355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Белостоцкий » Прямое попадание » Текст книги (страница 6)
Прямое попадание
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 01:36

Текст книги "Прямое попадание"


Автор книги: Юрий Белостоцкий


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Однако сейчас, когда его собеседница упомянула имя этой Насти, да еще назвала эту Настю его доброй знакомой, он почувствовал уже не возмущение и обиду, а ту приятную взволнованность, которая всегда немножко сродни удовлетворенному самолюбию и тщеславию и заставляет приливать кровь к вискам и повышает пульс. И еще он почувствовал, что назвала Зина имя этой Насти Селезневой неспроста, как и весь разговор этот завела она тоже неспроста, что за этим, несомненно, что-то кроется, и, может, кроется уже что-то более значительное и интересное, чем то, что она сказала, хотя и то, что она сказала, тоже было не лишено интереса и значения, тоже дало пищу для начавшего разыгрываться у него воображения. Выходило, надо взять себя в руки, не показывать, что это тебя удивило, а тем более заинтересовало, и подождать, что будет дальше.

А дальше было то, что в первый миг ему показалось вообще неправдоподобным, чуть ли не глупой шуткой, и заставило с укором посмотреть собеседнице прямо в глаза и неодобрительно покачать головой.

Собеседница же сказала, чуть приглушив голос, следующее:

– Между прочим, товарищ лейтенант, эта Настя с метеостанции знает, что вы туда летите…

– Ну и что?

– Она вас там ждет.

– Ждет? Меня? С чего бы это?

– Не догадываетесь?

– Как же я могу догадаться? Я же не колдун и не ясновидящий.

– Для чего девушки ждут парней? Во всяком случае, она интересуется вами, а раз интересуется, значит, рассчитывает на вас.

Конечно, Зина, как он знал, была девушкой с воображением, фантазии ей было не занимать, да и шутить она при случае умела, как никто из ее сверстниц, – тонко и изобретательно. Но на этот раз Башенин посчитал, что шутить вот так, как пошутила Зина сейчас, было не только не красиво, но и не умно, тут она явно хватила через край. А коли так, то лучше всего весь этот разговор, пока она не выкинула еще чего-нибудь похлеще, вообще прекратить и начать наконец смотреть кино, раз он пришел, тем более что фильм был про авиацию. Однако на кино его хватило ненадолго. Рассеянно понаблюдав за тем, как старенький биплан «ПО-2» прогревал мотор и потом пошел на взлет, наполнив землянку неистовым стрекотом мотора, он, словно этот стрекот пробудил его ото сна, вдруг стиснул собеседнице руку повыше локтя – с Зиной, на правах друга, он мог позволить себе такое – и потребовал:

– Ну-ка, голубушка, выкладывай все, что у тебя там в запасе еще есть. Хватит в прятки играть. Говори все, раз начала, ничего не утаивай. Да пояснее, без туману. А то не говоришь, а дымовую завесу пускаешь. Откуда, скажем, тебе известно про эту Настю и про то, что она, как ты тут соизволила выразиться, ждет меня в Стрижах?

– Господи, товарищ лейтенант! – удивилась Зина. – Да я и собираюсь рассказать вам все по порядку, для того и села рядом. Чего это вы вдруг? Мне думалось, вас обрадует, что вы будете стоять теперь в Стрижах, а вы, оказывается, недовольны, против этих Стрижей.

– Против или не против – это не твое дело, – отрезал Башенин. – Ты лучше говори, а не наводи тень на плетень.

– Сначала отпустите руку.

Он отпустил.

– Ну вот, давно бы так, – с облегчением вздохнула Зина и, снова понизив голос, потому что в последний момент они оба забылись и заговорили так громко, что на них стали оборачиваться, начала рассказывать.

И то, что она рассказала, Башенина окончательно выбило из колеи, и он долго не мог взять в толк, верить этой Зине или не верить.

