Текст книги "Проклятие древних жилищ (Романы, рассказы)"

Автор книги: Жан Рэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Полицейское отделение Р-2
(Poste de Police Р-2)
Неизданный драматический рассказ

Гансу Францу Эверсу

В самом конце тупикового пути в темноте под дождем стоял одинокий вагон. Он был в двухстах ярдах от первого четырехглазого семафора. Вдали, на расстоянии почти полумили, у стрелки, на фоне неба желто светилась высокая кабина. За Саррей-Джанкшн гасли нищенские огни Ротерхайта. Ручка вагона легко повернулась. Мягкое купе пахло барежем, фенолом и человеком. Наконец я смогу поспать.

Я никогда не вижу снов, но я уже и не сплю на подушках из мягкой кожи, набитых грубой австралийской шерстью. Именно их я считаю виновниками моего первого сновидения в бродячей жизни.

Это был коттедж, пустой и безлюдный, как этот вагон. Я уселся в единственное кресло-качалку на террасе.

Солнце освещало край дороги, где виднелось что-то яблочно-зеленого цвета, и это что-то двигалось, и его яркий цвет переливался, как шелковая ткань.

Это что-то подошло к креслу-качалке, коснулось моего плеча и сказало:

– Наконец здесь есть кто-то, и я довольно, что кто-то сидит на подушке.

– На этом кресле-качалке нет подушки, – твердо возразил я, – и я не хочу, чтобы через несколько мгновений, когда убедитесь, что подушки нет, вы обвинили меня в ее краже. – Тогда, – сказало что-то, – встаньте…

И рука стала более твердой, чем я ожидал от призрака, сотканного из светлого цвета и шелковых переливов. Кресло-качалка опрокинулось, и я упал на пол. Коттедж подпрыгнул в небо, а солнце забилось под дорогу, как школьник под скамью.

Так завершилось мое сновидение, а я проснулся в руках бобби, который тащил меня, как бродягу, в полицейское отделение Р-2 Ротерхайта-Коммнос. Маленькое и противное отделение, более поганого я в жизни не видел… Помещение освещалось подвесной керосиновой лампой с двойным плоским фитилем. Комнату наполняли мятущиеся тени.

Сержант, который затачивал карандаш с хрупким толстым синим грифелем, поднял глаза, когда я вошел, и кивнул.

– Он спал на подушке, не так ли, Бейтс? – спросил он полицейского, который вцепился мне в запястье. – Я весьма доволен и благодарю вас.

– Какой смысл это делать, – оскорбленно заявил я, – задержание, которое не поможет продвижению по службе. Неужели правительство вам платит хорошие деньги, чтобы хватать бедняг, вроде меня, мешая им поспать хоть часок в спокойствии и не под открытым небом?

Сержант вновь кивнул и повторил:

– Я весьма доволен.

Он изучил меня, как конского барышника, продающего лошадь на рынке.

– У него хорошие мускулы, и он вроде чуть-чуть цивилизован. Думаю, могу угостить его чаем и предложить трубку.

– Чай и трубку?! – воскликнул я. – Укажите мне немедленно адрес вашего отделения, чтобы меня каждый вечер хватали, когда я сплю в вагоне на Саррей-Джанкшн.

– Хватит этой ночи, – заявил сержант, – однако я обязан потребовать от вас документы.

Он пробежал их и стал более благожелательным.

– Вы – моряк, – пробормотал он, – и вижу, что вы офицер! Да, да, времена тяжелы для всех, но я доволен, весьма доволен. Можете обещать мне, что не станете убегать? Я угощу вас сэндвичем, сыром и яблоком, разрешу читать газеты и иллюстрированные журналы.

В комнате стояло кресло, немного похожее на кресло на террасе коттеджа, увиденного во сне, но оно не было качалкой. Я с наслаждением погрузился в него.

– Бейтс, ваше дежурство заканчивается через четверть часа, – сержант повернулся к полицейскому, который задержал меня, – я пойду на кухню, подогрею чай и сделаю сэндвич, а вы пока побудьте в компании с мистером офицером.

