Текст книги "Интерконтинентальный мост"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
И он назвал сумму, которая удивила даже невозмутимого Кристофера Ноблеса.
– И вы согласны с этим? – Метелица обратился к девушке.
Френсис вздрогнула от неожиданности.
– Вы меня спрашиваете? – удивилась она.
– Вас, – сказал Метелица. – Ведь, если я правильно расслышал, вы тоже с острова Иналик.
– По-моему, это будет справедливо, – тихо, но твердо произнесла Френсис. – Это наш последний шанс.
– Последний шанс? – Метелица усмехнулся.
– Ну да, – простодушно ответила Френсис и показала на красочную панораму моста, обрамленную золотистым металлом, с авторской подписью внизу: Яков Цирценс. – Ведь он только один, такой мост, и наш остров – тоже только один.
Честно говоря. Метелица не ожидал такого. Судьба маленького островка как-то выпала из его внимания, когда он знакомился с проектом. Он даже и не думал, что этот кусок голой скалы мог быть населен людьми.
– Остров принадлежит Соединенным Штатам, – медленно заговорил Метелица. – Поэтому вся юрисдикция в руках вашего правительства.
– Иналик не принадлежит Федеральному правительству, – пояснил Перси. – Он принадлежит нашему народу, является нашей собственностью.
– Тогда, – сказал Метелица, – вам следует обратиться к мистеру Дугласу… Мне казалось, что вопрос с островом улажен…
Перси и Френсис переглянулись.
– Жители острова не против моста, – снова заговорил Перси, – но мы хотим, чтобы к нам отнеслись справедливо.
– Надеюсь, что так и будет, – помедлив, ответил Метелица. – Такое уникальное сооружение рождает множество непредвиденных проблем. Сохраним ли мы природу Арктики в неприкосновенности, сумеем ли мы строить так, чтобы не повредить природе и животному миру? У строителей моста есть и другая забота: сумеем ли мы, люди двадцать первого столетия, действовать так, чтобы не нанести ущерба тем коренным жителям тундры, которые населили издревле эту землю, той цивилизации, которая существовала здесь испокон веков я сумела дожить до сегодняшнего дня, несмотря ни на что… И должен признаться вам, что это самая сложная, самая трудная задача, не менее важная, чем величайшее символическое значение моста для наших стран и для всего человечества.
Обратно в Уэлен редакционная коллегия летела над долиной горного ручья Тэю-Вээм. Френсис сидели рядом с Петром-Амаей и не отрываясь смотрела на тундру.
– Вы давно знаете мистера Метелицу? – спросила она соседа.
– Впервые видел.
– Но он держал себя так, будто он ваш давний друг.
– Он хорошо знает моего отца… А Перси Мылрок вам родственник? – спросил в свою очередь Петр-Амая.
– Не такой близкий, чтобы мне нельзя было выйти за него замуж, – простодушно ответила Френсис.
– О, вы собираетесь пожениться? – оживленно спросил Петр-Амая.
Девушка рассмеялась:
– Нет, нас еще рано поздравлять. Просто на нашем острове степени родства различаются и так: можно жениться или же этого не следует делать. Мы с Перси можем пожениться теоретически, так сказать…
Вертостат пролетал над низинной тундрой, отделяющей Тихий океан от Ледовитого. Цепочка лагун соединялась судоходным каналом, и с высоты можно было видеть караван грузовых барж, ведомых автоматическим «капитаном».
Френсис видела множество блестевших на солнце озер да яркий ковер расцветшей тундры. Она напомнила ей окрестности Нома, но здесь не темнели отвалы вдоль потоков, какие остались в Аляскинской тундре от огромных золотодобывающих драг. Теперь золото в нужных для промышленности количествах добывалось из морской воды…
Уэлен сверкнул на солнце россыпью белых домов: казалось, на земле лежат нерастаявшие еще с прошедшей зимы обломки айсбергов, дожидаясь скорой зимы, затаившейся ледовыми полями где-то возле острова Врангеля.
Френсис снова приникла к широкому иллюминатору.
