Текст книги "Проклятие древних жилищ (Романы, рассказы)"

Автор книги: Жан Рэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Клавесин издал стонущие, нежные звуки, потом черная масса растаяла, всплыла дымком по лунному лучу и исчезла. Удивительная нежность затопила сердце Теодюля. Сон немедленно свалил его, подхватив спасительной волной. Но перед тем, как забыться в блаженстве забвения, он увидел громадную тень, заслонившую свет ночника. И разглядел громадное лицо, обращенное к нему, такое огромное, что оно подняло потолок. Лоб окружал нимб из звезд. Лицо было темнее ночи и излучало такую великую и безмерную печаль, что все существо Нотте содрогнулось от боли.

И он понял каким-то таинственным чутьем, возникшем в самой глубине его души, что он только что встретился лицом к лицу с Ночным Властителем.

* * *

Господин Нотте ничего не скрыл от друга Ипполита и пересказал ему все в мельчайших деталях.

– Дурной сон, не так ли? Крайне странный сон, – сказал Теодюль.

Господин Баэс промолчал.

Впервые в жизни господин Нотте увидел, что его старый приятель отступил от повседневных норм поведения. Худосочный старик поднялся на второй этаж, запер дверь гостиной капитана Судана и спрятал ключ себе в карман.

– Я тебе запрещаю отныне входить туда! – сказал он.

Господину Теодюлю потребовалось три недели, чтобы изготовить новый ключ и открыть запретную дверь.

IV

Мадемуазель Буллус прошлась желтой шагреневой кожей по мрамору камина, спинкам стульев и безделушкам из бисквита и фальшивого севрского фарфора, хотя их не покрывала ни одна пылинка. На мгновение она задумалась, не стоит ли заменить засохший лунник однолетний несколькими хризантемами, но при мысли, что надо наполнять водой высокие и тонкие вазы из белого порфира, стоявшие по краям камина, она вздрогнула.

Зеркало отражало в мягком свете люстры образ, который был ей привычен.

Она взбила свои тонкие волосы и наложила чуть-чуть пудры на щеки. Обычно она носила длинное домашнее платье из толстого коричневого драпа, похожее на монашескую сутану, но сегодня вечером Буллус заменила его тонким шелковым пеньюаром с пурпурными цветами. Блюдо из китайского лака царило в центре стола, накрытого вышитой цветами скатертью.

– Кюммель… анисовка… абрикотин, – вполголоса пробормотала она, разглядывая на свет грани трех пузатых графинчиков.

Немного поколебавшись, она достала из буфета жестяную коробку, из которой пахло ванилью.

– Вафли… соломка… леденцы… – перечислила она с видом кошки-лакомки. – Сегодня не очень холодно. Кстати, большая бежевая лампа в люстре привносит тепло.

В тиши улицы послышались шаги. Мадемуазель Буллус осторожно приподняла край золотистой шторы.

– Это не он… Интересно…

Поскольку она жила одиноко в маленьком доме на улице Прачек, она привыкла разговаривать сама с собой или обращаться к привычным вещам своей обстановки.

– Станет ли это великим изменением в моем существовании?

Она повернулась к керамике, которая бледно-желтым цветом выделялась на фоне кирпичной стены. Это было простоватое и улыбающееся лицо, которое художник назвал «Элали». Вопрос не затуманил безмятежности маски из темного кирпича.

– Не знаю, у кого спросить совета? – Она наклонилась к шторам, но услышала лишь ветер, который нес из порта первые сухие листья осени вдоль тротуара. – Час еще не пришел…

Паулине показалось, что по тяжелому лицу Элали пронеслась тень иронии.

– Он может прийти только поздно ночью! Поймите, моя дорогая, как быть с соседями? Одним махом разрушится моя репутация! – Проведя дрожащей рукой по худой груди, она прошептала: – Я впервые позволяю мужчине нанести мне визит. И тем более поздним вечером! Когда большинство людей уже спит! Господи, неужели я дурная женщина?.. Не впаду ли я в самый ненавистный грех? – Ее взгляд застыл на круглом пламени лампы. – Это – секрет… Я не убереглась, только бы не проболтаться об этом. Ах! – Она не расслышала шума шагов, но крышка почтового ящика легонько стукнула. Она открыла дверь гостиной, чтобы осветить темный вестибюль. – Это вы… – прошептала она, вздохнула и приотворила дверь. – Входите! – Тонкая дрожащая рука указала на кресло, графинчики и печенья. – Кюммель, анисовка, абрикотин, вафли, соломка, леденцы…

Послышался один мощный глухой удар.

