Текст книги "Храни её"

Автор книги: Жан-Батист Андреа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Что?

– Что ты скульптор.

– Я же тебе говорил, в первый день, на вокзале.

– Чего мне только не говорят в первый день на вокзале… Теперь вопрос лишь в том, чего ради ты здесь околачиваешься.

Я чувствовал, как он куда-то проваливается, впадает в одно из своих отвратительных настроений. Уважительной причины никогда не было. Я уже вышел из детского возраста, в том году мне исполнилось восемнадцать, я закладывал по-взрослому и держал удар, как мало кто. И давно не давал никому спуску.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? Тогда просто скажи.

– Нет, я не хочу, чтобы ты уходил.

– Тем лучше. Значит, продолжим попойку?

Он прищурившись смотрел на мои щеки с первой, еще мягкой щетиной, на отросшие волосы. Он как будто хотел спросить что-то еще, но хлопнул меня по плечу:

– А хорошая идея, продолжим попойку.

Время от времени в цирк заявлялись карабинеры. Они переворачивали все вверх дном – и солому в конюшне, где я спал, и вагончик Бидзаро. Никогда ничего не находили. С Сарой они были гораздо обходительнее и ограничивались визитом вежливости. Такая деликатность, вероятно, объяснялась тем, что она предлагала им «увидеть сотворение мира» и сидела во время этих обысков задрав юбку до колен и довольно широко раздвинув ноги. Карабинеры проникались большим уважением к тайнам мироздания, таким неожиданно мясистым и волосатым. Их капитан иногда задерживался для «углубленного осмотра», и тогда его служебное рвение сотрясало вагончик. Он уходил не заплатив, против чего Сара не возражала. Человек вернет долг иначе.

Цирк Бидзаро был почти свободным городом, государством в государстве, со своей моралью и законами. Но так жила каждая деревня и все провинции Италии, где великие обещания Рисорджименто[17]17
  Движение за национальное освобождение и объединение Италии.


[Закрыть] не спешили сбываться. Вместо Соединенного королевства мы все еще имели скопище местных воротил, паханов, жуликов и решал. В том же году двадцать восьмого октября самые буйные из них, фашисты, сквадристы, бывшие партизаны, решили попытать счастья. Разношерстная толпа двинулась на Рим с целью напугать действующее правительство. Несмотря на успешное подавление социалистических бунтов, одно из которых свершилось у меня на глазах, они были плохо вооружены, нерешительны и, главное, не уверены в успехе нынешней затеи. Настолько не уверены, что их храбрый вождь Муссолини подтянул трясущимися руками свои мешковатые штаны бывшего социалиста и будущего диктатора и решил отсидеться в Милане. Он счел более благоразумным не присоединяться к маршу, чтобы удрать в Швейцарию, если что-то пойдет не так. Но и время стояло трусливое. Правительство, а затем и король пустили все на самотек и не выслали против демонстрантов армию, хотя она была готова действовать. Миланский затворник в одночасье оказался во главе правительства и первый тому удивился. По всей стране хулиганы со школьных дворов, тираны из складов и подвалов вдруг поняли, что они всегда правы[18]18
  Отсылка к официальному лозунгу «Муссолини всегда прав».


[Закрыть]. Я еще не представлял, как скажется это событие в дальнейшем, но немедленный эффект был очевиден: Бидзаро ходил мрачнее тучи.

Сара несколько раз озабоченно говорила мне, что еще никогда не видела его таким. Однако цирк работал вовсю, сборы были хорошие. Сара была безгранично вульгарна и, как следствие, сказочно похотлива. И при этом оставалась тонким, проницательным человеком, видела людей насквозь, как все, кто видит будущее. И совсем не напрасно беспокоилась, хотя и теперь, оглядываясь назад, мне все равно трудно понять, как одно событие привело к другому. Стоял пасмурный вечер конца ноября. Нам с Виолой недавно исполнилось восемнадцать. Несмотря на все свои усилия, я все еще думал: «нам с Виолой». Но сейчас я выходил вместе с Бидзаро из любимого бара в легком унынии оттого, что Корнутто уже месяц как исчез. Без его голоса спиртное как-то горчило, что не мешало нам пить как всегда. Когда я собирался махнуть лишний стакан, мой собутыльник сказал «хватит» и потащил меня на улицу, после чего не пошел назад к цирку, а зашагал на север.