И вдруг на каком-то вираже в поле ее зрения попали яранги, вытянувшиеся по длинной галечной косе, обрамленной полосой морского прибоя. Это было словно видение из прошлого.
– Это яранги? – воскликнула она.
– Да. Мы воссоздали и храним облик древнего Уэлена, каким он существовал тысячелетиями, – с гордостью ответил Петр-Амая.
У причальной мачты стояло несколько больших тундроходов на воздушной подушке.
Для профессора Кристофера Ноблеса это были давно знакомые места. С тех, пор как возобновились традиционные поездки жителей Берингова пролива друг к другу, он почти каждый год посещал Уэлен, производил археологические раскопки вместе с советскими коллегами в старом Наукане и на других стоянках древних жителей этой оконечности Азии.
Гостиница представляла собой обыкновенный жилой северный дом, далеко не новый. Большой номер на втором этаже отвели Кристоферу Ноблесу, а остальные поместились на первом этаже.
Френсис бросила на кресло дорожную сумку и подошла к окну. В Уэлене окна всех домов смотрели на север, на старый Уэлен и блестевшее за ним море. Доносился шум прибоя, и даже иной раз можно было услышать резкий вскрик морских чаек.
Под окном плескались волны лагуны, и низкий, покрытый травой и тундровыми цветами берег казался нетронутым и чистым. И вдруг с щемящей сердце жалостью вспомнился родной Иналик, крохотный островок, и россыпь домиков, прилепившихся к крутому берегу, кусочек голой скалы, над которой нависла страшная угроза. Ведь прошло много-много лет, века промчались над Иналиком, и, за очень редкими исключениями, мало кто уходил с острова. Случалось, что иной громогласно заявлял: ухожу отсюда навсегда! Проходило несколько лет, и вдруг люди Иналика видели его снова у себя. И никто не осуждал его, не припоминал ему опрометчиво сказанных слов: такова была жизнь в Иналике, и неожиданный исход людей был таким же привычным и необходимым, как и покаянное возвращение. Дед Адам Майна говаривал: «Иналик – часть каждого человека, родившегося здесь. И если человек уходит, он всегда чувствует, что часть его здесь… И ноет, напоминает ему в бессонные ночи в дальних странах кусок скалы, засевший в сердце, и мысль об Иналике, о будущем возвращении на родной берег греет его всюду…»
В какой-то книге, может быть в сочинениях Евгения Таю, Френсис читала об этом чувстве, о том, что человек Арктики так тесно, так крепко связан с землей, где родился, что она воистину ощущается как часть его собственного тела.
Глядя на лагуну и далее, на яранги Уэлена, Френсис чувствовала в сокровенных глубинах памяти неясное напоминание: будто она уже бывала здесь, стояла на этом самом месте и смотрела на дальнюю косу, залитую спустившимся к западному мысу Инчоуна солнцем. Может быть, кто-то из ее дальних предков точно так же смотрел отсюда на море, на белую оторочку пенного прибоя, а может быть, здесь была мама, когда приезжала на танцевально-песенные фестивали?
Тихий звук зуммера оторвал ее от окна. Включилось переговорное устройство.
– Если хотите, можем прогуляться в старый Уэлен, – предложил Петр-Амая.
– Я готова хоть сейчас! – весело ответила Френсис.
Кристофер Ноблес, Иван Теин с Перси Мылроком и Чарлзом Джонсоном-Уви остались обсуждать какие-то дела, а Френсис и Петр-Амая берегом лагуны по покрытой склизким мхом гальке зашагали к морю, к ярангам старого Уэлена.