Твердая рука поставила на место напитки и жестянку с печеньями, потом гость опустил лампу и, дыхнув на пламя, загасил ее. На темной улице поднялся ветер и теперь с яростью терзал плохо прилаженные ставни старых домов.

– Хе, хе! Ни криков, ни красных пятен на пеньюаре с цветами… хе, хе… вспоминаю, однако… но это была неправда, архинеправда… ни криков, ни красных пятен… Хе, хе!

Ветер унес к близкой реке эти визгливые слова.

Это было в среду вечером, когда господин Теодюль Нотте, не принимал в гости Ипполита Баэса. Он сидел, сжавшись в кресле, в гостиной капитана Судана рядом с буфетом с клавесином и медленно переворачивал страницы красной книги.

– Ну и ладно, – пробормотал он, – ну и ладно… – он словно ждал чего-то, но ничего не произошло. – Стоило ли это трудов? – произнес он.

Его губы горько скривились. Он вернулся в столовую, чтобы выкурить трубку и почитать при свете лампы одну из своих любимых книг Приключения Телемаха.

* * *

– Два преступления за две недели, – простонал комиссар полиции Сандерс, нервно расхаживая по своему кабинету на улице Урсулинок.

Его секретарь, толстяк Портхалс, подписал длинный рапорт.

– Уборщица мадемуазель Буллус утверждает, что из дома ничего не пропало, даже подушечки для иголок. Она поддерживала отношения только с соседями и никого у себя не принимала. Кстати, никаких следов взлома нет… и других тоже. Задаюсь вопросом, а было ли преступление!

Комиссар окинул секретаря яростным взглядом.

– Ну не сама же она пробила себе голову! Может, щелчком пальца?

Портхалс пожал толстыми, округлыми плечами и продолжил:

– Что касается бедняги Мейера, то вообще непонятно, что и подумать. Его труп извлекли из сточной канавы Мельницы в Фулоне. Крысы основательно попортили его физиономию.

– Вы можете употреблять более подходящие выражения, – поправил его комиссар. – Бедный Жером, у него были только друзья! Перерезано горло. Мерзавец, который сделал это, не церемонился! Фу!

– Кого-нибудь арестуем? – осведомился секретарь.

– Кого именно? – рявкнул комиссар. – Проверьте журнал записей гражданского состояния и выберите кандидата среди новорожденных!

Он прижал побагровевшее лицо к оконному стеклу и коротким кивком головы поздоровался с господином Нотте, который шел мимо.

– Впрочем, наденьте наручники на этого славного Теодуля! – воскликнул он.

Портхалс расхохотался.

Господин Нотте пересек Песчаную площадь, дружески посмотрел на высокую пожарную вышку и свернул на улицу Королька. Его сердце екнуло перед особняком Минюса.

На мгновение мелькнула красномедная дверь и горящие буквы «Таверна Альфа». Но подойдя ближе, он увидел лишь обычные безликие фасады. Когда он пересекал древнюю улицу Прядильщиков, то через открытую дверь заметил в жалком садике высокую худую женщину, которая кормила кур. Он на секунду задержался, чтобы посмотреть на нее, а когда она подняла глаза, он поздоровался с ней. Она, похоже, его не узнала и не поздоровалась в ответ.

Интересно, подумал Теодюль, где я мог ее видеть, ведь я действительно где-то видел ее.

Следуя вдоль каменного парапета моста Кислого Молока, он хлопнул себя по лбу.

– Святая Пульхерия! – воскликнул он. – Как она похожа на святую с картины! – Сегодня он рано закрыл лавочку и решил пройтись по привычному Хэму. – Вечером отведаем петуха в вине, – пробурчал он себе под нос, – и господин Ипполит возьмет с собой один или два хлебца с сосисками, которые мне поджарит булочник Ламбрехт.

* * *

Пульхерия Мейре с отвращением оттолкнула тарелку, на которой остывала малоаппетитная луковая кашица.

– Одиннадцать часов! – проворчала она. – Посмотрим, может, еще грошик удастся заработать.

