Текст книги "Интерконтинентальный мост"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
Глава четвертая
Вернувшись с моржовой охоты, Джеймс Мылрок обнаружил среди почты фирменный конверт из госпиталя в Фербенксе. В письме, подписанном главным врачом, высказывалось пожелание, чтобы первое время после выписки Перси был на глазах родных.
Джеймс пожал плечами: если больной излечен, то зачем ему опека и наблюдение близких?
В Номе было непривычно многолюдно. Владелец гостиницы Саймон Галягыргын, еще более округлившийся и, видимо, довольный своими делами, сообщил о приезде большой группы журналистов со всего мира. Критически оглядев Саймона, Джеймс Мылрок сказал:
– Тебе бы с неделю поохотиться на моржа.
– Мечтаю как-нибудь вырваться, – вздохнул Галягыргын. – Да вот все дела. Со строительством Интерконтинентального моста даже спать стал меньше. Пристраиваю новый корпус, расширяю ресторан.
– Да, сильно ты переменился, – медленно произнес Джеймс Мылрок и чуть не добавил: «Ты стал как белый человек», – но вовремя сдержался.
Устроившись в покойном кресле пассажирского дирижабля компании «Раян-Эрлайнз», Джеймс Мылрок подумал, что Галягыргын уже никогда больше не вернется на свой остров Святого Лаврентия… Вспомнилась встреча с Иваном Теином в Беринговом проливе. Раньше после таких встреч надолго оставалось хорошее настроение и даже простой обмен улыбками в начале охотничьего сезона сулил удачу в морском промысле.
В душе Джеймс Мылрок понимал, что заново склеить расстроившийся брак Френсис Омиак и Перси вряд ли удастся. Не может быть и речи о том, чтобы силой заставить Френсис возвратиться к мужу. Будет сплошная мука, а не жизнь. У эскимосов любовь и согласие в семейной жизни ставились превыше всего… Поговорить с самой Френсис? Но девочка выросла на глазах у Джеймса, и ее упрямство и своенравие слишком хорошо были ему знакомы. Она изменилась. Выросла и возмужала, если можно сказать так о молодой женщине. И похоже, что работа ее захватила. Она, конечно, молодец, что держится по-прежнему ровно и приветливо с Джеймсом Мылроком, со всей его родней, чего нельзя сказать о Нике Омиаке, ее отце. Он ходит, как побитая собака, видно, беспокоится, что в следующем году уже не будет мэром Кинг-Айленда… В давние времена, до революции в России, и даже в первые годы советской власти уэленские брали жен в эскимосских селениях. Чаще всего в соседнем Наукане, но иные в поисках невест добирались и до Иналика, до мыса Принца Уэльского и Нома. Уэлен был селом смешанным, хотя говорили там больше на чукотском языке… Всему виной, конечно, мост. Не будь этого строительства, жили бы и жили по-прежнему на своем острове, на своей, ставшей частью себя самого, скалистой земле. И, быть может, у Перси и Френсис уже был бы ребенок – мальчик или девочка. А так что же будет? Либо придется Перси искать жену где-нибудь в Уэльсе или Номе, либо остаться одиноким. Что же тогда, род Мылроков кончится?
В горестных размышлениях текло время полета над Аляской. На предложение стюардессы выйти на смотровую площадку и полюбоваться высочайшей вершиной Аляски горой Мак-Кинли Джеймс Мылрок ответил отказом. Он смотрел в иллюминатор на проснувшиеся после зимней спячки леса, освободившиеся от ледового покрова озера и реки. Иногда можно было заметить медведя, стадо оленей, а уж птиц столько, что порой летящие стаи затмевали солнечный свет.
Дирижабль причалил на краю старого фербенксовского аэродрома, недалеко от университетского городка, светлые корпуса которого виднелись из-за густого соснового бора.
Госпиталь был на другом берегу реки Танана. Джеймс Мылрок подошел к будке, за стеклом которой сидела скучающая девушка, и, заполнив небольшой бланк, получил ключ от машины. По сравнению с Беринговым проливом здесь было уже настоящее лето, благодатное тепло ласкало обветренное холодами лицо. Яркие цветы окружали низкое продолговатое здание аэропорта. На южном его конце, за низкими кустами с яркими зелеными листьями, стоял ряд наемных автомобилей. Джеймс Мылрок нашел свою машину и выехал на шоссе.
