Текст книги "Горящие сердца"
Автор книги: Жанакаит Залиханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
8. ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ
Горный район живет своими каждодневными заботами. Зима-старуха еще крепится, уходить не хочет, но весной уже пахнет.
В конце февраля состоялось районное совещание животноводов. Съехались передовики из всех колхозов. Разговор был серьезный, не обошлось и без споров.
Доклад делал Батыр, пришлось говорить не только об успехах – а их немало, но и о недостатках, их тоже еще достаточно. Недостатки признать – полдела, главное состоит в том, чтобы найти путь к их устранению. Батыр начал рассказывать об опыте передовиков и увлекся. Он заговорил о Конаке и Салихе, головы находившихся в зале повернулись в ту сторону, где сидели старый пастух и молодой чабан. Конак заерзал на месте и побагровел: а вдруг Батыр начнет его критиковать. За что? А очень просто – он уже стар и отстает от молодых... Салиху тоже было не по себе, он думал, что Батыр Османович пристыдит их с Адемеем за низкие по сравнению с другими показателями прироста отары. Горбоносый Жамал подтолкнул плечом Конака и начал было подшучивать над Салихом, но тут все услыхали, как Баразов говорит:
– На молочной ферме, где пастухом Конак, от каждой коровы получили по теленку. И только один теленок пал, и не по вине пастуха.
Жамал уже не подшучивал. Поздравил Конака. Глядя на это, и Салих поднял свою низко опущенную голову. Ему стало весело, боялся он теперь одного, что Конак захочет выступить. Вылезет, чего доброго, на трибуну и заведет свою «песню о Мескуа». Его рассказы всем надоели, как бы не стали смеяться над стариком.
А Баразов тем временем продолжал:
– Надо попросить Конака поделиться с нами здесь своим опытом. Правление колхоза премировало пастуха, а сегодня мы должны ему еще раз сказать спасибо. Стоит похвалить и чабана Салиха. Парень молодой, но смелый. Он был инициатором начинания, которое уже принесло плоды, он настаивал на том, что необходимо улучшить породность овец. Он и Адемей на практике осуществляли такую работу. От каждой сотни маток сохранили по девяносто четыре ягненка. Вы скажете: у них не самые высокие в этом отношении показатели. Но ведь дело-то новое, товарищи, вот что ценно.
– Хочу я рассказать вам об одном случае, – продолжал Баразов. – Как-то осенью приехали мы с Саубаровым к отаре Адемея и Салиха. В коше чабанов не было. Возле отары мы тоже никого не нашли. А холодно, сыро. Ищем чабанов – и за большим камнем находим Адемея. Сидит он и прижимает к себе только что родившегося ягненка, согревает его...
В зале загудели одобрительно.
– Из той шерсти, что получил Адемей от овец своей отары за все время работы в колхозе, можно было бы изготовить костюмы всем учащимся нашего района. Такие люди, как Адемей, Конак, – наше главное богатство. Спасибо им! Спасибо и за их работу, и за то, что они воспитывают смену, учат молодежь...
Животноводы выступали один за другим. Поднялся наконец на трибуну и Конак. Салих заволновался, а Конак смотрел на сидящих в зале как ни в чем не бывало.
– Спасибо тебе, Баразов, за твою высокую похвалу. Не бог весть что мы сделали, ухаживая за животиной, дело нам знакомое, привычное, но за честь спасибо...
Конак умолк и принялся шарить по карманам. Вытащил из одного кармана носовой платок и переложил зачем-то в другой карман. В зале догадались, что старик ищет очки. Но для чего они ему сейчас понадобились? Бумаги с текстом у него в руках нет, да и неграмотный он, как известно.
– Опять она спрятала...
Конак думал, что этих слов его никто не услышит, но они разнеслись по всему залу и вызвали дружный смех. Старик махнул рукой и продолжал:
– Я не могу сказать вам ничего нового, такого, что вам не было бы известно. Я вот что хочу. Ты, Баразов, хвалишь нашу ферму и меня лично хвалишь. Почему не хвалишь того человека, который сделал ферму передовой? Нашу Паризат почему не хвалишь? Она сделала из нас настоящий коллектив. У нас нет «твое – мое», когда говорим о работе. Каждый отвечает за все. И потом все наши люди учатся. Кроме меня, конечно, А Паризат... она, как это называется... прапесером будет скоро.