Оказывается, девчата из БАО в Стрижах, узнав, что к ним на аэродром наконец-то прилетает полк, и прилетает отсюда, поинтересовались у здешних девчат, своих коллег, что, дескать, за ребята в этом полку, есть ли среди них такие, на которых стоило бы обратить внимание, иными словами, с которыми можно было бы познакомиться, и прочее. Здешние девчата, конечно, постарались, расписали их (наиболее достойных, разумеется, самых отчаянных, в том числе и Башенина, конечно, – последнее Зина подчеркнула не только голосом, но и жестом) так подробно, в таких живописных красках, что девчата в Стрижах теперь знали, какой из этих летчиков что из себя представлял: каком был с виду, симпатичный или так себе, серединка на половинку, рослый или коротышка, брюнет или блондин, как держал себя с женским полом и даже как летал и какие имел награды.

Башенина это не удивило. Он знал об этой способности девчат из БАО всегда быть в курсе всего, что бы ни делалось на аэродромах в радиусе действия дальнего бомбардировщика. Девчата на аэродромах первыми узнавали про все: про удачный или неудачный вылет в каком-нибудь полку, про новые назначения и присвоение очередных званий, про разложенный на посадке самолет, про то, что кто-то сел на «губу», а кто-то оказался сбитым. Связь была в их руках, вот они и использовали ее на полную катушку. Не зря же в авиации, намекая на такую вот связь, говорили: «Безобразие, нельзя чихнуть, чтобы тебе тут же со всех окрестных аэродромов не крикнули в ответ: будь здоров!»

Не удивило, а только позабавило Башенина и то, что девчата в Стрижах, как сообщила далее Зина, успели уже, оказывается, и поделить между собой этих, облюбованных ими, летчиков, поделить, конечно, соответственно своим вкусам и наклонностям, своим идеалам, так сказать: одна остановила выбор на одном, другая – на другом, и теперь волнуются, что из этого получится.

– Рая Воронкова, например, тоже связистка, как и я, – сочла нужным Зина затем перечислить этих девчат из Стрижей, – девушка, говорят, интересная, только страшно суматошная, но все равно, говорят, хорошая, так эта Рая знаете с кем была бы не прочь познакомиться? В жизнь не угадать, товарищ лейтенант: с летчиком из вашей эскадрильи Козловым.

– Чего же тут особенного?

– Так Рая – чисто огонь, а этот Козлов воды не замутит. Больно уж смирен.

– Смирен? Это он с виду только смирен, – посчитал своим долгом вступиться за товарища Башенин, словно это заступничество сейчас могло иметь какое-то значение.

– А если Рае, когда он прилетит туда, он не понравится? Может ведь случиться такое? Тогда как?

– Тогда эта твоя Рая стопроцентная дура, – отрезал Башенин. Потом полюбопытствовал: – Ну, а сам Козлов как к этому относится? Ему говорили об этой Рае?

– А как же?

– Ну и что он?

– Вы же его знаете, разве он сразу скажет. Но потом все же дал понять: если, мол, Рая окажется подходящей девушкой, отчего же, мол, тогда не познакомиться. Погляжу, говорит, погляжу на месте, может, говорит, и познакомлюсь.

– Правильно говорит: на месте виднее.

– А вот вашего гордеца старшего лейтенанта Кривощекова, – перешла затем Зина к следующей кандидатуре, – облюбовала там некая Вероника. Правда, не сразу, сначала нам передали, что Веронике должен был понравиться лейтенант Васютин, а потом она вдруг передумала, лейтенанта Васютина почему-то забраковала, чем-то он ей, видать, не подошел, и остановила свой выбор на старшем лейтенанте Кривощекове.

– Ну, у этой, кажется, губа не дура, – заметил Башенин: старший лейтенант Кривощеков был первым красавцем в полку – на каком бы аэродроме полк ни стоял, девчата в Кривощекове души не чаяли, и Кривощеков этим вовсю пользовался.

Но Зина не поддержала Башенина: первый красавец в полку, видать, не соответствовал Зининому идеалу мужчины, и, может, как раз из-за того, что слишком уж не терялся, и, пропустив мимо ушей слова Башенина, она продолжила:

– Эта самая Вероника, говорят, девушка не только красивая, но и с хорошими манерами, начитанная, с книгами не расстается, хотя и война. До войны она, девчата передавали, в театральном техникуме училась, хочет артисткой стать, в кино сниматься. Между прочим, я разговаривала с нею раз, мы тогда в одно время дежурили, так у нее и голос приятный, звучный такой, выразительный, и говорит она складно, как по книге. Сразу чувствуется: девушка что надо.