Однако в госпитале ему сказали, что Перси Мылрок утром выписался и ушел из больницы.
Слегка обеспокоенный, Джеймс поехал в гостиницу «Савой», в которой обычно останавливались эскимосы.
Перси сидел в баре у дальнего окна. Перед ним дымилась чашка кофе. Он еще издали узнал отца, встал и с радостной улыбкой двинулся ему навстречу. Обнимая, Перси тихо произнес:
– Я очень рад тебя видеть… И прости меня.
– Ну что ты, – Джеймс Мылрок был растроган и взволнован. – Мне приятно увидеть тебя здоровым…
Усадив отца за стол и заказав еще кофе, Перси с интересом стал расспрашивать о новостях в селе, моржовой охоте. Джеймс заметил, что сын ничего не спросил о строительстве моста.
Это родило уверенность, что Перси намеревается вернуться на Кинг-Айленд.
И тогда отец осторожно сказал:
– У меня есть место на байдаре. Я сделал новую рукоять для старого гарпуна…
Перси отхлебнул кофе и ответил:
– Я не вернусь на Кинг-Айленд.
– Почему?
– Мне там нечего делать. Чужой для меня остров. Ты не поверишь, но я ни одной ночи не спал там спокойно. Как гляну в окно среди ночи и не увижу Большого Диомида – так сон пропадал, будто кто-то нарочно принес меня, спящего, в чужое место, в чужое жилище.
– Мы же живем…
Перси с сочувствием посмотрел на отца.
– А я не могу, прости меня.
Джеймс Мылрок почувствовал замешательство. Увидев Перси, он внутренне обрадовался, уверился, что сын готов ехать домой, в отцовский дом, и то, что мучило после ухода Френсис, улетучилось, и он излечился не только от любви к ней, не только от пристрастия к психогенным стимуляторам, но и как бы заново родился, стал таким, каким был всегда – любящим, послушным сыном…
– Но, Перси, ты же еще недостаточно здоров, – осторожно произнес отец, вспомнив про письмо врача.
– Нет, я здоров, – спокойно ответил Перси. – Ты о моем здоровье не беспокойся… А на Кинг-Айленд я не вернусь.
– Что же ты будешь делать?
– О, работы теперь много! – улыбнулся Перси. – Во-первых, меня еще не увольняли с Малого Диомида. Я советовался с адвокатом: по контракту я имею право на компенсацию по болезни и могу требовать возврата если не на свою прежнюю работу монтажника, то на другую, с такой же оплатой. В банке у меня достаточно денег, чтобы некоторое время переждать, оглядеться.
Джеймс всматривался в лицо Перси. Он уже не был таким худым и изможденным, каким был все последние месяцы. Вернулась даже прежняя детская припухлость лица, разгладились резкие морщины, залегшие в уголках рта. Но что-то не то было в глубине глаз, в их выражении…
– А ты знаешь, кого я встретил здесь? – весело сказал Перси. – Старого Кристофера Ноблеса. Еле волочит ноги, но еще бодрится. Переехал в Фербенкс, чтобы быть ближе к величайшим историческим событиям, как сказал он мне. Вот воистину человек прошлого века! С иллюзиями, с какими-то мечтами, с наивной верой в доброго, хорошего человека.
Перси усмехнулся криво, недобро, и на мгновение в его облике мелькнул тот, что был на стройке, в блестящем, облегающем тело одеянии, снабженном теплотворными элементами, в шлеме с автономной системой связи с сигнализацией.
– А может быть, пока ты окончательно не определился, побудешь с нами? – почти заискивающе спросил Джеймс Мылрок.
– Нет уж! – Перси шлепнул ладонью по столу. – Мне тошно на этом Кинг-Айленде. Вечно чувствовать себя вором, забравшимся в чужой дом.