– Идея восстановить старый Уэлен пришла в голову моему отцу, когда началось строительство нового поселка, – рассказывал Петр-Амая. – Сами понимаете, что среди сегодняшних жителей Уэлена не было ни одного, кто бы мог сказать, как выглядел Уэлен в начале прошлого века. Вспомнили, что была такая художница – Татьяна Печетегина. В конце семидесятых годов прошлого века она воссоздала на моржовом бивне Уэлен таким, каким он представился ей по рассказам деда. Мой отец нашел в одной из книг Евгения Таю снимок Уэлена, сделанный американским фотографом летом тысяча девятьсот двадцать шестого года. Это было в те времена, когда здесь процветал китобойный промысел, а по стойбищам бродили торговцы, выменивавшие у чукчей и эскимосов шкурки песцов, лис, оленьи шкуры и изделия из моржовой кости…
Френсис внимательно слушала Петра-Амаю. Для нее самым удивительным и любопытным в Уэлене был не сам поселок, стоящий в тундре над лагуной, а вот это старинное селение, напоминающее ей гравюры на моржовых бивнях, чудом сохранившихся у жителей Иналика и Нома.
Когда пересекли легкий поток, вливающийся в лагуну, и ступили собственно на косу, на ту часть, которая соединялась с горой, волнение охватило Френсис. Словно она погрузилась в волшебную сказку, вернулась в недалекое еще детство, когда каждое услышанное слово, каждое предание воспринимались живо и ярко и тотчас возникали в воображении живой картинкой. И вдруг эта живая картинка памяти стала явью и приближалась по мере того, как она шаг за шагом шла к ярангам.
В Иналике яранг не было. Но там, между скал, еще можно найти развалины полуземлянок, «нынлю» – по-эскимосски. В них совсем недавно жили предки Френсис. В детстве вместе со сверстниками она играла в этих замшелых камнях, еще сохранявших едва уловимый запах прогорклого моржового жира. Этот неповторимый аромат, словно духи прошлого, поднимал из глубин души незнакомое, новое настроение, какую-то странную грусть.
– Это наши как бы исторические памятники, – с улыбкой сказал Петр-Амая. – В старых городах древних цивилизаций сохранились храмы, дворцы, развалины, ну, а нам старину пришлось восстанавливать заново… А вот и наша яранга!
Петр-Амая распахнул дверь и пропустил вперед Френсис. Она с замершим сердцем ступила в полумрак древнего чукотского жилища, сделала шага два вперед и остановилась, чтобы оглядеться. Свет проникал сквозь довольно большое отверстие в вершине конуса крыши, да и сама покрышка яранги, сделанная из расщепленной моржовой кожи, еще не потемнела и пропускала желтоватый свет.
Слева от входа виднелся очаг – круг полуобгорелой земли, обложенный покрытыми сажей плоскими камнями. Сверху нависала толстая металлическая цепь с крюком на конце.
Под светлым кругом находилось подножие «срединного столба» яранги. А за ним – поднятая меховая занавесь спального полога.
– Вам приходилось здесь жить? – спросила Френсис.
– Когда я приезжаю в Уэлен, стараюсь спать в пологе, – ответил Петр-Амая. – Здесь спится как-то особенно сладко, будто в детстве, и слышно, как шумит морской прибой.
– Как бы мне хотелось тоже провести здесь ночь! – невольно вырвалось у Френсис.
– А почему нет, – отозвался Петр-Амая. – Ночуйте хоть все время, пока вы здесь. Вон в том ящике оленьи шкуры, оленьи одеяла. Только хочу вам дать один совет.
– Какой? – с живостью спросила Френсис.
– Вы обычно спите в пижаме?
– Обычно да, – нерешительно ответила Френсис. – Хотя не очень люблю…
– Я поэтому и люблю спать в яранге, что терпеть не могу пижамы, – сказал Петр-Амая. – Чтобы почувствовать всю прелесть прикосновения мягкой оленьей шкуры и пыжикового одеяла, надо спать, извините, голой.
– Так я же люблю спать голой! – весело сказала Френсис. – Это так прекрасно! Сегодня же вечером иду спать в ярангу!
На морской стороне Уэленской галечной косы на высоких подставках из китовых костей были привязаны кожаные байдары, кое-где сохли растянутые на деревянных рамах моржовые и лахтачьи кожи.
– О, у вас продолжают охотиться! – удивилась Френсис.
– Почему это вас поразило? – спросил Петр-Амая.
– Да… – замялась Френсис. – Когда я училась в школе, нам говорили, что на Чукотке полностью уничтожены традиционные охотничьи промыслы и каждому человеку с самого рождения Госплан определяет его будущее место на земле, его будущее занятие.