С одиннадцати утра до часу пополудни она обходила ночные кафе, предлагая запоздавшим любителям выпить жалкий набор крекеров, крутых яиц и вареных бобов.

Некогда она была красивой девушкой, за которой приударяли мужчины, но эти счастливые годы остались далеко позади. Ее крайне удивило, что на выходе из улицы Булавок за ней увязалась какая-то тень.

– Могу ли я вам предложить… – донесся из тени дрожащий голосок.

Пульхерия остановилась и указала на розовые окна соседнего кабачка.

– Нет, нет, – запротестовал мужчина, – у вас дома, если пожелаете.

Пульхерия рассмеялась, вспомнив пословицу, что ночью все кошки серы.

– Если я не упущу вечернюю выгоду, – сказала она. – Иногда я зарабатываю до сотни су.

Вместо ответа мужчина позвенел серебряными монетами в кармане.

– Хорошо, – согласилась Пульхерия, – откажусь от работы на один вечер… У меня дома есть пиво и можжевеловка. – Они прошли вместе по совершенно пустой Рыночной площади. Разговор поддерживала только Пульхерия. – У одинокой женщины тяжкая жизнь, мой муж бросил меня ради грязной сучки, которая торгует на провинциальных ярмарках. У меня есть право принимать гостей у себя дома, не так ли?

– Ваша правда! – кивнул мужчина.

– Но я не смогу оставить вас на ночь… из-за злобных соседей.

– Договорились!

Она открыла калитку крохотного садика и взяла спутника за руку.

– Позвольте провести вас. Осторожно, здесь две ступеньки…

Кухня, куда она провела ночного гостя, была бедной, но чистой. Красная плитка сверкала, а в алькове притягательно белела постель.

– Ведь чисто? – с гордостью заметила она. Потом повернулась к гостю и ворчливо продолжила: – Значит, пристаешь к женщинам на улице, маленький злюка?

Мужчина что-то промычал, не отводя взгляда от двери.

– Пива или можжевеловки?

– Пива!

– Хорошо! И я выпью капельку!

Она направилась к игрушечному шкафчику и достала две кружки из синей керамики. В углу, накрытый мокрой тряпкой, стоял бочонок и ронял капли пива в большой фаянсовый сосуд.

– Пиво от Дьюкреса, – объявила она. – Вам должно понравиться!

– Хорошо, – проворчал он. – Иногда я его пью.

Они стукнулись кружками.

Женщина зажгла лампу с плоским фитилем, которая едва освещала стол с кружками.

– Вы хорошо устроились, – вежливо сообщил мужчина.

Пульхерия Мейре любила внимательное отношение к себе, которого давно лишилась.

– Мой дом хотя и маленький, но это – хозяйский дом. Старик Минюс отделил его от собственного владения неизвестно зачем и сдал в аренду.

– Минюс… – повторил полночный гость.

– Да, старый барон с улицы Королька. Если проделать дыру в этой стене, можно сразу попасть к нему на кухни.

Она весело рассмеялась:

– Готова побиться об заклад, что там найдется побольше выпить и поесть. Еще пива? Я бы приняла еще капельку.

Она вернулась к бочонку и принялась наливать пиво, низко опустив кружку, чтобы было побольше пены. Когда она наклонилась, ее длинный синий шарф развязался.

Внезапно удавка стала давить, давить…

Пульхерия Мейре попыталась вздохнуть. Она не была очень сильной и почти без сопротивления опустилась на пол. Лампа опрокинулась, и зеленое пламя побежало вдоль промасленного асбестового фитиля. Петли пронзительно взвизгнули, когда дверь закрылась. Потревоженная во сне курица встряхнулась и едва слышно закудахтала. Во тьме сцепились два кота, издавая воинственные вопли. Куранты на Башне отсчитали двенадцать ударов в момент, когда сторож Дьерик с помощью рожка поднял тревогу, увидев, как высокое пламя поднялось над крышей старого дома.

* * *

– Пришла беда – открывай ворота, беды творятся прямо по соседству, – хныкал комиссар Сандерс. – Пожар и труп! Я вопрошаю себя…

– Не совершилось ли двойное преступление, – закончил Портхалс. – Возможно. Все случилось в три этапа, если верить моралистам, но останков Пульхерии Мейре недостаточно, чтобы доказать это. Не стоит вешать на шею еще одно преступление.