– Ты несправедлив, Перси! – резко возразил Джеймс Мылрок. – Остров принадлежит нам по закону, и никто не может его у нас отнять! И пусть умолкнут те, кто пытается возродить мифические права прежних жителей острова. Уступили его Федеральному правительству почти сто лет назад и вдруг вспомнили, что когда-то жили там! Мол, там кости предков. Какие кости? Если они и были, то давно превратились в прах и развеялись по ветру. Я исходил остров вдоль и поперек и даже черепа не нашел. Так что пусть заткнутся!
– Они не заткнутся, – заметил Перси. – Не заткнутся, потому что завидуют… Хотя чему завидовать? Мы продали самих себя. Разве этому можно завидовать?
– Не говори так! – воскликнул отец, чувствуя, как гнев охватывает его.
В глубине души он чувствовал вину перед земляками. За то, что громче всех убеждал переселиться на Кинг-Айленд… И все же… Покинутый островок манил, звал, словно брошенный в ночи ребенок…
Однако Мылроку не хотелось ссориться с сыном. Он снова сдержал себя и еще раз спросил:
– Значит, не хочешь возвращаться вместе со мной? Повидать мать?
Что-то дрогнуло в лице Перси. Он замолчал и несколько раз глубоко вздохнул.
– Мать бы повидал… Но пусть она лучше приедет сюда. А на Кинг-Айленд не поеду. Знаешь, только-только пришел в себя и боюсь, что там мне опять будет плохо… Прости, отец.
В его словах было столько искренней боли, что Джеймс Мылрок понял: самое лучшее для сына действительно пока не возвращаться на Кинг-Айленд.
– Ну хорошо, – отец накрыл ладонью руку сына. – Пусть будет по-твоему… Только береги себя, почаще давай о себе знать.
– Ладно, отец.
Перси проводил отца на аэродром, потом вернулся к себе в номер и раскрыл большой альбом. Он получил его в подарок от лечащего врача в госпитале. Еще в палате Перси по памяти начал рисовать виды Иналика. Самые сокровенные и любимые места. Чаще всего это была северная оконечность острова, беспорядочное нагромождение скальных обломков. Здесь каждый камень таил для Перси воспоминания его детства и юности. Часами он сидел над альбомом, не чувствуя усталости, не замечая окружающих. Сладость воспоминаний смешивалась с горечью мыслей о сегодняшнем дне, да и все прошлое так тесно было связано с Френсис, что невозможно было не думать о ней.
В своем путешествии в прошлое он иногда взбирался на плато, сначала с матерью в поисках съедобных корешков, листьев и ягод. В ясные осенние дни, когда далеко было видно, на западе синели берега Советского Союза и мыс Дежнева казался отсюда низким и доступным. Большой Диомид был так близко, что, казалось, оттолкнись посильнее ногами, и полетишь птицей, заскользишь по упругому воздуху и опустишься на желтоватое плато, где ягод и кореньев куда больше, чем на Малом Диомиде. На востоке высился мыс Принца Уэльского. От созерцания этого простора захватывало дух, кружилась голова и думалось о том, какой ты маленький в огромном, сверкающем и бушующем мире. Вот он, этот домик, комната, в которой он жил, большая гостиная с широким окном, глядящим на Берингов пролив.
Перси отваживался изображать и живых людей, рисуя портреты матери, отца, соседей. Ибо Иналик был жив живыми людьми. Галерея портретов заняла несколько страниц альбома. Не было среди них лишь одного лица – лица Френсис Омиак… Хотя Перси видел ее везде. В каменных нагромождениях на северном мысе они играли вместе, прячась за темные, замшелые валуны. Бродили, взявшись за руки, у черты берегового прибоя, собирая выброшенных волнами мелких рыбешек, ракушки, обрывки морской капусты, дрова для костра. Подросши, взбирались по крутому склону на плато, воображая себя птицами, и мысленно улетали на мыс Дежнева или соседний остров Большой Диомид, путешествовали по дальним берегам Аляски, добираясь до ледяного мыса Барроу.
Незримое присутствие Френсис становилось таким мучительным, что Перси захлопывал альбом и спускался вниз, в бар, где всегда можно встретить земляка-эскимоса. Кроме них, частыми гостями этого бара были индейцы-атабаски.