– Кто-кто? – смеясь переспросил Петр-Амая.
– Госплан, – твердо ответила Френсис. – Я училась хорошо и запомнила это слово. И этот Госплан с рождения лишает человека свободы. И вообще, нас учили, что у вас со свободой плохо…
Френсис вдруг замолчала, сердясь на саму себя: ну чего она так разболталась? А вдруг Петр-Амая рассердится?
Но Петр-Амая смеялся. Сначала сдерживая рвущийся наружу смех, потом начал открыто хохотать.
– Так вы говорите – Госплан? Это же надо такое придумать!
– Извините, – почему-то тихо произнесла Френсис. – Я что-то не так сказала? Это слово звучит по-другому? Я хотела изучать русский язык, но мне сказали, что я не могу выбирать сама: чему положено, тому нас и учат.
– А как же со свободой? – перестав смеяться, спросил Петр-Амая.
– С какой свободой? – не поняла Френсис.
– Ну, с той, которой у нас нет? И которой у вас так много? Почему же ты не стала пользоваться той свободой, когда хотела изучать русский язык?
Френсис молча подошла к прибою. Чистая прозрачная вода накатывалась на разноцветную гальку с шумом и шипением и откатывалась назад. Она молча корила себя: если и дальше она себя так будет вести, еще неизвестно, что будет с этой неожиданно подвернувшейся работой. Из Иналика только Френсис и Перси повезло: приехал Чарлз Джонсон-младший, или Уви, и сказал, что Американской администрации требуются молодые, энергичные и образованные сотрудники для работы над будущей книгой. Община долго советовалась, и наконец решено было рекомендовать Перси и Френсис…
Ветер дул со стороны лагуны, с юга, но прибой все же бил в берег, и за его гребнем, на спокойной глади сидели кулички, белые чайки и смотрели на Френсис.
Она вдруг почувствовала себя глупой маленькой девочкой, и ей стало обидно-обидно и сразу же захотелось домой, в свой родной Иналик, к привычным темным и вечным скалам, так долго теплым в солнечные летние дни.
Петру-Амае тоже было неловко. Он мысленно ругал себя за то, что ввязался в неуместный спор, да еще так бестактно смеялся. Просто ему казалось, что на том берегу уже давным-давно отказались от грубых, примитивных суждений о Советском Союзе. Но, видно, еще были живы представления прошлого века, неуклюжие попытки унизить великую страну, выставить в худшем свете ее жизнь.
– Дорогая Френсис, – Петр-Амая дотронулся до ее плеча. – Не обижайтесь на меня. У нас впереди интереснейшая и прекрасная работа. И когда вы захотите, вы всегда можете приезжать в этот старый Уэлен и спать в меховом пологе.
Френсис посмотрела на Петра-Амаю.
Он впервые так близко видел ее большие серо-зеленые глаза. Цветом и изменчивостью они были словно вода Берингова пролива. Девушка смотрела долго и пристально, а потом в смущении отвела взгляд, устремив его вдаль, за мыс, который скрывал ее родину – остров Малый Диомид.
Глава пятая
Петр-Амая на этот раз имел возможность как следует рассмотреть Сергея Ивановича Метелицу. Начальник был довольно высок ростом, светловолос. Крупные и огрубевшие от возраста черты лица отличались правильностью, если не считать несколько полноватых губ. Сергей Иванович носил небольшую бородку и усы. Внешностью своей Метелица вполне соответствовал тому представлению о типично русском интеллигенте, которое сложилось у Петра-Амаи от чтения классических произведений русской литературы. Кстати, среди многих других книг компактное, довольно дорогое собрание сочинений Льва Николаевича Толстого занимало видное место на полках кабинета начальника Советской администрации строительства Интерконтинентального моста.
Метелица разговаривал по телефону с начальником Американской администрации Хью Дугласом. На видеоэкране американец выглядел усталым, несколько одутловатое лицо его, однако, светилось доброжелательностью и радушием.
