Текст книги "Проклятие древних жилищ (Романы, рассказы)"

Автор книги: Жан Рэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Глава третья
Как меняется жизнь…

По совету Патетье я выждал еще один день, пришел в контору и рассказал господину Брису то, что узнал от фермера Труффара. Ни больше, ни меньше. Господин Брис пропустил мимо ушей мою информацию, поскольку получил в свое распоряжение более важные сведения, которые сводили к нулю то, что сообщил я. На следующий день после моего отъезда он попытался связаться с господином Фоммом в гостинице «Нант». Ему сообщили, что в вечер его возвращения в гостиницу он вышел и больше не появлялся.

Прошло две недели, но странный покупатель так и не объявился. Настроение в конторе явно улучшилось. Даже мадемуазель Валентина стала не столь колючей, как обычно. Осмелюсь даже сказать, что однажды слышал, как она напевала на кухне.

Более важные события заставили меня забыть обо всем, в том числе о поездке в Эстамбург и ее неожиданных результатах.

Впервые я выслушал упреки от тетушки Аспазии, хотя был лишь частично виноват в случившемся. Воскресный день перевалил за полдень, и, по установившейся привычке, я явился к тетушке на кофе. Служанка открыла дверь. Я хотел войти, когда увидел господина Хаентьеса, разгуливающего по тротуару, и несколько мгновений поговорил с ним, стоя на пороге. Реффи, великолепный сиамский кот, воспользовался случаем и проскользнул меж моих ног. В этот самый момент по Верхней улице неслась «Виктория», запряженная двумя лошадьми. Кот бросился на дорогу, попытался вернуться и закончил жизнь под колесами. Бедняга Реффи, милое и очаровательное животное превратилось в бесформенную кучку окровавленных костей. Тетушка Аспазия едва не сошла с ума от горя. Узнав, что дверь была некоторое время открытой по моей вине, ее горе обернулось гневом, и она выгнала меня из дома, подобно Немезиде. Думаю, я был больше огорчен смертью Реффи, чем немилостью, и целый вечер говорил только об этом, хотя Патетье всеми силами пытался утешить меня.

– Жизнь Реффи не вернешь, – заявил он, – но я могу поговорить с тетушкой Аспазией и вернуть ее расположение.

Но мой славный друг не преуспел в своей попытке и вернулся домой расстроенным.

– Она заявила, что смерть Реффи будет ей стоить собственной жизни. А потом холодно выставила меня за дверь.

– Я попытаюсь смягчить ее в следующее воскресенье, – сказал я.

– Попытайся, – вздохнул Патетье, но я видел, что он не верил в примирение.

Увы, этот день не настал никогда, ибо Смерть, лишившая меня ее расположения, отобрала у меня и тетушку. Через три дня тетушку в ночной сорочке с проломленной головой нашли бездыханной внизу лестницы. Рядом с ней валялись подсвечник и потухшая свеча.

Комиссар полиции засвидетельствовал смерть и без труда восстановил происшедшее.

Тетушка Аспазия имела привычку отсылать служанку спать часа за два до того, как отправлялась в постель сама. Медная поперечина, которая удерживала ковер на лестнице, вылетела из гнезда на верхней ступеньке. Моя тетушка запуталась ногами в ковре, поскользнулась и скатилась на пол к подножию лестницы, пробив голову. Смерть была мгновенной. Служанка, здоровенная девица с фермы, ничего не слышала, заявив, что спала так глубоко, что даже артиллерийская канонада не смогла бы ее разбудить.

Нотариус Брис и я следовали за скромным катафалком до кладбища на выезде из Дагпорта. В момент расставания мой хозяин отвел меня в сторону.

– Хилдувард, – сказал он, – завтра в конторе я оглашу последнюю волю покойной мадемуазель Аспазии Сиппенс.

Честно говоря, я никогда не рассматривал возможности стать наследником тетушки и даже быть упомянутым в ее завещании.

На следующий день нотариус Брис дважды зачитал вслух завещание, пока я не уяснил его суть. Когда господа Хаентьес, Борнав и Тюит подошли пожать мне руку и поздравить, я смотрел в пустоту и не мог выговорить ни слова. Я унаследовал дом на Верхней улице, фермы в Метьесланде и все состояние тетушки, которое было столь велико, что я попросил господина Бриса проверить и удостовериться, что он не ошибся в цифрах.

– Покойный Стопс был миллионером, – улыбнулся нотариус, – а ваша тетушка жила скромно, даже более чем скромно. Она не потратила и четверти состояния.