Бобби заворчал. Я остался наедине с ним.

– Он немного чокнутый, ваш начальник, – сказал я.

– Нет, – ответил он.

– Ладно, мне все равно, мне здесь очень хорошо, – сказал я. – А где трубка?

Бейтс открыл ящик и достал трубку из красной глины, набил ее крупно нарезанным табаком и передал мне.

Я подмигнул, сказав, что дом мне нравится. Пока я выпускал первые клубы дыма, полицейский с недоумением смотрел на меня.

– Мне кажется, – вдруг сказал он, – что, несмотря на вашу нищету, вы настоящий джентльмен. Я хочу вам кое-что доверить, сэр, если вы не станете рассказывать об этом каждому встречному-поперечному, когда выйдете отсюда. Не стоит давать обещание. Я достаточно хорошо разбираюсь в людях. Уверен, что вы будете молчать. Кроме того, я могу быть вам полезен, мой шурин занимает хорошую должность в Харбор-оффис. Сержант Кинс, которого вы только что видели, человек превосходный…

– Это сразу видно, – энергично поддакнул я.

– Подождите… Вы слыхали о Джеке-Ливерпульце?

– Что? Об убийце, жутком насильнике? Кажется, его повесили.

– Пока нет, но вскоре повесят. Так вот, его арестовал сержант Кинс.

– Это честь для полицейского, и думаю, его начальники отблагодарят его.

– Несомненно, но с момента, когда Джека-Ливерпульца приговорили к смерти, сержант не может обрести покоя. Каждый раз, как он засыпает, он видит один и тот же сон: смертник предстает перед ним в ужасающем виде и говорит ему: «Я буду повешен через двадцать дней… через десять дней… через три дня… но в миг моей смерти я буду рядом с тобой, и ты умрешь, как и я!» И Кинс начинает верить, что так и случится. Сержант говорил с несколькими коллегами по службе, над ним посмеивались. Никто не стал распространять слухи об этом, ибо, если слухи дойдут до начальников, его тут же уволят, а Кинс человек бедный. Этой ночью он на службе в этом отдаленном полицейском участке, где никто никогда не бывает и сюда даже не приводят бродяг…

– А я?

– Это совершенно другое. Я в ближайшее время заканчиваю службу здесь и возвращаюсь в отделение 4, которое очень далеко отсюда. Когда я открыл дверь вагона, закрытую на ключ, то положил там подушку, которую взял на ближайшем посту осветителя.

– Ловушка для честных людей! – воскликнул я, скривившись.

– Если считаете так, не буду вам противоречить, сэр, – заявил он с неким замешательством.

Я поспешил заверить его, что вовсе не держу зла на него, что ему явно понравилось.

– Если я правильно понимаю, – наконец сказал я, – вам будет приятно, чтобы кто-то не из близких сержанта, кто-то, кто на следующий день исчезнет из поля его зрения, кто никогда не встретится ему в жизни, остался здесь и побыл с ним.

Глаза Бейтса сверкнули от радости.

– Именно так. Я бы лучше не сказал.

– И вы выбрали эту ночь среди всех других, – тихо сказал я, – потому что на заре…

– Джек-Ливерпулец будет казнен… Тсс, сержант возвращается!

Бейтс попрощался с начальником, невнятно пожелал мне доброй ночи и ушел, бормоча, что поднимается проклятый туман.

Сержант Кинс отлично все приготовил: намазал сливочным маслом хлеб, отрезал большой кусок сыра, целую половинку головки, яблоко и целый котелок горячего чая. Потом положил передо мной нетронутый пакет табака, приглашая набивать трубку по своему усмотрению.

