда, то в своих низинных частях он отличается нездоровым климатом. Там простираются заразные болота и с августа по май царствует тиф. К счастью для господина Керабана и его сотоварищей, был сентябрь, и их здоровье не подвергалось никакому риску. Они испытывали усталость, но болезни им не угрожали. Да и к тому же если не всегда можно выздороветь, то всегда есть возможность отдохнуть. А когда так рассуждал самый упрямый из турок, то его спутникам нечего было возразить ему.
К девяти часам утра арба остановилась в селении Аршава. Решили покинуть его через час, и, таким образом, ван Миттен не мог улучить подходящего момента, чтобы заговорить с Керабаном о займе некоторой суммы денег.
В связи с этим последовал вопрос Бруно:
– Ну, хозяин, дело сделано?
– Нет, Бруно, нет еще.
– Но ведь пора…
– В следующем поселке!
– В следующем поселке?..
– Да, в Вице [262]262
Вице – современное прибрежное селение Фындыклы.
[Закрыть].
И Бруно, который в денежном вопросе зависел от своего хозяина так же, как тот – от господина Керабана, скрыл на этот раз свое дурное настроение и снова занял место в арбе.
– Что с этим парнем? – спросил Керабан.
– Ничего, поспешил ответить ван Миттен. – Наверное, немного устал.
– Он? – удивился Керабан. – У него великолепный вид. Я нахожу даже, что он толстеет.
– Я! – вскричал Бруно, задетый за живое.
– Да! Он, похоже, собирается превратиться в прекрасного турка с дородным телосложением.
Ван Миттен схватил за руку Бруно, готового вспылить при столь неуместном комплименте, и тот промолчал.
Тем временем упряжка двигалась хорошим аллюром [263]263
Аллюр – вид движения лошади (шаг, рысь, галоп и т. д.).
[Закрыть], и жаловаться было не на что, хотя из-за тряски внутри арбы случались маленькие контузии.
На дороге можно было увидеть нескольких лазов, спускающихся с Лазистанского хребта по хозяйственным или торговым надобностям. Если бы ван Миттен был меньше занят своими планами, то мог бы отметить в записях различие в одежде, которое существует между кавказцами и лазами. Нечто вроде фригийского колпака [264]264
Фригийский колпак – головной убор жителей Фригии (древнее государство в Малой Азии) – высокий конус с ниспадающим верхом. Во время революций служил символом свободы и единства (в том числе и в Великой Французской революции 1789–1794 гг.).
[Закрыть], завязки которого обвивают голову на манер прически, заменяет грузинскую тюбетейку. На груди у этих горцев, высоких, хорошо сложенных, красуются два патронташа, расположением и устройством подобные трубкам флейты Пана [265]265
Флейта Пана – духовой инструмент в виде связанных вместе нескольких дудочек различной величины и настройки; эти дудочки составлены вертикально, причем самые длинные располагаются в середине.
[Закрыть]. Короткоствольное ружье и кинжал с широким лезвием, вдетый в пояс, обшитый медью, составляют их обычное вооружение.
Несколько погонщиков ослов также двигались по дороге, перевозя в приморские поселки урожай разнообразных фруктов, собираемых в срединной зоне.
В общем, если бы погода была более надежной, а небо менее угрожающим, то пассажирам арбы незачем было бы жаловаться на путешествие, проходящее даже в таких примитивных условиях.
В одиннадцать часов утра наши друзья прибыли в Вице на древнем Пюкситесе, греческое название которого «самшит» достаточно оправдывается обилием этого растения в окрестностях. Там они наскоро, и даже, пожалуй, слишком наскоро, позавтракали – по прихоти господина Керабана, брюзжание которого свидетельствовало о плохом настроении.
Так что ван Миттен опять не счел случай подходящим, чтобы обратиться к нему со своей небольшой просьбой. В момент отъезда Бруно отвел его в сторону и спросил:
– Ну что, хозяин?
Ван Миттен ответил ему:
– Ну, Бруно, в следующем поселке.
– Как?
– Да, в Ардешене!
И Бруно, рассерженный таким проявлением хозяйской слабости, ворча, лег в глубине арбы, а ван Миттен стал растроганно рассматривать романтический пейзаж, в котором сочетались голландская опрятность с итальянской живописностью.