Я в полном расстройстве чувств схватился за голову.

– Даже не знаю, что буду делать, – пролепетал я.

– Станете рантье, и вся недолга! – добродушно возразил господин Брис. – Конечно, нет никакого смысла оставлять вас в конторе.

Патетье задал мне тот же вопрос, а когда я заявил, что не собираюсь менять образ жизни и намереваюсь жить у него, он стал надо мной издеваться:

– Что за глупости, мой мальчик, теперь тебе надо поддерживать свой статус. Того требует общество. Я лишь один раз посетил дом на Верхней улице. Он мне показался прекрасным господским домом, и ты обязан жить в нем.

– В таком случае переедешь ко мне! – воскликнул я.

Он покачал головой:

– Я останусь в своей цирюльне. Думаю, не смогу жить в ином месте.

– А что скажешь о большом модном салоне в центре города? – предложил я.

– Чистое безумство. Я хорошо зарабатываю на жизнь, считаю себя зажиточным человеком. Я останусь твоим другом, но не хочу никаких подачек. Баста!

Я достаточно хорошо знал Патетье и знал, что бесполезно его убеждать, когда он твердо произнес: «Баста!» Я был недоволен, но склонился перед его волей. Он это заметил и, по своему обычаю, легонько постучал чубуком своей трубки по моей щеке.

– Однако я соглашусь принять от тебя один пустячок, – сказал он, – я закрою на некоторое время свой салон, чтобы побыть с тобой. Согласен?

Пришлось согласиться.

Через неделю я обосновался в доме покойной тетушки и взял на службу другую девушку, поскольку предыдущая служанка ни под каким предлогом не хотела оставаться, опасаясь, что призрак хозяйки, нашедшей столь жестокую смерть, будет приходить к ней по ночам. Я без всякого сожаления расстался с этой пугливой особой.

К богатству привыкаешь быстро.

Дом был прекрасный, шикарно обставлен, а потому я не стал ничего менять. Но преобразовал большую гостиную первого этажа в библиотеку, и несколько недель известные торговцы книгами Вуилстеке, Хосте и ван Гоетем заполняли пустые библиотечные полки. Не стоит уточнять, что при заказах я не забывал любимые полицейские романы и криминальные истории.

Патетье голосовал обеими руками.

– Читай и учись, мой мальчик, – посоветовал он, – не поддавайся искушению «дольче фарниенте», как говорится за границей. Я читал, что есть сыщики-любители, которые, не будучи профессионалами, становятся асами сыска. Почему бы тебе не стать таким же?

Я засмеялся, но не стал давать обещание, профессия сыщика меня не привлекала.

Мне повезло со служанкой, по крайней мере, в первые недели. Молодая красивая женщина, вдова таможенника, которая прежде работала у богатых промышленников. Она очень хорошо готовила, и Патетье, приходивший ко мне каждый второй день, не жалел похвал в ее адрес. Все шло хорошо, пока я не почувствовал какое-то охлаждение. Мои соседи, в большинстве своем чинные буржуа, вначале вежливые и предупредительные, вдруг стали чураться при встрече и перестали перебрасываться со мной парой слов на улице. Кое-кто даже открыто не замечал и избегал меня.

Я сказал об этом Патетье, а на следующий день меня навестил викарий церковного прихода. Молодой человек с открытым лицом, который немедленно приступил к делу:

– Господин Сиппенс, если вы намереваетесь взять в жены свою служанку, в этом нет ничего плохого. На вашем месте я постарался бы избежать скандала.

Я узнал, что взял на службу вдову, мечтающую о повторном браке. Она без обиняков сообщала всем и каждому, что вскоре станет мадам Сиппенс.

Я без колебаний расстался с ней, но предпочитаю не вспоминать о сцене расставания, поскольку еще никогда не слышал из женских уст такого потока непристойных ругательств.

Из конторы найма персонала мне прислали нечистоплотную служанку, и я через неделю уволил ее, потом появилась несравненная повариха, столь приверженная к крепким напиткам, что она чуть не спалила кухню. Наконец, контора прислала мне настоящую жемчужину.

Женщина в возрасте, чей облик не мог вызвать скандала. Худая, кривоплечая, прихрамывающая, с больными сонными глазами. На левой щеке у нее был шрам, выделявшийся на выдубленной коже лица. Серые приглаженные волосы придавали ей гротескный облик. Но она была истинной жемчужиной. Представила превосходные рекомендации, служила в Брюсселе в хороших семьях и говорила на голландском столь же изысканно, как и на французском. Переговорив с ней, я уверился, что передо мной простая и умная женщина.

