Текст книги "Интерконтинентальный мост"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Порой Френсис совершенно забывала о своей миссии. Вставала поутру, убирала дом и уходила к кому-нибудь из соседей, помогая разделывать добычу, чинить одежду, обувь охотников, готовить пищу. О новом времени напоминало лишь нависшее над северной половиной острова полотно моста. При желании на него можно и не смотреть или воображать, что это низкое серое облако у входа в северную горловину пролива между островами Ратманова и Малый Диомид.
Вторым напоминанием о сегодняшнем дне Иналика было присутствие на острове Перси Мылрока.
Как ни старалась Френсис избежать встречи с ним, но это было невозможно. Иналик слишком маленькое селение, да и улица, в сущности, всего лишь одна – из одного конца ряда домиков до другого. Так и случилось столкнуться с Перси как раз напротив ее домика.
– Здравствуй, Френсис!
Она вздрогнула и остановилась.
– Здравствуй, Перси…
– И ты, значит, вернулась в Иналик?
Чтобы не затевать долгого разговора, Френсис лишь молча кивнула.
– Говорят, дитя скоро у тебя будет, – сказал Перси, внимательно оглядывая Френсис.
Беременность ее можно было заметить лишь тогда, когда Френсис была в легком платье. А так, в зимней одежде, Френсис казалась по-прежнему стройной девушкой.
– Я сейчас иду встречать адвоката из Анкориджа, мисс Мишель Джексон, – сказал Перси. – Но потом мы с тобой поговорим…
– Мне не о чем с тобой говорить, Перси, – тихо сказала Френсис.
– Есть о чем, – сказал Перси и улыбнулся.
Френсис в тревоге посмотрела ему вслед.
Перси выглядел неплохо. Он был спокоен, голос ровный и без злобы. Внешне казалось, он был рад возвращению на Малый Диомид. Он ходил на охоту, но добычу приносил соседям, так как в его доме ее некому было разделывать.
Френсис увидела снижающийся на лед пролива вертостат. Любопытство удержало ее на улице, и она видела, как Перси нес небольшой дорожный чемоданчик своей гостьи – высокой белой девушки с огромными глазами.
В тишине легко различались слова, высокий восторженный голос гостьи:
– Как прекрасно! Дико и величественно! Только здесь и мог родиться такой великий художник, как ты, Перси!
Перси и Мишель поднимались прямо на Френсис, и она слышала все.
– Мы отвоюем ваш остров! Поднимем всю мировую общественность! Нобелевский комитет! Организацию Объединенных Наций! Совет безопасности!
Когда они возникли перед ней, Френсис сделала движение, чтобы уйти с дороги – тропка в Иналике совсем узенькая, двоим еле-еле можно разойтись, но тут Перси окликнул ее:
– Френсис! Не уходи! Я хочу представить тебе Мишель Джексон. Мишель, это Френсис Омиак, помощник начальника Американской администрации строительства Интерконтинентального моста.
Мишель пристально вгляделась в Френсис и медленно и значительно произнесла:
– Ах, вот вы какая, Френсис! Ну что же, рада с вами познакомиться.
Свою гостью Перси Мылрок поселил в пустующей учительской квартире при школе. Несколько раз сводил ее на охоту, что, в общем-то, неодобрительно было встречено остальными иналикцами, считавшими морскую охоту сугубо мужским делом.
– Не дай бог, еще распугает зверье, – мрачно заметил Джон Аяпан, придя к Френсис с куском свежего нерпичьего мяса. – Надо бы сказать Перси, чтобы такого не позволял.
– Не послушается он, – с сомнением сказала Френсис.
– Да нет, вроде, разумный стал, – отозвался Джон.
Как-то Френсис завела разговор с Джоном Аяпаном о будущем Иналика. Однако тот был непреклонен и заявил:
– Отсюда меня увезут только мертвым! Живым не уйду! Так и скажи своим начальникам. Или пусть сажают в тюрьму. Но в тюрьме я буду знать: отбуду срок – и снова вернусь на родной остров.