– Я решил предоставить статут специального помощника Петру-Амае, главному редактору книги о строительстве…
Изображение Петра-Амаи появилось на среднем видеоэкране. Точно такое же изображение должно было появиться перед Хью Дугласом.
– Дорогой мистер Метелица! – Хью широко улыбнулся. – Это ваше дело… Честно говоря, я еще не успел познакомиться со своим штатом и всеми помощниками… Одним больше, одним меньше – какая разница? Меня заботит другое. Не пора ли нам снова встретиться? Я готов опять приехать к вам, но, по-моему, настала пора, дорогой мистер Метелица, вам ответить визитом.
– Хорошо! – с готовностью ответил Метелица. – Мы прилетим вместе с Петром-Амаей.
– Берите хоть весь штат помощников! – весело произнес Хью Дуглас. – Всем будем рады!
– Мы прилетим вдвоем, – еще раз уточнил Метелица.
– Летите в Ном, – сказал Хью. – Здесь, в Уэльсе, никаких достопримечательностей нет, да и постройки, возведенные для строителей, такие же, как на вашем берегу. Поэтому давайте встретимся в старом добром и славном Номе.
– Хорошо, – ответил Метелица. – Сегодня к вечеру будем.
Он выключил видеотелефон. Изображение Хью Дугласа вместе с улыбкой медленно угасло на экране.
Трасса полета пассажирских летательных аппаратов, и в том числе большого парадного вертостата начальника Советской администрации, из Уэлена в Ном проходила чуть южнее обоих островов в Беринговом проливе. Метелица попросил пилота пролететь так, чтобы был виден поселок Иналик на Малом Диомиде.
Море в эту пору короткого арктического лета свободно ото льда. Чистая вода простиралась далеко на север.
Вертостат сбавил скорость, и усиленный динамиком голос пилота возвестил:
– Пересекаем Международную линию изменения дат! Вместо вторника на ваших календарях вчерашний понедельник!
– Ну вот, Петр, прилетели во вчерашний день! – весело сказал Метелица, придвигаясь к широкому иллюминатору.
Иналик располагался ближе к южной оконечности островка.
Метелица внимательно разглядывал крохотное селение, домики, прилепившиеся к голому скалистому берегу.
У воды, на узенькой галечной полоске виднелись люди. Две байдары лежали на берегу, третья находилась на плаву. Женщины разделывали моржа.
Когда вертостат взял курс на мыс Принца Уэльского, Метелица откинулся в кресле и подумал: «Никогда не видел более неудобного места для человеческого жилья!»
От Уэльса вертостат повернул на Ном, пересекая водную гладь залива Нортон, на которой то и дело попадались большие и малые суда. В основном это были рыбаки. Большинство – парусные суда: в двадцать первом веке на морских судах часто использовали силу ветра, чтобы не загрязнять воду. К тому же ловля рыбы и не требовала больших скоростей.
Ном открылся на низком, болотистом берегу залива. Причальная мачта высилась недалеко от старого аэродрома, и воздушный корабль, снижаясь, давал возможность пассажирам полюбоваться старинным аляскинским городком. Зеленая тундра вокруг изобиловала какими-то каналами с желтыми отвалами по берегам. Точно такие же отвалы высились ближе к морскому берегу. Это были следы деятельности больших золотодобывающих драг, разрушенный остов одной из которых можно было разглядеть на окраине города.
Население Нома уже долгие годы не превышало десяти-одиннадцати тысяч человек. Большинство – эскимосы, выходцы с острова Святого Лаврентия, потомки жителей Кинг-Айленда и других, ныне уже не существующих поселений.
Среди встречающих Петр-Амая с удивлением увидел Френсис Омиак. Встретившись с ним взглядом, она широко улыбнулась и помахала издали рукой.
Первым с вертостата сошел Метелица, радушно встреченный Хью Дугласом.
Во вместительной машине с яркими фирменными знаками Американской администрации строительства Интерконтинентального моста гости и хозяева по широкому шоссе направились в Ном. По сторонам дороги лежало болото с чахлой растительностью.
