Текст книги "Проклятие древних жилищ (Романы, рассказы)"

Автор книги: Жан Рэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Глава пятая
Белая маска

Трагедии, обрушившиеся на меня, следовали одна за другой, как звенья злокозненной цепи, но все расследования заводили в тупик. Полицейские каждый раз оказывались перед глухой стеной. По поводу мертвого мужчины не удалось выяснить ничего нового, а то, что мы знали, было почти ничего. Впрочем, более тщательное обследование замка Ромбусбье выявило, что зловещий дом имеет обширную подземную часть, как часто бывало с древними полукрепостями. Городской архивариус, призванный на подмогу, заявил, что камеру, где был убит после долгого пленения мужчина, можно сравнить с тайной темницей. И добавил, что ее немного усовершенствовали, добавив простую, но эффективную систему подачи воздуха. Подвалы состояли, кроме нескольких темных ниш, из обширного низкого зала, с колодцем, выложенным из огромных камней весом до нескольких сотен килограммов каждый.

Архивариус прозондировал колодец и удивился его необычной глубине, превышавшей сто футов. Однако уточнил, что колодцы такого размера можно обнаружить и в других средневековых постройках. Но меня поразило при обследовании этого зала то, что стражем колодца была копия наземного Бусебо. Архивариус удивился меньше, объяснив, каменные монстры вроде Бусебо часто встречаются в странах Востока, где вода столь драгоценна, что ее часто охраняют символические стражи.

Господин Кершов не обратил на это внимания, едва скользнув взглядом по второму Бусебо, но я услышал, как он пробормотал:

– Интересно, почему Фомма убили после долгого содержания в тюремной камере?

На это я без раздумья ответил:

– Быть может, потому, что убийца и тюремщик одно и то же лицо?

Он бросил на меня задумчивый взгляд, потом улыбнулся:

– У вас есть полицейское чутье, господин Сиппенс. Ваше предположение логично, но в нашей профессии надо остерегаться предположений, особенно если они не покоятся на чем-то существенном.

Он не хотел завершать расследование, не посетив Эстамбург, впрочем, не ожидая узнать что-нибудь новое. Я принял предложение сопровождать его и убедился, что он угадал: славные деревенские жители оказались неспособными сказать о Фомме больше того, что уже сказал фермер Труффар.

Мы вместе изучили регистрационные книги и узнали, что убитый занесен в них под именем Натаниель Фом.

– Жители быстро изменили его имя на Фомма, – со смехом добавил коммунальный секретарь.

Список был составлен небрежно с многими пропусками. В нем указывалась только дата рождения покойника, что позволило узнать, что в момент смерти ему исполнилось сорок пять лет. Не было указано место рождения. Могло быть, что дату рождения назвал сам Фом. Господину Кершову не довелось посетить жилище таинственного мужчины. Вскоре после моего отъезда из Эстамбурга разразилась ужасная гроза, молния попала прямо в дом в уголке колдуна, и пожар до основания уничтожил его.

– Остались только пепел и каменные обломки, – уточнил коммунальный секретарь, – мы все вывезли.

Я облегченно вздохнул: жители Эстамбурга не подозревали о странном образе жизни Фомма, а Кершову не хватило чутья, чтобы обнаружить следы, ведущие к замку Добри. Комиссар отклонил мое предложение задержаться в Эстамбурге, а когда я сказал, что хочу отдохнуть в деревне, где провел детство, мы расстались и он вернулся в Гент. Труффар был очень доволен, когда я попросил его гостеприимства на несколько дней.

– Мне надо подышать чистым деревенским воздухом, – сказал я, – кроме того, хочу погулять по окрестностям.

Я собирался вернуться в замок Добри. На этот раз я был предусмотрительнее. Хотя в телеграмме Патетье утверждалось, что замок необитаем, я не хотел рисковать, отправляясь в опасное место без оружия. Я приобрел в Генте новый «смит-и-вессон», помпезно названный автоматическим револьвером, и немного потренировался в коммунальном тире, что позволяло мне пользоваться им без особой неловкости. В один чудесный весенний день я отправился в путь. Но не пошел по дороге к болоту, а выбрал обходной путь через Темплев затененными тропинками. Было уже далеко за полдень, поскольку Труффар пригласил нескольких друзей и завтрак затянулся. Я захватил с собой бинокль. Когда из-за деревьев появились разваливающиеся башни замка, поднес его к глазам.