Остальные были не столь категоричны, как Джон Аяпан, а были и такие, которые определенно собирались возвращаться на Кинг-Айленд по окончании весенней моржовой охоты.
Каждый вечер Хью Дуглас интересовался делами. Френсис старалась сдерживать свое раздражение на глупые, по ее мнению, вопросы своего шефа, который представлял себе миссию Френсис таким образом, что она только тем и занималась, что с утра до вечера вела переговоры со своими земляками о возвращении на Кинг-Айленд.
А долгими вечерами она беседовала с Петром-Амаей. Сначала он подробно расспрашивал о самочувствии и даже интересовался тем, что она ела. Убедившись, что Френсис, в основном, питается привычной эскимосской пищей, свежим нерпичьим мясом, Петр-Амая с удовлетворением говорил:
– Это хорошо. Я советовался с врачом, и он сказал, что это наилучшая диета в твоем положении. А в общем, береги себя. Старайся поменьше волноваться. В хорошую погоду больше гуляй, дыши свежим воздухом.
– Свежего воздуха здесь хватает, – с улыбкой отвечала Френсис.
– Ну, а как твоя миссия? – спрашивал Петр-Амая. – Продвигается дело?
– Сегодня у меня был дед Майна, – в один из вечеров принялась рассказывать Френсис. – Мы с ним долго говорили. Помнишь, я тебе рассказывала о предположении моего отца? Адам Майна тоже говорит, что к лету многие вернутся на Кинг-Айленд… Но он мне сказал вот о чем: если совсем отнять надежду у людей, это только ожесточит их. Сейчас на острове только, пожалуй, двое – Джон Аяпан и Перси Мылрок – категорически заявляют, что они никогда не согласятся жить где-нибудь в другом месте, кроме Малого Диомида.
– Разве Перси там? – с тревогой спросил Петр-Амая.
– Он здесь, – ответила Френсис. – Но ты не беспокойся. Он ведет себя нормально. Сейчас занят своим адвокатом, некоей Мишель Джексон, которая обещает оказать содействие и отсудить остров.
– Вот как! – удивился Петр-Амая.
– Мне это все так надоело! – вдруг всхлипнула Френсис. – Так хочется все бросить и уехать к тебе!.. Но это случится не раньше конца мая.
– Ничего, Френсис, я потерплю, – со слабой улыбкой произнес Петр-Амая и снова сделал уже привычный жест – принялся вытирать слезы с изображения Френсис на видеофоне.
Френсис выключила связь и в предчувствии необычного повернулась к двери.
Там стоял Перси.
Он сделал шаг в комнату и сказал:
– Я давно пришел, но ты была занята разговором, и я не хотел прерывать… Добрый вечер, Френсис.
– Добрый вечер, Перси…
– Почему не зовешь в дом? Боишься меня?
– Чего мне бояться? – пожала плечами Френсис. – Проходи. Только я уже собиралась спать.
Перси не очень уверенно прошел в комнату, словно опасаясь, что кто-то ещё может здесь быть. Уселся в кресло, глядя на Френсис, стоящую у задней стены.
– Тебе нравится дома? – спросил после неловкого молчания Перси.
– Нравится.
– Хотела бы ты всегда жить в Иналике?
– Зачем спрашиваешь? – вздохнула Френсис. – Ты же прекрасно знаешь, что это теперь невозможно;
– Почему невозможно? – голос у Перси переменился, стал жестче. – Если бы все захотели, Иналик можно вернуть!
– Кто это тебе сказал?
– Сам знаю! Да вот и адвокат Мишель Джексон говорит: можно!
– Чем слушать чужих адвокатов, подумал бы, как помочь людям, – мягко сказала Френсис. – Ты знаешь, что Администрация имеет право потребовать большую неустойку, если иналикцы будут мешать работам? А в конце концов, силой выселят…
Перси едва дослушал ее и крикнул:
– Это ты слушаешь чужих адвокатов! Я все знаю, все слышал! Ты стала советским агентом! И все, что происходит здесь, обо всем сообщаешь своему Петру-Амае! Так знай, Френсис, ты теперь в моих руках. Можешь что угодно говорить, возражать, но я действительно советовался с адвокатом. А Мишель Джексон знает законы! Ты еще значишься моей женой. Следовательно, тот, кто родится здесь, в Иналике, будет считаться моим ребенком и будет носить мое имя!