Обычно Перси садился в дальнем углу и оттуда наблюдал за посетителями. Его узнавали, подходили, но многие, зная о том, что он был в госпитале, не угощали его, оставляя в одиночестве. Это тяготило Перси, и он тайком принимал небольшие дозы психогенного стимулятора, незаметно опуская таблетку в кофе. Прояснялась голова, уходили мрачные мысли, и жизнь больше не казалась беспросветной и унылой. В таком состоянии Перси грезил о том, как вернется на плато острова Малый Диомид, заработает еще денег и построит дом в Номе. Или купит готовый с видом на залив Нортон… Уговорит мать и отца покинуть Кинг-Айленд и переселиться к нему. Из Нома до Малого Диомида близко. Можно ездить на охоту. А то можно и возвратиться на Иналик. Старому Адаму одному скучно. Да и чего там охранять, когда никто не живет на острове? Может, открыть там туристский центр? Лучше развлекать туристов, чем жить на чужом острове. Он вернется, за ним другие. И снова заживет старый Иналик. А то вдруг произойдет невероятное: раздумают строить Интерконтинентальный мост! Кому он, в сущности, нужен? Велик ли будет поток грузов? Возят и так, без моста… Или случится какое-нибудь стихийное бедствие, землетрясение или что-нибудь еще…
К вечеру в «Савое» становилось людно. Приходили девушки, молодые женщины. Иногда, соблазнившись, Перси выбирал кого-нибудь и уводил в номер. Но после жарких объятий, после короткого забытья становилось так омерзительно, что он, не сдерживая себя, грубо выставлял мимолетную подругу. Потом долго стоял под душем.
Иногда брал альбом с собой в бар.
Однажды к нему подошел человек, которого он никогда раньше не видел среди постоянных посетителей «Савоя».
Он был среднего возраста, среднего роста, аккуратно, но неброско одет. Внешне он принадлежал к тому типу людей, которых легко отнести к представителям восточных народов, однако мог сойти и за европейца.
Он назвался Робертом Люсином, журналистом, представляющим какое-то тихоокеанское издание. Перси толком и не расслышал, а переспрашивать не стал.
– Позвольте взглянуть на ваши рисунки.
Люсин перелистал несколько страниц, иногда внимательно вглядываясь в картинки. Захлопнул альбом и, придвинувшись, возбужденно зашептал:
– Вы даже не представляете, какой вы талант! Я раньше ничего подобного не видел! Чувствую, что на этом можно заработать большие деньги.
Перси спокойно отобрал альбом и ответил:
– Я рад, что мои рисунки вам понравились. Но они интересны прежде всего для меня. Я не собираюсь ими торговать.
– Рисунки останутся при вас, – заверил Люсин. – Можно напечатать репродукции. Я делаю вам официальное предложение от имени своей газеты.
– Ничего не выйдет, – повторил Перси. – Еще раз вам говорю: я не собираюсь продавать рисунки. Они для меня как память и средство забыть о пережитых неприятностях.
– Ну хорошо, – неожиданно согласился Люсин. – Оставим этот разговор. В конце концов ваше право – отдавать или не отдавать рисунки… Мне рассказывали о вас. Вы ведь с острова Малый Диомид?
Перси кивнул.
– И работали на строительстве? Это очень интересно!
Люсин вынул из кармана лакированную коробочку с замысловатым золотым иероглифом на крышке. Достал специальным пинцетом крохотную белую таблетку.
Перси с интересом наблюдал.
– Хотите попробовать? – предложил Люсин. – Совершенно безвредное средство. Тибетцы утверждают, что это не только изощряет мозг и стимулирует мыслительные способности, но и придает уравновешенность, как бы балансирует человеческое поведение. Особенно если оно чем-то нарушено, сбито.
– Это любопытно, – проговорил Перси, краем уха слышавший о каких-то волшебных тибетских пилюлях, творящих чудеса с такими, как он.
– Возьмите одну, – заботливо предложил Роберт Люсин. – Положите в рот и закройте глаза на то время, пока таблетка не растает на языке.