Небольшая шварцвальдская кукушка, какие покупают на Нью-Маркете за шиллинг и шесть пенсов, прокуковала три раза, когда я собрал последние крошки и закурил вторую трубку за отсутствием десерта. Кинс только и ждал этого мгновения. Он без всяких преамбул сообщил мне, что обожает путешествия, но жизнь превратила его в оседлого человека, а потому он любит рассказы о приключениях. Я тоже люблю вспоминать о морских похождениях и не стал увиливать от рассказа о старике «Баралонге». Мы стояли на рейде Сантоса, в ужасной и великолепной стране. Индейцы-головорезы приносили нам странные и чудесные вещи, никогда не спорили по поводу цен, но дрожали от надежды когда-нибудь прикончить вас. Мангровые деревья уходили далеко в море. Зеленая луна торчала над парусником, почти полностью утонувшем в земле. Труба старика «Баралонга» выбрасывала кучи искр, когда машина работала на полную мощь, а вокруг летало множество светлячков…

Кинс слушал меня, полуприкрыв глаза. Я вроде неплохой рассказчик и немного горжусь своим талантом.

– Ну, вы спите, – обиженно сказал я, – поэтому не буду тратить слюну, повествуя обо всем, что знаю о «Фульмаре», который затонул у Даунса под ярким солнцем.

Сержант вздрогнул:

– Сплю! Даже не думайте! Я внимательно вас слушаю.

– Да, похрапывая, сержант Кинс…

Я не стану рассказывать дальше. Мы, словно идиоты, с ужасом смотрели друг на друга. Кто-то рядом с нами храпел!

Я машинально заглянул под стол, где торчали короткие ноги полицейского.

– О, не обращайте внимания, сэр, я знаю, что он спит! Похоже, они все спят таким сном незадолго до!..

Я выпустил струю дыма в сторону лампы и перестал рассказывать. Храпа больше не раздавалось.

– К чему вы теперь прислушиваетесь? – вдруг спросил смертельно побледневший Кинс.

– Хм, я ни к чему не прислушиваюсь, но ваша лампа издает странный шум, словно в ней не хватает керосина.

– Боже Иисусе, только этого не хватало. Представьте себе, что такое остаться в темноте при такой угрозе!

– Сержант, вы говорите глупости!

Но в моих словах не было убежденности. Я пытался понять природу шума, который рождался вдалеке в окружающей ночи.

Противным фальцетом заскрипела дверь.

– Это дверь, – пробормотал Кинс, и его бритый череп покрылся бисеринками пота.

– Что это было? Привыкнув видеть старух, обменивающихся сплетнями с соседками, они, двери, привыкли скрипеть, трещать, стонать, издавать крики раздавленной собаки. Здесь есть материал для философов, которые долго разглагольствуют об инертных предметах, имеющих душу.

– Вы не заметили, когда шли сюда, что полицейское отделение примыкает к бесконечно длинной стене? – тихо спросил Кинс. – Где вы видите такую скрипящую дверь?

Атмосфера в маленькой комнате внезапно изменилась. Хотя было холодно, воздух дрожал, словно поднимался от печки, топящейся коксом. Свет лампы превратился в ниточку огня. Кинс, казалось, отступил к плохо различимой стене, словно его образ удалялся в повернутом бинокле. Кукушка объявила четыре часа.

– Дверь открыли ключами, позвякивающими на связке, – объяснил Кинс.

Я не осмелился ему противоречить.

Призрачные ключи позвякивали, ударялись друг о друга, произносили жалобные слова.

– Сильный фог, – сказал я, пытаясь убежать от тоскливых мыслей. – Он приклеивается к окнам, а поскольку вы говорите о тумане…

– Кто может расхаживать в лондонском фоге в полной безопасности? – завопил Кинс. – В нем ходят на ощупь, спотыкаются и падают с чавкающим звуком, как мокрая земля с лопаты. Послушайте, послушайте эти звучные шаги, четкие и твердые. Это шаги людей, которые знают и видят, куда идут.

– Что это? – храбро спросил я, пытаясь придать себе уверенности.

– Разбудили Джека-Ливерпульца. Мы слышим его.

Рядом послышалось ругательство. Потом с громким грохотом упал какой-то предмет.

– Он бросил на стол Библию! – прохрипел сержант, откинувшись на спинку стула. – Теперь все будут делать быстро. Они торопятся, словно бегут.

Туман был наполнен непонятными звуками, словно каким-то волшебством полицейское отделение переместили в центр обширного двора, окруженного высокими зданиями, отражающими эхо.