– Я буду рожать на Чукотке, – стараясь быть спокойной, сказала Френсис.
– Даже если бы ты родила на Луне, ребенок все равно будет считаться моим! – продолжал кричать Перси. – По нашим, американским законам!
– А по человеческим он никогда не был и не будет твоим! – неожиданно для себя резко и громко сказала Френсис. – Уходи отсюда! Мне надо ложиться спать.
– Нет, погоди, – Перси понизил голос. – Дай мне высказаться. Нам деваться некуда: или возвращаться в Иналик, или потерять свое человеческое достоинство до конца. Я решил вернуться сюда. У меня будет достаточно денег, чтобы построить здесь хороший большой дом, даже лучший, чем на Кинг-Айленде. Представляешь – по-настоящему свой дом! Там будет много места не только этому ребенку, но и всем нашим будущим детям! Френсис! Слушай меня!
Он не давал ей открыть рта и продолжал:
– Через неделю в Ненане начнут принимать ставки на угадывание начала ледохода на реке Танана. У меня есть вернейшие сведения, когда это произойдет. Я поставлю на это все свои сбережения и получу в сто раз больше, чем имею теперь! Ты представляешь – я стану миллионером! Ты мне скажи, много ли ты в своей жизни встречала эскимосов-миллионеров? Я буду независим, богат! Я буду жить здесь, в Иналике, и никто не посмеет выгнать меня отсюда! Милая Френсис, дождись моего возвращения! Я пока ни о чем не прошу, только об одном – дождись. Тогда поговорим и все решим разом. Подождешь?
Он подошел к двери.
– Если бы ты знала, как я тебя люблю! Это мука и боль на всю жизнь! Если бы ты знала…
Френсис неподвижно стояла у стены и пришла в себя, лишь когда в окне мелькнула фигура поспешно удаляющегося Перси.
Глава восьмая
Мишель Джексон была несколько озадачена, когда в Иналике Перси поместил ее в покинутой иналикской школе. Все дни в Иналике, поразившем ее неприютностью и пустынностью, Мишель ожидала увидеть хоть какие-нибудь признаки суровой красоты, но ничего не обнаружила, кроме голого камня, нерастаявшего снега и ледяных торосов, куда легко можно было соскользнуть с единственной оледенелой улицы.
Стремление иналикцев вернуться на свой островок, их взволнованные рассказы о том, как им здесь хорошо, походили на повальное сумасшествие. Для нормальных людей, как ей показалось. Малый Диомид, кроме технической – как опоры для Интерконтинентального моста, – иной ценности не представлял.
Большею частью эти два дня пролив был окутан туманом. За белесой пеленой порой проступала черная громада острова Ратманова и серое, повисшее над северной оконечностью, полотно моста. Пожалуй, это и была единственная достойная внимания деталь пейзажа.
Даже Ном после Иналика показался Мишель огромным шумным городом, а отель Саймона Галягыргына с его роскошью окончательно изгладил из памяти сумрачное впечатление от крохотного островка. В довершение всего пришел Перси…
– Так почему же ты ко мне не приходил в Иналике? – игриво спросила Мишель, подкатываясь к нему по широкой постели. – Мне было там так холодно и неуютно, и каждый вечер я с нетерпением ждала тебя!
– Извини, – хрипло ответил Перси, – но я не мог. Я думал о том, что надо бы зайти, но не мог…
– Почему?
– Потому что там была Френсис.
– Ты ее еще любишь? Даже после всего, что случилось?
– Я ее всегда буду любить, что бы с ней ни произошло и ни случилось! – резко ответил Перси.
– Но ведь она беременна от этого, как его…
– Ну и что? – вызывающе произнес Перси. – У нас это не считается большим грехом.
– Если ты ее так любишь, то как же я? – Мишель погладила голое плечо Перси.
Но тот вдруг вздрогнул, словно его ожгли неожиданно холодом, съежился и спрыгнул с кровати.