Она была неожиданно прохладна, словно сделана из кусочка льда. Но прохлада приятная. Поддаваясь обволакивающим, убаюкивающим словам Люсина, Перси прикрыл глаза. Прохлада во рту сменилась ощущением неожиданного тепла во всем теле, приятного, легкого, очищающего. Открыв глаза и оглядевшись, Перси подумал, что и впрямь стал как-то яснее видеть вокруг, и отсюда, от дальнего столика различал в зале с мельчайшими подробностями все, что происходило вокруг. Иногда даже возникало странное ощущение видения затылком.
– Ну как? – вкрадчиво спросил Люсин.
– Поразительно! Это чудо!
Только в далеком детстве Перси видел так отчетливо и непосредственно, и увиденное отпечатывалось в мозгу навсегда. Вот почему, чтобы вернуться к далеким воспоминаниям, ему нужно было отображать те впечатления на бумаге… Ему вдруг захотелось рассказать о том времени, когда он видел и ощущал мир вот так, как сейчас. Речь полилась сама собой, безо всякого усилия, хотя Перси отнюдь не был человеком болтливым.
Было приятно, что его слушают внимательно и встречают его слова сочувственно.
Иногда Роберт Люсин задавал вопросы, и они были удивительно уместны, как бы открывали Перси новые пути повествования, заново высвечивали полузабытые картины. Так было до того момента, когда на островок пришла весть о строительстве Интерконтинентального моста.
– Моему отцу, да и всем нам виделась в этом божья милость. Наконец-то господь обратил внимание на несчастный народ Иналика и даровал нам новую судьбу. Мы все думали лишь о том, как бы урвать побольше, как бы подороже продать наш несчастный островок… Быть может, именно в эти дни я и потерял Френсис…
К концу рассказа о неудачной женитьбе, о пережитом позоре Перси почувствовал, как у него учащенно забилось сердце, перехватило дыхание. Видимо, иссякала сила чудодейственной таблетки.
Перси замолчал. Молчал и Роберт Люсин, всем своим видом показывая, как его потряс рассказ молодого эскимоса.
Перси ждал, что тот предложит еще таблетку, но Роберт почему-то медлил.
– Я понимаю вас, – заговорил наконец Люсин. – Прямо скажу: далеко не все в мире одинаково восприняли идею строительства моста через Берингов пролив. Против моста есть довольно веские аргументы. Вот в чем парадокс! В конечном счете Советский Союз всегда в выигрыше. И при этом не преминут воскликнуть: ага! мы же говорили, что строительство моста укрепит мир, проложит новые пути взаимопонимания… Все это так. Но через мост пойдут не только железнодорожные составы, автомашины, но и идеи. Идеи, которые неприемлемы для нашего, свободно развивающегося мира…
– Я в этом не очень разбираюсь, – попытался возразить Перси.
– А зря! – резко заметил Роберт. – В этом-то беда, трагедия твоих соплеменников. Что же касается лично тебя, то пока ты не отомстишь своему сопернику, твоя душа не успокоится, и ты никогда не будешь чувствовать себя полноценным и сильным человеком, каким был всегда!
– Это не в обычае нашего народа – месть, – покачал головой Перси.
– Многое совершается не в обычае твоего народа, – продолжал странный собеседник. – Вы исконно жили на своем острове. Хорошо… Вам дали другой. Но рано или поздно кончится субсидия, обветшают дома, а Малый Диомид все будет так же недосягаем.
– А что сделать? – вздохнул Перси и умоляюще посмотрел в глаза Роберту.
Тот сразу понял. С понимающей улыбкой полез в карман, достал лакированную коробочку и вытряхнул на подставленную ладонь Перси крохотную белую таблетку.
Перси открыл глаза. Вопрошающее выражение не исчезало с его лица.
– Пока внимательно слушай меня, – улыбнулся в ответ Роберт Люсин. – В мире есть достаточно могущественные силы, готовые встать на пути Советского Союза. А это значит остановить строительство моста, преградить проникновение коммунистических идей и, наконец, вернуть вам остров.
– Но ведь наши правительства подписали соглашение!
