Текст книги "Упрямец Керабан"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая,
в которой мы снова встречаемся с господином Керабаном, пребывающим в ярости оттого, что ему пришлось ехать по железной дороге.
Читатель, безусловно, помнит, что ван Миттен, огорченный тем, что не смог посетить руины древней Колхиды, пожелал вознаградить себя исследованием мифологического Фасиса, который под менее благозвучным названием Риони устремляется ныне в Поти, где в устье реки, на побережье Черного моря построен небольшой порт. Но достойному голландцу приходилось непрерывно отказываться от своих надежд. Ему хотелось самому последовать за Ясоном и аргонавтами, пройти по знаменитым местам, где этот дерзкий сын Эсона [251]251
Эсон – царь Иолка, древнего города в Фессалии (Сев. Греция), у подножия г. Пелион; современный Волос.
[Закрыть]боролся за золотое руно. Но нет! Приходилось вместо того как можно быстрее покидать Поти, чтобы двигаться по следам господина Керабана и присоединиться к нему на турецко-русской границе. Отсюда – очередное разочарование ван Миттена.
Было уже пять часов вечера. Отъезд же назначили на следующее утро, 13 сентября. Так что в Поти голландец смог увидеть только общественный парк, где возвышались развалины старинной крепости; дома, возведенные на свайном основании (в них обитает население в шесть-семь тысяч человек); широкие улицы, окаймленные канавами, из которых раздается непрерывный концерт лягушек; и достаточно оживленный порт, с первоклассным маяком. Утешением ему могло послужить лишь то рассуждение, что, проезжая так быстро через поселок, находящийся среди болот Риона и Пичоры, он, по крайней мере, не рисковал получить злокачественную лихорадку, опасаться которой были все основания на этом нездоровом побережье.
Пока голландец предавался этим разнообразным размышлениям, Ахмет искал замену для почтовой кареты, которая могла бы еще очень и очень долго служить, если бы не невероятная неосторожность ее владельца. Но искать в маленьком городке Поти другой экипаж, новый или подержанный, было, конечно, занятием безнадежным. Правда, здесь имелись русские «перекладные», или «арбы», – вполне по кошельку господина Керабана, сколько бы они ни стоили. Однако эти средства передвижения представляют собой лишь более или менее примитивные телеги, лишенные какого-либо комфорта и не имеющие ничего общего с дорожными «берлинами» [252]252
«Берлина» – четырехколесная карета, со стеклянными окнами и съемной крышей.
[Закрыть]. Сколь бы мощными ни были запряженные в них лошади, они не смогли бы ехать со скоростью дорожной кареты. К каким только опозданиям не привели бы они наших путешественников!
Впрочем, Ахмету не пришлось ломать голову даже над столь бедным выбором: между арбой медленной и очень медленной. Ни экипажей, ни телег! Ничего в наличии на данный момент! Вот все, что он услышал… Тем не менее нужно было как можно быстрее найти дядю, чтобы помешать упрямцу угодить еще в какую-нибудь плачевную ситуацию. Поэтому Ахмет решил проехать на лошади те двадцать лье, которые отделяют Поти от турецко-русской границы. Он был хорошим наездником, а Низиб часто сопровождал его в прогулках. Что же до ван Миттена, то он получил от Ахмета некоторое представление о верховой езде и мог поручиться если не за ловкость Бруно, то, по крайней мере, за его послушание. Так что было решено: отъезд состоится утром следующего дня. Они надеялись в тот же вечер добраться до границы.
Ахмет написал длинное письмо, адресованное банкиру Селиму и, естественно, начинавшееся словами «Милая Амазия!». В письме жених рассказывал о подробностях поездки, неприятном приключении в Поти, о том, почему он разделился с дядей и как рассчитывал с ним встретиться. Добавил также, что происшедшее не задержит их возвращение: он сумеет заставить двигаться и животных и людей. Затем следовала настоятельная просьба вместе с отцом и Неджеб находиться на вилле в Скутари к назначенной дате и даже немного раньше, чтобы не пропустить встречу. Это письмо, полное нежнейших комплиментов молодой девушке, на следующий день увезет пакетбот, совершавший регулярные рейсы из Поти в Одессу. Так что через сорок восемь часов оно должно было прибыть по адресу, быть прочитанным вплоть до междустрочного содержания и, возможно, прижато к сердцу, чье биение, как казалось Ахмету, он слышал на другом конце Черного моря.