Дороги были пусты, в далеких полях не было ни одного фермера. На повороте тропинки я заметил заросший холмик, показавшийся мне идеальным наблюдательным пунктом. В какой-то момент мне показалось, что я вижу металлический отблеск меж деревьев, словно это был велосипед. Я глянул в ту сторону и ничего не заметил. Я улегся на папоротники и принялся рассматривать замок сквозь заросли кустарника. Я видел задний фасад замка. Окна были закрыты тяжелыми ставнями. Никакого следа присутствия человека или животного. Рискну ли я на новое вторжение? У меня была отмычка, хотя я не очень представлял, как ею пользоваться. Я продолжал наблюдать, не в силах принять решение.

– Сыграю в орла или решку, – наконец решил я, достав из кармана монету, – если орел, пойду.

Выпал орел.

– Боги решили, – сказал я себе, признавшись, что предпочел бы решку.

Я снова оглядел окрестности. Не обнаружив ни малейшего признака жизни, я спустился с холма и по тропинке, затененной ивами, направился к замку. Тропинка вела не к заднему фасаду, и я невзначай оказался перед входной решеткой. Она не была закрыта. Впрочем, это было невозможно, поскольку одна из створок висела на разболтанных петлях. Фасад выглядел еще более запущенным. Многие ставни были сорваны или растрескались.

– Сейчас или никогда!

Я был готов воспользоваться отмычкой, поскольку стальная защелка едва входила в гнездо двери. Я чувствовал, что она легко поддается. Два или три поворота, и дверь с легким скрипом открылась. Я оказался в холле, о котором у меня сохранилось смутное воспоминание. Дневной свет лился через высокое круглое окно.

«Войди в левую дверь», – услужливо подсказала память.

Я тут же узнал комнату. Вспомнил об огне в очаге, рядом с которым сидел. Но не было ни стола, ни стульев, только очень старая скамья из необработанного дерева. Ее покрывал густой слой пыли. Я тщетно искал следы своего пребывания. Неужели мне все приснилось? Я начал отчаиваться, когда мой взгляд упал на мраморную полку камина и на несколько капель воска. След опрокинутого подсвечника! Щели и дырки в ставнях давали достаточно света, и я мог осмотреть все досконально. Ничего не обнаружив в комнате, кроме следов воска, я остановился перед одним окном и глянул в одну из щелей. Наполовину высохшее болото было на месте. Оно было покрыто желтыми кувшинками. Вдруг мне показалось, что рядом стоит Патетье! Я машинально коснулся стекла: оно было влажным и чуть пахло ментолом. Мысли у меня в голове смешались. Кто-то, несомненно женщина, недавно был здесь и смотрел в окошко.

Яна Добри. Женщина с пистолетом Лефуше!

Как и в замке Ромбусбье, она через окно следила за кем-то: за мной, когда я шел к решетчатым вратам. Неужели я, как крыса, угодил в западню? Я попытался достать револьвер.

– Не оборачивайтесь и не трогайте оружие! – послышался за моей спиной приглушенный голос. – Не двигайтесь и считайте до ста. Потом покиньте замок и бегите от него изо всех сил. Считайте! – Я повиновался. – Мне нужны не вы, господин Сиппенс, помните об этом, – добавил голос позади меня.

На цифре сто я обернулся. Дверь была распахнута. Я вовсе не собирался оставаться в замке. Голос звучал повелительно, но не угрожающе. Был ли это голос Яны Добри? Я добежал до холма, когда услышал два далеких выстрела.

Пока я бежал, я чуть не сгорал от стыда за свой страх. Но проявил снисходительность к самому себе и не назвал себя трусом. Услышав выстрелы, я забился в кустарник, пытаясь понять, откуда грозила опасность. Прошло пять минут, и раздался третий выстрел. Мишенью стрелка явно был не я. По тропинке между холмом и замком, нажимая на педали, несся велосипедист. Было ясно, он прилагает неимоверные усилия, чтобы удрать куда подальше. В момент, когда я мог его рассмотреть, послышался четвертый выстрел. В десяти шагах позади велосипеда взметнулось облачко пыли. Я вскочил и крикнул:

– Сюда!