Роберт Люсин кого-то заметил и помахал. К столику подошла тоненькая, казалось, невесомая девушка, с такой прозрачной белой кожей на лице, что на висках, под завитками белокурых волос просвечивали синие кровеносные сосуды.
– Хай, Мишель! – приветствовал ее Роберт. – Знакомьтесь с моим другом, художником с острова Малый Диомид, Перси Мылроком!
Перси в замешательстве посмотрел на Люсина, но тот одобряюще подмигнул.
И все же Перси достало смелости сказать;
– В общем-то никакой я не художник. Рисую для собственного удовольствия.
– Настоящий творческий человек работает прежде всего для собственного удовольствия, – серьезно сказала девушка, садясь напротив. – В этом главный принцип свободы творчества.
Перси не ожидал глубокомысленных и серьезных слов от такого тщедушного создания.
– Мы с Мишель большие друзья, – сказал Роберт. – Она адвокат, специалист по возмещению убытков от стихийных бедствий и катастроф.
Чувствовалось, что между Робертом и Мишель далеко не только дружеские отношения. Видно, они хорошо знали друг друга.
Разговор перешел на строительство Интерконтинентального моста.
– Правовой статус этого сооружения не до конца продуман, – угостившись из лакированной коробочки Роберта, заявила Мишель. – Такие проливы, как Берингов, принадлежат не только странам, непосредственно примыкающим к их берегам, но и всему земному шару, человечеству. Пролив жизненно важен не только Соединенным Штатам Америки и Советскому Союзу. Строго говоря, в данном случае и США, и Советский Союз проявили своеволие.
– Но ведь мост строится на благо всего человечества, – неожиданно для себя возразил Перси. – Это не только транспортная магистраль, а, так сказать, символ мира и добрососедства.
– Это все только красивые слова, дорогой Перси, – улыбнулась Мишель.
Улыбка очень шла ей. Ее зеленоватые, поначалу кажущиеся холодными глаза вдруг теплели, начинали светиться добротой и нежностью.
– Строительство моста – это ярко выраженное проявление эгоизма великих держав, не желающих считаться с интересами других стран и народов, – продолжала Мишель.
– Но кого еще затрагивает строительство Интерконтинентального моста? – спросил Перси Мылрок. – Чьи интересы?
– А хотя бы ваши! – Мишель посмотрела прямо в глаза Перси.
Перси медленно отвел взгляд.
– И ваши личные интересы, и интересы вашего племени, – заключила Мишель. – Разве это не так?
Да, мысль эта не раз приходила в голову, но до самого последнего времени Перси пытался бороться с ней, хотя гнев и прорывался (он не мог без стыда вспомнить стычку с Петром-Амаей на Малом Диомиде). Он старался оправдать себя тем, что перебрал психогенного препарата. Но теперь с особой, болезненной отчетливостью ему стало ясно; причиной и его неудач в личной жизни, и изломанных судеб земляков является Интерконтинентальный мост.
Роберт, молча наблюдавший за разговором, заказал какой-то напиток и, предлагая Перси, сказал:
– Ничего алкогольного в нем нет. Но очень бодрит, особенно если в него добавить тибетского стимулятора.
Мишель, захотелось посмотреть рисунки. Перси медлил, в глубине души подозревая, что в этом интересе есть что-то наигранное, искусственное, быть может, даже инспирированное Робертом Люсином. Но девушка была настойчива, и в ее глазах снова зажглось тепло. Перси не устоял и развернул альбом.
Показывая рисунки, он рассказывал о детстве; о том, как впервые вышел на охоту, как пришел с добычей и почувствовал себя настоящим мужчиной, добытчиком. Мишель слушала внимательно, часто задавала вопросы, выказывая неподдельный интерес и восхищение рисунками. Понемногу Перси проникался доверием к ней.
– У вас настоящий талант! – воскликнула Мишель. – Вам непременно надо показать рисунки знающим людям и, наконец, опубликовать их.
– Я уже говорил об этом Перси, – вмешался Роберт. – Но он человек скромный и считает свои произведения несовершенными и интересными только для себя.