– Это я и хотел сказать, – кивнул комиссар Сандерс. В его голосе слышались слезливые нотки. – Но повторяю вам, Портхалс, в воздухе пахнет чем-то дурным, как во времена эпидемий.

Сторож Дьерик, стоявший на часах, просунул свою овечью голову в приоткрытую дверь.

– Доктор Сантерикс желает вас видеть!

Сандерс вздохнул:

– Если и есть что-то подозрительное в деле Пульхерии Мейре, этот проклятый Сантерикс обязательно отыщет это.

И действительно, доктор отыскал.

– Передал мой отчет королевскому прокурору, – сообщил он, – женщина Пульхерия Мейре была задушена.

– Ба! – возмущенно воскликнул Портхалс. – От нее осталось всего несколько горстей пепла.

– Шейные позвонки сломаны, – возразил доктор. – Петля виселицы лучше бы не сработала!

– Третье! – вздохнул Сандерс. – Почему до отставки еще далеко!

Тонким и сжатым почерком он принялся заполнять листки бумаги в клеточку, которые по мере заполнения передавал помощнику. Один из полицейских принес лампу. Двое полицейских продолжали заполнять страницы, когда уже зажглись окна кафе «Зеркало».

– Прощай, счастливая жизнь! – проворчал Сандерс, потирая сведенные судорогой руки.

– Попади мне в руки этот сучий сын, который устроил нам все это, – прошипел Портхалс, – я бы перехватил работу у палача!

V

Господин Теодюль некоторое время прислушивался к шумам, доносившимся с улицы. Шаги господина Баэса быстро стихали, и только царапанье его трости по бордюрному камню тротуара слышалось еще несколько секунд.

Теодюль зажег в гостиной капитана Судана все свечи, стоявшие в канделябрах, и уселся в кресло.

Красная книга лежала на столе на расстоянии протянутой руки, и Нотте торжественно возложил на нее ладонь.

– Или я плохо усвоил вашу науку, или я выполнил все ваши условия, и вы мне должны то, что должны! – с несвойственным ему пафосом произнес он. Обвел комнату взглядом, ожидая чего-то. Но дверь не отворилась, а пламя свечей не шелохнулось, воздух был неподвижен – никакого сквозняка. Теодюль убрал ладонь и поднес ее ко лбу. – Для человека, который еще в школе ничего не понял в задачке о курьерах, мне понадобилось приложить немало усилий, чтобы сообразить, что вы можете сделать для меня, о странная книга, а еще больше усилий понадобилось, чтобы… поступить по вашей жуткой воле! – На его висках выступили капли пота. – Повиноваться судьбе… все в этом, как сказал бы Ипполит. Но мне это ничего не объясняет. И мне кажется, что моя судьба является частью того дня 8 октября. Тогда моя жизнь как бы остановилась, она была заблокирована как бы тормозом, останавливающим телегу. Кто может отжать тормоз? – Глядя с упреком на красную книгу, он жалобно продолжил: – Неужели вы мне солгали, о мудрая книга? – Он вздрогнул. Ничего не случилось, ничего не шелохнулось в комнате, но он уже стоял на ногах и поспешно шел к двери под воздействием какой-то силы, овладевшей им. – Я ничего не просил, – разглагольствовал он, спускаясь по лестнице, – но кто-то знает, чего я желаю, и это – единственная цель моей жизни! Неужели я узнаю это сегодня? – Хэм был безлюден. Теодюль направлялся к верхней части города. Мост Кислого Молока гулко прозвучал под его ногами, а когда он пересекал эспланаду Сен-Жак, он не увидел ни одного огонька в многочисленных кафе. – Должно быть, очень поздно, – сказал он себе. Он не испытал ни малейшего удивления, увидев обширное облако света, разгонявшее тьму улицы Королька. Он глубоко вздохнул и внезапно проникся лихорадочным ожиданием. – Наконец… Она там… Таверна Альфа! – Он толкнул дверь и вновь увидел низкие диваны, чудовищного каменного идола и витражи, за которыми играл таинственный свет. – Ромеона! – воскликнул он. Она оказалась рядом, хотя он не видел, как она появилась. – Вот и вы, – сказал он, – теперь я знаю, чего желал всю свою жизнь.