– Извини, – виновато произнес он. – Я пойду к себе. Мне надо хорошенько отдохнуть и выспаться перед дорогой.
– Ты еще не оставил мысль о выигрыше на ледоходе? – спросила Мишель, всем своим видом показывая, что ей хотелось бы, чтобы Перси остался у нее до утра.
– Я уверен в выигрыше! – сказал Перси. – И тогда я стану по-настоящему независимым человеком!
Одевшись, Перси спустился в вестибюль и вышел из гостиницы. Стояла светлая ночь, и солнце вот-вот должно было показаться. Глубоко вздохнув, Перси спустился вниз по улице, миновал квартал, где проживали выходцы с Кинг-Айленда, и вышел на набережную залива Нортон.
Поверхность залива была испещрена талыми снежницами – лужами поверхностной воды, образовавшейся от таяния снега на морском льду. Перси знал, что эта вода пресная и вкусная. В эту пору питьевую воду на Малом Диомиде всегда брали из снежниц, ибо искусственная из опреснителя за долгую зиму надоедала. Точно так же и летом старались собирать дождевую воду или брали ее из редких родников.
Перси мысленно вернулся на Малый Диомид, внутренне радуясь, что его земляки наконец-то начали понимать, что сделали огромную ошибку, покинув остров. Он знал, что борьба за возвращение родины будет нелегкой, возможно, долгой, но в жизни появился какой-то смысл, цель, ради которой стоило жить… Ну что же, нависший над северной частью острова мост не так уж сильно испортил пейзаж и, похоже, не оказал никакого влияния на климат Иналика; те же долгие предвесенние туманы, сырой ветер. Но зато как прекрасно в солнечные дни! Да и зверя, похоже, не убавилось, даже порой казалось, что стало поболее, чем в иные вёсны. Во всяком случае, когда Перси выходил на лед пролива, он никогда не возвращался пустым.
Перси обрел уверенность. Его рисунки охотно печатали в «Тихоокеанском вестнике». Он действительно мог тратить сколько хотел, хотя именно эта возможность как-то удивительно отвратила его от многих желаний, которые он намеревался исполнить с помощью денег. Не считая того, что он хотел иметь свой дом. Сначала была мысль поселиться в Номе, но когда он узнал, что его земляки возвращаются на Малый Диомид и подолгу живут там, пренебрегая предупреждением Американской администрации строительства Интерконтинентального моста, решил, что жить надо в родном Иналике. Он хотел построить большой дом, чтобы Френсис могла увидеть, какой он человек… Там, на вершине Кинг-Айленда, он чуть не достиг своей цели. Все кончилось довольно жалко, плачевно, но именно там родилась новая надежда. Ведь все же было мгновение, когда он сумел взволновать Френсис, заставил затрепетать ее сердце и забиться в согласии со своим… Это было недолго, но он ведь смог!
Да, Френсис стоила того, чтобы так страдать. Но биться за нее по-настоящему можно, только будучи независимым, вольным, каким должен быть настоящий эскимос. Нельзя сказать, что ему не нравилась работа в «Тихоокеанском вестнике», но все же… Прежде всего, он слишком поздно узнал, что газета не пользуется уважением, репутация у нее довольно сомнительная, даже среди земляков Перси. Он смутно догадывался, что оставленная им желтая краска на макете-мосту Уэлена имела отношение к взрыву, хотя это категорически отрицали и Роберт Люсин, и Мишель Джексон…
Однажды в баре гостиницы «Вествард-Хилтон» в Анкоридже пожилой эскимос, работающий в старинной меховой фирме «Виктор Мартин и сыновья», рассказал так, между прочим, о великой ежегодной азартной игре, происходившей уже более столетия на реке Танана поблизости от городка Ненана. Вся хитрость состояла в том, чтобы угадать день, час, а лучше ту минуту, когда тронется лед в реке. Ставки иногда поднимались до миллиона долларов. Игра эта вела свое происхождение со времен золотой лихорадки.
– У меня есть верное средство угадать следующий ледоход на Танане, – заявил эскимос.