Снова все смеялись, и краснела смущенная Фаризат.
– Когда я был в Мескуа, – продолжал Конак, дождавшись, пока стихнет смех, – я на выставке видел корову, которая давала по пуду молока за сутки. Я даже хотел просить, чтобы нам дали теленка от этой коровы. А теперь и у нас, когда стадо было на горных пастбищах, наши коровы давали по пуду молока. Вот хотел вам и об этом рассказать.
После совещания передовикам вручили подарки: кому отрез на костюм или платье, кому транзистор, кому путевку в Москву на ВДНХ. Адемею дали отрез на костюм и путевку в Москву, Фаризат – швейную машину, а Конак и Салих получили золотые часы.
Батыр сам надел часы старику на руку и пожелал ему здоровья и долгой жизни.
– Не обессудь, Османович, я красиво говорить не умею, – отвечал на это Конак. – Скажу только: пусть аллах пошлет нашей родине мир, богатство и силу...
Жамал тут же принялся ежеминутно приставать к Конаку с вопросом, который теперь час. По домам разъехались вечером. Конак накупил подарков всем на ферме – и девушкам, и ребятам. В аул отправились на машине Азамата, захватив с собой подарки для Адемея. Конак, поглядывая на часы, толковал о том, что самый хороший подарок получил Адемей – в Москву поедет.
– Это для нас, стариков, самое дорогое. Мы с Адемеем обязательно должны встретиться перед его отъездом, я ему все расскажу, научу, как там надо жить.
Салих переживал, что Адемей не получил часы. Может, отдать ему свои? Как быть? Надо с Азаматом посоветоваться.
Азамат удивился:
– Разве путевка и отрез – плохой подарок? Хуже, чем часы? Что ты выдумываешь?
Азамата поддержал и Конак, который прямо заявил, что обменял бы двое часов на одну поездку в Москву.
– Слышишь, Салих?
– Слышу. Но ты, Азамат, скажи, что лучше – часы или отрез?
– Часы.
– Так я отдам Адемею часы и путевку, и себе оставлю отрез.
– Спасибо, Салих, за такое твое решение, – сказал Конак с важностью.
Одобрили это и другие, и по просьбе Салиха решили Адемею секрет не раскрывать.
Салих вручил Адемею подарки на следующий же день.
– Батыр Османович очень жалел, что тебя самого на совещании не было. Просил поздравить.
– Спасибо, – ответил растроганный Адемей. – А когда ехать?
– В мае. С десятого по двадцатое – видишь, написано.
–Это неудобно. Как раз начинается окот.
– Ничего. Ехать необходимо. Дадут нам людей в помощь. Знаешь, как Конак тебе завидует?
– Хочется ему еще раз побывать в Москве? Скажи, Салих, а тебя чем наградили?
– Отрез на костюм подарили очень хороший.
– Это, брат, неплохо. Но еще лучше будет, если эти часы станешь носить ты. – И Адемей протянул парню часы. – Ты молодой, дай тебе аллах счастья. Носи на здоровье, пусть они будут твои.
– Я лучше умру, чем возьму их, – отвечал Салих и почти бегом побежал за отарой.
Адемей недоуменно смотрел ему вслед: «Обидел я его чем-нибудь, что ли?»
В ущелье началось строительство завода. Техники прибыло видимо-невидимо. В ожидании ее были отремонтированы дороги и мосты. Почти все, кто работал на строительство ГЭС, приехали на новую стройку. Партком по-прежнему возглавляет Сокуров, комсомольскую организацию – Асхат. Башир, Хусей, Ахман тоже здесь, как многие другие; работают они сейчас еще лучше, чем на электростанции, и понятно – опыт что-нибудь да значит. «Как гэсовцы появились, стройка наша рванулась семимильными шагами», – говорит начальник строительства инженер Андрей Васильевич Крылов. И он прав.
Крылов не расстается со своим большим черным портфелем, набитым чертежами. Инженер – человек беспокойный, и кажется, что он присутствует на всех участках стройки одновременно, – так часто он бывает на каждом из них. Сейчас Крылов у себя в палатке, у него и Сокуров с Асхатом.