Она устремила на него пронзительный взгляд, потом тихо выговорила:

– Ах, как хорошо мне станет жить теперь!

– Жить?

Она прижалась к нему, и он ощутил жуткий холод, пронзивший все его существо.

– Я мертва уже много лет, мой малыш!

Теодюль вскрикнул от ужаса, но одновременно его охватила безумная радость.

– Ромеона… я вас узнаю, но я чувствую, что внутри вас сидит кто-то другой.

Гибкая и крепкая рука обняла его и притянула к плотному, но холодному телу.

– Мадемуазель Мари!

– Если хотите, – сказала она. – Однажды вы, может быть, заметите, что, будучи странной и ужасной, истина проста: нас разделяло время, теперь этого нет… Пошли!

Свет позади витражей вдруг словно сошел с ума. Теодюль показал на витражи пальцем, но Ромеона быстро отвела его руку.

– Нет, нет, поступайте так, словно его нет!

– А что позади? – спросил он.

Женщина с ужасом вздрогнула.

– Придет время узнать это, малыш, когда мне придется вернуться туда и вам тоже… – Она коснулась губами его губ, избегая нового вопроса. – Прошло столько лет с того момента, когда я вас так поцеловала, – лихорадочно выговорила она. – Вы ощущаете, кто я теперь?

– Да! Ромеона… нет, мадемуазель Мари, я вас так любил! Теперь я знаю свою судьбу: любить вас! Ради вас я подчинился книге, призвал на помощь… Ночного Властителя.

Женщина издала ужасающий вопль:

– И ради этого вы вырвали меня из могилы!

Теодюль попытался отодвинуться от нее.

– Прошлое… я – человек, который жил только ради того прошлого… который потратил все свое время на воспоминания. Я понял: меня возвращают прошлому!

* * *

Три дня спустя комиссар Сандерс приступил к написанию нового рапорта, который его помощник перечитал, исправил и переписал в трех экземплярах. К нему был приложен апостиль с надписью в виде круга: Исчезновение некоего Теодюля Нотте.

Бедняга Сандерс был готов впасть в самое черное сумасшествие, если бы мог видеть в эту минуту, что некий Теодюль Нотте безмятежно курил трубку перед высокой пожарной вышкой на площади в тридцати шагах от полицейского участка. Двумя часами позже он столкнулся с ним перед светлыми окнами кафе «Зеркало», а к полуночи одновременно свернул вместе с ним на улицу Королька, чтобы войти в Таверну Альфа.

Но эта таверна не существовала ни для Сандерса, ни для кого другого, поскольку располагалась вне времени комиссара и его сограждан, как, впрочем, и жизнь самого господина Нотте.

Но ни Сандерс, ни остальные не были причастны к тайнам старой красной книги, и Ночному Властителю до них не было дела.

Эта жизнь Теодюля Нотте ничем не напоминала сновидение. Прекрасного декора таверны и горячей любви Ромеоны, или мадемуазель Мари, хватало, чтобы сделать ее радостной и беззаботной.

– Хотите вновь увидеть «других»? – спросила однажды любимая женщина.

Теодюлю потребовалось некоторое время, чтобы понять ее слова.

Это произошло в один прекрасный полдень, прохладный, но светлый и приятный.

Они покинули таверну и спустились по улице Королька. Площадь Сен-Жак была заполнена народом, поскольку была сооружена эстрада, и деревенский оркестр играл во всю мощь медных инструментов и больших барабанов.

Они невидимками прошли сквозь веселящуюся толпу, ибо жили вне времени толпы.

Когда они пересекали мост и увидели, как залитые солнцем глубины Хэма открылись перед ними, господин Нотте вздрогнул.

– Мы идем… ко мне? – спросил он.

– Никаких сомнений, – ответила мадемуазель Мари, нежно сжимая ему руку.

– А?.. – начал он с некоторым страхом.

Она пожала плечами и увлекла его за собой.

Когда он толкнул дверь лавочки, то услышал, что с этажа доносится нежная песня.