Я на мгновение забыл о Кинсе и о его страхе, чтобы последовать за собственными мыслями, путаными, пьяными и пропитанными сомнениями. Я говорил себе, что наделен сильным духом и должен найти разумное объяснение этой фантасмагории. Если вначале мне казалось, что звуки доносятся с пустынной улицы, я понимал, что они проникли в комнату и звучали в ней. Я втянул голову в плечи и с сомнением поглядел на осевшего на стуле сержанта. У него был пустой взгляд, устремленный в одну точку.

Фитили лампы горели с шумом метлы. В комнате было то ли дымно, то ли темно.

– История коттеджа продолжается, – сказал я вполголоса. – Только что было солнце на краю зеленой дороги, а теперь лампа и тени на пюпитре. Если это сновидение, то оно в высшей степени логично. В данный момент я сплю в вагоне 2-го класса железнодорожной компании Большого Саррея.

– Все почти закончено, – произнес Кинс голоском больного ребенка.

После нескольких мгновений тишины на двух деревянных ступенях послышались четко различимые шаги, один шаг тяжелый, второй…

– Они идут по люку, он и… палач.

– Смотрите там!.. Я ее вижу! Вы ее видите?

Шум прекратился. Только шуршали фитили, а под ними бежали два голубых огонька, но их свет цеплялся за что-то длинное и тонкое. С потолка свисала веревка. Веревка два конца которой терялись в неясной мгле. Вдруг она дрогнула, натянулась и стала медленно раскачиваться, как маятник.

– Конец! – завопил Кинс.

Два языка пламени скользнули в черноту. Позади меня распахнулась дверь. Существо, вышедшее из ночи, обрушилось на меня, как падающая стена.

– Ко мне, Кинс, я держу его! Это человек, как ты… как я… негодяй, который играл с нами…

Я орал ужасным голосом, ибо тот, с кем я боролся во тьме, был силен, как демон.

Вдруг мои руки заколотили по воздуху, зашарили в темноте и схватили огромную мускулистую шею. Что-то хрустнуло под моими пальцами с сухим резким шумом, и я упал на застывшую голову.

– Эй, вы там с ума посходили?

Два электрических фонаря осветили помещение отделения, и в неясном свете появились полицейские мундиры. Один из лучей обошел комнату и остановился на мне, на моих руках.

Мои руки сжимали шею сержанта Кинса, мертвого Кинса, ибо я сломал ему шейные позвонки.

Грязевой поток
(Marrée de boue)

Морису Ренару

Все, что можно рассказать о крайне запутанном переходе грузового судна «Тильда Винк» из Ротердама, только предположения или пьяные разговоры.

Фирма «Велента энд Ромер», которая имела два или три жалких рыболовных траулера, исчезла после темного краха, и ее работники рассеялись, как осенние листья, по разным местам, а потому их невозможно отыскать.

Поэтому можно основываться только на рассказе юнги Доруса Хоэна, ибо только он оказался на прекрасной земле Голландии. Дорусу Хоэну тогда еще не было двадцати. Это был криводушный и выпивающий парень, который выделал бы шкуру своей матери за пару флоринов, найди он покупателя. Все могло закончиться сплетнями в кабаре, если бы Дорус Хоэн не нанялся на немецкое грузовое судно и не стал бы автором кражи и открытого мятежа, что привело его в морской трибунал Ганновера. Молодой человек ради пробуждения интереса к своей персоне рассказал свою историю судьям и сообщил несколько уточняющих деталей, что заставило насторожить уши офицеров-ветеранов императорского флота, которые вели дебаты.

– Лерхенфельд, – пробормотал председатель суда фон Линдау, бывший капитан фрегата, – позвоните в бывшее Тирпиц-бюро в арсенале и спросите, верна ли цифра.

Через пять минут Лерх вернулся, вытирая пот со лба.

– Совершенно верно, – сказал он, и голос его надломился, словно на плечи его обрушился большой груз.

– Боже, спаси и сохрани! – воскликнул фон Линдау.