– Да куда ты идешь-то?

Я семенил следом, недовольно бурча и стараясь не растянуться на снежной слякоти. Мы оказались в самом центре, но я не знал этих улиц, ледяные вихри скрадывали их названия. Виа де Джинори. Виа Гуэльфа… Мы вышли на какую-то площадь, как раз в разгар метели, и встали перед барочным фасадом, который показался мне знакомым, хотя я не бывал в этом районе. Бидзаро обошел здание слева и постучал в дверь на виа Кавур. Ничего не случилось, и он постучал еще раз, сильнее.

– Да ладно вам, – проворчал приглушенный голос. – Иду.

Дверь наконец открылась. Мужчина, как и мы, невысокого роста, только одет как монах. От выпивки и стужи мне показалось, что я попал в один из зловещих готических романов, которые так любила Виола. В последний раз ее вспоминаю, честное слово.

– Да зачем мы сюда приперлись? – спросил я в сердцах. – Отморозим себе весь набор.

– Заткнись и пошли. Спасибо, Вальтер.

Монах взял фонарь и повел нас вверх по лестнице. На втором этаже он остановился в коридоре и протянул фонарь Бидзаро. Потолок над нашими головами уходил во тьму.

– Час, не больше. И главное, никакого шума.

Он исчез. Бидзаро повернулся ко мне, его удивительно белые зубы казались огромными от игры пламени.

– С днем рождения, – сказал Альфонсо.

– Он был месяц назад, сразу после твоего.

– Я знаю. – Он по-прежнему улыбался.

Я огляделся: простой коридор, по обе стороны прорезанный несколькими приоткрытыми дверями. Бидзаро протянул мне фонарь и повторил:

– С днем рождения.

Я сделал шаг к одной из дверей. Он схватил меня за руку и указал на другую, слева:

– Сначала сюда.

Я вошел. И сразу на меня набросились, оглушили краски, они слетали и попадали прямо в меня с лика Богородицы – я никогда не видел такой нежности и доброты. Неправда, я видел эту Богородицу на страницах самой первой книги, которую мне давала Виола. Серия «Великие художники», № 17, Фра Анджелико. Перед моими глазами ангел с разноцветными крылами возвещал совсем юной девушке, что она изменит судьбу человечества.

Я повернулся к Бидзаро, не в силах говорить. Он с улыбкой кивнул, взял меня за руку и повел дальше, из одной кельи в другую. В каждой меня ждал фейерверк, устроенный шестьсот лет назад, и фестиваль красок казался бесконечным.

– Как ты узнал? – наконец спросил я.

– В первую встречу ты сказал мне, что хочешь увидеть эти фрески. Я не знал, случилось ли тебе до них добраться. Судя по лицу, похоже, что нет.

– Спасибо.

– Это Вальтера надо благодарить. Он работал у меня десять лет назад, а потом услышал голоса. Классный парень, независимо от обстоятельств. Музей можно посетить днем, но я подумал, что увидеть его вот так, в полном одиночестве…

Час спустя мы снова были на улице. Снег прекратился. Освещенный луной город сиял, как днем. Глухая тоска грызла меня изнутри, призрак былой беспечности дразнил, тряс цепями.

– Ну и рожа у тебя.

– Нет, ничего. Просто замерз.

Бидзаро надолго задумался, утонув подбородком в воротнике.

– Ты тогда пришел в цирк весь избитый и сказал, что это из-за женщины. Неужели она может тебя довести до такого?

– Виола? Нет. Не думаю. Она друг.

– Но ты этого друга… – Он соединил большой и указательный пальцы и несколько ткнул в образовавшийся круг пальцем другой руки.

Я помрачнел.

– Она только друг, сказал же.

– «Только друг» – а почему? Она уродина? Лесба?

Я резко остановился:

– Она не уродина, а лесба она или нет, я не знаю, и вообще, хватит о ней говорить в таком тоне.

– Да ладно тебе, тоже мне карлик-недотрога.

– В последний раз говорю: я не карлик.