 
Откуда несешься, гонимое ветром… прекрасное облако…
 

Он вовсе не удивился, когда увидел в гостиной капитана Судана, мадемуазель Софи перед клавесином и свою мать, вышивающую ужасные желтые комнатные тапочки. Его не удивило, что он уселся рядом с отцом, который курил длинную голландскую трубку. Ничто в этом воскресном собрании не позволяло думать, что эти существа были отделены от него тридцатью годами загробной жизни. Никто его не приветствовал добрым словом, и никто не удивился, что пятидесятилетний Теодюль сидит рядом с мадемуазель Мари. Теодюль обратил внимание, что на его подруге толстое шерстяное платье, расшитое бисером, а не легкий шелковый туалет с серебряными нитями, в котором красовалась Ромеона, когда они покидали Таверну Альфа. Но он воспринял все это, как само собой разумеющееся.

Они с аппетитом отужинали, и Теодюль вспомнил вкус винного соуса к луку шалот. Секрет этого блюда мать тщательно оберегала от других.

– Послушай, Жан-Батист… из книг ничего хорошего не почерпнешь!

Так мама Нотте нежно журила мужа, который жадным взглядом окидывал библиотеку.

Они расстались с наступлением ночи. Теодюль и мадемуазель Мари вернулись в Таверну Альфа.

– Однако, – вдруг сказал он, – мы не увидели капитана Судана.

Его спутница вздрогнула.

– Не говорите о нем, – умоляюще произнесла она, – ради нашей любви, никогда не упоминайте о нем!

Теодюль с любопытством глянул на нее.

– Хе-хе! Да будет так… хорошо. – Потом его мысли пошли по другому пути. – Мне кажется, – обронил он, – что все сказанное мамой и папой уже говорилось. Я уже слышал концерт на площади Сен-Жак и даже вспоминаю, что съел…

Спутница нетерпеливо прервала его:

– Конечно… Это всего-навсего образы прошлого, среди которых ты бродишь.

– Значит, папа и мама Нотте, а также мадемуазель Софи так и остались… мертвыми?

– Именно так или почти так.

– А ты?

– Я?

Она выкрикнула вопрос, дрожа от ужаса:

– Я? Ты меня вырвал из лап смерти, чтобы я стала твоей…

И в этот момент ему показалось, как в ней что-то изменилось: мелькнуло что-то черное, чудовищное и невероятно враждебное, но это исчезло так быстро, что он подумал об игре теней, ибо одновременно тонкое пламя свечей забилось от вечернего ветра, ворвавшегося в приоткрытое окно.

– Я всегда желал только этого, – сказал он с неожиданной простотой, – но никогда не мог ни ясно сформулировать свое желание, ни выразить его словами.

Они больше никогда не заговаривали об этой странной и болезненной перепалке. Они жили спокойной жизнью и больше не покидали одинокую таверну, а господин Теодюль больше не хотел возвращаться в Хэм, чтобы бродить там среди образов прошлого.

Однажды ночью он проснулся и протянул руку к подушке, где должна была лежать голова его подруги.

Она была пустой и ледяной.

Он позвал и, не слыша ответа, вышел из спальни.

Дом показался ему совершенно незнакомым, он словно погружался в мир сновидения, нереальный и расплывчатый. Теодюль взошел по одним лестницам, спустился по другим, пересек комнаты, залитые тусклым и зловещим светом. Вернулся в спальню и нашел постель пустой. Его сердце сжалось, новое и щемящее чувство родилось в самой глубине его существа.

Она ушла… она ушла к нему… я знаю это, ведь у меня есть доказательства из писем, найденных в маленьком секретере!

Он бросился на улицу, как пловец в море, и быстрыми шагами пронесся по площади Сен-Жак, по двум мостам и нырнул в густой мрак Хэма.

Лунный луч цеплялся за железную катушку галантерейной лавочки. Теодюль некоторое время разглядывал фасад. Лунный свет перекрывал неяркий свет, который, как ему казалось, проглядывал изнутри через разрывы в шторах.

– А! – вдруг зарычал он. – Он у себя в комнате, он зажег свечи, он читает свою нечистую красную книгу, а она рядом с ним!

Он открыл ключом дверь магазинчика, засовы не были опущены. Когда он добежал до первых ступеней лестницы, то ощутил запах сигары. Он без труда перемещался в темноте. Ему немного помогала луна, чей свет просачивался через круглое окошко на верхнем этаже. На втором этаже он заметил полоску света, тянущуюся из-под двери. Теодюль ворвался в гостиную. В высоких медных канделябрах горело шесть свечей, а в очаге краснели еще не остывшие угли.