Поначалу Перси не обратил особого внимания на эти слова, но эскимос был настойчив:
– Я хочу этот секрет передать не белому человеку, а своему соплеменнику. У тебя есть деньги, ты можешь поставить против других большую сумму и получить все! Почему ты не хочешь воспользоваться?
– Да я тебе просто не верю! – усмехнулся Перси.
Но старый эскимос не отставал. На следующий вечер он притащил в бар потрепанную папку, где нашлась тощая подшивка старой аляскинской газеты «Тундра Таймс» за восьмидесятые годы прошлого века, какие-то диаграммы, таблицы.
– Вот, смотри! – сказал он Перси. – Если ты учился в школе, ты должен знать о циклах повторяемости климатических условий на планете. Но для нас это слишком громоздко. Нам годится аляскинский цикл, а точнее тот, который подходит к реке Танана. У меня есть метеорологические таблицы почти за столетие, сроки вскрытия реки Танана и точный прогноз на несколько лет вперед. Как это все попало ко мне – неважно. Главное – это у меня. Да, я сам хотел в свое время выиграть и был близок к этому, но никогда не мог собрать достаточную сумму, чтобы участвовать в этой игре. А ведь в апреле в Ненану приезжают очень богатые люди со всех концов мира!.. Так вот слушай. В тысяча девятьсот семнадцатом году Танана вскрылась тридцатого апреля в одиннадцать часов тридцать минут утра… В тысяча девятьсот тридцать четвертом году – снова в этот же день, в два часа семь минут пополудни, в сорок втором году – в час двадцать минут пополудни, а в пятьдесят первом году – снова тридцатого апреля в пять часов пятьдесят четыре минуты пополудни, а потом подряд в семьдесят восьмом и семьдесят девятом годах также тридцатого апреля с разницей примерно в три часа, также после полудня.
– Ну и что? – пожал плечами Перси, однако начиная интересоваться.
Ему приходилось слышать об этой аляскинской лотерее не раз. Она по праву считалась развлечением для очень богатых людей. В месте проведения лотереи Танана покрывается почти полутораметровым льдом. Здесь морозы могут достигать шестидесяти градусов ниже нуля, и начало ледохода воистину волнующее зрелище, настоящий знак прихода весны на Аляску.
– В этом году должен повториться цикл восьмидесятого года прошлого века, и Танана вскроется двадцать девятого апреля в один час шестнадцать минут пополудни.
Во время третьей встречи Перси Мылрок купил у старика все бумаги и сложил в портфель. Изучив их на досуге, он убедился в том, что это верное дело. Видимо эта мысль потом подспудно сама работала в его мозгу. Прошло не так много времени, и Перси окончательно уверился в том, что судьба посылает ему величайший шанс.
Иногда он даже несколько пугался своей уверенности в будущем выигрыше, но от этого вера его не уменьшалась.
Перси встал довольно поздно и, спустившись к завтраку в ресторан, обнаружил за столом вместе с Мишель Роберта Люсина.
– Дорогой Перси, я очень рад вас видеть в добром здравии и прекрасном виде!
Он заключил Перси в крепкие объятия, продолжая громко восторгаться его прекрасным видом.
Вернувшись за стол, Роберт Люсин продолжал:
– Мне тут Мишель рассказала о вашем путешествии на Малый Диомид. Ты знаешь, что я всецело и всегда был на твоей стороне и вполне одобряю твое намерение поселиться на родном острове… Но ты должен понимать, что это не так легко сделать и тебе, и твоим землякам.
Перси не видел Роберта Люсина довольно давно. Пожалуй, они лично не встречались с той поры, как произошел взрыв на макете-мосту в Уэлене. Тогда Перси пытался разыскать Люсина, чтобы задать ему несколько вопросов. Но представитель «Тихоокеанского вестника» был далеко и мог говорить с Перси только по видеофону. Частое общение по этому виду связи, когда видишь собеседника и собеседник видит тебя, создавало иллюзию личной встречи, и, увидев сейчас Роберта Люсина, Перси не ощущал, что давно не видел своего покровителя.