Но велосипедист удирал и даже не повернул головы. Следующая пуля была точнее и ударила в землю рядом с велосипедом. Я принялся жестикулировать:

– Сюда! Сюда!

Он повернул в сторону холма. Еще несколько секунд, и он окажется вне досягаемости пуль. Он поднял лицо, и я увидел его. И тут же в ужасе отступил: лицо было закрыто белым капюшоном с двумя отверстиями для глаз. Раздалось два выстрела подряд. По характерному свисту пуль было ясно: стреляли из карабина.

– Быстрее! – крикнул я.

Велосипедист поднял руку, словно подавая знак. В руке появилось облачко. Я почувствовал удар дубинкой в грудь и резкую боль. Я рухнул на папоротники. В глазах потемнело.

Я услышал рыдание, потом подбодряющий голос:

– Не убивайтесь, он выкарабкается.

Долгое молчание, потом кто-то шумно высморкался.

– Везунчик, – сказал тот же голос, – пуля не затронула ни одного жизненно важного органа, прошла на волосок мимо… Я сделал ему еще один укол морфина, моя задача выполнена! Вернусь завтра. Вы увидите, что его состояние улучшится.

Дверь закрылась, Я с трудом разлепил глаза. Не видел ли я сон? Я лежал в собственной постели в слабо освещенной спальне. Я различил Патетье и Барбару. Служанка вытерла глаза и вышла из комнаты.

– Патетье!

Мой друг вскочил с кресла с легким радостным криком и подошел ближе.

– Мой дорогой мальчик!

– Что со мной случилось? Я уже не в Эстамбурге?

– Тсс. Не знаю, можно ли тебе говорить. Лучше лежать спокойно.

– Я неплохо себя чувствую, но только очень устал.

Он поднес к моим губам стакан. Я с наслаждением проглотил несколько капель лимонада.

– Хорошо, – прошептал я, – очень хорошо, что не пахнет ментолом.

– Ментолом? – удивленно нахмурился Патетье.

– Можно рассказать?

– Хм… пока нет. Потерпи. Тебе надо поспать.

Похоже, в лимонаде было снотворное. Стоило мне сделать глоток, как я тут же провалился в сон.

Проснувшись, я увидел у постели Патетье и господ Борнава и Кершова.

– А вот и я, – весело выдохнул я.

– Выслушай, а потом будешь говорить, – сказал Борнав, дружески кивнув. – Пять дней назад ночью в дверь настойчиво позвонили. Проснувшаяся Барбара услышала, как уносилась повозка. Она спустилась посмотреть. Вы лежали на пороге, завернутый в лошадиную попону. Вы очень плохо выглядели. Она сразу позвала доктора Маттиса, который живет напротив. Он сказал, что вы ранены пулей в грудь. Той же ночью извлек пулю из раны.

– Пуля Лефуше, – прошептал я.

– Почему Лефуше? – удивился Кершов.

– Сказал просто так… – с колебанием выдавил я.

– Это была пуля из «бульдога», – твердо сказал комиссар.

– И опять мы практически ничего не знаем, – проворчал Патетье.

Я задумался, потом притворился усталым. Я вновь был в царстве лжи, и это меня угнетало.

– Я гулял в полях между Эстамбургом и Темплевом, – сказал я, – когда раздались выстрелы.

Я не сказал ни слова о проникновении в замок Добри, ни о случившемся там, ограничившись упоминанием о преследуемом велосипедисте в белой маске, о моих попытках помочь ему и о странном способе отблагодарить меня.

– Вечером я был в Эстамбурге, – сказал господин Кершов, – ваш друг Труффар сходил с ума от беспокойства. Даже начали проверять болото. Жители деревни решили, что вы заблудились…

О замке Добри речь не зашла. Я испытал облегчение.