– Одна просьба: людей не хватает, – переживает Андрей Васильевич. – И времени не хватает тоже. Ахмет Гумарович, если тебе не трудно, съезди в райком. Мне самому сейчас на минуту со стройки нельзя отлучиться. Повидайся с Батыром Османовичем, – поговори насчет кадров. Нам нужны люди. Больше не надо ничего. Скажи, что телефона до сих пор нет, поэтому связаться с ними не можем. И передай, что столовая работает пока из рук вон плохо.
– Это, выходит, единственная просьба, Андреи Васильевич? – засмеялся Асхат.
– Я думал, Асхат Азаматович, ты моей хитрости не заметишь.
Сокуров вышел из палатки, уселся в газик и уехал в райком.
Крылова на стройке полюбили с первого дня. За справедливость, за чуткость к людям, заботу о них. Он быстро со всеми познакомился, всех запомнил и не путал имен и отчеств. Есть у него смешная привычка: если задумается или начнет что-нибудь про себя рассчитывать, то при этом как будто бы дирижирует указательным пальцем правой руки.
– Асхат Азаматович, – говорит после ухода Сокурова Крылов, – нам с тобой надо продумать, куда людей разместим, если приедут.
Он открывает портфель, рассматривает какие-то бумаги и продолжает, обращаясь явно уже к самому себе:
– А-ха, нам нужны еще две большие палатки. Двенадцатиместные. А если женщины приедут? Если женщины приедут, освободим... освободим маленькие палатки.
И Крылов покидает помещение. За ним выходит Асхат. Надо разыскать завхоза.
– Андрей Васильевич, – возвращается Асхат к прерванному разговору, – материалы на стройку поступают с перебоями. Камня и гравия хватает и здесь, – а вот цемента надо побольше.
– Ты прав. Но этот вопрос в районе не решить. Надо мне самому ехать в Нальчик. Скоро настанут теплые дни, и, если мы ребят обеспечим всем необходимым, знаешь, как они у нас работать будут!
– Работать будут, в этом сомнения нет. Надо надеяться, Сокуров не зря съездит в район. Над нашим объектом как-никак шефствует комсомол. Райком комсомола организует молодежь.
– Это я считаю самым необходимым.
Пришел завхоз.
– Искали, говорят, меня, Андрей Васильевич?
– Точно. У тебя есть еще две большие палатки?
– Должны быть.
– Надо их срочно установить. И печки чтобы были, и койки. Завтра к вечеру. Вопросы есть? Да, палатки вон там на поляне установишь.
– Понятно, Андрей Васильевич.
– Ну и хорошо, если понятно. Действуй!
– Андрей Васильевич, приходи сегодня вечером на бюро комсомола, – просит Асхат.
– А я не помешаю вам про ваши секреты разговаривать?
– Шутишь? Ты же член райкома. И какие у нас секреты?
– И ты тоже, между прочим, член райкома.
– Стало быть, нас двое. Можем принять серьезное решение.
– А какой вопрос обсуждается?
– Соревнование молодежных коллективов.
– Приду, найду время. А сейчас давай на стройку. Решим только, кто в какую сторону. Иди-ка в котельную. Там работают одни комсомольцы. А я к монтажникам. До вечера...
Сокуров первым делом, как добрался до аула, решил зайти к секретарю парткома.
Кичибатыр был на месте. Они поздоровались.
– Снимай пальто, Ахмет Гумарович, – предложил Кичибатыр.
– Некогда. Разреши мне в райком позвонить.
– Звони, пожалуйста. – Кичибатыр пододвинул Сокурову аппарат.
Сокурову, однако, скоро стало жарко в одежде. Снял шапку, расстегнул, а потом и совсем снял пальто.
– К доброму совету надо прислушиваться сразу, – заметил Кичибатыр.
– Это было бы замечательно, особенно если бы сразу становилось ясно, что дают добрый совет, – в тон ему отвечал Сокуров, набирая номер райкома.
– Мне товарища Баразова... Тоня, это ты? Здравствуй! Да, это я. У себя Батыр Османович? Ну? Когда, когда? А-а, через четыре часа! Не запаздывает? Ладно, ладно, это я просто так спросил. Через четыре часа буду у вас.
Он повесил трубку.
– У тебя, я вижу, срочное дело? – спросил Кичибатыр.
– Угадал. Люди нужны срочно и до зарезу.
– И много?
– Сколько найдем, всех возьмем.