– Все равно карлик. Доказательство, – он показал на себя, – nanus nanum fricat, гномы водятся с гномами.

– Нам же только что было так хорошо. Зачем тебе нужно все испортить? Чего ты ищешь, потасовки?

– Я? Я вообще ничего не ищу, я просто говорю тебе правду. И знаешь почему? Если отбросить твой гонор, всякие заявления типа «я такой же, как все», ты сам в это не очень-то веришь. Если я назову тебя гигантским осьминогом с другой планеты, ты либо засмеешься, либо вообще не обратишь внимания. Но если назвать тебя карликом, ты злишься. Значит, это тебе небезразлично.

– Ладно, небезразлично, у тебя всё?

– А если не всё, то что сделаешь? Дашь в морду? Мне, своему доброму другу Бидзаро? Валяй, не стесняйся.

Раз он просит меня и мы оба пьяны, пожалуйста, получите прямо в нос. Брызнула кровь. Бидзаро не впервые дрался на улице и ответил с готовностью профессионального громилы. Мы, еще полчаса назад умилявшиеся Фра Анджелико, катались по снегу с воплями и матюгами.

– Эй, ребятня, что за дела?

В нашу улицу только что свернул отряд из четырех человек. Все четверо – в черной форме, какую узнаешь из тысячи. Добровольная милиция.

– Да они не ребята, – сказал один из них, – а карлики.

Бидзаро вскинулся – лицо у него было сплошь в синяках.

– Это кого ты назвал карликами?

Первому он со всей силы наступил на ногу, а когда тот с криком согнулся, правой рукой сбил с ног. Один из трех оставшихся достал из кармана кастет и сунул в него пальцы. Через долю секунды в руке Бидзаро возник нож.

– Проверим, кто кого, ушлепок? – усмехнулся он.

Лезвие сверкнуло так быстро, что я не успел разглядеть. Голубая вспышка – и мужик с кастетом, к которому обращался Бидзаро, рухнул, держась за живот. Остальные двое кинулись на нас, я отбивался как мог, а потом просто принимал удары. Послышались свистки, крики других людей, и вскоре нас разняла группа карабинеров. Через час все очутились в участке: мы с Бидзаро и трое чернорубашечников (четвертого увезли в больницу или морг). Бидзаро не отпирался, добровольцы без зазрения совести всё вешали на него. На рассвете меня выставили на улицу с расквашенным носом, вывихнутой лодыжкой и заплывшим глазом. Я похромал в цирк. Наше поле спало под снегом, тихое и благостное, как рождественские ясли. Сару будить не хотелось, но в итоге я все же постучал в ее дверь. Она открыла почти сразу, в длинной шелковой ночной рубашке и с шалью на плечах.

– Santo Cielo, что с тобой случилось?

Я рассказал ей все: про поход в Сан-Марко в качестве подарка на мой день рождения, про странный перепад в настроении Альфонсо сразу после того. Сначала она, как и год назад, обработала мне ссадины, а потом дала выпить что-то, после чего я долго не мог откашляться.

– Ну что, полегчало? И зачем вам надо все время драться, не понимаю. То есть непонятно, с чего полез в драку Бидзаро. В чем твоя проблема, я знаю.

Она налила себе стакан, выпила его залпом и помахала перед моим носом.

– Гормоны. Они тебя прямо распирают и рвутся наружу. Твой cazzo точно не стоит без дела?

Я покраснел. Она посмотрела на меня и недоверчиво рассмеялась:

– Неужто ты еще не… – Она покачала головой и толкнула меня к своей кровати: – Считай это подарком на день рождения. Но запомни, дармовщина не повторится.

Она задрала рубашку. Моим изумленным глазам предстало «сотворение мира» – величественное, пурпурное. Она стала стягивать с меня штаны, я в панике вцепился в резинку.

– Расслабься, дурачок.

Она взгромоздилась на меня, и я забыл все свои злосчастья. Мне хотелось бы для первого раза подарить этой славной Саре фейерверк, достойный Руджери. Но тут вышла техническая накладка, клапан забарахлил. И финальный залп случился в самом начале. Я заплакал.