– Вот это прекрасно! Настоящий талант всегда не уверен в себе. Только посредственности с самого начала громогласно заявляют, что создали шедевр. Уверяю вас, дорогой Перси, вас ждет настоящая слава! Представляете: в Музее современного искусства в Нью-Йорке выставка Перси Мылрока с острова Малый Диомид! Или нет, лучше в Париже, в Гранд-Пале или даже в Лувре…
– Но я ведь даже нигде не учился этому, – усмехнулся Перси, хотя, честно говоря, ему нравилось то, что говорила Мишель.
– Это хорошо! – с жаром воскликнула Мишель. – Настоящему таланту учение ни к чему! Я имею в виду художественное творчество. Учить прирожденного художника, самобытный талант – это только разрушать его, лишать неповторимости, подгонять под общепринятое, привычное, рутинное… Нет, Перси, вы должны оставаться таким, какой есть!
От этих слов слегка кружилась голова, сладкий туман обволакивал мысли, и Перси уже смотрел на девушку влюбленно, преданно, с нежностью.
Роберт Люсин встал.
– Прошу прощения, мне придется вас покинуть.
Перси тоже встал, крепко пожал руку новому знакомому и спросил:
– Мы еще встретимся?
– Разумеется, – ответил Роберт. – Можем завтра утром вместе позавтракать.
Перси повернулся к Мишель, но она, похоже, не собиралась уходить.
– Если не возражаете, я еще побуду с вами, – извиняющимся тоном произнесла она, но встала и проводила Роберта до дверей.
Пока она шла, Перси любовался ее точеной фигуркой и мысленно представлял ее в постели, раздетую, сливающуюся белизной кожи с белизной постели. У Перси еще не было близости с белокожими женщинами.
– Извините, что заставила вас ждать, – Мишель вернулась к столу.
В отсутствие Роберта Люсина она чуть изменилась, стала как-то раскованнее.
У нее оказалась такая же коробочка, какая у Роберта Люсина. Говорили о детстве, рассказывали наперебой друг другу случаи из школьной жизни и к полуночи вместе поднялись на третий этаж «Савоя». Перси оказался в комнате Мишель, в обыкновенном гостиничном номере с огромной двухспальной кроватью, большими настольными лампами и зеркальной дверью в ванную комнату.
Раздеваясь, Перси вдруг спросил:
– А ваш друг Роберт?
Мишель мило улыбнулась и пояснила:
– С Робертом мы друзья и только. Он может заходить в мою комнату лишь в том случае, если я позволю… Не беспокойся ни о чем, мой прекрасный, необыкновенный, гениальный художник…
Поцелуй был долог и страстен. После него Перси долго не мог отдышаться. Так бывает в сильную пургу, когда ненароком зазеваешься, и сильный порыв упругого ветра, плотный сгусток воздуха, врывается в легкие и на некоторое время отбивает дыхание.
Впервые за много месяцев Перси Мылрок уснул удовлетворенный, умиротворенный, без обычного желания после близости с женщиной немедленно уйти.
Среди ночи он просыпался, с новой силой обнимал Мишель, заставляя ее страстно, задыхающимся голосом шептать: «Это прекрасно! Удивительно! Ты так же велик в любви, как и в творчестве, Перси!»
Перси проснулся с неожиданно ясной головой, освеженный и полный сил.
Он с трудом расцепил объятия ненасытной Мишель и прошел в ванную комнату.
На стеклянной полочке над умывальником были аккуратно разложены мужские туалетные принадлежности. Перси внутренне вздрогнул, но потом спокойно воспользовался жидкостью для бритья, без сомнения принадлежащей Роберту Люсину, принял освежающий душ и вернулся в комнату. Мишель, завернувшись в одеяло, все еще лежала на кровати. Она смотрела нежно, внимательно, и в душе Перси поднималась ответная нежность. Он подошел, нагнулся и поцеловал ее.
– Я только что разговаривала с Робертом, – сообщила Мишель. – Он ждет нас внизу в ресторане. Вместе позавтракаем.
Мишель все больше нравилась Перси. Она выдержала самое трудное испытание: утром она была так же желанна, как и накануне. Сбросив с себя одеяло, Мишель направилась в ванную, медленно пройдя мимо Перси, обдавая его запахом свежего здорового, слегка загорелого тела.