– До весны могу дать вам сезонников.
– Много?
– Человек сорок.
– Тогда мне и в райком ехать незачем.
– Не забывай только наш уговор – до весны.
– Если ты не очень занят, поедем вместе к Андрею Васильевичу.
– Сначала договоримся с Азаматом.
– Хорошо. А он здесь?
– Должен быть дома, пошел туда.
Кичибатыр позвонил Азамату:
– Азамат? Тут понимаешь, какое дело... – И он рассказал о разговоре с Сокуровым. – Пускай поработают, чего им зря болтаться? Да, это верно. Но я сам поеду и твердо договорюсь...
– Ну что? – спросил Сокуров, с нетерпением ожидавший окончания переговоров.
– Согласен. Только боится, что весной наших людей не отпустят.
– Так поедем и договоримся.
– Поехали быстрее.
Шофер был удивлен переменой направления, но куда больше удивился Крылов.
– Что случилось, Ахмет Гумарович?
– Я нашел вот у них в ауле сорок человек, так что в райком и не обращался. Кичибатыр выручает нас.
– О, да он прямо ангел с небес, а не человек!
Кичибатыр, хоть его и назвали ангелом, поделился своими опасениями:
– Мы, товарищ секретарь, – ответил ему Крылов, – ваши заботы понимаем. Люди за один-два месяца освоят специальность, и мы, конечно, их терять не захотим в самый разгар строительного сезона. Подумайте, правы ли вы по отношению к этим людям? Мне кажется, вы даже обязаны направить хотя бы сорок – сорок пять человек на стройку. Это же молодой рабочий класс...
Андрей Васильевич уговаривал долго. Кичибатыр пошел и разыскал Асхата. Тот отнесся к делу с большой горячностью.
– Ты, Кичибатыр, не возражай, прошу тебя. Крылов прав. Ну, подумай, как следует, – ведь люди в большинстве своем станут заводскими кадрами. Я собирался ехать в аул и потолковать с комсомольцами.
– А если у нас косарей не хватит?
– Поможем. По выходным дням будем вам помогать,
– Азамат меня живьем проглотит.
– Если и проглотит, так только от неумения видеть перспективу.
– Мне это будет все равно, коли я окажусь проглоченным... А колхоз сильно пострадает.
Кичибатыр сказал это так серьезно, что Асхат не сразу понял шутку. Потом засмеялся.
– Извини, Кичибатыр. Лучше пускай отец меня проглотит. И ругает пусть меня одного.
– Ладно, – сказал Кичибатыр, и они с Асхатом пошли к Крылову.
– Ну, какое принято решение? – спросил Крылов, который видел, что они стояли и спорили.
– Немного по-другому, чем предлагали вы. Разрушили ваши замыслы.
– Это непохвально, товарищ комсорг, – улыбнулся Крылов. – Как же?
– Да я говорю, Кичибатыр, что на стройку надо послать не сорок, а больше.
– Молодец, Асхат Азаматович! Таким образом можешь разрушать все мои замыслы. Очень рад. Когда же будут люди?
– Завтра, – отвечал ему Кичибатыр. – Пускай Асхат сейчас едет со мной, а завтра к обеду посылайте машину.
– Без него, значит, не рискуете? – Крылов положил руку Асхату на плечо.
– Да, лучше действовать совместно.
– Ахмет Гумарович, а как с поездкой в район? Ведь, кроме главного дела, есть и второстепенные, но такие, что мы сами не решим, – обратился Крылов к Сокурову.
– Сейчас отправляюсь. Время еще есть, успею, – сказал тот.
В дорогу отправились втроем – Сокуров, Кичибатыр и Асхат.
Весенняя пора для чабанов и радость, как для всех прочих людей, и забота – начинается окот. Адемей, однако, с такими заботами привык справляться, а ягнятам он рад необычайно. Очень любит смотреть, как малыши шалят, играют на траве и вдруг все разом шарахаются в сторону, будто убегают от кого.
Молодые овцы стараются не спускать глаз со своих драгоценных детенышей, носятся с блеянием, разыскивая озорников. А старые мамаши пасутся на сочной траве, не проявляя никакого беспокойства.