Я взял Барбару Улленс на службу, хотя она потребовала довольно высокую зарплату. Но мне не пришлось жалеть.

Дом блистал чистотой, еда была отличной. Барбара не была болтливой, обреталась в основном на кухне, и никто, как она, не умел гнать с порога нищих, коммивояжеров и прочих попрошаек.

В первые дни неожиданного богатства я, по настоянию Патетье, предпринял несколько путешествий. Но после первых попыток понял, что был прирожденным домоседом. Я ни разу не уехал дальше Брюсселя, Намюра и Льежа и спешил вернуться в Гент. Многие сочли бы, что у меня монотонная жизнь, но я далеко не разделял такого мнения. Я стал верным посетителем и клиентом книжных магазинов, часами разгуливал по городу, редко посещал таверны, где откровенно скучал, а счастливым чувствовал себя дома с книгами, любимым креслом, трубкой, Патетье и Барбарой.

Случайно узнав, что служанка играет в шахматы, научившись у одной старой дамы-инвалида, которая держала ее у себя всю вторую половину дня, когда та заканчивала повседневную работу, я тут же приобрел шахматы. Барбара оказалась превосходным учителем, а я столь внимательным учеником, что благородная игра вскоре перестала быть тайной для меня.

Я бы показался не очень признательным, не расскажи об инциденте, когда Барбара оказала мне настоящую услугу.

В одном из известных чайных салонов я познакомился с приятным мужчиной, который представился как Альфонс Дюкруа, льежский деловой человек. Он умел говорить обо всем, но в основном о финансовых делах. Он предложил мне вложить немного денег в железнодорожные акции. Я последовал его совету. Дело увенчалось успехом. Через несколько дней он предложил новую сделку, куда более крупную, но на этот раз речь шла о землях под застройку в Валлонии. Вдохновленный первым успехом, я решил пойти рискнуть. Требовалась крупная сумма, но сделка обещала большую прибыль. Я пригласил Дюкруа на обед к себе домой. Он согласился. Барбара приготовила исключительно изысканный обед. Во время десерта я приготовился подписать чеки, когда в комнату без приглашения вошла Барбара и хлопнула гостя по плечу.

– Господин Шарасон, сказала она, – на вашем месте я бы отказалась от этой небольшой сделки.

Гость вскочил с места, словно его укусила пчела.

– Вы… вы ошибаетесь, – заикаясь, промямлил он, – меня зовут Дюкруа.

– Или Дюваль, Дюран и Дюпон, если надо, – заявила Барбара. – Если мой хозяин не читает парижских газет, я постоянно читаю их вот уже два или три года. Вам ясно?

Лицо Дюкруа скривилось гримасой.

– Я вас… – начал он, сунув руку в карман.

Но Барбара неуловимым движением схватила его за запястье и с неожиданной силой для персоны ее возраста подняла его со стула.

– Не трогайте револьвер. Я знаю, что он у вас всегда в кармане. Радуйтесь, если господин Сиппенс позволит вам свободно уйти, но не задерживайтесь в городе и даже в стране слишком долго, иначе он может передумать.

– Барбара! – воскликнул я, когда гость поспешно ретировался. – Что все это значит?

– Ничего, кроме сказанного мною, – спокойно ответила она. – У меня очень хорошая память. Несколько лет назад я видела его портрет в «Пти Паризьен». И довольно резкая статья о мошенничестве с размахом и даже о попытке убийства, за что типа объявили в розыск.

Я, потеряв дар речи, смотрел на нее. Наконец пробормотал:

– Вы отчаянно храбрая женщина.

– Да, но это не имеет никакого значения, – с улыбкой ответила она, что не добавило ей привлекательности, – но позволю себе дать вам совет, не говорите об этом никому, поскольку полиция упрекнет вас в том, что не сообщили о нем, и, кстати, будет права.

Я согласился и не рассказал об инциденте никому, даже Патетье.

Иногда я заходил в контору бывшего хозяина. Меня дружески принимали, хотя нотариус уже почти не говорил, а состояние его ухудшалось на глазах, зато господин Борнав с удовольствием беседовал со мной. Я никогда не подозревал, что «молодящийся красавчик» может быть таким интересным собеседником. У нас даже сложились вполне дружеские отношения. Но Валентина при мне не показывалась, и ее не было слышно. Похоже, она избегала меня.

До дня…

Какой ужасный день! Разве я могу его забыть? Однажды вечером я сидел в библиотеке и, вы не поверите, случайно держал в руках книгу Кенмора. В дверь позвонили, а через минуту Барбара сообщила о визите дамы.