В ресторане хорошо выспавшийся и сияющий Роберт Люсин сидел за обильно накрытым столом.
– Это называется «ковбойский завтрак», – объяснил он, поздоровавшись. – Когда предстоит трудный день, самое лучшее хорошенько заправиться с утра. Прошу вас.
– Какие же у вас планы на сегодняшний день, если вы заказали такой завтрак? – с любопытством спросил Перси, смутно подозревая, что намеки Роберта на трудный день связаны с ним.
– Честно говоря, мне бы хотелось поскорее пристроить твои рисунки и, быть может, даже сделать тебя сотрудником нашей газеты.
– Но… – попытался возразить Перси.
– Выслушай меня сначала, – в голосе Роберта неожиданно появились нотки властности и нетерпения. – Я знаю, что ты хочешь сказать: фотография, кино… Все это давно приелось взыскательному читателю. Он жаждет нового, необычного. Прямо скажу – ты для нас находка. Во всяком случае, я так думаю. И уверен, что смогу убедить всю редакцию. Представляете, вместо приевшихся, привычных цветных или черно-белых фотографий со строительства Интерконтинентального моста мы даем оригинальные, непосредственные рисунки живого представителя арктического народа, оказавшегося в самой гуще стройки! Это открытие! Я уже предварительно снесся с моим боссом и сегодня к вечеру жду ответа.
– Простите, а где находится ваша газета? – осторожно спросил Перси Мылрок.
– На Тихоокеанском побережье, – коротко ответил Люсин.
Странно, но с утра Перси не испытывал потребности в искусственных психогенных стимуляторах. Он чувствовал себя как никогда здоровым, вновь обретшим вкус к жизни. Ему и впрямь стало казаться, что его рисунки что-то значат. Во всяком случае, когда он их заново рассматривал, у него возникало тепло радостного подъема, внутреннее волнение. Не только глазами, а всем существом своим он как бы опять возвращался в детство, в юность, на берега родного острова Малый Диомид, проходил крутыми тропами Иналика. Вглядываясь в лица земляков, он мысленно разговаривал с ними, вспоминал их голоса, интонации и даже излюбленные словечки.
Но вдруг его безоблачное настроение нарушилось: недалеко от стойки бара он увидел Петра-Амаю, своего счастливого соперника. Все враз померкло вокруг, словно и не было сегодняшнего лучезарного утра. Будто взлетел в полузабытьи над землей и вдруг со всего маху упал на скалы.
– Что с вами? – участливо спросила Мишель.
Поколебавшись, Перси кивнул в сторону Петра-Амаи:
– Вон человек, который разрушил мне жизнь, отнял жену, родину… Он даже лишил меня присущего нашему народу чувства милосердия и способности прощать. Я содрогаюсь от этой мысли, но мне кажется – я мог бы убить его…
Роберт Люсин внимательно поглядел на ничего не подозревающего Петра-Амаю, повернулся к Перси:
– Это ничего не даст. Ты хочешь уничтожить ветку, а надо рубить корень. Ты знаешь, что в такого рода преступлениях убийца выдается той стране, гражданин которой убит… Не так это делается, дорогой Перси…
Перси не отводил взгляда от ненавистного лица, от рук, которые обнимали, ласкали его любимую, его единственную любовь, которую никто никогда не сможет заменить.
Не в силах больше сдерживать себя, Перси выскочил из-за стола и ринулся в свою комнату. Бросившись на кровать, закрыв голову подушкой, он зарыдал в бессилии, в горьком сознании, что обида эта никогда не стихнет в его сердце, что всю оставшуюся жизнь она будет преследовать его.
Слезы немного облегчили сердечную муку. Перси то засыпал, то тяжело просыпался с желанием снова забыться. Он не знал, сколько времени пролежал в таком состоянии.
Тихо приотворилась дверь.
Это была Мишель. В руках она держала высокий цветной стакан с какой-то жидкостью. Приблизившись, она ласково сказала:
– Выпей это. Сразу станет легче. Нельзя поддаваться минутной слабости, когда все впереди: и утоленная жажда мести, и прекрасная работа, и слава… Вылей!