– Это шоссе, – сказал Хью Дуглас, – было выстроено еще во времена второй мировой войны, в середине прошлого века. Ему уже скоро сто лет, а как оно выглядит! В те годы с аэродрома, где вы только, что приземлились, в воздух поднимались примитивные, перегруженные топливом для долгого пути винтовые самолеты и летели по трассе: Ном – Уэлен – Анадырь – Марково, Сеймчан – Якутск – Киренск – Красноярск – и далее в Москву, а потом на Западный фронт… Наши ежегодные собачьи гонки из Фербенкса в Ном – легкая прогулка по сравнению с таким перелетом!
Хью Дуглас на секунду умолк и вдруг значительно произнес:
– Удивителен был порой человек прошлого!
– Человек вообще явление удивительное, несмотря на всю его кажущуюся обыденность, – отозвался Метелица.
– Вы, как всегда, правы, товарищ Метелица, – с улыбкой по-русски сказал Хью Дуглас.
– А вы говорите по-русски? – спросил Метелица Френсис.
– К сожалению, нет, – покраснев, ответила девушка.
– Зато она знает эскимосский, английский и понимает по-чукотски, – пришел на помощь смутившейся Френсис Хью Дуглас. – Но русский язык все же вам придется изучить, Френсис.
– Хорошо, – ответила девушка.
– А нам бы с вами, мистер Дуглас, не мешало поучиться местным языкам, – сказал Метелица.
– Вот Френсис и будет учить меня эскимосскому, – ответил Хью Дуглас.
– А вам, – Метелица повернулся к Петру-Амае, – придется меня поучить чукотскому…
– Я эскимос, Сергей Иванович, – напомнил Петр-Амая.
– Да? – смутился Метелица и зачем-то сказал. – Ну, ничего.
Машина тем временем въехала в ту часть города, которая была сохранена как память о великих временах «золотой лихорадки». Один за другим тянулись увеселительные заведения, или «салуны». На противоположной стороне улицы в ряд стояли молельные дома и церкви, начиная с довольно ветхой постройки Пресвитерианской церкви, старейшей на Аляске, и кончая сравнительно новым молельным домом «Бахай-веры», сооруженным из модного строительного материала, имитирующего снежные глыбы. Молельный дом своей архитектурой равнялся на снежный дом-иглу гренландских и североканадских эскимосов.
Петр-Амая всматривался в облик города, о котором много слышал. Здесь ему ни разу не доводилось бывать.
– Я заказал вам номера в самой старой гостинице города, – сказал Хью Дуглас, когда машина остановилась возле низкой и длинной постройки. – А вот и сам владелец!
У порога стоял эскимос. Он был одет слишком торжественно, даже при галстуке, хотя эта древнейшая часть одеяния человека допускалась только в исключительных случаях, как фрак в прошлом веке.
– Саймон Галягыргын! – представился владелец гостиницы. – Добро пожаловать в мою ярангу!
Последние слова он произнес на чукотском языке.
Петр-Амая впервые в жизни видел соплеменника в таком качестве – владельца самого что ни на есть настоящего капиталистического предприятия. Вглядывался, всматривался в него, стараясь найти во внешнем облике какие-то особые черты. Но ничего такого примечательного не было ни в лице, ни в одежде Саймона Галягыргына, если не считать галстука. Будто он только что вернулся с моря, снял с себя нерпичьи торбаза и штаны, повесил на стену старый гарпун и моток хорошо выдубленного лахтачьего ремня с древним костяным кольцом, украшенным орнаментом, напился чаю и переоделся. Его широкое, темное от ветра и мороза лицо красили пристальные, глубокие черные глаза, светящиеся недюжинным умом.
Гости вошли вслед за хозяином в просторный вестибюль гостиницы «Сивукак».
За ленчем, накрытым в просторном зале с видом на залив Нортон, подавали знаменитых аляскинских крабов и заливное из нерпичьих ластов.
– Вы уже привыкли к местной кухне? – вежливо осведомился Хью Дуглас у Метелицы.
– Чего мне только не доводилось есть за свою жизнь! – весело ответил Метелица. – Пробовал даже варанов в Юго-Восточной Азии и черт знает что еще! А вот у председателя Уэленского Совета, или, по-вашему, мэра, Ивана Теина ел моллюски из моржового желудка.