Это была Валентина Брис. На ней было черное пальто, маленький бархатный беретик. Она еще ни разу не выглядела столь враждебной, хотя пыталась придать лицу доброжелательное выражение.

– Нам надо решить одно дельце, господин Сиппенс, – заявила она.

– Неужели? – удивился я.

– Конечно. Я могла бы прийти раньше, но посчитала нужным выждать несколько месяцев после смерти мадемуазель Аспазии Сиппенс.

– Какую роль играет моя тетушка в вашем посещении?! – воскликнул я.

– Самую непосредственную! Вы помните о раздавленном коте, господин Сиппенс?

– Конечно, только…

– Позвольте закончить. Постараюсь быть по возможности краткой, поскольку не люблю длинных речей. Через два дня после этого несчастного случая мадемуазель Сиппенс пришла в контору. Был поздний вечер, клерки разошлись, отец ушел. В доме была я одна. Похоже, ваша тетушка была этим недовольна. Она потребовала бумагу, перо и чернила, «чтобы кое-что написать», как сказала она. Я дала ей все. Когда она закончила писать, то потребовала конверт, вложила записку и заклеила конверт.

– Для нотариуса, – сказала она, – это очень важно.

И покинула контору. Мадемуазель Брис помолчала.

– Когда она ушла, – медленно продолжила она, уставившись на меня пронзительными черными глазами, – я вскрыла конверт.

– Ого!..

– Подождите возмущаться. У вас еще будет возможность. Запиской она полностью аннулировала прежнее завещание, лишала вас наследства, а все свое состояние передавала обществу защиты животных, особенно кошек.

Я промолчал и дал знак продолжать.

– Я не отдала письмо отцу, господин Сиппенс, а сохранила у себя. Ваша тетушка не вернулась, поскольку на следующий день умерла.

– Боже праведный! – вздрогнул я.

– Есть еще кое-что, господин Сиппенс. Похоже, вы любите иногда поигрывать в сыщика, но это умеют делать и другие. Если таковые появятся, быстро выяснится, что мадемуазель Аспазия Сиппенс была убита, а убийство оказалось ловкой мизансценой, как говорится по-французски, замаскировали под несчастный случай.

– Нет, не говорите этого! – воскликнул я, размахивая руками.

– И все же скажу! Более того, господин Сиппенс, вокруг дома прогуливалась некая персона… в вечер несчастного случая, и вы знаете, о ком я говорю!

Я вскинул руки и закрыл глаза.

– Да, это был я, допускаю это, – пролепетал я. – Я хотел позвонить, поговорить с тетушкой, ибо не хотел ждать следующего воскресенья. Но в дом так и не вошел.

– Это не важно, господин Сиппенс, я ничего никому не скажу, но при одном условии.

– Каком?

– Оно позволит вам сохранить состояние вашей тетушки, и вы останетесь вне подозрений.

– И что это за условие? – робко спросил я.

– Вы женитесь на мне и купите дом Ромбусбье, куда мы переедем после свадьбы.

Я был раздавлен, не мог собрать даже крохи мужества, чтобы дать отпор. Увидел себя бедняком, каким был прежде, и подумал о бесконечных и бесчеловечных допросах, каким подвергают людей в любимых мною романах, когда те становятся жертвами судебной ошибки…

– Можно подумать?

– Нет!

Я уставился на нее, из ее горящих глаз струилась настоящая магнетическая сила. Мелькнула мысль о змее, парализующей взглядом лягушку, чтобы проглотить ее. Я склонил голову и едва слышно прошептал:

– Да!

Злобное лицо подобрело впервые в жизни, и на губах появилось нечто вроде улыбки.

– Думаю, буду для тебя, Хилдувард, неплохой женой, – нежно сказала она. – Как только мы сыграем свадьбу, я уничтожу последнее завещание.

Свадьба состоялась через месяц, день в день. Церемония была простой. Нотариус лежал больной. Свидетелями были Патетье и Борнав.

Я снова промолчал об этой истории, не поделившись с верным другом о причинах столь поспешного союза. Признаюсь, он не удивился, когда я сообщил ему о решении взять в жены мадемуазель Брис, и не задал ни одного вопроса.

– Каждый имеет право поступать так, как ему нравится. Желаю вам счастья, мой мальчик.

Господин Борнав оказался столь же немногословным, прислав нам огромный букет роз.