Адемей сидит на пригорке, под кустом боярышника. Тени начали удлиняться, – стало быть, время перевалило за полдень. Старик поглядел на часы, они стояли. Адемей вспомнил, что не завел их, – слышал от кого-то, будто бы часы вредно заводить часто, и решил завести их попозже, когда вернется в кош и послушает радио.
Бёрюкес увидел кого-то на дороге внизу и бросился к нему. Всадник, видимо, испугался собаки, свернул. Адемей узнал его – Боташ. Окликнул пса и привязал к дереву, а всаднику замахал рукой – подъезжай, не опасайся. Он стоял и ждал, пока Боташ приблизится. Смотреть на старика в эту минуту было очень приятно – у него такое доброе лицо. Глаза у Адемея светлые, голубые – он любит говорить, что у голубоглазых зрение особо острое, потому что сам он действительно видит очень хорошо. Борода белая и легкая, а усы почти совсем черные, только под носом слегка пожелтели от табака. Зубы у Адемея целы до сих пор все до одного. «Не зря я пью молоко горных коз», – шутит он, когда кто-нибудь удивляется его молодым зубам.
Боташ не решался сойти с коня и, только увидев, что собака привязана, спешился. Адемею страх Боташа казался смешон, и в ответ на пожелание «Да умножится твоя отара, Адемей!» он сказал:
– Спасибо, мой робкий. Куда путь держишь, не за счастьем ли? Отара-то твоя, кажется, на равнине?
– На равнине. Еду пастбища посмотреть. – И Боташ с опаской оглянулся на привязанного волкодава.
– Не бойся, прошу тебя.
– Как не бояться такого зверя? Не пойму я тебя, Адемей. Напарник у тебя есть, ружье тоже, зачем тебе еще и собака?
– Ты ведь сам чабан, Боташ, должен понимать, собака нам первый помощник.
– Не знаю. Я еще в жизни не видел хорошей собаки. Наверное, мирился бы с их повадками, но не могу, что они на людей кидаются.
– На то и собака.
– Не на то. Пускай бросается на хищника, на вора, а для чего на всех?
– А брось ты пустые слова! Ты взрослый мужчина, а боишься собак.
– Взрослых мужчин псы кусают так же больно, как всех прочих.
– Как твоя отара?
– Неплохо, только пастбища не очень хороши.
– Ничего, скоро в горы, трава уже подымается.
– Скорее бы! Приплод у нас хорош. Да и у вас, я вижу, недурной.
Боташ загляделся на ягнят и незаметно для самого себя приблизился к привязанному волкодаву. Пес залаял и рванулся к нему, тот отскочил. Адемей прикрикнул на Бёрюкеса. Боташ собрался уезжать.
– Новости какие хоть бы рассказал! – с упреком сказал Адемей.
– Расскажешь тут, когда того и гляди кинется на тебя этот зверюга. Говорят, Баразов был и ругал наших за то, что посевную проводят хуже других. Механизаторам крепко досталось. Что, мол, у вас не такие руки, как у ребят из других колхозов? Вместе учились. Даже девушки смеялись после этого над трактористами, те от стыда чуть сквозь землю не провалились. Ну, бывай, Адемей, мне еще до места далеко.
– Зайдем в кош, перекуси чего-нибудь.
– Спасибо, я сыт.
В районе посевная идет полным ходом. Батыр радуется тому, что вовремя подготовили кадры механизаторов и других специалистов. Очень это здорово, особенно, если вспомнить что лет пять назад специалистов в районе было раз-два и обчелся.
Весной одна работа обгоняет другую. Теперь на очереди перегон скота на горные пастбища. А с этим связано множество дел: надо составить план культурно-массовой работы, проверить, как подготовлены автолавки, обеспечены ли они товарами, которые животноводам особенно нужны.
– Надо все предусмотреть, – говорит Батыр в трубку председателю райпо. – Вы проследите, чтобы бурки, плащи, сапоги были в достаточном количестве. И батарейки к радиоприемникам. Да, на ковры спрос большой, верно.
Он кладет трубку и почти тотчас снова поднимает ее: междугородный звонок.
– Здравствуйте, Темболат Алиевич! Идет нормально. Закончили сев кукурузы, с подсолнухом кончаем. Картофель? Можем посадить немного. Семена есть. Хорошо, сделаем, Темболат Алиевич.