Пока жених таким образом старался ободрить и утешить Амазию, ван Миттен пообедал в гостинице и гулял по улицам Поти, под деревьями Центрального парка, вдоль набережных порта и возле дамбы, строительство которой заканчивалось. Но на этот раз прогуливался он в одиночестве. Слуга его не сопровождал. Почему же Бруно не находился рядом с хозяином и не делал ему уважительных, но справедливых замечаний по поводу нынешних и грядущих трудностей? Дело в том, что у слуги появилась идея. Если нет почтовой кареты, то, возможно, найдутся весы? Ну, а для похудевшего голландца это был единственный шанс взвеситься и сравнить свой теперешний вес с первоначальным.
Итак, Бруно вышел из гостиницы, унеся с собой втихомолку путеводитель хозяина, который должен был дать ему пересчет русских мер в голландские фунты.
На портовых набережных, где есть таможня, всегда – широкий выбор весов, на которых человек легко может взвеситься. Поэтому проблема поисков слугу не беспокоила. За несколько копеек служащие пошли навстречу его фантазии, на одну чашу весов поместили значительный груз, и Бруно, не без некоторого тайного беспокойства, взобрался на вторую чашу. К его крайнему неудовольствию, весы остались неподвижными. Бруно надулся, видимо надеясь утяжелить себя подобным способом. Но чаши не шелохнулись.
– Черт возьми, – расстроился он, – вот этого я и боялся!
На чашу поместили другой, немного облегченный, вес вместо предыдущего… Чаша не сдвинулась.
– Это невозможно! – воскликнул Бруно, чувствуя, как кровь отливает у него от сердца.
В этот момент его взгляд остановился на некоем лице с добрым и благожелательным выражением.
– Хозяин! – воскликнул он.
Это действительно был ван Миттен, которого случай привел на набережную, как раз к тому месту, где служащие занимались взвешиванием его слуги.
– Хозяин, – повторил Бруно, – вы здесь?
– Да, это я, – ответил ван Миттен. – Я с удовольствием вижу, что ты…
– Взвешиваюсь… да!
– И каков результат?
– Не знаю, есть ли достаточно легкие гири, чтобы выяснить, сколько я вешу сейчас.
Бруно сказал это с таким жалким выражением лица, что упрек проник в самое сердце ван Миттена.
– Что! – воскликнул он. – С тех пор, как мы выехали, ты до такой степени похудел, мой бедный Бруно?
– Судите сами, хозяин.
И действительно, на весы поместили третий груз, намного меньше двух предшествующих.
На этот раз чаша стала понемногу подниматься, пока не наступило равновесие.
– Наконец! – повеселел Бруно. – Но сколько весят гири?
– Да, сколько? – повторил ван Миттен.
В русских мерах вес слуги составлял четыре пуда [253]253
Пуд – русская мера веса, равен 40 фунтам, или приблизительно 16,4 кг.
[Закрыть]. Ван Миттен схватил путеводитель, протянутый ему Бруно, и впился глазами в сопоставительную таблицу разных мер.
– Ну, хозяин, – спросил Бруно с любопытством, смешанным с некоторой тревогой, – чему равен русский пуд?
– Приблизительно шестнадцать с половиной голландских пудов, – ответил ван Миттен, сделав небольшой подсчет в уме.
– Что составляет…
– Точно семьдесят пять с половиной килограммов, или сто пятьдесят один фунт.
Бруно издал крик отчаяния, соскочил с весов, вторая чаша которых сразу же ударилась о землю. Слуга упал на скамью в полубесчувственном состоянии.
– Сто пятьдесят один фунт! – повторял он, как если бы потерял девятую часть жизни.
Действительно, до отъезда в нем было сто шестьдесят восемь фунтов. И вот теперь он похудел на целых семнадцать! Всего-то за двадцать шесть дней относительно легкого путешествия, без настоящих лишений и большой усталости. И кто поручится, что конец его злоключений близок? Что станет с этим животиком, который Бруно себе отрастил и на округление которого потратил около двадцати лет, во славу гигиены? Насколько он похудеет еще? Особенно теперь, когда из-за отсутствия почтовой кареты абсурдная поездка проходила в районах без запасов продовольствия, среди опасностей, тягот и бесконечной смены условий, в которых – не до режима!
Вот что спрашивал у себя озабоченный слуга ван Миттена… Воображение рисовало ему нового Бруно, неузнаваемого, доведенного до состояния ходячего скелета!