В Ардешене все было так же, как в Вице и Аршаве. В три часа вечера поменяли лошадей и в четыре выехали, но в силу категорического требования Бруно, не желавшего медлить и дальше, ван Миттен согласился обратиться к Керабану еще до прибытия в поселок Атина [266]266
Атина – хорошо защищенная от ветров якорная стоянка между Трабзоном и Риони; в береговом поселении когда-то существовал эллинистический храм богини Афины и крепость, разрушенные еще в древности. На итальянских морских картах XIV века упоминался как Сентина. Современное название – Пазар.
[Закрыть], где было условлено провести ночь.
Чтобы добраться до этого поселка, нужно пройти пять лье, что увеличило бы расстояние, проделанное за этот день, до пятнадцати лье. Это было не так уж плохо для простой тележки, но дождь, который собирался, без сомнения, должен был задержать ее, сделав дорогу плохо проходимой.
Грозовые облака вдали все росли и росли. Тяжелая атмосфера затрудняла дыхание. Было ясно, что ночью или вечером над морем разразится гроза. После первых вспышек молнии пространство, глубоко потревоженное электрическими разрядами, стало продуваться шквальными порывами, а шквал не может разбушеваться без того, чтобы пар не обратился в дождь.
Три путешественника, и не больше, могла вместить арба. Ни Ахмет, ни Низиб не нашли бы убежища под ее полотном, которое, возможно, и не смогло бы защитить от порывов бури. Так что всадникам, как, впрочем, и остальным, нужно было быстрее добраться до следующего поселка.
Два или три раза господин Керабан высовывал голову из-под навеса и смотрел на небо, мрачневшее все больше и больше.
– Плохая погода, – качал он головой.
– Да, дядя, – соглашался Ахмет, – Успеть бы только добраться до сменной станции прежде, чем разразится гроза.
– Как только начнется дождь, – продолжал Керабан, – ты присоединишься к нам в тележке.
– А кто уступит мне место?
– Бруно! Этот добрый малый сядет на твою лошадь…
– Конечно, – живо подтвердил ван Миттен.
Но можно быть уверенным, что он не смотрел на Бруно в тот момент, когда давал согласие. Не осмелился. Бруно пришлось собрать все силы, чтобы не взорваться, и его хозяин хорошо это чувствовал.
– Самое лучшее – это поспешить, – сказал Ахмет. – Если шторм разразится, то полотнище будет пробито в один момент и арба уже не спасет.
– Поторопи упряжку, – сказал Керабан ямщику.
Возчик не меньше путешественников торопился прибыть в Атину и хлыста не жалел. Но бедные животные, изнывая от грозовой тяжести, не могли двигаться резвее, тем более по дороге, еще не выровненной макадамом [267]267
Макадам – щебеночное покрытие. (Примеч. перев.)
[Закрыть].
Как же господин Керабан и его спутники должны были завидовать «чапару», экипаж которого пересек им путь к семи часам вечера! Это был английский курьер, который каждые две недели перевозил депеши из Европы в Тегеран. Ему требуется лишь двенадцать дней, чтобы добраться до Тегерана, столицы Персии, с двумя или тремя лошадьми, перевозящими его чемоданы, и несколькими «заптие» [268]268
Заптие (тур.) – конный охранник.
[Закрыть]эскорта. На почтовой станции ему оказывают предпочтение перед всеми другими путешественниками, и у Ахмета появилось опасение, что в Атине нельзя будет найти неизнуренных лошадей. К счастью, эта мысль не пришла в голову господину Керабану. Он получил бы удобный случай для излияния новых жалоб и, безусловно, воспользовался бы им. Может быть, негоциант даже искал такого случая. В конце концов он его и получил благодаря ван Миттену.
Голландец не мог более отступать от обещаний, данных Бруно, и наконец осмелился на дипломатическую беседу, соблюдая при этом всю возможную осторожность. Угроза плохой погоды показалась ему прекрасным вступлением к разговору.
– Друг Керабан, – сказал он сначала тоном человека, который не то чтобы хочет дать совет, а скорее просит его, – что вы думаете о состоянии атмосферы?
– Что я думаю?
– Да! Вы знаете, мы приближаемся к осеннему равноденствию, и следует опасаться, что наше путешествие не будет столь благополучным во второй части, как было в первой.