– А! – хрипло воскликнул он. – Вы все же здесь!

Старый капитан Судан, сидевший в вольтеровском кресле, поднял тяжелую голову и отложил книгу.

– Где она? – выкрикнул Теодюль.

Старик уставился на него, но ничего не ответил.

– Вы скажете мне… Вы не отнимете ее у меня… Я сделал все, что ваша отвратительная книга посоветовала мне сделать. Я ее хочу, вам понятно?

Остекленевшие глаза капитана на мгновение загорелись.

– Ушла? – спросил он противным скрипучим голосом. – Да… Да… Для бегства нужен лишь лунный луч. Значит, она ушла…

Он вновь взял красную книгу.

– Бросьте эту поганую книгу и отвечайте мне! – закричал Теодюль. – Я хочу знать, где она.

– Где она? Правда? Хороший вопрос: где она?

На противоположной стене затрепетала большая тень, и Нотте увидел, что три свечи одного из канделябров разом погасли. Через отверстие между шторами просочился живой лунный свет и направился к креслу капитана.

Теодюль ринулся к нему, сжимая кулаки.

– Ненавижу вас, – прохрипел он. – Вы забрали ее у меня в юности и опять собираетесь украсть. – Его руки почти лежали на плечах старца, а тот оставался неподвижным, зарывшись в подушки кресла. Погасло пламя и трех последних свечей, словно их разом задули, но лучи луны четко обрисовывали на экране из мрака сжавшуюся фигуру капитана. – Я вас убью, Судан! – выкрикнул Теодюль. Он коснулся чего-то холодного и вязкого, услышал хрип и смех – его пальцы сжали пустоту. – Мертвец! – закричал он. – Больше ты ее у меня не заберешь!

Вдруг хлопнули и широко открылись ставни, и море лунного света затопило гостиную.

Теодюль завопил от ужаса: туманная форма билась в комнате и катила к нему с невиданной яростью. Он скорее догадывался об этом, чем видел. В лунном свете показались гигантские призрачные руки, над ними все четче вырисовывалось ужасающее лицо.

– Мадемуазель Мари! – всхлипнул он, вспомнив кошмар далекой ночи.

Невообразимая сущность ринулась на него, душа, раздавливая и обдавая отвратительной могильной вонью.

И кошмар продолжился так же, как и той ночью: чудовищный туман отступил и дымчатыми струями унесся по лунным лучам.

На какую-то секунду Теодюль мельком увидел необозримое и серьезное лицо, висящее в небе среди звезд, потом оно уменьшилось и с невероятной скоростью приблизилось к окну. Свечи зажглись, ставни хлопнули, закрываясь. Теодюль находился в гостиной, уставившись на пустое кресло.

Но перед догорающими углями очага стоял господин Ипполит Баэс и смотрел на него с печальной улыбкой.

* * *

– Ипполит! – воскликнул Теодюль.

Он не видел своего старого друга с тех пор, как последовал судьбе, предписанной красной книгой.

Господин Баэс был в своем привычном костюме «веронезе», а подбитая железом трость висела у него на руке. Он вдруг поднял ее и указал на кресло.

– Ты его больше не видишь?

– Кого? Капитана Судана?

Ипполит Баэс коротко хихикнул.

– Проклятый мелкий демон… Там его зовут Теграт. Он считал себя демоном книг. Он единственный оставался на земле.

– Демон… демон… – пробормотал Теодюль, ничего не понимая.

Баэс нежным взглядом окинул его.

– Мой бедный малыш, время подгоняет, и я больше ничего не смогу сделать для тебя. Ты буквально уничтожил то немногое, что оставалось в нем от человечьей жизни, когда сжал шею это мелкой пакости, которую ад сохранил на земле. Но, сделав это, ты вернулся в другое измерение времени, которое уже не сможет тебя принять.

Теодюль ладонями сжал виски.

– Что со мной случилось? Что я сделал?

Ипполит положил ладони на плечи друга.

– Я сообщу тебе нечто, что крайне огорчит тебя, мой бедный малыш. Капитан Судан… нет, Теграт был… твоим отцом… И ты…

Теодюль закричал от ужаса и отчаяния.

– Мама… Значит, я… сын де…

Ипполит Баэс закрыл ему рот.