Поэтому он без тени колебания принял решение. Слуга поднялся, увлек за собой голландца, не имевшего сил сопротивляться ему, и, остановившись на набережной, сказал:
– Хозяин, всему есть границы, даже человеческой глупости. Мы не поедем дальше!
Ван Миттен встретил это заявление с тем привычным спокойствием, которого ничто не могло поколебать.
– Как, Бруно, – удивился он, – ты предлагаешь мне остановиться здесь, в этом затерянном уголке Кавказа?
– Нет, хозяин, нет! Я вам просто предлагаю предоставить господину Керабану вернуться в Константинополь, как ему заблагорассудится. А мы спокойно доберемся туда на пакетботе из Поти. Море не оказывает на вас болезненного действия, на меня – тоже. И я не рискую похудеть на нем еще больше. Я не желаю стать скелетом!
– Это решение, может быть, и разумно с твоей точки зрения, Бруно, – заметил ван Миттен, – но с моей – другое дело. Бросить моего друга Керабана, когда три четверти пути уже пройдено, – тут есть над чем поразмыслить.
– Господин Керабан вовсе не друг ваш, – осмелел Бруно. – Он друг самого себя, вот и все. Впрочем, мне он не друг и не может быть им. И я не пожертвую для удовлетворения его капризов и самолюбия тем, что мне остается от моей полноты. Три четверти пути пройдено, говорите вы. Это верно. Но четвертая четверть, как мне кажется, принесет еще больше трудностей, так как ехать придется через полудикий край. Пусть с вами лично пока еще и не случилось ничего неприятного, хозяин. Но я вам повторяю, если вы будете упорствовать, то берегитесь! С вами случится несчастье!
Настойчивость Бруно, предсказывавшего ему беду, из которой он не выйдет целым и невредимым, не переставала беспокоить ван Миттена, а советы верного слуги оказывали на него определенное влияние. В самом деле, это не шутка – путешествие за пределами русской границы через пустынные области трапезундского и североанатолийского пашалыков [254]254
Пашалык – турецкое название области, подчиненной паше, – губерния. (Примеч. перев.)
[Закрыть], почти полностью независимых от власти турецкого правительства! В силу подобных обстоятельств, а также по причине недостаточно твердого характера ван Миттен стал колебаться. Бруно заметил это и удвоил настойчивость. Он приводил множество аргументов, показывал свою болтающуюся одежду на худеющем животе. Вкрадчивый, логичный, Даже красноречивый по причине своей глубокой убежденности, слуга в конце концов заставил хозяина согласиться с его мыслями о необходимости следовать за господином Керабаном не иначе, как своим собственным путем.
Ван Миттен размышлял. Он слушал и кивал головой. Когда этот серьезный разговор закончился, голландец боялся уже только одного – обсуждать эту тему со своим неисправимым другом.
– Ну и что, – продолжал Бруно, имевший ответ на все, – обстоятельства благоприятствуют. Раз господина Керабана здесь нет, то расстанемся с ним не прощаясь и предоставим Ахмету присоединиться к нему на границе.
Ван Миттен отрицательно покачал головой.
– Есть одно препятствие, – сказал он.
– Какое? – спросил Бруно.
– Дело в том, что я выехал из Константинополя почти без денег и теперь мой кошелек пуст.
– А вы не можете, хозяин, перевести достаточную сумму из Константинопольского банка?
– Нет, Бруно, это невозможно! Срок хранения моих денег в Роттердаме еще не завершен…
– …и чтобы получить требующиеся для нашего возвращения деньги… – продолжил слуга.
– Нужно во всех случаях обращаться к моему другу Керабану! – заключил ван Миттен.
Это заявление никак не устраивало Бруно. Если его хозяин снова встретится с господином Керабаном и поделится с ним своими планами, то возникнет спор, и ван Миттен победителем в нем не будет. Но что делать? Обратиться непосредственно к молодому Ахмету? Нет! Это было бы бесполезно. Ахмет никогда не выделит ван Миттену средства, чтобы покинуть его дядю? Так что об этом не стоило и думать.
В конце концов, после долгих обсуждений, хозяин и слуга решили, что они вместе с Ахметом покинут Поти и присоединятся к господину Керабану на турецко-русской границе. Там ван Миттен под предлогом нездоровья и в связи с предстоящими тяготами заявит, что для него невозможно продолжать эту поездку. В таком случае его друг Керабан не сможет упорствовать и не откажется предоставить необходимые деньги для возвращения в Константинополь морем.