– Надо ждать приказа, – сказал Лерхенфельд. – Надеюсь, все, рассказанное им, лишь двадцатая часть правды, – добавил он, бросив разъяренный взгляд на печального Доруса Хоэна, которого уводили охранники.

– Даже сотая часть правды уже излишняя, – холодно ответил капитан фон Линдау.

Его компаньон вздрогнул, глянув, как в слишком враждебных высоких окнах густеет вечерний сумрак, и нервно включил все лампы.

* * *

Три человека с трудом пробирались под яростными порывами ветра, воющего меж отвесных стен узкой расщелины.

– Главное, никаких историй! – порекомендовали им в Берлине. – От вас требуется только посмотреть, если кретины с «Тильды Винк» действительно это видели.

– А потом, ваше превосходительство? – спросил фон Линдау.

– А потом, – ответил таинственное гражданское лицо, перед которым почтительно склонялись чины флота и Рейхсвера, – узнаем… и все. Если это правда, что можем, капитан, сделать мы и даже вы!

Они преодолели мрак земли Инголфура, пройдя по восточному берегу, тайно высадились с датского траулера, чей экипаж обязался молчать, получив солидное вознаграждение в золотых марках. Они передвигались длинными этапами, тщательно обходя редкие фермы, разбросанные на мрачной земле.

– Теперь нам встречаются только заброшенные дома, почти утонувшие в вулканической пыли, – заявил Лерхенфельд, когда они к вечеру выбрались из ущелья.

Дорус Хоэн сбросил на землю тяжелый рюкзак с припасами.

– Скажите, Дорус, где в последний раз останавливалась «Тильда» для загрузки угля?

– Сторнвей в Шотландии, – последовал угрюмый ответ.

– Странный маршрут, – заметил немецкий офицер. – Что вы здесь искали? Рыбы здесь нет.

– Я не осведомлен о секретах плавания, – злобно огрызнулся юнга, – а потом, мне неплохо платили.

– Правдоподобно, – сказал фон Линдау, бросив на парня презрительный взгляд.

Они молча поужинали, жуя холодные консервы и подмокшие галеты.

– А это что за зверь? – спросил Лерхенфельд, заметив быструю тень, пронесшуюся по морене.

– Лиса, – ответил Дорус Хоэн, – их здесь много. Они попытаются стащить ваши кожаные сапоги, чтобы сожрать!

– Значит, надо дежурить. Мы вряд ли сможем пройти по этим скалам в одних носках.

– Я буду нести первую вахту, – проворчал Хоэн, – спать не хочется, но оставьте мне фляжку с ромом.

– Конечно, к вашим услугам, – усмехнулся фон Линдау, будучи в хорошем настроении.

– Тогда доброй ночи, – проворчал юнга, – вы правильно поступаете, вежливо обращаясь ко мне.

Оба немца завернулись в одеяла и вскоре захрапели. Дорус Хоэн отпил огромный глоток рома и уставился в ночную тьму, проклиная свою судьбу.

* * *

Ближе к полночи тонкий бледный серп луны повис над далекой базальтовой стеной. Дорус Хоэн разбудил спящих офицеров. Он дрожал от ужаса.

– Просыпайтесь, – умолял он, – смотрите… огни!

– Что?! – воскликнули офицеры, дрожа от страха.

– Огни… Я узнаю их.

Туманные, помигивающие звезды словно были подвешены в небе под полярными сестрами, сияющими холодным блеском.

– Они горят в горах, рядом с вершинами, – прошептал юнга. – Наступало утро, когда мы их увидели. Они уже бледнели в свете зари: и тогда появились монахи. Их было двенадцать.

Глаза троицы не отрывались от кровавых огней.

– Мы так близко! – тихо сказал Лерхенфельд. – Мне хотелось бы продлить наше путешествие.

Месяц бросал устрашающие тени на морену, а потому горы казались ближе.

– Достаточно светло, чтобы тронуться в путь, – сказал фон Линдау, – к началу дня мы покинем равнину и окажемся под прикрытием этого базальтового массива, преграждающего дорогу.