После ленча Метелица и Дуглас удалились в отдельный номер, чтобы поговорить без свидетелей. Безмолвный официант принес кофе и, уходя, тщательно прикрыл за собой дверь.
– Я с удивлением узнал, что жители острова Малый Диомид категорически против строительства моста, – начал Метелица. – Это может неблагоприятно отразиться на общей атмосфере и, если хотите, на престиже строительства. Мост должен соединить не просто берег с берегом, а прежде всего народы, живущие на этих берегах… Я тщательно ознакомился с проблемой и, честно скажу, в полном замешательстве. Малый Диомид, как и остров Ратманова, – это главные опоры моста. Так или иначе мы затронем местных жителей, их селение – избежать этого никак нельзя.
– Вы совершенно правы, мистер Метелица, – спокойно сказал Дуглас. – И, к сожалению, другого такого места, как Берингов пролив, не существует на земном шаре, чтобы воплотить идею соединения материков…
– Вы меня простите, – снова заговорил Метелица, – это ваше чисто внутреннее дело, но поскольку я в какой-то мере причастен к строительству, то не могу не беспокоиться о судьбе жителей Иналика. Ведь речь идет о людях, об их образе жизни и, наконец, об уникальной культуре, которой больше нет нигде в мире!.. Я уверен, что и вам это не безразлично, мистер Дуглас.
Некоторое время Хью Дуглас молчал, со вкусом допивая остывший кофе. Покончив с этим и вытерев губы белоснежной салфеткой, он почти торжественно начал:
– Дорогой товарищ Метелица! Вы напрасно плохо думаете об американском правительстве. Впрочем, я вас понимаю. Мы, люди прошлого века, часто по инерции мыслим категориями вчерашнего дня. Так вот, я должен сказать вам, возможно даже официально заявить, что жители Иналика получат даже больше того, о чем мечтали! О, они будут весьма благодарны!.. А сейчас, чтобы развеять ваши беспокойные мысли, приглашаю посмотреть цветные панорамы будущего моста, которые мы получили утром от художника Якова Цирцеиса.
В просторном затемненном зале собрались и многие жители Нома. Должно быть, здесь когда-то размещался кинотеатр: потертые кресла стояли в ряд.
Голографическое изображение моста впечатляло. Это было воистину сооружение космической эры человечества!
Подступы к величественному мосту начинались далеко на обоих материках, плавно подходили к берегам и затем как бы возносились на высоту нескольких десятков метров. Само сооружение чем-то отдаленно напоминало старый мост Золотые Ворота в Сан-Франциско. Может, Яков Цирценс знаком с проектом американского инженера Стросса?
Под мостом, далеко внизу, текли воды пролива, бессильно бились о его несокрушимые опоры. Среди колоссальных переплетений, толстенных тросов виднелся островок Малый Диомид. Там, где стояли домики Иналика, было пусто.
Френсис еще раз всмотрелась в изображение, чуть склонилась в сторону: голографическое изображение можно было разглядывать с нескольких точек. Но Иналика все равно не было, или его попросту забыли изобразить, или…
Френсис стало не по себе. Она тихо встала и вышла из зала.
На улице уже стемнело. Но в небе еще не зажигалось ночное освещение. Когда оно было изобретено, темные ночи превратились в яркие искусственно освещенные дни, но потом люди спохватились и вернулись к ночному звездному небу, а само вечернее освещение оставили лишь таким, чтобы пешеход или проезжий могли найти путь.
Плескалась вода в заливе Нортон, и где-то далеко, на краю городка, изредка взвывала собака. В ярко освещенном салуне «Савой» метались тени и слышалась глуховатая музыка и отчетливо – ритм.
Френсис почувствовала чью-то руку на плече и обернулась.
Это был Петр-Амая.
– Что-нибудь случилось? – спросил он.
– Мне просто захотелось выйти на свежий воздух, – ответила Френсис.