– Ну, мы будем в менее благоприятных обстоятельствах, вот и все, – заметил Керабан сухим тоном. – У меня нет власти менять по своему желанию атмосферные условия. Я не повелеваю стихиями, насколько мне известно, ван Миттен.
– Да… очевидно, – ответил голландец, которого такое начало не обнадеживало. – Но я не об этом говорю, мой достойный друг.
– Что же вы тогда хотите сказать?
– Что, может быть, грозы и не будет или она пройдет…
– Все грозы проходят, ван Миттен. Они продолжаются более или менее долго… как и споры, но они проходят. И за ними, естественно, следует хорошая погода.
– По крайней мере, – заметил ван Миттен, – если атмосфера не слишком сильно потревожена… и не период равноденствия…
– Когда человек попадает в такие условия, то с этим нужно смириться. Я не могу сделать так, чтобы мы были не в равноденствии! Можно подумать, ван Миттен, что вы упрекаете меня в этом?
– Нет! Уверяю вас… Упрекать вас… мне, друг Керабан! – пролепетал ван Миттен.
Было слишком очевидно, что дело оборачивается плохо. Если бы позади него не сидел Бруно, чье глухое подстрекательство он ощущал, то ван Миттен оставил бы этот опасный разговор до лучших времен. Но пути к отступлению не было, тем более что Керабан на этот раз прямо спросил его, нахмурив брови:
– Что с вами, ван Миттен? Можно подумать, что у вас есть какая-то задняя мысль?
– У меня?
– Да, у вас! Посмотрим. Объяснитесь откровенно! Мне не нравятся люди, которые строят вам кислую мину, не говоря почему.
– Я? Строю кислую мину?
– Можете вы меня в чем-нибудь упрекнуть! Пригласив вас пообедать в Скутари, разве я не везу вас туда? Разве моя вина, что карета разбилась на этой проклятой железной дороге?
– О да! Это была его, и только его, вина! Но голландец воздержался от того, чтобы упрекать торговца за это.
– И моя ли вина, что нам угрожает плохая погода, когда у нас только арба для передвижения? Посмотрим. Говорите!
Взволнованный ван Миттен уже не знал, что отвечать. Он ограничился поэтому лишь тем, что спросил у своего малотерпеливого спутника, не собирается ли он остаться в Атине или даже в Трапезунде в случае, если плохая погода сделает путешествие слишком трудным.
– Трудным не значит невозможным, не так ли? – сказал Керабан. И поскольку я намерен прибыть в Скутари к концу месяца, то мы продолжим путь, даже если все стихии вступят в заговор против нас!
Тогда ван Миттен призвал себе на помощь все мужество и не без явного колебания в голосе сформулировал известное предложение.
– Хорошо, друг Керабан, – сказал он, – если это вас не слишком стеснит, то я попрошу у вас для Бруно и для себя разрешения… да… разрешения остаться в Атине.
– Вы просите у меня разрешения остаться в Атине?.. – удивился Керабан, скандируя каждый слог.
– Да… разрешения… дозволения… поскольку я ничего не хотел бы сделать без вашего признания… чтобы…
– Чтобы нам разделиться, не так ли?
– О! Временно! Лишь временно! – поспешил прибавить ван Миттен. – Мы очень устали, Бруно и я. Мы предпочли бы вернуться в Константинополь морем… да!.. морем…
– Морем?
– Да… дорогой Керабан… О! Я знаю, что вы не любите моря! И не говорю об этом, чтобы не стеснить своего друга. Очень хорошо понимаю: плыть по морю было бы для вас неприятно… Поэтому я нахожу вполне естественным, что вы продолжите следовать по прибрежной дороге! Но усталость начинает делать для меня это передвижение слишком тягостным… и… если хорошенько посмотреть, Бруно худеет!
– А! Бруно худеет! – ухмыльнулся Керабан, даже не оборачиваясь к злосчастному слуге, который неверной рукой лихорадочно показывал на одежду, болтающуюся на его исхудалом теле.
– Вот почему, друг Керабан, – продолжил ван Миттен, – я прошу вас не слишком на нас сердиться, если мы останемся в поселке Атина, откуда доберемся до Европы при более благоприятных условиях. Я вам повторяю, что мы снова встретимся в Константинополе… или, вернее, в Скутари, да… в Скутари. И я не заставлю ждать себя к свадьбе моего молодого друга Ахмета!