Сара улеглась рядом, прижала мою голову к своей груди и стала гладить по волосам. Сара, мамуля, и сколько еще таких – прежде… Этим серым ласковым утром я понял, что женщина ложится под мужчину – будь то в генуэзском порту, в кузове грузовика или на ярмарочном поле – для того, чтобы тому было не так больно падать.

На следующий вечер, в силу особого расположения, которое питал к ней капитан карабинеров, Сара вернулась с новостями. Слава богу, мужик, которого ударил ножом Бидзаро, не умер. Однако совершено покушение на убийство в присутствии четырех свидетелей. Капитан терпеть не мог фашистов и слегка подправил рапорт. Нож теперь принадлежал милиционерам, они же первыми пустили его в ход, а Бидзаро только позже перехватил его в драке, в порядке самообороны. Скорее всего, он просидит в тюрьме не больше нескольких месяцев.

Но цирк тут же закрыли. И поскольку это надо было провести как показательную акцию, то пришли два офицера и символически опечатали вход в шапито под опечаленными взорами путаны-гадалки, безработного скульптора, лошади, ламы и овцы.

Несколько дней я слонялся без дела, стараясь отсрочить неизбежное. Я сидел на шее у Сары, она не упрекала меня только по доброте душевной.

Без привычной цирковой публики клиентура синьоры Каббалы сильно поредела. И если второе поприще еще обеспечивало ей приличный доход, она не могла содержать восемнадцатилетнего парня, который ел за четверых, а с наступлением ночи столько же пил. Благородство души требовало от меня взять инициативу, еще раз собрать чемодан и исчезнуть под скрип колес. Но благородства души на тот момент не оказалось, да и некуда было идти. Поэтому я трусливо ждал, пока Сара сама меня выставит.

Она явилась в конюшню вместе с ледяным сквозняком первого января 1923 года. Прошел месяц с момента ареста Бидзаро. Я лежал, распластавшись на соломе, парализованный вчерашней попойкой. Незадолго до полуночи, как раз в тот момент, когда мы собирались хоронить 1922 год, объявился Корнутто. Худющий, хотя, казалось бы, куда худее – я едва поверил своим глазам. Он не сказал, откуда явился и куда теперь собирается. Шестьдесят с лишним лет минуло, но его лицо видится мне удивительно ясно. Я различаю на нем печать агонии, муку скорого ухода… Сегодня и я на том же распутье. Но в тот вечер никто не обратил внимания. Корнутто просто попросили спеть, что он и сделал – не так мощно, как обычно, и не так безупречно – голос несколько раз срывался. Никто и не думал смеяться. Мы плакали тем пуще, а потом покатились вниз до самого рассвета, потому что все наши ночи шли под уклон.

Сара стояла и неодобрительно смотрела на меня, уперев руки в бедра. Когда я попытался заговорить, рот наполнился жуткой горечью. Я поднял палец, прося ее подождать, и перекатился на бок – меня вырвало на солому. Наконец я приподнялся на локте, лохматый и восково-желтый. Мой голос охрип от ночного ора.

– Я знаю, что ты сейчас скажешь.

– Тебя ждет человек. В моем вагончике.

Десять минут спустя я стоял возле домика Сары. От мытья пришлось отказаться: шланг, подводивший воду, замерз. У четырех ступенек, ведущих в вагончик, топтался молодой человек примерно моего возраста. Он кивнул, прошел вперед и открыл мне дверь, как принцу.

Несмотря на рясу, я не сразу узнал посетителя, сидевшего напротив Сары. Временная амнезия из-за моего состояния, из-за того, что он облысел с нашей последней встречи и теперь носил круглые роговые очочки – Франческо, брат Виолы. Не переставая улыбаться, он осмотрел меня с головы до ног. Задержался взглядом на отросших волосах, на бороде с остатками вчерашней еды. Держался он совершенно непринужденно, в отличие от Сары, нервно ерзавшей на бархатной банкетке.

– Падре, вы точно не хотите чего-нибудь выпить?

– Нет, я ненадолго. А ты сильно изменился, Мимо. Ушел из дома ребенком, и вот ты мужчина.

– Как вы меня нашли?

– Я заглянул в твою бывшую мастерскую. Там как будто никто не знал, где ты. Когда я уходил, меня догнал молодой человек, весь в опилках. Он понял, что я не желаю тебе зла, и сказал, как тебя найти.