Башенин опять не удержался, произнес с картинным вздохом:

– Счастливчик этот наш Кривощеков!

– Еще бы не счастливчик, – охотно согласилась Зина и потом добавила как бы успокаивая: – Но ведь и вами, товарищ лейтенант, интересуется девушка не менее достойная, чем Вероника. У Кривощекова с Вероникой еще, может, ничего и не получится, а вы ведь уже виделись, успели, как говорится, разглядеть друг друга. У вас, пожалуй, все на мази. Теперь все зависит только от вас, от одного вас.

Башенин уже знал, что Зина подойдет именно к этому, иначе бы она не завела этот долгий разговор, не пустилась бы в такие подробности. Но все равно последние слова Зины насчет того, что теперь все зависит только от него одного, повергли его в изумление, хотя оно, это изумление, и не было для него неприятным. Он все никак не мог взять в толк, что же все-таки такое произошло там, в Стрижах, с этой гордячкой и недотрогой за эти несколько дней, отчего эта Настя вдруг после того, как дала ему тогда по существу отворот поворот, переменила свое отношение на сто восемьдесят градусов, да еще и не постеснялась выразить это свое новое отношение таким, мягко говоря, необычным образом. Но сил и времени разгадывать эту загадку у него сейчас не было – Зина, не менее возбужденная той ролью, какую она выполняла, сидела рядом. Да он и чувствовал, что ему ее, эту загадку, не разгадать, пока он не прилетит в эти Стрижи и сам не увидит Настю. Он только спросил свою собеседницу, чтобы не показаться чересчур потрясенным и чтобы самому еще раз убедиться, что розыгрыша тут нет, хотя и без того понимал, что розыгрышем тут и не пахло:

– Теперь все зависит, говоришь, от меня? От одного меня?

– А от кого же, товарищ лейтенант?

– И что я должен сделать?

– Как что? То же, что и остальные ребята: ответить, можно на вас надеяться или нет. Сегодня вечером мы с ними будем держать связь. Они ведь там волнуются, ждут, как вы к этому отнесетесь. Может, вы на них и смотреть не захотите. Они же не знают. Настя же на этот счет, говорят, девушка особенно стеснительная, она, может, сейчас как раз там больше всех и переживает.

Башенин был в нерешительности и долго ничего не говорил. Потом несмело предложил:

– Может, лучше подождать, пока мы сами туда не прилетим? Завтра в это время мы уже сами там будем, и там уж, на месте… А то как-то вроде не с руки…

Он все еще не верил, что после всего случившегося эта Настя с метеостанции могла вот так, ни с того ни с сего, заинтересоваться его персоной и еще не побояться передать это через других…

Зина видела эту его нерешительность и, чтобы не показаться назойливой, примирительно проговорила:

– Ну ладно, как хотите, товарищ лейтенант, вас никто не принуждает, дело личное. А только Кривощеков, Козлов и Майборода уже сказали, что не против, что встретятся с этими девчатами даже с удовольствием. Как, дескать, только прилетим, так разыщем там их и встретимся. Причем лейтенант Майборода пообещал даже заявиться к ним со своим любимцем Джеком. Кстати, Джека он повезет в Стрижи только сам, в самолете, никакому наземному эшелону, сказал, не доварит. Только сам. Значит, – подытожила Зина это последнее обстоятельство опечаленным голосом, – несчастному Джеку придется вместе с ним лететь сначала еще и на задание, за линию фронта. А за линией фронта «мессершмитты», зенитки. Бедный Джек…

Лейтенант Майборода, как и Козлов с Кривощековым, был летчиком одной с Башениным эскадрильи и отличался в полку тем, что не чаял в собаках души, заводил их всюду, где бы полк ни стоял. И убивал на этих собак все время. Но когда полк менял аэродром, ему приходилось с этими своими четвероногими друзьями расставаться. Недавно Майборода, как раз перед наступлением, разжился новым, совсем еще крохотным и, как он уверял всех и каждого, породистым щенком, которого назвал Джеком. Вот этого Джека, если Зина ничего не перепутала (а Зина перепутать конечно же не могла, не такой она была человек, чтобы путать), Майборода, видимо, и решил здесь не оставлять, а везти с собой на аэродром в Стрижи не иначе как в кабине своего бомбардировщика.