– Твои рисунки пользуются огромным успехом во всем Тихоокеанском бассейне! – сообщил Роберт Люсин. – В начале мая в Канберре, в Австралии, состоится очередная международная конференция аборигенов. Там будут присуждаться различные премии, и наша газета собирается выставить твои рисунки на соискание Аборигенной премии.
Перси ничего не ответил, хотя понимал, что ему следовало бы сердечно поблагодарить Роберта Люсина: ведь он так много для него сделал и собирается делать и, несмотря на невежливое и неблагодарное молчание, пытается как-то расшевелить собеседника.
– Может быть, у тебя что-нибудь случилось? – участливо спросил Роберт Люсин.
– Да ничего особенного, – нехотя ответил Перси.
– А я понимаю нашего друга, – вступила в разговор Мишель. – Ему нелегко. Он человек впечатлительный, тонкий… Представляешь, Роберт, он ведь только что побывал на отторгнутом от них острове, встретил там любимую и тоже отторгнутую от него женщину…
Голос у Мишель был участливый, ласковый, и, если бы не вчерашний вечер, проведенный у нее в номере, когда она стонала, вскрикивала и даже порывалась кусаться в любовном экстазе, Перси, быть может, и поверил бы ее словам.
– Да-а, – протянул Роберт Люсин. – Я тебя понимаю, дорогой Перси.
– Он поделился со мной мечтой, – Мишель искоса взглянула на Перси. – Он хочет построить дом на Малом Диомиде, в Иналике. И чтобы было достаточно денег, хочет принять участие в великой Аляскинской лотерее.
– Ты это серьезно, Перси? – тонкие брови Роберта Люсина поползли вверх. – А если проиграешь?
– Я верю в свою удачу, – с серьезным видом ответил Перси.
– Это похвально, право, – Роберт Люсин, похоже, был несколько смущен таким уверенным ответом, – так верить. Но шансы на выигрыш в этой лотерее весьма небольшие. Отговаривать я не собираюсь. Каждый, как говорится ищет свою удачу собственным путем. Но как друг – а я, надеюсь, достаточно доказал свое дружеское расположение к тебе, дорогой Перси, – хотел бы посоветовать другой способ добыть денег, более надежный.
Роберт замолчал и вынул из кармана хорошо знакомую лакированную коробочку, медленно раскрыл ее и достал мизинцем с полированным ногтем белую таблетку. Он протянул ее Мишель, а вторую Перси. Поколебавшись, Перси взял таблетку. Он давно не пользовался никакими психогенными препаратами, но действие этих ему запомнилось, и порой он чувствовал, что ему не хватает как раз именно их.
Словно прохладный утренний ветер, разгоняющий ночной туман, пронесся по всем укромным уголкам тела и разума, выметая мрачные мысли, внутреннюю тревогу, чувство неуверенности. Стало светло и легко, как в детстве и юношеские годы в весеннее утро, когда впереди долгий солнечный день, охота на спокойной воде Берингова пролива, радостное возвращение с богатой добычей и долгий сладкий сон в теплой, мягкой постели родного дома.
– Если прибавить Аборигенную премию, гонорар от будущего издания альбома рисунков, думаю, что денег вполне хватит, чтобы приобрести неплохой дом. Верно, Мишель?
Роберт Люсин повернулся к Мишель.
– Нет! – с улыбкой возразил Перси. – Я благодарю тебя за дружеское расположение, но мне бы хотелось купить дом на свои деньги.
– Разумеется, не на чужие, – усмехнулся Роберт Люсин. – Премия, гонорар – разве это чужие деньги? Я тебя не понимаю, Перси…
Перси продолжал улыбаться:
– Поймите меня правильно, друзья… Я вам бесконечно благодарен за ваше доброе отношение ко мне. За заботу. Вы и так столько сделали для меня, что вовек не расплатиться с вами. Понимаете, и премия, если она будет присуждена мне, и гонорар за издание альбома моих рисунков – все это в значительной степени плоды ваших усилий, и поэтому вроде бы деньги не мои…
– Ну, Перси! – попробовал возразить Роберт Люсин, но Перси продолжал, торопясь выговориться:
– Вот как случилось с моими земляками на Кинг-Айленде… Понимаете, вроде бы все по закону, и к острову можно было бы привыкнуть, но в этой сделке есть нечто такое, что не дает покоя. Это привкус несправедливости, незаслуженности полученных благ.