Батыр обращает привычный взгляд к ореховым деревьям во дворе. Думает о том, хорошо ли подготовился к очередному пленуму райкома. Обсуждается на нем вопрос о работе с кадрами. А это вопрос для района ответственнейший и жизненно важный.
9. ВАЛЕНТИНА ПАВЛОВНА
Осталась позади зима, незаметно миновала и весна. Жизнь идет своим чередом, прошедший день сменяется новым, принося людям свои радости и заботы. Рождаются дети, первым требовательным криком своим обозначая начало еще одного жизненного пути.
Но Валентина Павловна как будто не видит окружающего, не слышит голоса жизни. Одетая в черное платье, ходит она, опустив голову, по аулу, в котором осталась со дня похорон Назира.
Мать Назира вначале проклинала Валю, слышать о ней не могла, считая виновницей гибели сына. Но время шло, и Жамий, умная и рассудительная женщина, опомнилась. «Смерть моего мальчика свела меня с ума. За что я ненавижу человека, которого так любил мой сын? Ведь он хотел, чтобы и я любила его невесту. Если существует жизнь загробная, он этого хочет и теперь. Пусть приведут ко мне эту девушку, она еще несчастнее меня» – так думала и говорила Жамий.
И Валентину Павловну привели к ней.
Кое-кому это не понравилось – не могут, дескать, быть вместе Жамий и та, из-за которой погиб Назир. Но люди сердечные одобрили поступок матери.
Валя жила в доме Жамий и каждый день с утра уходила на кладбище. Посидит на могиле, поплачет, а потом идет на работу в школу.
В ауле к ней относятся хорошо, и нет человека, будь он молод или стар, который бы при встрече не поздоровался с ней с уважением.
В первые дни Жамий и Валя, отдавшись своему горю, как будто забыли о самих себе. Ночи бессонные, дни безотрадные. В доме не топится печь. Мать Назира и его невеста, ставшая вдовой до свадьбы, едят от случая к случаю – что соседи принесут. Чаще других заходит к ним Ариубат. Смотрит на исхудавшие, заплаканные лица обеих и только головой качает. Аульные старики пробовали уговаривать Жамий изменить образ жизни, вернуться к обыденным делам, но старушка отвечала одно:
– Что нам сделается? Погиб мой сын, дорогой мой, единственный, что хуже этого несчастья?
Азамат был в тревоге. Не раз приходил он поговорить с Жамий и Валей; приходил один – безрезультатно. Приводил Кичибатыра – успех тот же. Вызвал Асхата, и тот, приехав, пошел к Жамий не один, а вместе с товарищами Назира.
– Жамий, ты нам всем мать. У тебя был один сын, теперь мы тоже твои сыновья. Не заставляй ходить в трауре весь аул. Да и Вале нужно найти свое место, заняться чем-то.
И Жамий уступила. Валентина Павловна пошла работать в школу. Жамий днем одна дома, соседи помогают ей, и наконец-то загорелся огонь в очаге.
Валентине Павловне трудно. Трудно видеть Асхата и других товарищей Назира. Они сейчас заняты сооружением памятника на могиле и спешат закончить его: наверное, им кажется, что от этого хоть немного легче на душе будет у Вали и Жамий. Валя любит сидеть на скамейке возле дерева, посаженного Ачахматом; нередко присаживаются с нею рядом и другие учителя. С ребятишками Вале лучше всего: они не дают покоя, пристают с вопросами, что-то рассказывают, и тогда голова у Вали хоть ненадолго освобождается от власти одной мысли, одних и тех же воспоминаний. Как-то раз подбежал к ней мальчуган и пожаловался на своего приятеля-сорванца.
– Балентина Пабловна, чего Назир ко мне пристает?
Валя чуть не упала, услыхав это имя...
Установили памятник. Черный мрамор, на нем в углублении под стеклом – портрет Назира. Рядом с памятником посадили яблоню. Через несколько дней Валя получила посылку от матери, был в посылке и пакетик с семенами травы, которую посеяли на могиле.
Однажды Валя решилась пойти туда, где не раз бывали они вместе с Назиром и где теперь разворачивалось строительство завода. Медленно, долго бродила она по тропинкам, останавливалась, вспоминала. Ее узнал возвращавшийся с работы Башир. Пошел, сказал Асхату; тот бросил все дела, побежал к Вале, привел ее к себе в комитет, где как раз в это время полным-полно было народу – прибыли новые рабочие.