Ван Миттен сказал все что хотел и теперь ждал ответа господина Керабана. Будет ли он просто согласен на столь естественна просьбу или выразит гневный протест?
Голландец склонил голову, не осмеливаясь взглянуть в глаза своему страшному спутнику.
– Ван Миттен, – ответил Керабан тоном более спокойным, чем можно было ожидать. – Вы легко можете понять, что ваше предложение могло бы удивить меня и даже вызвать…
– Друг Керабан!.. – воскликнул ван Миттен, который при этих словах подумал о неминуемой буре.
– Дайте мне, пожалуйста, закончить! – сказал Керабан. – Вам легко догадаться, что я не могу без истинного огорчения посмотреть на такое расставание. Добавлю даже, что никак не ожидал подобного со стороны корреспондента, связанного со мной тридцатилетним сотрудничеством…
– Керабан! – заволновался ван Миттен.
– Во имя Аллаха! Дайте мне закончить! – воскликнул Керабан, который уже едва сдерживался. – Но вы свободны, ван Миттен! Вы ни мой родственник, ни мой слуга! Только мой друг, а друг может себе позволить все, даже порвать узы старой дружбы!
– Керабан!.. мой дорогой Керабан… – взмолился ван Миттен, очень взволнованный упреком.
– Так что вы останетесь в Атине, если вам угодно остаться в Атине, или даже в Трапезунде, если вам угодно остаться в Трапезунде!
После этого господин Керабан откинулся в своем углу, как человек, рядом с которым нет никого, кроме безразличных ему посторонних людей, лишь случайно ставших попутчиками в дороге.
В общем, если Бруно был восхищен оборотом, который приняло дело, то ван Миттен остался крайне расстроенным оттого, что причинил своему другу такое огорчение. Но в конце концов его план удался, и он не собирался брать назад свое предложение, хотя мысль об этом, возможно, у него и промелькнула. Впрочем, Бруно был рядом.
Оставался еще вопрос денег, необходимость занять нужную сумму, чтобы быть в состоянии прожить некоторое время в этой стране и закончить путешествие в других условиях. Но это уже не составляло трудности. Значительная часть состояния ван Миттена в Роттердаме в ближайшее время будет переведена в Константинопольский банк, и господин Керабан легко сможет возместить данную взаймы сумму по чеку, который ему выдал бы голландец.
– Друг Керабан! – обратился ван Миттен после нескольких минут молчания, никем не прерванное.
– Что еще, сударь? – спросил Керабан, как если бы он отвечал очень докучливому человеку.
– Прибыв в Атину… – продолжал ван Миттен, которого слово «сударь» поразило прямо в сердце.
– Прибыв в Атину, мы разделимся. Это уже условлено!
– Да, без сомнения… Керабан!
Он не осмелился сказать «друг мой Керабан».
– Да… без сомнения… Поэтому я попрошу вас предоставить мне некоторую сумму денег…
– Денег! Каких денег?
– Небольшую сумму… которую вы возместите себе… в Константинопольском банке.
– Небольшую сумму?
– Вы знаете, что я отправился почти без денег. И, поскольку вы великодушно взяли на себя расходы по этому путешествию…
– Эти расходы касаются только меня!
– Пусть так… Я не хочу спорить.
– Я не позволил бы вам израсходовать ни одной лиры, – отрубил Керабан, – ни одной!
– Я вам очень признателен за это, – сказал ван Миттен, – но сегодня у меня не остается ни одного пара, и я буду весьма признателен…
– У меня нет денег взаймы, – сухо ответил Керабан. – Едва хватит на то, чтобы закончить это путешествие.
– Все же… вы, конечно, дадите мне?
– Ничего, я вам говорю!
– Как? – воскликнул Бруно.
– Бруно позволяет себе говорить, мне кажется! – сказал Керабан голосом, полным угрозы.
– Несомненно, – ответил слуга.
– Молчи, Бруно, – сказал ван Миттен, который не хотел, чтобы это вмешательство ожесточило спор.
Слуга замолчал.
– Мой дорогой Керабан, – снова заговорил ван Миттен. – Речь, в конце концов, идет об относительно небольшой сумме, которая позволит мне прожить несколько дней в Трапезунде…
– Небольшой тоже нет, сударь, – прервал собеседника Керабан, – не ждите от меня абсолютно ничего!