– Чего вы хотите?

– Я объясню тебе это в отеле. Мой секретарь, которого ты видел снаружи, рискует получить обморожение, если я задержусь. Я остановился в «Бальони». Захвати с собой вещи. – Он встал, слегка поклонившись Саре: – Прекрасного вам дня, синьора.

Сара смотрела на него в полном остолбенении, но, когда он направился к выходу, бросилась следом:

– Падре, падре!

Она догнала его посреди поля.

– Я не вашей веры, но все же благословите меня, отец мой.

Она встала коленями прямо на снег, и я услышал, как Франческо пробормотал несколько слов, а потом одетой в перчатку рукой осенил ее лоб знамением. Я вернулся в свою конюшню, ощущая дурноту и ошеломление. Франческо внешне походил на Виолу. И этой простой переклички, дальнего эха было достаточно, чтобы разворошить мне все кишки. Я согнулся вдвое и выпустил струйку желчи. Потом запихал свои скудные пожитки в чемодан и пересчитал оставшиеся деньги. Мое состояние составляло пятнадцать лир, достаточно, чтобы прикупить долю внешнего приличия. Я покинул конюшню незадолго до полудня. Сары нигде не было видно, шторы вагончика плотно задернуты. Я направился в противоположную от «Бальони» сторону, перешел Арно по мосту Санта-Тринита, пошел вверх по Маджо, заблудился, случайно вышел к номеру восемь по Сант-Агостино, где был мой пункт назначения, излюбленное место многих моих собутыльников: флорентийские публичные бани. Там я хорошенько отмылся, морщась, несколько раз облил себя ледяной водой, потом лихорадочно растирался, изгоняя всю гадость, налипшую на кожу. Я вышел красный как рак, дрожа, но с высоко поднятой головой. Я двинулся обратно, остановился у первого парикмахера, подстригся и побрился. В облаке одеколона и талька с запахом сандала я уставился на лицо, которого не видел два года. Оно казалось жестче, но вряд ли мудрее, потому что глаза горели новым безумием. Зато я впервые в жизни нашел себя красивым. На улице я подставил гладкие щеки робкому солнцу. Денег на одежду у меня не было. В бане я все же облачился в свой единственный относительно чистый костюм.

Таща чемодан, я наконец переступил порог «Бальони» под подозрительным взглядом того самого швейцара, который два года смотрел, как я сную перед отелем по разным делам. Он дернулся было остановить меня, но я посмотрел на него в упор. Он замер и отступил назад. Франческо был прав. Я стал мужчиной, сгустком агрессии и убийства, едва скрепленным шелковой нитью.

Франческо принял меня в отдельном салоне отеля. Его секретарь сидел в углу и печатал на портативной пишущей машинке. Потолок терялся во тьме. Со стороны улицы окно, украшенное витражом, пропускало янтарный клинок света. «Гранд-отель Бальони» хранил мрачное, неброское великолепие старинных палаццо. Это был тот самый отель, где останавливались или еще остановятся Пиранделло, Пуччини, Д’Аннунцио и Рудольф Валентино. Он мог внушить робость кому угодно, но не мне – из-за алкоголя, все еще циркулировавшего в моей крови и притуплявшего восприятие.

Франческо жестом пригласил меня сесть.

– Ты хорошо выглядишь, Мимо. Рад видеть тебя снова. Кофе?

Я остался стоять.

– Нет, спасибо. Чего вы хотите?

Мне всегда нравилась его обходительность, неизменная улыбка, хотя я уже подозревал, что его роднит с сестрой дар иллюзиониста, умение отвлекать взгляд смотрящего туда, куда нужно. Я так и не понял, что двигало Франческо: честолюбие или просто любовь к игре.

– Я ничего не хочу, Мимо, во всяком случае ничего, что может быть ниспослано мне на земле. Но я приехал, чтобы предложить тебе вернуться.

– Вернуться? Куда же?

– Ну, в Пьетра-д’Альба.

– Мне некуда идти.

– Твой дядя Альберто завещал тебе мастерскую.

На этот раз новость заставила меня рухнуть на диван.

– Альберто умер?