Башенин этому не удивился: Василий Майборода мог отмочить и не такое. Но его почему-то обрадовало и даже не в меру развеселило, что и Василий Майборода оказался в числе заочно облюбованных девчатами летчиков, и, словно это перевесило чашу весов, он вдруг снова сжал собеседнице руку выше локтя и быстро проговорил, уже не боясь показаться чересчур откровенным:

– Честно, Зин, так эта Настя с метеостанции мне сразу понравилась. Тут и говорить нечего. Прямое попадание – и все тут, – и он для выразительности постучал кулаком по груди. – Только вот характер, кажется… Ну да бог с ним, с характером. Так интересуется, говоришь? Ждет, говоришь? Не ошибаешься?

– Ждет, товарищ лейтенант.

– Ну раз ждет, пусть встречает.

– Так и передать?

– Передавай, – отчаянно махнул он рукой. – Где наша не пропадала, – и, посчитав, что он поступил честно и по совести, все остальное время, пока кино не кончилось, был оживлен и весел и наговорил Зине кучу приятных слов.

Однако когда в полку уже официально было объявлено об этом завтрашнем перебазировании и предстоящая встреча в Стрижах как бы обрела более конкретные черты, стала совсем близкой и реальной, он снова вернулся к прежним беспокойным мыслям, почему все-таки Настя за эти дни так круто переменилась к нему, что именно заставило ее перемениться? Он, конечно, допускал, что тогда, в Стрижах, мог произвести на Настю известное впечатление, мог ей понравиться, и даже здорово: он знал, что он не урод, знал, что девчата на аэродромах заглядывались в их полку не на одного только Кривощекова. Настя могла в конце концов и влюбиться в него: а почему бы и нет, черт возьми? Словом, в том, что он мог Настю заинтересовать, пробудить в ней известные чувства, он ничего невероятного не видел, считал это в порядке вещей. Его волновало другое: почему все-таки Настя не подождала его прилета, хотя и знала, что их полк прилетает к ним завтра? Зачем ей надо было спешить сообщать ему о своих вдруг пробившихся наружу чувствах буквально накануне его прилета, по существу за несколько часов, да еще не зная, как он к этому отнесется? Не лучше ли было бы подождать, пока бы он ни прилетел туда сам? Ведь это было бы куда проще, спокойнее, а главное – надежнее, тогда не было бы этой неизвестности и порождаемых этой неизвестностью сомнений и волнений. Правда, Настя так поступила не одна, так поступили и се подруги. Но у подруг зато не было и неприятных встреч со своими избранниками, не было обидных слов, а у нее с ним все это было, а раз было, то и не могло не оставить в душе известный осадок. Он ведь прекрасно знал, что тогда, в Стрижах, Настя осталась далеко не в восторге от его любезностей, наверняка посчитала себя обиженной, если не оскорбленной. Да и он ушел тогда из землянки далеко не в радужном настроении, едва сдерживая себя от возмущения. А такое забывается далеко не сразу и не всегда. Так в чем же все-таки тогда дело, что же все-таки случилось в Стрижах с этой Настей, что она, девушка, несомненно, – как он успел убедиться за те несколько минут, что пробыл на метеостанции, – сдержанная, деликатная, с чувством собственного достоинства, смогла поступиться этим достоинством и в открытую проявить интерес к своему обидчику?

Но чем больше он думал об этом, тем больше запутывался, и в конце концов на все махнул рукой, здраво рассудив: завтрашняя встреча в Стрижах все выяснит сама. Тогда уж лучше думать об этом, чем забивать голову вопросами, на которые не находишь ответа, думать о встрече приятнее. И он стал думать о встрече.

VIII

Началось это в Стрижах, пожалуй, с шутки. Во всяком случае, серьезно об этом никто из девчат не думал.