– Тысячи пиастров хватило бы!
– Ни тысячи, ни ста, ни десяти, ни одною! – отвечал Керабан, все более закипая.
– Как? Ничего?
– Ничего!
– Но тогда…
– Тогда вам остается только продолжать поездку с нами, господин ван Миттен. Вы не будете испытывать недостатка ни в чем! Но предоставить вам пиастр, пара, полпара, чтобы дать возможность разгуливать, как вам понравится… никогда!
– Никогда?
– Никогда!
Тон, которым это «никогда» было произнесено, окончательно убедил ван Миттена и даже Бруно, что решение упрямца бесповоротно. Если он сказал «нет», значит, это десять раз «нет»!
Был ли ван Миттен особо огорчен этим отказом Керабана, некогда его корреспондента и совсем недавно – друга, трудно сказать, так как человеческое сердце, в частности сердце нашего голландца, флегматичного и сдержанного, полно тайн. Что касается Бруно, то он был вне себя. Как! Ему придется путешествовать в таких условиях и, может быть, в еще худших? Ему надо продолжать этот бессмысленный путь, безумный маршрут, на телеге, на лошади, пешком? И все это – чтобы ублажить упрямого османа, перед которым дрожит его хозяин! Ему придется терять то немногое, что у него осталось от былой дородности, пока господин Керабан наперекор препятствиям и усталости будет и дальше сохранять свою величественную полноту?
Да, но что здесь поделаешь? Поэтому, не имея других средств, кроме ворчания, Бруно и возмущался потихоньку в своем углу. На минуту ему пришла мысль покинуть хозяина и предоставить тому в одиночестве расхлебывать последствия подобной тирании. Но вопрос денег встал перед ним, как и перед ван Миттеном, который сейчас не смог бы даже заплатить жалованье слуге. Так что делать было нечего.
Пока шли все эти дебаты, арба с трудом продвигалась вперед. Мрачное, тяжелое небо казалось прижавшимся к морю. Глухой рев прибоя указывал, что волнение усиливается. Чувствовалось приближение шторма.
Ямщик как мог торопил лошадей, но бедные животные шли с трудом. Ахмет, спешивший в Атину не меньше, подгонял их со своей стороны, но уже не было никаких сомнений, что гроза их догонит.
Господин Керабан с закрытыми глазами не произносил ни слова. Это безмолвие угнетало ван Миттена, который предпочел бы получить взбучку от своего старого друга. Он чувствовал, сколько у того Должно было скопиться ругательств против него. Если когда-либо все они прорвутся, будет ужасно!
Наконец ван Миттен не выдержал и, наклонившись к уху Керабана так, чтобы Бруно не мог слышать, сказал ему:
– Друг Керабан!
– В чем дело? – спросил тот.
– Как я только мог поддаться этой мысли покинуть вас хоть на миг? – продолжил ван Миттен.
– Да! Как?
– Поистине, не понимаю!
– Я тоже! – ответил Керабан.
И это было все. Но рука ван Миттена нащупала руку негоцианта, принявшего это раскаяние великодушным пожатием, отметку от которого пальцы голландца сохранили надолго.
Было девять часов вечера. Только что разразилась сильнейшая гроза. По всему горизонту полыхали огромные белые молнии, хотя раскатов грома еще не было слышно. Шквальные порывы ветра стали столь сильными, что несколько раз арба чуть не перевернулась на дороге. Измученные, испуганные лошади всякий раз останавливались, вставали на дыбы, отступали, и ямщику едва удавалось их удержать.
Что можно было сделать в таких обстоятельствах? Не имея укрытия, на этом скалистом берегу, продуваемом западными ветрами, останавливаться было нельзя, а до ближайшего поселка оставалось еще не менее получаса езды.
Очень обеспокоенный Ахмет не знал, какое решение принять, когда у изгиба берега он заметил яркий свет на расстоянии ружейного выстрела. Это был маяк Атины, возвышавшийся на береговых скалах перед поселком и рассеивающий мрак. Ахмет подумал, что можно попросить гостеприимства на ночь у смотрителей маяка, которые должны быть на своем посту, и он постучал в дверь домика, построенного у подножия маяка.
Было самое время: еще несколько мгновений – и господин Керабан со своими спутниками уже не могли бы противостоять шторму.