– Товарищи, это Валентина Павловна Свиридова. Сейчас она работает в школе, учит ребят. А вообще-то она одна из тех, благодаря кому строим мы наш завод. Она была в группе геологов, открывших месторождение.
Валю засыпали вопросами. Она смутилась, но Асхат выручил:
– Друзья, мы попросим Валентину Павловну приехать к нам специально и провести беседу. Тогда она и ответит на наши вопросы. Сегодня разговор у нас неожиданный, вы уж извините, отложим его.
Валя тихо сидела в сторонке, пока Асхат разговаривал с новичками. Скоро люди разошлись, и Асхат повернулся к ней.
– Не замучились вы с ребятишками, Валентина Павловна, может, к нам на завод пойдете?
– Нет, нет, – быстро и с каким-то даже испугом отвечала Валя.
– А вы подумайте.
– Нет, Асхат. Я не могу оставить мать Назира.
– А я думал вас разлучить на время.
– Нет. Я даже в Москву во время школьных каникул не поеду. Вызову свою маму сюда.
– А она приедет?
– Обещает.
– Хорошо бы!
– Да, я хочу, чтобы наши матери познакомились, – Валя вздохнула. – Поздно уже, Асхат, я пойду. Жамий, наверное, беспокоится.
– Ладно. Идемте, я вас провожу.
Они вышли на улицу, но тут кстати подоспел газик Крылова, и Валю отправили в аул на машине.
На лето пробовали предложить Валентине Павловне путевку в санаторий. Она отказалась и уехала с ребятами в пионерский лагерь. Жамий поехала тоже – поварихой.
Работа с детьми заполняла все время. Огорчало и Валю и Жамий то, что мать Вали так пока и не приехала в аул.
Но вот наступил и день, когда в лагере загорелся прощальный пионерский костер. Жамий и Валя вернулись в аул, навестили первым долгом могилу Назира. Зеленый ковер посеянной Валей травы не утратил свежести под жаркими летними лучами – за могилой ухаживали...
Оставалась всего неделя до начала учебного года. В школе заканчивали ремонт. Заносили в классы парты, вынесенные во время ремонта во двор. Занимались этим старшеклассники. Валя как раз была в школе, когда один из ребят передал ей телеграмму о приезде матери.
Наутро Валя отправилась в Нальчик, чтобы встретить мать. Приехала в город намного раньше, походила по парку, посидела на третьей скамейке. Величаво стояли серебристые ели, которые так любил Назир. А его уже нет. Валя вдруг подумала, что хорошо бы на его могиле посадить серебристую ель. Непременно сделает она это, пусть только весна придет...
Пора на вокзал. Валя пошла пешком – потому что Назир любил ходить здесь, а не ездить в автобусе.
Поезд подошел к платформе. Мать и дочь обнялись, Ксения Петровна заплакала.
– Валюша, как ты похудела, бедная моя! Постарела, волосы начали седеть...
– Идем, мама, не опоздать бы на автобус.
– Ехать долго?
– Два часа.
– Далеко?
– Да нет, мама, не очень. И дорога такая красивая, что времени не замечаешь.
Ксения Петровна восхищалась городом, любовалась горами. В автобусе почти все пассажиры знали и, как видно, уважали ее дочь. Валя сказала:
– Это моя мама.
С Ксенией Петровной знакомились, усаживали ее на самое удобное место, откуда она могла бы видеть окрестности; она благодарила, смущалась от всеобщего внимания, но вот наконец автобус тронулся и покатился по асфальту. День был жаркий, но в машине разгуливал прохладный ветерок, и ехать было очень приятно. Свернули к Урвани. Ксения Петровна глядела теперь во все глаза. Вот и Жемталинский мост. Дальше пошли такие красоты, что у Ксении Петровны замирало сердце.
Валя смотрела на лицо матери, понимала ее настроение и думала, что, может быть, мама останется здесь. Может быть... «Нет, вряд ли. Она привыкла к Москве, к своему дому. К удобствам... А чем здесь неудобно? Здесь настоящий рай. Но ведь не могу я заставить маму, не могу уговаривать. Пускай решит сама. Я-то отсюда не уеду до самой смерти. Умру – похоронят меня рядом с Назиром. Больше я ничего не хочу, и никто меня за это не осудит».