Некоторое время они стояли молча, глядя на огни стоящих в заливе судов. Порой группа огней начинала двигаться, слышалось тарахтенье – здесь еще порой пользовались давно устаревшими моторами внутреннего сгорания, пожиравшими огромное количество горючего.
– Ну как работается на новом месте? – спросил Петр-Амая.
Френсис ответила не сразу.
– Я очень обрадовалась, узнав, что меня берут на работу для книги, хотя до сих пор еще не знаю, что буду делать… И вот я уже специальный помощник начальника Американской администрации строительства Интерконтинентального моста. Никто в моем возрасте в Иналике не мог и мечтать об этом! Отец уже подумывает заказать новый дом, попросторнее: у меня теперь такое жалованье, столько денег, сколько не получает и десяток наших охотников. И всем этим я обязана мосту… И сегодня я увидела мост таким, каким он будет на самом деле. Панорама или фото не дают такого живого впечатления, как голограмма. Это и вправду другая земля, другая жизнь… Но нет там места Иналику…
В голосе Френсис слышалась такая печаль, такая тоска, что Петру-Амае даже показалось, что Френсис плачет.
– Не плачьте, Френсис… Вы видели только изображение. Голограмма снята с макета и потом смонтирована с голограммами берегов.
– Но ведь там нет Иналика! Значит, уже известно, что Иналика не будет! Неужели они все же решились на это?
Теперь Френсис не плакала.
Петр-Амая не знал, как себя держать. Полторы сотни людей живут на островке, в условиях, быть может, худших на всем земном шаре. С точки зрения здравого смысла, им нужно переселиться. Может быть, они даже выиграют, от этого… Но…
– Возможно, что я откажусь от работы, – неожиданно произнесла Френсис. – Я не могу…
Петр-Амая произнес:
– Френсис! Я не верю, что нельзя найти выход… Вот увидишь, милая Френсис, все будет хорошо…
Последние слова Петр-Амая произнес неожиданно для самого себя нежно и мягко.
– Сергей Иванович Метелица на вашей стороне. А это много значит, – добавил Петр-Амая.
Френсис встрепенулась:
– А вы уверены, что он понимает нас, то есть моих земляков?
– Думаю, что понимает.
– Но все-таки он белый человек…
Петр-Амая от неожиданности даже рассмеялся.
– Какой же он белый человек? Сергей Иванович?
– А кто же он? Не чукча же и не эскимос, – удивилась в свою очередь Френсис.
– Не в том смысле белый человек, как ты сказала, – принялся объяснять Петр-Амая. – У нас давно нет такого деления на белых и небелых.
– Официально у нас тоже нет, – сказала Френсис. – Но в каждом взгляде и в рассуждении, если они даже внешне проникнуты так называемой заботой, чувствуется белый человек, его превосходство. Может быть, он даже не замечает этого, а ведет себя так…
– Вы думаете, что и Метелица тоже такой? – с ноткой обиды спросил Петр-Амая.
– Не знаю, – нерешительно ответила Френсис. – Но он не чукча и не эскимос, – повторила она.
Петра-Амаю поражала в девушке неразличимость границы между ее чертами детскими и чертами взрослой женщины. Иногда ему хотелось говорить с ней как с ребенком, просто и прямолинейно воспринимающим действительность, утешать и гладить по голове. Но едва Петр-Амая проникался таким настроением, как Френсис начинала казаться вполне взрослой, женщиной.
Они шли по затемненной улице Нома, удаляясь от залива Нортон. Ветер принес запахи тундры – мха, трав, наливающихся ягод, – отрывистый, оборванный крик птицы.
– Как хорошо, что люди сумели это сохранить! – вздохнула Френсис.
Петр-Амая понял, что она имела в виду.
– Да, это прекрасно, – согласился он вежливо, стараясь найти верный тон. – А было время, когда начали сомневаться, что Земля вообще будет сохранена.
– Я читала об этом, – отозвалась Френсис. – Но только мне кажется, что, сохраняя природное окружение, птиц, чистый воздух, чистое небо, люди забывают, что есть нечто и внутри человека. Мне иногда трудно думать о людях, трудно их понимать…