Борнав и Кершов ушли. Патетье с удобством разместился в кресле, решив стать сиделкой, хотя я сказал, что в этом нет смысла. Ночью кое-что произошло, но происшествие показалось мне лишенным интереса. Я думал, что заснул, но на самом деле был между сном и бодрствованием, когда вдруг услышал крик:

– Глаза… глаза Бусебо!

Я сел в постели. Мне показалось, что слова были произнесены рядом со мной. Пронзительный голос звучал у меня в ушах.

– Патетье! – позвал я.

Он разом проснулся.

– Кто-то был в комнате. Ты ничего не слышал? – спросил я.

– Нет, мой мальчик. Кто это был?

Я сказал, что услышал. Он неуверенно покачал головой:

– Приснилось. Ничего другого.

– Патетье, мне не приснилось!

– Возможно. Это все от порошков, которыми тебя напичкали.

Он закрыл глаза и заснул.

– Патетье, несомненно, прав, – сказал я, успокоившись, и спал, пока меня не разбудило утром чириканье воробья.

Словно неутомимая судьба не давала господину Кершову ни передышки, ни малейшего отдыха.

– Хочется вновь стать простым полицейским и выписывать штрафы пьяницам и ворам, – жаловался он.

Судьба опять устроила ему неприятности.

Я выздоравливал на глазах, и доктор Маттис нанес мне последний визит, уверяя, что вскоре я смогу выходить и возвращусь к нормальной жизни.

Я пригласил трех друзей на партию в вист, но Кершов ответил, что должен быть на службе. Контора моего бывшего тестя была под прицелом…

В субботу вечером, когда все кабинеты были заперты, только старик Тюит остался по привычке работать. Он классифицировал документы, скопившиеся за неделю. Вдруг ему по плечу постучали. Он в недоумении обернулся и оказался лицом к лицу с человеком в маске, приставившим к его голове револьвер. Маска с двумя отверстиями была сшита из белой материи.

– Лицом к стене, – приказал пронзительный голос, – и не двигайся, иначе получишь пулю.

Тюит, далеко не герой, с дрожью повиновался, едва не теряя сознание. Он слышал, как человек открывает шкафы и ящики, потом лихорадочно листает документы. Это продолжалось с четверть часа. Бедняга Тюит едва держался на ногах. Когда все стихло, Тюит оглянулся. Человек исчез, но маленький кабинет архивов был в невероятном беспорядке. Тюит выскочил из кабинета. Оказавшись на улице, он принялся звать на помощь. Вскоре прибыл Кершов, а мэтра Шартника вызвали из клуба.

– Ничего не взяли, сейф не тронули, как и ящик, где хранилась значительная сумма денег.

Господин Кершов не удовольствовался простым осмотром. Он попросил Тюитшевера проводить его в отделение полиции и подверг допросу с пристрастием.

Старый клерк не мог дать никаких дополнительных объяснений, когда Кершов задал следующий вопрос?

– Где находится досье Ромбусбье?

Тюит вздрогнул, конвульсивно сжав руки.

– Дьявольские документы, я всегда говорил, что они принесут несчастья и зло!

– Где находится досье?

– Оно исчезло, когда господин Хилдувард Сиппенс еще работал в конторе, – ответил старик, – спросите у него.

– Знаешь его содержимое? – спросил полицейский.

– Н…ет. Насколько помню, это были простые нотариальные акты, но я никогда не обращал на них внимания.

Полицейский отпустил старика домой. Через мгновение он решил отправить агента проследить за ним, а позже пожалел, что не прислушался к своему инстинкту.

Тюит жил в хилой развалюхе в Катсплейне и сам вел свое жалкое хозяйство.

Ночной сторож Ламменс, дежуривший в Мерхеме, около полуночи услышал шум, похожий на приглушенный выстрел, но не обратил на него внимания. Через полчаса он увидел на пороге большого дома мужчину, который вроде спал.

– Выпил лишний стаканчик, не так ли? – снисходительно спросил Ламменс, поскольку давно привык закрывать глаза на пьянчужек в субботний вечер.

Ответа он не получил, а когда увидел, что мужчина мертв, обнаружил на правом виске ранку.

– Тюитшевер убит тем же способом, что и ваша супруга Валентина. Убит из пневматического карабина.