«Это не самый лучший выход из положения, – подумал Бруно, – но разговор между моим хозяином и господином Керабаном все равно будет трудным».
Затем оба вернулись в гостиницу, где их ждал Ахмет. Ему они о своих планах ничего не сказали, так как, несомненно, не нашли бы у него поддержки. Поужинав, путешественники легли спать. Ван Миттену снилось, что Керабан порубил его на мелкие кусочки как начинку для пирога. Проснувшись рано утром, путники обнаружили у дверей четырех лошадей, готовых «поглощать пространство».
Любопытно было наблюдать выражение лица Бруно, когда от него потребовали сесть верхом. Новые претензии, записанные в счет господину Керабану. Но другой возможности продолжать поездку не было, и Бруно пришлось повиноваться. По счастью, ему досталась старая лошадь, неспособная закусить удила. С ней легко можно справиться. У ван Миттена и Низиба тоже не было особых хлопот. Лишь у Ахмета оказалась довольно резвая лошадь, но такому хорошему наезднику, как он, требовалось лишь умерять свою скорость, чтобы не обгонять других.
Из Поти выехали в пять утра. В восемь часов, через двадцать верст пути, в первый раз позавтракали в поселке Николая. Второй завтрак состоялся еще через пятнадцать верст, а к двум часам после полудня, проехав новые двадцать верст, Ахмет и его спутники остановились в Батуми – северной части Лазистана, принадлежащей Российской империи.
Некогда это был турецкий порт, очень удачно расположенный в устье Чороха – античного Батиса. Досадно для Турции, что она потеряла его, так как этот обширный порт с хорошей якорной стоянкой может принимать значительное количество кораблей и даже суда с большой осадкой. Что же до города, то это просто большой деревянный базар, через который проходит главная улица. Но рука России, жадно протягиваясь в закавказские области, схватила Батуми, как в дальнейшем она схватит и оставшиеся районы Лазистана.
Таким образом, Ахмет находился здесь еще не у себя дома, как было бы за несколько лет до этого. Ему потребовалось проехать через Гонио, близ устья Чороха, и поселок Макриялос в двадцати верстах от Батуми, чтобы добраться наконец до находящейся далее, в десяти верстах, границы.
Там, на краю дороги, под недобрыми взглядами казаков его ожидал некий человек, стоявший на турецкой территории в такой ярости, которую легче понять, чем описать. Вы, конечно, догадываетесь, что звали его господин Керабан.
Было шесть часов вечера, и с прошлой полуночи, когда он был выпущен на свободу за пределами русской границы, господин Керабан не переставал гневаться. Все это время убежищем или, скорее, укрытием ему служила довольно бедная хижина сбоку от Дороги, с дырявой крышей, плохо закрытая и еще хуже снабженная провизией.
Еще за полверсты, заметив один – своего дядю, другой – друга, Ахмет и голландец стали подгонять лошадей и теперь спешились в нескольких шагах от него. Однако господин Керабан не заметил их и продолжал расхаживать, жестикулировать и разговаривать, вернее, спорить с самим собой, поскольку рядом не было никого, чтобы возражать.
– Дядя! – воскликнул Ахмет, протягивая к нему руки, в то время как Бруно и Низиб удерживали лошадей. – Дядя!
– Друг мой! – присоединился к нему ван Миттен.
Керабан схватил их за руки и закричал, указывая на прогуливавшихся по краю дороги казаков:
– По железной дорою! Эти негодяи заставили меня ехать по железной дороге! Меня! Меня!
Было очевидно, что недостойный истинного турка способ передвижения больше всего раздражал господина Керабана. Он не мог переварить этого! Его встреча с господином Саффаром и ссора с ним, поломка кареты, трудности с продолжением пути – все было забыто перед такой чудовищностью: оказаться на железной дороге! Ему, истинно верующему!
– Да! Это недостойно! – согласился Ахмет, подумавший о том, что уж сейчас-то тем более не время возражать дяде.
– Да, недостойно! – подтвердил и ван Миттен. – Но все же с вами не случилось ничего серьезного, друг Керабан.
– О! Остерегайтесь своих слов, господин ван Миттен! – закричал Керабан. – Ничего серьезного, говорите вы?