Деньги, с одной стороны, вроде бы наши, а с другой – вроде и не заработаны нами…
Выслушав сбивчивую речь Перси, Роберт Люсин расхохотался:
– И ты думаешь, что выиграть в Аляскинскую лотерею – это честнее, чем заработать деньги своим творческим трудом, рисунками?
– В нашем народе никогда ни рисование, ни даже резьба по моржовой кости не считались главными занятиями настоящего человека, – сказал Перси, несколько обиженный смехом Роберта Люсина. – Может, лотерея – это тоже не очень хорошо, но это моя удача. Моя и бога, – уточнил Перси.
Завтрак закончился поздно, и Перси ушел к себе в номер подготовить очередную серию рисунков, над которыми он работал в последние дни. Они были сделаны во время поездки в Иналик.
Вот портрет Джона Аяпана. Охотник сидит на каркасе своей старой байдары, которую он оставил здесь, получив заверение от властей, что в Кинг-Айленде его ждет новенький деревянный вельбот. Вельбот и вправду был. Он стоял на подпорках на берегу острова. Но Джон Аяпан намеревался восстановить свою старую байдару, а деревянный вельбот отогнать обратно на Кинг-Айленд. У Джона выразительное, решительное лицо, особенно глаза. Это лицо человека, познавшего что-то важное и ценное. Нет, это больше не был беспечный, виноватый забулдыга, прикрывавшийся балагурством и плоскими шуточками. «У меня такое чувство, – признавался Аяпан, – когда я плыву на этом вельботе, что вот кто-нибудь вдруг вынырнет из воды или покажется из-за ближайшей льдины и скажет: а ну, вылезай из чужого судна!.. Точно так же и в доме в Кинг-Айленде. Представь себе, раньше у меня худой сон был только после запоя, а теперь все время. Если бы не трезвость, подумал бы, что надвигается делириум тременс…» До начала строительства моста в старом Иналике была своя шкала ценностей. Каждый человек был на своем определенном месте. Джон Аяпан стоял на одной из последних ступеней невысокой общественной лестницы Иналика из-за своего пристрастия к спиртному и почти полного отсутствия собственности, если не считать доставшегося от отца остова старой байдары, которую он уже много лет собирался покрыть кожей. Когда отрезвление Аяпана приходилось на весну, то остов байдары выкапывался из-под снега, очищался, просушивался, тщательно чинились порванные связки шпангоутов, заменялись сломанные деревянные части, но на этом намерение Джона Аяпана стать собственником кончалось. Остов так и лежал до осени под дождями и солнцем, потом его заносило снегом.
Сейчас, встретив Аяпана в Иналике, Перси поразился его перемене. Это был совершенно другой человек, целеустремленный, полный собственного достоинства. Сколько, оказывается, таилось мудрого, значительного под личиной балагура и раскаявшегося алкоголика.
Видимо, иные встречи Джона Аяпана не прошли для него бесследно: он много знал и даже по-своему был образован, если можно считать образованностью те отрывочные сведения, которые он запомнил при общении со своими случайными собеседниками в барах от Нома до Анкориджа и Фербенкса.
Порой с ним было интереснее, нежели с Адамом Майной, который, похоже, был в некоторой растерянности от того, что его одиночество было нарушено приездом многочисленных земляков. Он как-то сразу утратил часть исключительности, ибо уже не был единственным человеком на острове Малый Диомид.