Расследование, немедленно проведенное в доме в Мерхеме, пролило свет на неожиданные факты.

В доме жила женщина сомнительных нравов. Она сдавала комнаты парням, имевшим дела с полицией и правосудием. Женщина тут же заявила, что долгие годы сдавала самые лучшие комнаты Тюитшеверу, который щедро платил и часто проводил в одиночку целые вечера, наслаждаясь прелестями жизни. В комнатах нашли прекрасные вина, шампанское и отличные крепкие напитки, самые лучшие марки сигар. В одном из ящиков лежала крупная сумма денег в золотых монетах и банковских билетах.

Нотариус Шартинк немедленно проверил бухгалтерские книги и выявил многие неточности. Он не мог напрямую обвинить Тюитшевера, но и не имел права обвинить кого-либо другого.

Самой важной находкой в комнате убитого было письмо, написанное Тюитшевером и готовое к отправке. Оно было кратким и доказывало, что было продолжением предыдущего письма.

Теперь Вы знаете, что я знаю о Вас. Сумма, которую я требую с Вас, не такая крупная, чтобы я промолчал. Если я послезавтра не получу того, что требую, сумма удвоится. Если нет, знаю, с кем связаться. Подпись не обязательна, не так ли?

Никакого адреса на конверте.

Я получил разрешение проститься с Тюитшевером в морге, где его тело ждало прибытия судмедэкспертов.

Кто бы мог подумать, что бывший воришка почтовых марок станет отвратительным шантажистом? Я разглядывал хилый пиджачок, вышедшие из моды полосатые брюки и его лицо идиота. Смерть никак не изменила его черты, на которых сохранилось выражение постоянной униженности.

Я не часто общался с ним, поскольку он избегал всех и вся, но всегда считал его славным типом. Теперь, когда он лежал в морге с простреленной головой, убитый таинственной рукой, я, узнав все о нем, не изменил своего мнения о нем.

– Бедный Тюит, – пробормотал я, – если бедность и глупая злоба людей отправили вас на бесчестную дорожку, то теперь вы предстанете пред Судией, который предпочитает прощать, а не наказывать.

Я легонько потрепал его по плечу, как делал в свое время, когда он оказывал мне мелкие услуги или когда находил его более угрюмым, чем обычно. И почувствовал под грубой набивкой скомканный клочок бумаги. Я был в дальней стороне зала. Служащий стоял ко мне спиной, наблюдая за только что принесенным трупом.

Я тут же обыскал надорванную подкладку и извлек сложенный вдвое листок.

– Прощай, Тюит, – прошептал я в последний раз.

И тут же нахмурил брови и поспешил покинуть мрачное место. Нижние части брюк имели следы подгиба, остающиеся после велосипедных захватов, а в складках – застрявший сухой желтый лепесток. Я хорошо знаю цветы, лепестки которых выглядят маленькими копьями. Они растут только на болотах Эстамбурга, Пекка и Раменьи-Шин, где их ласково называют «маленькие жители болот». Труффар не раз с гордостью говорил о них.

– Нечто вроде кувшинок, которые есть только в наших болотах. Ботаники Турнэ и Брюсселя приезжают за ними для своих гербариев.

Я знал, с каким упорством эти цветы цепляются за одежду из-за крепкого клея, сочащегося из них.

Вернувшись домой, я ознакомился с запиской. Первое, что меня поразило, был грубо нарисованный неумелой рукой рисунок – нечто вроде американских очков с большими круглыми стеклами, соединенными кривой дужкой. Прочел также несколько элегантно начертанных имен, которые доказывали, что Тюитшевер увлекался невинной игрой в трансформацию имен путем перестановки букв. Он использовал в этом все свои знания.

Валентина, бывшая во главе списка, стала Вина Ланте. Борнав – Аве Борн. Хаентьес – Сьеан Хет. Хилдувард – Хард Луид, что на голландском языке означает «очень шумный». Это вызвало у меня улыбку. Не был забыт даже Бусебо, ставший Бо Беус. Скромный и робкий Тюитшевер находился внизу списка в качестве Шеве Рюи Тет.

Я уже хотел отложить записку в сторону, когда заметил надпись на обратной стороне. В глазах завертелись все цвета радуги, и у меня закружилась голова.