– Пошли, – сказал он, – пришло время…

Теодюль вновь увидел Хэм, два моста, площадь Сен-Жак, но пространство теперь не было столь безлюдным, как ему показалось. Он повсюду видел тени и слышал неясный говор.

Таверна Альфа осветилась всеми огнями, когда Ипполит толкнул дверь.

– Осторожно! Сегодня она существует для всех… – шепнул он.

– Один человек родился от Бога. Он стал Искупителем людей, – пробормотал он. – А… когда ночной дух по-обезьяньи покусился на любовь и свет, то родился человек…

Он глянул на Теодюля с ласковым презрением.

– Он создал самого печального и самого жалкого из людей.

– Я, – сказал Теодюль, – печальный и жалкий, да!

Он оглядел теплый и привычный декор одинокой таверны.

– Меня предали все, – вздохнул он, – и… вовсе не любили меня.

– Любили!

Глухой крик разорвал воздух.

– Ромеона… Мадемуазель Мари! – воскликнул Теодюль, и его глаза радостно засветились.

Но Ипполит Баэс отрицательно покачал головой.

– Кто-то сжалился над твоим огромным несчастьем, мой бедный друг. Он не мог перечить судьбе, предназначенной тебе. Но он шел рядом с тобой, он защищал тебя от ужасных сущностей кошмара. Он попытался остановить время и быть с тобой в прошлом, потому что будущее грозило тебе самыми чудовищными ужасами…

– Ипполит! – вскричал Нотте. – Как в тот день, когда я заболел. Но я ничего не понимаю во всем этом… и в вас тоже.

Баэс внезапно повернулся к двери.

– Люди идут по улице, – пробормотал он. Потом возобновил свое повествование: – Он последует за тобой туда, куда назначено отправиться тебе, хотя, быть может, он предал самого себя…

Теодюль понял, что его друг говорит для себя, не адресуясь к нему.

И вдруг его разум открылся.

– Ночной Властитель! – воскликнул он. Баэс улыбнулся и взял его за руку.

– Хе, хе! – хмыкнул голос за его спиной.

Ипполит повернулся к маленькому будде.

– Молчи, истукан! – приказал он.

– Молчу, – ответил голос.

Улица наполнилась смутным шумом.

Теодюль не спускал глаз с настенных витражей, за которыми взлетели сполохи пламени.

Он поднес руку к сердцу.

– Ипполит, я вижу… Паулина Буллус лежит на боку с пробитой головой… Крысы из сточной канавы обгрызли лицо несчастного Жерома Мейера, женщина Мейре горит в охваченном пламенем доме. Да, мне пришлось убить три раза по закону красной книги.

Вдруг окна и стеклянное панно двери разлетелись в осколки, и внутрь таверны полетел град камней.

– Каменный дождь! – вскричал Теодюль. – Судьба свершилась. Выходит, этот ужасный день 8 октября я проживал всю свою жизнь!

Орущая толпа уже заполнила черную улицу. Кучерские фонари и факелы освещали искаженные ненавистью лица.

– Смерть убийце!

Позади разбитого окна показалось бледное лицо комиссара Сандерса:

– Теодюль Нотте, сдавайтесь!

Ипполит Баэс протянул руку, и воцарилась внезапная тишина. Теодюль поражено смотрел на него.

Старец схватил каменного будду, словно сделанного из неподвижного тумана. От него в какую-то неописуемую красноватую даль тянулась дорожка.

– Нам туда, – тихо сказал Ипполит Баэс.

– Да… кто вы? – прошептал Теодюль.

С яростным ревом толпа ворвалась в Таверну Альфа, но Теодюль не видел и не слышал ее – его ноги попирали мягкий черный бархат.

– Кто вы? – переспросил он.

Ипполита Баэса уже не было рядом, а высилась громадная тень, чью голову окутывал облачный нимб.

– Ночной Властитель! – вздохнул Теодюль.

– Идем, – голос, казалось, долетал из неизмеримых высот, но Теодюль Нотте узнал сущность, поднимавшуюся рядом с ним, то был его друг по скромным пирам и партиям в шашки.

– Идем… Даже там есть блудные сыновья!

В сердце Теодюля Нотте воцарился мир, а шумы мира, который он покидал навсегда, доходили до него последним шорохом ветра в высоких тополях, охраняющих счастливый мир прекрасного вечера.