– О нет. Он уехал жить под солнцем, куда-то на юг. Я думаю, ему стало скучно после того, как он унаследовал от матери значительную сумму. Мы обратились к нему с предложением купить его недвижимость, но он не захотел продавать. Он непременно хотел отдать ее тебе. Твой друг Витторио оборудовал там столярную мастерскую, но я уверен, что вы договоритесь.

– Постойте. Дядя отдал мне мастерскую?

– Совершенно верно.

Старый хрен. Непонятно, отчего он так поступил. Может, икнулись остатки гуманизма, взыграли, как отрыжка между двумя глотками пойла. Но кто я такой, чтобы критиковать его? Я сам такой же.

– Там вряд ли найдется работа для скульптора, – возразил я.

– Именно для того я и здесь. Объявить о том, что мастерская теперь принадлежит тебе, мог и помощник нотариуса. Если я пришел лично, то потому, что мы хотим воспользоваться твоими услугами.

– Кто это – мы?

– Мы, Орсини. И мы, – добавил он с широким жестом, – служители Божьи. Как ты знаешь, на монсеньора Пачелли твоя скульптура произвела сильное впечатление. Монсеньор Пачелли – влиятельный человек, благодаря ему и тому доверию, которым он меня одаряет, я стал секретарем-протоколистом курии, хотя был рукоположен совсем недавно, едва несколько месяцев назад. Я работаю с ним в отделе внешних связей Ватикана. Короче говоря, еще до конца десятилетия начнется серьезная реконструкция виллы Пия Четвертого, расположенной в самом сердце садов Ватикана, и мы хотим доверить скульптурную часть работ проверенному мастеру. Что-то нужно изваять, что-то – восстановить, это большой проект. Ты сможешь работать в Пьетра-д’Альба или в мастерской, которую предоставят в Ватикане, как угодно. В Риме, конечно, у тебя будут молодые подмастерья. Для начала мы предлагаем тебе годовой контракт с возможностью продления дважды, жалованье – две тысячи лир в месяц.

– Две тысячи лир в месяц, – спокойно повторил я.

В шесть раз больше зарплаты рабочего и в два раза больше, чем получает университетский преподаватель. Столько денег я не видел за всю свою жизнь.

– Ты сможешь дополнить их частными заказами. Многочисленные гости виллы Орсини также были под большим впечатлением от твоего медведя.

– А кто за все это платит?

– Одна из дикастерий Ватикана. Но разумеется, это также способ представить в благоприятном свете семейство Орсини. Мы выступаем в этом деле покровителями, мы поддерживаем тебя и предлагаем, несмотря на твой юный возраст, весьма завидную должность; не исключено, что будут и недоброжелатели.

– Мне не привыкать.

– В силу тесной ассоциации с нашим семейством тебе придется воздержаться от некоторых вредных привычек, возможно приобретенных за время пребывания во Флоренции, это ясно?

– Вполне.

– Смею ли я полагать, что ты принимаешь предложение?

Я сделал вид, что раздумываю; он вынес это с терпением того, кто мыслит в категориях вечности.

– Принимаю.

– Прекрасно. Завтра я возвращаюсь в Пьетру, мы поедем вместе. Ты вступишь во владение своей новой мастерской, и мы обсудим, как лучше все организовать. На сегодняшнюю ночь тебе заказан номер здесь.

Он встал, оправил сутану и спросил:

– Вопросы?

– Нет. Да. А это Вио… Ваша сестра попросила вас нанять меня?

– Виола? Нет, при чем тут она?

– Как она?

– Ей очень повезло. Конечно, такая травма не проходит бесследно, но она почти полностью оправилась. Ты сможешь сам в этом убедиться. Родители ждут нас на ужин послезавтра вечером.

Я плохо спал, вздрагивал от малейшего шума, боялся, что распахнется дверь и ворвется толпа, возмущенная моим присутствием в таком месте, и потребует линчевать меня или, того хуже, вышвырнуть на улицу, в сточную канаву, где я недавно валялся. Толпа кричала, что я проходимец, а в «Гранд-отеле Бальони» не место проходимцам.

Мы уехали рано утром. И только через пятьдесят километров я сообразил, что не попрощался ни с Сарой, ни с закадычными друзьями, ни с танцующими призраками тайных ночей.