Кенмор – Ром Нек… Токантен – Кета Тонн… И трижды подчеркнутое: Нат Фом – Фантом.

Глава шестая
Мертвые глаза

Значит, Тюитшевер знал имена Токантена, Кенмора, а главное, Фантома! Тюитшевер, которого я никогда не видел на велосипеде, пользовался им, что доказывали складки и следы прищепок на его брюках! И в этих складках брюк Тюитшевера застрял лепесток цветка, который водится только в болотах Турнэ! Тюитшевер, который, занимаясь своими идиотскими играми, разгадал секрет неведомого Натана Фома: Фантом!

В моем мозгу словно загорелся свет, но он не осветил происходящее, а, как вспышка молнии, подверг меня пытке. И снова я ничего не сказал Кершову, хотя открытие было очень важным, но тогда пришлось бы исповедаться в прошлых лжи и умолчаниях. На откровенность у меня не хватало мужества.

Оставался Патетье.

Он стоял в дверях цирюльни, бросая крошки хлеба стайке драчливых воробьев. Я успокоился от одного его вида. Из его трубки вылетали густые облака дыма, свидетельствуя об интересе к моему удивительному открытию, но добродушное лицо оставалось бесстрастным.

– Я всегда говорил, – наконец сказал он, – что в тебе, Хилдувард, есть задатки сыщика. Весьма жаль, что ты превратился в зажиточного человека, а значит, потерян для чудесной профессии сыщика. Давай рассуждать спокойно и неспешно, но перед этим примем по стаканчику можжевеловки, чтобы лучше работали мозги.

Он наполнил рюмки превосходным выдержанным «шедамом».

– За твою победу, мой мальчик, и… – он задумался и пожал плечами. – Остальное может подождать. Подведем итог: старик Тюитшевер был типом, ведущим двойную жизнь, как зачастую случается с людьми, которых в юном возрасте отодвинули в сторону. Они вынуждены скрывать свою истинную личность и даже разрушать ее. Мелкий юный правонарушитель. Одиночество усугубило его самооценку. Это не мое мнение, а мнение одного знаменитого человека, чью книгу прочел, но имени не запомнил. Доказательств двойной жизни предостаточно: дом в Мерхеме и богато обставленная комната, письмо-шантаж, адресованное неизвестной персоне, и деньги в ящике стола.

Простенькая игра в трансформацию имен родилась не вчера. Мне кажется, я увлекался ею, когда был ребенком. Но следует допустить, что она дала удивительный результат. Она позволила ему если не открыть, то предположить, что Натан Фом, сокращенно Нат Фом, был в реальности «Фантом». Я не утверждаю, что это так, но далеко не невозможно, поскольку мертвец из замка Ромбусбье оказался таинственной персоной.

Следы велосипедных защипок и лепесток цветка открывают более устрашающие перспективы: надо закрыть их для Кершова, если не хочешь попасть под подозрение. Тюитшевер и человек в маске могут оказаться одним и тем же человеком. Это довольно легко доказать, по крайней мере, частично. Тюитшевер обнаружил секрет, позволяющий тянуть деньги из некой персоны? Вопрос в том, кто она, эта персона. Он, вероятно, действовал от имени человека, знающего секрет Ромбусбье и, может быть, связанного со странным преступником Фантомом, что почти верно, поскольку Тюитшевер знал имена Кенмора и Токантена, а эти имена очень редкие.

Патетье замолчал и уставился перед собой.

– И какое можно сделать заключение из всего этого? – спросил я.

Он, скривившись, погрозил мне пальцем:

– То, что ты угодил в настоящее осиное гнездо, мой мальчик.

Я недоуменно смотрел на него. Он снова глубоко затянулся трубкой.

– Никто не любит оставаться в осином гнезде, а пытается как можно скорее выбраться из него, что ты и сделаешь, – уверил он меня. Он глянул на часы. – Меньше чем через час я вернусь. А ты отдохни в моем кресле на кухне. Дождись меня. Не забывай: молчок обо всем, храни полное молчание. Таков приказ на сегодняшний день.