Они добрались до него с началом зари. Туман размывал горизонт. Они передохнули под широким базальтовым козырьком. Посланный на разведку Дорус Хоэн вернулся к вечеру и сказал, что отыскал коридор, «ведущий туда». Он плакал от ужаса и умолял своих спутников оставить его здесь.

Немцы забыли о привычной грубости и постарались успокоить его.

– Вы будете в большей безопасности рядом с нами, – заявили они, – можете пользоваться фляжкой по своему разумению.

Нескончаемый шум наполнял пространство, сернистый запах терзал глотки.

– Похоже, вулкан, – предположил Лерхенфельд.

Скальная тропа тянулась вдоль черной пропасти. Офицер рискнул глянуть вниз и тут же откинулся назад, приглушенно вскрикнув. Зеркало темной воды в бездне отражало последние всплески света в небе, но острый глаз моряка разглядел длинный черный объект, цеплявший бледные отблески.

– Вроде… что… это именно то, – с трудом дыша, сказал он.

Фон Линдау в свою очередь заглянул в пропасть, и на его обычно бесстрастном лице появилось выражение сильного волнения.

– Дайте мне бинокль, – приказал он.

Он долго и жадно обследовал бездну, потом выпрямился. Он был невероятно бледен. Его лицо вырисовывалось в окружающей темноте, словно лунный диск.

– «Ю-29», – с усилием выдавил он. – Подлодка, которой командовал Ульрих фон Ротенфельсен. Мы думали, она затонула в Ирландском море.

Невероятное безмолвие обрушилось на людей, безмерно потрясенных необычным открытием.

– Если остальное в рассказе этого парня правда, – в ужасе прошептал капитан, – нам уже никогда не знать покоя ни во сне, ни в период бодрствования.

– Может, хватит? – предложил Лерхенфельд.

– Нам отдан приказ увидеть все, даже невозможное или то, что мы сочтем таковым… в Берлине. – Он повернулся к Дорусу Хоэну. – А пещера?

– Она должна быть ниже нас, – хнычущим голосом сообщил матрос. – Я не знал, что мы так близко, а потом мы шли с моря, а она должна быть рядом. Я не знал! Я не ходил так далеко. Неужели мне опять надо видеть это?

– Слушайте! – сказал Лерхенфельд.

Вначале далекий шум приближался, становился отчетливее, потом вырвался из бездны и стал оглушительным.

– Церковное пение!

Это было дикое и грандиозное песнопение, к которому примешивался рев гигантского органа. Музыка накатывала мощной приливной волной.

– Мы на границе ужасающих вещей, – выдохнул Лерхенфельд, – послушайте, капитан, не стоит ли сжалиться, ни…

Фон Линдау конвульсивно закрыл лицо.

– Несмотря ни на что, надо увидеть!

Внезапно песнь оборвалась, но тишины не возникло, вместо нее вдруг раздались дикие вопли. Целая буря разъяренных голосов и жалоб, криков под пытками, последний призыв проклятых.

– Парень не солгал! – выкрикнул Лерхенфельд.

– Идем! – приказал начальник.

Тропинка уходила круто вниз, они почти тут же вышли к пещере и завопили от ужаса.

* * *

Молочный свет заливал необъятную пещеру, свод которой терялся в тумане дождливой зари. Черная земля под ногами пружинила. Взгляд офицеров был прикован к огромным железным клеткам, тянувшимся вдоль высоких стен. Позади решеток мигали огоньки. С несказанным ужасом люди поняли, что то были горящие огнем зеленые глаза, уставившиеся на них.

– Фон Линдау! – вдруг закричал ужасающий голос.

– Курт Лерхенфельд! – мяукнул другой голос.

В глубине клеток корчились демонические лица.

– Ульрих фон Ротенфельсен! – простонал капитан, едва не лишившись чувств.

– Ты узнал меня! Что ты делаешь здесь, человечье ничтожество?

– Но… вы… майор? – пролепетал фон Линдау, чувствуя, что разум его пошатнулся.

Стая тощих призраков вдруг с невообразимым ревом просочилась через решетки.