На крутом подъеме у автобуса спустил скат. Все вышли из машины. Парни помоложе помогали водителю заменить колесо. Валя с матерью стояли на краю дороги, у обрыва. Глубоко внизу несется горная речка. Ксения Петровна не выдерживает:
– Как красиво, Валюша! Смотри, вон пещера...
– Мамочка, впереди еще более красивые места.
– Что ты, девочка? По-моему, этого быть не может.
– Может, мамочка... – Валя слегка улыбнулась – ласково и грустно.
Но вот приехали и в аул.
– Что ж, добрались, и вправду, незаметно, – говорит Ксения Петровна, выходя из автобуса.
– Нравится тебе, мама, здесь?
– Нравится, Валечка. Скажи, а пассажиры все местные, все из вашего аула?
– Да, мама.
– Славные люди какие!
Жамий встречала их. Они с Ксенией Петровной обнялись, и Валя заметила, что Жамий выше ее матери.
– Добро пожаловать, – тихо сказала Жамий. – Устала?
– Нет. Все любовалась красотой ваших мест, не замечала времени, – ответила Ксения Петровна.
– Дорога не близкая. И не легкая. Ну, заходите, заходите. Я приготовила ужин, дочка, – обратилась Жамий к Вале. – Приглашай маму за стол.
– Жамий. – Ксения Петровна взяла мать Назира за руку. – Твое горе – и мое горе. Валя теперь и твоя дочь. И Назира я считаю... – Она на секунду замолкла от подступивших слез. – Назир был и моим сыном. От судьбы не уйдешь, говорят. Я прежде всего хотела бы пойти на кладбище, если это дозволено по вашему обычаю.
– Какой обычай может это запретить? – Жамий стерла слезы. – Спасибо. Идемте, сестра. Спасибо за Валю, она мне теперь родная.
– Пойдемте, пока еще не совсем стемнело, – сказала Валя, и они пошли.
Им встретилась Ариубат – она хотела поприветствовать гостью. Теперь она присоединилась к Жамий, Вале и Ксении Петровне, которая сразу понравилась чуткой молодой женщине. «Добрая. И симпатичная, – думала о Ксении Петровне Ариубат. – У Вали и должна быть такая мама».
На кладбище поплакали, стоя у могилы. Ариубат наклонилась и поцеловала портрет Назира.
Учебный год начался. Валентина Павловна весь день в школе, с детьми, Жамий и Ксения Петровна видят ее только по вечерам. Утром Валя уходит из дому, когда почти еще весь аул спит, – она идет на кладбище, не изменяя своему обыкновению.
После уроков Валя ведет кружок юных геологов. Ребята очень увлечены минералогией, и всю школу завалили собранными на экскурсиях камнями. Конечно, все члены кружка – а их много – собираются стать в будущем геологами. Часто проходят в школе вечера, и в их подготовке Валентина Павловна принимает обязательное участие.
Ксении Петровне нравится горный аул. Нравятся горы. И больше всего – люди. Она и Жамий объясняются с трудом, потому что Жамий по-русски хоть и говорит, но не очень хорошо, а Ксения Петровна совсем не умеет говорить по-балкарски. Но в конечном итоге обе женщины понимают одна другую. Чаще всего разговор у них идет о Вале, и однажды Жамий говорит:
– Не знаю, сестра, как думаешь ты, но мне кажется, большой грех, если Валя всю жизнь проведет, как теперь.
– Не надо, Жамий, не надо сейчас об этом, – стиснула руки Валина мать. – Нельзя ей пока говорить так! На всю жизнь ранишь ей сердце. Нужно время. Будущее покажет...
Валя вошла в дом, и разговор оборвался... С осенними холодами Ксения Петровна стала собираться в Москву. Валя и Жамий уговаривали ее остаться.
– Нет, Жамий, сестра моя дорогая, надо ехать, – отвечала на все просьбы пожить еще Ксения Петровна. – Я здесь всех полюбила и особенно восхищаюсь тем, какие труженики ваши люди, какие смельчаки, ведь в горах, особенно зимой, жизнь нелегкая, работать тяжело. Я зимы вашей, честно сказать, побаиваюсь. Начну, не дай бог, болеть... сколько вам со мной возни. Нет, надо ехать. Весной – снова к вам.