Узнав, что к ним на аэродром наконец-то прилетает боевой полк и что в этом полку есть немало молодых симпатичных летчиков, кто-то из них, скорее всего Вероника, пошутил, что теперь не худо, дескать, будет этих летчиков прибрать к своим рукам. Шутка имела успех: девчата развеселились, а затем, дав волю воображению, начали гадать, составлять планы и прогнозы, словом, дурачиться, упражняться в остроумии. И тоже все это в шутку, забавляясь и от души хохоча, когда кто-нибудь из них придумывал что-то сверхоригинальное. В шутку начали они затем и интересоваться у девчат с того аэродрома, а на кого, мол, из этих летчиков можно рассчитывать, кто из них наиболее подходящий, чтобы познакомиться, а может, и сойтись поближе. Там, конечно, не стали делать из этого секрета, информацию дали самую полную.

Вот так все это и началось. Ну, а потом уже само пошло-поехало, и дело в конце концов приняло такой оборот, что, когда подошло время полку прилетать сюда на аэродром, кое-кто из этих девчат уже готов был затрубить отбой. Да было поздно. Настя в это дело впуталась случайно, по недоразумению.

Однажды девчата ее спросили:

– Слушай, Настя, а ты разве не собираешься облюбовать в этом полку какого-нибудь подходящего летчика и припудрить ему мозги? Мы например, себе уже облюбовали. А ты чего теряешься? Скромничаешь? Или боишься, мама заругает?

Настя, действительно, особого рвения в этих дурачествах девчат не проявляла, только слушала, сидя на койке у себя в дальнем углу землянки, да от души похохатывала, с удовольствием наблюдая, как ее подруги что ни вечер разыгрывали тут из себя светских львиц, особенно эта Вероника. Но не успела Настя что-либо тогда ответить, как кто-то произнес, опередив ее:

– А зачем Насте кого-то облюбовывать, когда она уже облюбовала. Дружок-приятель в этом полку у нее уже есть. И как раз то, что надо.

– Кто такой?

– Как кто? Лейтенант Башенин, конечно. Помните, он у нас еще на вынужденную садился, высокий такой, со шрамом на виске…

– А-а, Башенин? Как же, знаем, мужчина, действительно, видный. Только у Насти с ним ничего не получится: между ними кошка пробежала, мы видели.

Это произнесла Вероника.

Настя вспыхнула, потом вдруг выпалила:

– Захочу, так и получится. Только стоит захотеть. – И добавила уже остыв: – Только мне не очень хочется, – и, словно ей от этого стало очень весело, звонко рассмеялась.

– Нет, все-таки? – продолжала наседать на нее та, что завела этот разговор первой, – это была Раечка Воронкова. – Неужели ты, Настя, и в самом деле не можешь подобрать в этом полку никого, кто бы мог тебе понравиться? Ну хотя бы чуточку, самую малость? Там же много молодых летчиков. Вот, смотри, – и Раечка, загибая на руке пальцы, начала с воодушевлением перечислять: – Лейтенант Майборода, Константин Козлов, старший лейтенант Кривощеков, Курганский… Ну неужели тебе ни один, ну прямо-таки ни один из них не нравится? Даже Козлов? Даже Козлова ты не выбрала бы? Козлов ведь из героев герой. А Кривощеков? Старшего лейтенанта Кривощекова?

Настя знала, что если Раечка к чему прицепится, то не отстанет, и, чтобы поскорее удовлетворить ее любопытство, ответила не то в шутку, не то всерьез – понять было трудно, потому что глаза у нее все еще смеялись, а голос был серьезным и напряженным:

– Ну, если бы мне и в самом деле потребовалось кого-то выбирать, то я, Раечка, выбрала бы и не Козлова, и не Кривощекова, и не Майбороду с Курганским, хотя и не сомневаюсь, что люди они хорошие, – я выбрала бы, Раечка, все-таки лейтенанта Башенина, – и, вскинув на ошеломленную Раечку торжествующий взгляд, опять расхохоталась звонким смехом.

Однако на другой день она пожалела о своей откровенности.

Утром, когда Настя вернулась с метеостанции, где она снимала показания приборов, то застала девчат в необычном волнении, хотя, когда уходила, в землянке ничего особенного не происходило. Сейчас же девчата были возбуждены, что-то горячо доказывали друг другу, а может, и спорили, Настя не разобрала. Только шутливо продекламировала на свой лад известные некрасовские строки громким голосом, чтобы их перекричать, – у Насти с утра было отличное настроение:

– Знать, клад нашли подруженьки… И делят меж собой…

Потом уже своим обычным голосом, без поэтических интонаций, спросила:

– О чем все-таки спор, девочки?