Ахмет сделал голландцу знак, указывающий, что тот пошел по неверному пути. Старый друг назвал его «господин ван Миттен»!
– Вы не поясните, что подразумеваете под словами: «ничего серьезного»? – продолжал Керабан.
– Друг Керабан, я подразумеваю, что не было обычных железнодорожных неприятностей – схода с рельсов или столкновений.
– Лучше было бы схождение с рельсов, господин ван Миттен! – воскликнул Керабан. – Да! Ей-богу, лучше было бы сойти с рельсов, потерять руки, ноги и голову, слышите вы, чем подвергнуться подобному позору!
– Поверьте мне, друг Керабан! – продолжал ван Миттен, не знавший, как исправить свои неосторожные слова.
– Речь не о том, во что мне верить, – шумел Керабан, наступая на голландца, – а о том, во что верите вы! И как воспринимаете то, что случилось с человеком, который уже тридцать лет считает себя вашим другом!
Ахмет решил изменить ход разговора, самым очевидным результатом которого было бы ухудшение положения.
– Дядя, – сказал он, – я могу подтвердить, что вы плохо поняли господина ван Миттена…
– В самом деле?
– Или, вернее, господин ван Миттен неточно выразился. Он так же, как и я, испытывает глубокое возмущение тем, как эти проклятые казаки с вами обращались.
К счастью, все это говорилось по-турецки, и «проклятые казаки» ничего не могли понять.
– Но в общем, дядя, есть еще некто, кто был причиной всего. Есть ответственный за происшедшее с вами. Это – тот злополучный субъект, который помешал переезду через железнодорожный путь в Поти. Этот самый Саффар!
– Да, этот Саффар! – закричал Керабан, очень кстати наведенный племянником на новый след.
– Тысячу раз да, этот Саффар! – поспешил прибавить ван Миттен. – Именно это я и хотел сказать, друг Керабан.
– Подлый Саффар! – потрясал кулаками Керабан.
– Подлый Саффар! – повторил ван Миттен, вступая в дуэт со своим собеседником.
Он охотно употребил бы какой-нибудь еще более сильный эпитет, но не нашел его.
– Если мы только когда-нибудь вернемся… – сказал Ахмет.
– Не иметь возможности вернуться в Поти, – воскликнул Керабан, – чтобы заставить мерзавца заплатить за дерзость, вырвать ему душу из тела, отдать в руки палача!..
– Посадить на кол, – счел нужным добавить ван Миттен, проявивший свирепость, чтобы восстановить омраченные дружеские отношения.
Ответом на это чисто турецкое предложение ему послужило рукопожатие Керабана.
– Дядя, – сказал Ахмет, – сейчас было бы бесполезно разыскивать этого Саффара.
– А почему, племянник?
– Его уже нет в Поти, – ответил Ахмет. – Когда мы туда прибыли, подлец сел на пакетбот, курсирующий у малоазиатского побережья.
– Малоазиатского побережья! – воскликнул Керабан. – Но разве наш маршрут не следует по этому побережью?
– Действительно, дядя!
– Если этот подлый Саффар, – ответил Керабан, – встретится на моем пути, валлахи-биллахи тиллахи! [255]255
Клянусь Аллахом! (ар.) – тройная формула клятвы, «усиливающая» заклинание; каждое из трех слов переводится одинаково.
[Закрыть]Горе ему!
Произнеся эту клятву, господин Керабан уже не мог добавить ничего более ужасного и смолк.
Но как теперь ехать, если у путников нет больше почтовой кареты? Нельзя было серьезно предлагать господину Керабану езду на лошади. Его телосложение не подходило для этого. Поэтому условились отправиться в Хопу, самый близкий поселок. Это составляло всего несколько верст, и Керабан должен был проделать их пешком. Бруно – тоже, так как снова сесть в седло у него не было никаких сил.
– А эта просьба о деньгах, с которой вы должны обратиться? – спросил он хозяина, отведя его в сторону.
– В Хопе! – ответил ван Миттен. И не без некоторого беспокойства стал ждать приближения момента, когда ему придется затронуть столь деликатный вопрос.
Через несколько мгновений путешественники уже спускались по дороге, идущей наклонно вдоль побережья Лазистана.
В последний раз господин Керабан обернулся, чтобы показать кулак казакам, которые так нелюбезно посадили его – его! – в железнодорожный вагон, а затем, за изгибом берега, он потерял из виду границу Российской империи.