После свадебной церемонии мы отправились в Швейцарию, пробыли неделю в Шамони в гостинице «Савой». Вспоминая сегодня о тех днях, должен признать, что Валентина оказалась неплохой супругой. Она даже избавилась от своего ореола злобы. Отказалась от черных одежд и выглядела почти очаровательной в новых розовых и сиреневых платьях.

В Дижоне, в древней гостинице «Колокол», в которой мы остановились на несколько дней, она сдержала слово и сожгла последние распоряжения тетушки Аспазии.

– Надеюсь, настанет день, когда ты меня полюбишь, – шепнула она.

Быть может, этот день настал бы, не распорядись судьба иначе…

В Шамони мы решили продлить медовый месяц, отправиться на поезде в Женеву, потом посетить Бернер-Оберланд, когда получили телеграмму от господина Борнава, что состояние мэтра Бриса резко ухудшилось. У меня не случилось оказии лучше узнать свою жену, но, на мой взгляд, она была менее злобной, чем старалась казаться, поскольку по получении дурной новости она разревелась, а я не нашел подходящих слов, чтобы утешить ее. Я считал, что она была равнодушна к отцу и всегда старалась усложнить ему жизнь.

Однажды вечером, когда мы любовались величественным Монбланом, купавшимся в серебристых лучах луны, она вдруг схватила меня за руку и прошептала:

– Вард, мы однажды заведем девочку, тогда…

– Тогда что? – спросил я.

Она покачала головой:

– Скажу позже.

Это позже никогда не представилось, и я не нашел удовлетворительного ответа на свой вопрос.

Мы поспешно сели в поезд, идущий в Гент, и нашли господина Бриса на смертном одре. Я не стал откладывать в долгий ящик обещания, данного супруге, и срочно оформил акт о продаже господского дома в Темпельгофе. Это была последняя подпись нотариуса Бриса. Думаю, он уже не соображал, что делает. Через два дня он угас.

Мы с супругой переехали в дом на Верхней улице. Барбара отсутствовала. Я предоставил ей отпуск на три недели. Нам помогала служанка нотариальной конторы.

Я расскажу в нескольких словах об ужасной драме, разыгравшейся на следующий день после похорон тестя, ибо воспоминание о ней столь тягостно, чтобы я не мог долгое время говорить о ней.

Мы с Валентиной сидели в гостиной первого этажа, окна которого выходят на улицу. Было десять часов вечера. На улице свирепствовала собачья погода. На пустой улице ревел ветер, а по закрытым ставням колотил дождь. Мы дрожали от холода. Валентина разожгла в очаге тамбурную печку. Мы молчали. Супруга была погружена в глубокие мысли. Она сидела у очага. Я видел, как она изредка подносила к глазам носовой платок.

Я устал, глаза мои смыкались, когда я услышал шум у окна. Я поднял голову. Нет, это не был грохот дождевых капель. Само событие казалось необычным: ставни уже не были накрепко закрыты, поскольку я видел свет фонарей через щель в них. Я хотел сказать об этом Валентине, когда раздался короткий хлопок и одно окно разбилось. Моя супруга вскрикнула и опрокинулась на спинку кресла.

– Что случилось?! – завопил я.

Она не отвечала. Я увидел, что из ее левого виска течет струйка крови. Пуля прошила голову и убила ее.

Полицейские быстро составили протокол. Вот его содержание.

Убийство, совершенное неизвестным лицом, с помощью карабина или пневматического пистолета. Выстрел произведен с улицы через окно. Ставни были приоткрыты с помощью ножниц или клещей. Следы отчетливо видны.

Через два дня вернулась Барбара и вновь заняла свое место в доме.

Патетье не упомянул ни о господине Лекоке, ни об одном другом вымышленном сыщике, не вспомнил о живом Токантене, ни о будущем сыщике Хилдуварде Сиппенсе. Я был признателен ему. В следующие дни вновь зашла речь о наследстве. Моя супруга наследовала покойному отцу, а я – убитой супруге. У Бриса были долги. Я их оплатил из наследства тетушки Аспазии.

Попутно, к своему величайшему удивлению, узнал, что дом в Темпельгофе не принадлежал потомкам Ромбусбье или кому-то другому по праву, а был владением, ни больше ни меньше, моего тестя.

Господин Борнав не мог дать никакого объяснения, а я не настаивал. Я пытался отыскать в архиве досье Ромбусбье, но оно бесследно исчезло. У нотариальной конторы появился новый директор.

Я вернулся к прежней жизни, но что-то внутри меня надломилось, не знаю, сердце или нет. Думаю, со временем я мог бы по-настоящему полюбить Валентину.