И все-таки рисовать Адама Майну было одно удовольствие. Во-первых, он никогда не давал скучать художнику, развлекая его рассказами из своей долгой жизни, полной интереснейших событий, встреч и приключений. Иногда Адам Майна пускался в философские рассуждения, сравнивая жизнь белых людей и эскимосов. «Название «белый человек» пошло ведь не от нас, а от самих же белых, которые хотели перенести на нас те же отношения, что существовали между ними и действительно чернокожими людьми в Америке и Африке… Однажды я долго смеялся, когда прочитал у Роберта Пири, которого наши эскимосы буквально втащили на Северный полюс, что к белым он причислил и своего чернокожего слугу, служившего ему четверть века и также доставленного нашими соплеменниками с Гренландии на полюс. Потом Пири жестоко спорил с другим белым, Куком, который за год до него якобы тоже побывал на Северном полюсе. Для них даже обыкновенное путешествие по нашей земле почиталось подвигом, которым они хвастались не только перед своими, живущими в теплых странах, но старались это хвастовство распространить на будущие поколения, описывая в книгах свои похождения и путешествия по Арктике, почитая себя покорителями Белого Безмолвия, Страны Полуночного Солнца, Царства Холода и Льда… Много названий напридумали о нашей земле…»
Странно, но Адам Майна никогда не вспоминал о своей женитьбе на белой женщине. Как будто в его жизни не было этого, а если кто-то пытался намекнуть, то его останавливали холодные, будто немедленно покрывающиеся льдом глаза.
На вопрос Перси, что думает старик по поводу возвращения жителей Иналика в свои покинутые дома, Адам Майна после долгого раздумья ответил: «В самом лучшем случае это может быть лишь после окончания строительства моста. До этого договориться с Администрацией будет трудно. Тут зимой, еще до визита президентов, были инженеры, которые обмерили берег. Будет сооружен причал. Где тут место охотникам? Значит, попросят убраться на Кинг-Айленд. На законном основании… Благоразумно завести разговор о возвращении, когда вся эта возня со строительством закончится. Тогда на нас просто махнут рукой и скажут: черт с вами! можете возвращаться! но не жалуйтесь, если что будет не так!»
Перси передал эти соображения Мишель Джексон. Но она выдвинула свои доводы в пользу немедленной кампании за возвращение острова. Дело в том, что мост как сложное техническое сооружение нуждается в постоянном обслуживании, в особом техническом персонале. Построят поселок. А могут вообще поставить здесь какие-нибудь вспомогательные технические сооружения.
Там, на Малом Диомиде, Перси впервые попытался нарисовать портрет Френсис. Это был всего лишь легкий набросок, ибо и речи не могло быть о том, чтобы Френсис позировала.
Перси, как всегда, изображал свои любимые места, мысы, каменные осыпи, невидимые постороннему глазу ложбинки, где они вместе гуляли в детстве. Но теперь они не были безлюдны – всюду на них можно было увидеть женскую фигурку. Часто она была изображена со спины, но каждый, кто хоть раз видел Френсис, мог ее узнать. Она, конечно, очень изменилась, стала совсем другой. И когда Перси пытался по памяти нарисовать ее, то каждый раз на бумаге выходила та Френсис, которую он хорошо знал, – молоденькая девчушка, почти подросток, с детским лицом, удивленными глазами и коротенькими, туго заплетенными косичками с лентами на концах.
Вот и теперь в гостинице, в своем номере, выходящем сразу на две стороны окнами, Перси развернул альбом и принялся разглядывать портрет Френсис.
Он отобрал рисунки, которые намеревался послать в «Тихоокеанский вестник», но незаконченный портрет Френсис он отложил в сторону.
У него было смутное предчувствие-объяснение, почему ему не удается изобразить нынешнюю Френсис: потому что она принадлежит другому. А та девочка и впрямь принадлежала Перси, точнее была предназначена ему по обычаю… Но эта новая, совсем другая, и все равно Френсис, еще более любимая и желанная. Ведь было же мгновение, когда он чуть не завоевал ее на вершине Кинг-Айленда. Почему же не может случиться так, что он «поймает» ее здесь, на белой странице, ее новое выражение лица, новый облик? Да, она ускользает, уходит из памяти, воображения, но потом вдруг возникает с пугающей отчетливостью, с глубиной в глазах, и в ушах раздается ее слегка приглушенный голос… Тогда Перси хватался за карандаш и пытался запечатлеть это ускользающее видение на бумаге. Порой это напоминало погоню за убегающим зверем по тонкому льду. Так убегает песец, то покажется, то снова исчезнет…