Он надел пиджак, накрыл голову широкополой шляпой и поспешно покинул цирюльню.

Я посмотрел на растрепанные книги на библиотечной полке, отыскал старого друга Лекока, но он показался мне устаревшим. Я понял, что он, как и его коллеги, не поможет мне, пока я буду ждать Патетье. Время, указанное им, удвоилось. Когда он вернулся, лицо его было очень серьезным.

– Первым делом скажу, что Тюитшевера не было на работе в день покушения на моего дорогого Хилдуварда Сиппенса. Он попросил и получил три дня отпуска. Мое предположение оказалось обоснованным. Я решил провести поиск на вокзале, чтобы узнать, какие пассажиры в этот день ехали с велосипедом в сторону Турнэ, но это оказалось ненужным. Мне даже не надо было расспрашивать господина Кершова. Домоправительница Мерхема сообщила ему, что Тюитшевер приобрел новый велосипед, на котором иногда совершал вечерние прогулки. Кершов, похоже, не обратил на это особого внимания.

– Значит, ты встретился с ним? – спросил я.

– А как же! Он посетил контору Шартинка и многое там выяснил.

– В конторе? – удивился я.

– Там все серьезно перетряхивают. Господин Борнав наконец узнал, как могли произойти многие нарушения, выявленные после смерти Тюитшевера. Шедевр фальсификации бухгалтерских книг, мой мальчик! Нотариус Шартинк потеряет на этом примерно пятнадцать тысяч франков, но это ничто по сравнению с потерями твоего бывшего тестя! Сейчас цифра равняется ста тысячам франков, но она не окончательная. Теперь стали понятными долги мэтра Бриса.

– Кто виноват? – спросил я. – Ведь речь не идет о Тюитшевере?

– Нет, старик Тюит и сантима не украл… эту сумму присвоил бравый молчун Хаентьес.

Я не верил своим ушам.

– Его арестовали?

– Нет, тип бесследно исчез.

Я хлопнул себя по лбу:

– Теперь, Патетье; все становится ясно! Увы, мы не можем ни слова сказать господину Кершову: имя, которое оставалось написать на конверте Тюитшевере, было именем Хаентьеса.

– Хм, объясни, – сказал Патетье.

– Тюитшевер выяснил, что Хаентьес украл огромные деньги, и хотел получить свою долю. Ясно, как вода источника!

– Однажды, – философским тоном заявил мой друг, – эта самая вода источника может оказаться опаснее самой грязной воды из сточной канавы. По этой причине я не согласен разделять твое мнение. Но это возможно и даже правдоподобно. Говорят, что истина не всегда правдоподобна, верным может оказаться и противоположное мнение.

Но я с упрямством защищал свою позицию.

– В этом случае, – неторопливо возразил Патетье, – надо предположить, что Хаентьес избавился от Тюитшевера с помощью пневматического карабина. Тем же оружием убили твою супругу, Хилдувард.

– Боже правый, – воскликнул я, – это не пришло мне в голову! Однако это предположение подтверждает мою точку зрения, – продолжил я после недолгого раздумья. – Возможно, Валентина Брис после смерти отца узнала о краже денег. Она приперла Хаентьеса к стенке, поставив свою жизнь под угрозу.

– Есть в тебе задатки, – одобрил Патетье.

– А если набраться храбрости и известить обо всем господина Кершова?

Патетье отрицательно покачал головой:

– Кершов твой друг, но еще больше истинный полицейский. А в рамках службы у него друзей нет. Хотя ты невиновен, ты можешь пережить ужасные времена.

– Значит, оставить безнаказанным убийство Валентины? – вздохнул я.

– Конечно нет! – последовал твердый ответ.

Я вопросительно и с надеждой глянул на него.

– Мы сами отправимся на поиски Хаентьеса! – решил он.

Более тщательное расследование показало, что мэтр Шартинк не понес никаких убытков. Его пятнадцать тысяч франков были ошибочно переведены на другой счет. Господин Шартинк отозвал свою жалобу. Я остался единственным преследователем хитроумного Хаентьеса, поскольку увод средств превысил сто тысяч франков. Но я отказался подавать жалобу. Мне надоели бесконечные склоки, а потеря денег меня не очень волновала. Эту причину я сообщил господину Кершову и не солгал, поскольку эта кража напрямую меня не касалась. Напротив, поиск и арест Хаентьеса могли меня крепко замарать.