И девочки охотно ей рассказали, перебивая друг друга, и Настя наконец поняла из их сбивчивого рассказа, что вчерашний выбор в отношении летчиков с того аэродрома оказался на редкость удачным: каждая из девушек понравилась именно тому летчику, которому и хотела понравиться.

– Ну прямо как в сказке, – подчеркнула Раечка Воронкова. Раечка была возбуждена тут, пожалуй, больше всех, и говорила Раечка тоже больше всех. Она же и сообщила далее Насте с таким видом, словно собиралась обрадовать ее сверх всякой меры:

– И летчики еще велели нам передать, что как только прилетят сегодня, так сразу же придут знакомиться. Это уже по-настоящему. Ой, девочки, что-то будет! Боязно все же. – Потом добавила, как бы спохватившись – Твой лейтенант Башенин, Настя, тоже, между прочим, обещал прийти. Он так и велел передать: пусть, говорит, встречает. Раз, говорит, ждет, пусть тогда и встречает.

Настя насторожилась:

– Как встречает? Почему?

– Ты что, маленькая, не понимаешь? – удивилась в свою очередь Раечка. – Разве ты вчера не говорила при всех в землянке, что изо всего полка выбрала бы только лейтенанта Башенина? Не говорила, скажешь? Вот ему и передали, и он обрадовался, тоже велел передать, что лечу, мол, пусть встречает. Неужели непонятно?

Настя переменилась в лице: она ни сном, ни духом не ведала, что эти ее вчерашние слова, сказанные, может, и от души, искренне, но совершенно в ином смысле, то есть предположительно, да еще под впечатлением, как бы назло Веронике, будут истолкованы таким вот образом, а потом еще и переданы на тот аэродром и дойдут до ушей самого лейтенанта Башенина. Господи, ну как же так можно? Ведь это же не по-дружески, это, наконец, нечестно, и Настя, не зная, возмутиться ей или расплакаться, какое-то время стояла как в столбняке и ничего не говорила. Ей особенно было мучительно думать, что лейтенант Башенин сейчас там конечно же ликовал, не сомневаясь, что она и в самом деле ради него могла позабыть свой девичий стыд и гордость и броситься ему на шею первой. Это было выше ее сил, особенно обидно и больно, и она уже была готова возненавидеть этого лейтенанта Башенина, хотя в глубине души где-то и понимала, что лейтенант Башенин в данном случае как раз не виноват, что его самого ввели в заблуждение, виновата скорее всего она сама, легкомысленно заявив вчера при всех о том, о чем заявлять никогда бы не следовало. Ну как она теперь, что будет делать? Ну ладно еще, если бы Башенин только узнал об этих ее словах и, скажем, деликатно промолчал. Так нет ведь, он, оказывается, еще и заявил там во всеуслышание, да еще конечно же не без самодовольства, что пусть, дескать, встречает, раз такое дело, словно уже получил на нее неоспоримое право. Уж лучше бы тогда ей этого лейтенанта Башенина вообще никогда не знать, лучше бы он сюда никогда не прилетал, тогда бы все, может, и обошлось. Но хочет она того или не хочет, а полк все равно сегодня прилетит, и встретиться ей с этим лейтенантом Башениным так и так придется: не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Тут уж никуда не денешься. А что она ему скажет, когда встретится? Какими глазами на него посмотрит? Вот уж действительно надо быть стопроцентной идиоткой, чтобы влипнуть в такую историю. И Настя, поразмыслив над всем этим хорошенько, вдруг решительно заявила:

– Вот что, девочки, я не знаю, каким образом мои слова были так искажены, но дело сейчас не в этом, концов тут не найти. А только запомните: ни с каким Башениным знакомиться я не собиралась и не собираюсь. Не буду! – потом добавила уже конфузливо: – Я думала, это шутка.