– Они живые!

– Что? – завопил чудовище-скелет, которое они назвали фон Ротенфельсеном. – Вы живые? Линдау, это правда?

– Да, почему…

– Ха! Ха!

Невообразимый хохот взлетел, усиленный сотнями смешков.

– Ха! Ха! Гляньте на Линдау и Лерха… Идите дальше… а этот тоже живой?

Немцы увидели державшегося чуть в стороне мужчину с массивным лицом, украшенным густыми усами. В отличие от личинок, которые роились вокруг, он хранил тяжелое молчание, а глаза, похоже, никого не видели.

– Кажется, я узнаю это лицо, – прошептал Лерхенфельд. – О боже!

– Неужели это он? – выдохнул капитан. – Лорд…

– Китченер, да!

– Быть того не может! – застонал фон Линдау.

– Ха! Ха! Быть того не может! – усмехнулся фон Ротенфельсен. – Коллекция растет. Глядите, вот экипаж «Ю-29», которой я командовал. Пустая и тысяча раз проклятая честь! А вот экипажи «Ю-19» и «Ю-38» и прочие… А вот тот, кто отворачивает лицо и прячет шею… Он смотрит на вас!

– Нет! – закричал Лерхенфельд, отпрыгивая назад.

– Подождите. Вы кое-что увидите и скажете, подходит ли эта повседневная обработка живым. Повседневная! Каждый день, слышите? Если вы расскажете это в Берлине, скажите, что пушки всего флота не выручат нас, ха-ха!

Невероятная жара заполнила пещеру, густой туман превратился в плотное облако, пронзенное стрелами грозы, от далекого рева содрогнулась земля.

– Подождите!

– Убирайтесь отсюда, – произнес хриплый и серьезный голос.

Говорил человек с массивным лицом. Он поднял на двух офицеров глаза, полные ужасающей усталости.

– Убирайтесь! – повторил он.

– Жаль! – ухмыльнулся уродливый Ульрих.

Лерхенфельд и фон Линдау отступили к выходу из логова ужаса. И сделали это вовремя. Возникла невероятная темная тень, гнавшая перед собой дыхание раскаленного горна. Она вдруг окружила клетки, исчезнувшие в жгучей тьме, а потом излился гигантский поток грязи, залив призрачные видения.

– Мы все мертвы! – рявкнул Ульрих фон Ротенфельсен. – Мертвы! Мертвы!

* * *

Они в мельчайших деталях пересказали свое путешествие таинственной гражданской персоне в его комфортабельном кабинете на Унтер-ден-Линден.

– Лейтенант Лерхенфельд, – вдруг произнес чиновник, – вы узнали того человека, который прикрывал свою шею?

– Да, ваше превосходительство, – ответил тихим голосом офицер.

– Его имя?

– Сэр Роберт Кейзмент, повешенный в Дублине… за государственную измену.

– А! – произнес чиновник после долгого молчания. – Этот, однако, был уже…

– Мертв!

Чиновник подумал, потом заговорил безликим голосом, словно произносил доклад на конференции:

– Эту землю всегда называли островом Ада! Году в тысячном святой Брандан и его монахи высадились на этом острове ради искупления грехов. Легенда утверждает, что они там остались, новые Вечные Жиды, охраняя границу… хм… вечного пребывания проклятых душ. Юнга упоминал о монахах, шедших в горах ранним утром… Любопытно с точки зрения жизнеописания святых… – Офицеры, похоже его не слушали, и он внезапно спросил: – Что собираетесь делать, капитан фон Линдау?

– С вашего позволения, ваше превосходительство, – ответил моряк, подняв полные слез глаза к солнцу, которое опускалось за крыши домов, – с вашего позволения я отправлюсь в монастырь Фрибурга… чтобы остаться там.

– А вы, Лерхенфельд?

– Я отправлюсь путешествовать.

Чиновник облегченно вздохнул.

– Я пошлю Доруса Хоэна в санаторий в Шварцвальде, – сказал он, – к доктору Клейнмихе, а то, что рассказывают безумцы, никого не интересует.