– Кража наследства, – проворчал Патетье.

«Пятно на памяти Валентины», – сказал я про себя.

Ни Борнав, ни Кершов, похоже, не были раздражены и даже не удивились моему решению. Скорее, с их плеч был снят тяжелый груз.

– Ваше право, – кивнул господин Борнав.

– Конечно, – добавил Кершов, – Хаентьеса могут поймать и в других пенатах.

Я понадеялся, что наконец начинается эра спокойствия и я смогу вернуться к своим привычкам.

Но человек предполагает, а Бог располагает…

Я завтракал, наслаждаясь яйцами в мешочек с салом, и с удовольствием слушал глупую перебранку дроздов в саду.

Вошла Барбара. Она нервничала. У нее сильно дрожали руки.

– Хочу у вас попросить один день отпуска, но могу задержаться на два или три дня. Мне надо урегулировать кое-какие семейные дела в Брюсселе и закрыть их раз и навсегда.

Барбара никогда не упоминала о семье или о семейных делах, но я не считал себя вправе задавать ей нескромные вопросы и отказывать в отпуске.

– Я уеду завтра, – уточнила она. – Вы можете завтракать в соседней гостинице «Нант», где клиентов всегда хорошо обслуживают. Если господин Патетье не решит подсобить вам.

– Патетье будет рад, – засмеялся я, – он прирожденный кулинар!

В этот день я не ждал гостей. Вечером Барбара настояла на партии в шахматы. Она была прекрасным игроком. Когда мне удавалось поставить ей мат, у меня всегда складывалось впечатление, что она позволяла мне выиграть, намеренно совершая ошибку. На этот раз я за два часа трижды обыграл ее. Как она не заметила ловушки, какую обычно парировала с ироничной усмешкой? И как не погасила внезапную мою атаку ладьи и двух ходов подряд конем?

Было ясно: мысли ее далеко. В какой-то момент я услышал ее глубокий вздох.

– Я сяду в первый поезд. Вы можете спокойно спать. Завтрак будет готов, – сказала она, отправляясь к себе в комнату.

Она не спешила, словно хотела еще что-то сказать, потом внезапно повернулась и ушла, коротко бросив: «Доброй ночи!»

Когда я проснулся, дом был приведен в полный порядок, кофе грелся на спиртовой горелке, тартинки с сыром и ветчиной ждали на столе. Барбара уехала. Патетье с удовольствием надел передник повара и согласился прибираться в доме до возвращения Барбары. Я не стал ходить в гостиницу «Нант», встретив яростное сопротивление Борнава, пригласившего меня на завтрак в ресторан «Де Рос», где был клиентом долгие годы. У меня не было причин жаловаться. Я подозревал, что Борнав попросил разнообразить меню, поскольку мне еще не приходилось прежде лакомиться такими рыбными блюдами и пить лучшие рейнские вина, как в «Де Росе».

Вечером Патетье готовил легкий холостяцкий обед. Кершов протестовал против такого названия из-за своей жены. Обед состоял из изысканных блюд и вин, поскольку Патетье изучил мой винный погреб лучше любого сомелье. Прошли два дня, миновал третий, а Барбара не возвращалась. Я каждый день заглядывал в почтовый ящик: ни письма, ни открытки.

Прошли четвертый, пятый день, неделя. Барбара не приезжала.

– Что нам покажет ее комната? – предложил Патетье.

Барбара выбрала себе комнатенку, какую редко выбрала бы любая прислуга. Она располагалась в конце ряда комнат первого этажа. Чтобы добраться до нее, надо было идти боковым коридором. Окна комнаты выходили на небольшой дворик, который облюбовали себе бездомные кошки. Когда я спросил ее о причине столь странного выбора, она ответила, что ненавидит комнаты, выходящие на улицу.

Патетье вместе со мной отправился осмотреть ее. Дверь не была заперта на ключ. Комната была чистой и прибранной, как все, чем занималась Барбара. Патетье обошел ее и скривился.