– Да ты что, Настя? – разом взорвались девчата, и больше всех, конечно, Раечка с Вероникой. – Ты в своем уме? Как же это – не буду? Все будут, а она не будет. Это что же, выходит, на попятную? Ну нет, дорогая, не выйдет, совесть надо иметь. Давай больше не выдумывай чего не надо, а помозгуй, как их, молодчиков, нам получше встретить, чтобы не опростоволоситься. Летчики, сама знаешь, какой народ… Да и себя надо привести в порядок, камуфляж, какой ни на есть, навести. Пусть, черти, знают, что мы тоже не лыком шиты…

Настю этот их напор не удивил – она видела, что девчата загорелись не на шутку, – но и не переубедил.

– Нет, нет, – повторила она. – Это же не серьезно, девочки. Ну кто же так знакомится? Что они о нас подумают? Ведь получается, мы сами им на шею вешаемся. Как хотите, а так знакомиться просто неприлично.

На этот раз девчата присмирели, видно, в словах Насти что-то такое было, и они замялись. Но тут вперед выступила Вероника – эта характером была потверже – и заявила:

– Мало ли кто как знакомится. Не ходить же нам было в комитет комсомола или к замполиту, чтобы посоветоваться, как знакомиться, да еще просить разрешение? А потом, что ты увидела в этом неприличного? Неприлично как раз вот так поступать, как поступаешь ты: человека обнадежила, ему об этом передали, а теперь… Ты же ведь не девочка несовершеннолетняя, видела уже его, знаешь. Такой парень, что глаза, что рост, блондин, высокий…

Это последнее, насчет блондина и прочего, Вероника добавила, конечно, так, уже по инерции, раз ее понесло, а может, чтобы дать почувствовать этой упрямице Насте, что она в конце концов не кота в мешке покупает.

Но Настю это только рассмешило, и она проговорила сквозь смех:

– Вот ты, Вероника, и держись за него сама, за этого блондина высокого, если хочешь. А я не желаю и не буду. И все, больше говорить об этом нечего. А потом, если уж хотите, – добавила она затем, чтобы, верно, больше не переливать из пустого в порожнее, – так голубоглазых и светловолосых я вообще не люблю. Ясно? Не люблю блондинов. И все, терпеть не могу…

Это уже было слишком, и Вероника в первое время не нашлась что сказать в ответ, только обидчиво поджала губы. Затем, как бы приглашая всех в свидетели, вдруг вскинула руки вверх и произнесла с возмущением:

– Нет, вы только посмотрите на нее, на эту принцессу: вчера ей нравился блондин, а сегодня, видите ли, блондинов она уже терпеть не может, сегодня ей подавай, наоборот, брюнета. А завтра кого? Рыжего? В полоску? Или коричневого в клеточку?

Остальные девчата тоже начали поглядывать на Настю осуждающе, и Настя это почувствовала и, чтобы не дать им сорваться, ответила миролюбиво:

– Не надо ссориться, девчата, это ни к чему не приведет, ссоры еще никому не украшали жизнь. Поступайте как хотите, а только я своего решения менять не буду. Не обижайтесь, но я, правда, иначе не могу, честное слово…

К удивлению Насти, девчата выслушали ее на этот раз вроде с пониманием, а потом, бестолково потоптавшись, тихо, очень даже тихо, разошлись по своим углам, а потом и вообще из землянки – время было завтракать, а за опоздание в строй – в столовую девчат на аэродроме водили только строем – могло нагореть: их мать-начальница, сержант Глафира Шерстобитова, следила за этим строго.

И Настя осталась в землянке одна – она сегодня была дневальной и позавтракать могла после, «по расходу». Устало опустившись на койку, она долго сидела неподвижно, уставившись незрячим взглядом на дверь, за которой скрылись девчата, и ни о чем не думала. Потом вдруг, решительно тряхнув головой, быстренько засучила рукава, вооружилась веником с тряпкой и начала с таким проворством и неистовостью все тут по порядку чистить, мыть, скоблить и вытирать, что землянку вскоре стало не узнать. А когда делать снова стало нечего, опять безвольно, словно этот порыв надорвал ей силы, опустилась на койку и сидела будто окаменелая до тех пор, пока где-то поблизости от землянки не раздался крик «летят» и не послышался рев возвращающихся с боевого задания бомбардировщиков.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю