Текст книги "Русь Заповедная"

Автор книги: Юрий Миролюбов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Такой разговор слышен между могилок. Одни говорят вполголоса, другие наголос, третьи, впадая в экстаз, плачут, но это слёзы радости, а не горя! Люди «на Радоницу все радуются!» Тёплый день, ясное солнце, голубое небо, запах трав, ладана и аромат цветов наполняют душу и сердце людей. Они «на беседе с Родичами». Кажется, сидят они все – и живые, и мёртвые – на могилках и говорят друг с другом. Живые рассказывают про живое, про труды, заботы, счастье, несчастье, а усопшие Родичи покачивают головами, думая про себя: «Так, так, брате мой! Помню, вот так мыкался и я на земле, да вот заснул до Страшного Суда и живу на Том Свете. А помню, как я работал, как старался и как все ни к чему. Пришла смерть с косой и встала у ног моих... Ушёл я! И вот теперь слушаю речи ваши и понимаю их. Близки они мне. Сам я жил такой же жизнью, как и вы, сам страдал. Из двух слов понимаю все...»

Сидит старая-престарая старуха на могилке. Девяносто лет ей сроду. Уже и родных никого на свете не осталось, все поумерли, а она всё живёт. Держат её уже совсем чужие люди, но почитают, ухаживают за ней. Старуха! Древняя старуха! Надо её кормить. Один год у одного мужика, другой у другого, как староста прикажет. Сидит она на могилке, жуёт беззубым ртом, шепчет: «А какой же ты у меня был, Васенька! Какие кудельки у тебя золотые были, щёчки розовые, и как смеялся ты звонко, прибегая в хату, крича: «Мама, мама! Во-о-от такого большого мотыля видел...» И прибрал тебя Господь к себе ещё ангелочком. Помер ты у меня на третьем году. А теперь, вот, сижу, старая да беззубая, и всё смерти милой не дождусь. Попроси у Господа, чтобы мне смерть послал! Устала я жить у чужих людей. Они и хорошие, и старую меня доглядают, но... зажилась я и всё!»

Другая на могилке матери сидит, всё про сына вспоминает: «Был он красавцем, а как пошёл на службу и попал на войну. Убили его турки! Где и могилка-то его? А вы, мама, уж позвольте мне на вашей могилке внука вашего вспомнить, а моего Ванечку! Такой был добрый да весёлый...» Скорбь материнская не знает времени, не знает излечения! Но не лютует душа матери в такой день: она радуется, что может поговорить с Родичами, рассказать им тугу свою. Радуется, что слышат её мёртвые, слышат и понимают.

Радоница – день радостного поминовения! Радостное оно, потому что в этот день смерти нет, есть она в другие дни, но на Радоницу её нет. Это не Тризна Братская прошлых дней, это – ведийская беседа с Питри! Они святы, ибо слились с Божеством. Они ушли давно-предавно, и «души их сверкают звёздами в ночном небе», как говорит «Риг-Веда». Деды и Прадеды, Пращуры и Щуры – все они здесь, на могилках сидят, между собой разговаривают.

Смерти нет на Радоницу, потому что люди умирают лишь видимо, а невидимо продолжают жить. Таким образом, в этом веровании утверждается два мира: один, в котором живут живущие, и «Тот Свет», или Загробье. Связь с последним идёт через возрождение, через Тепло, Огонь и Пищу. С другой стороны, Жертвоприношение в Бане Роду-Рожаницу близко по своему содержанию празднованию Радоницы. В сущности, Радоница является тем же Жертвоприношением Роду-Рожаницу, ибо все усопшие постепенно становятся Питрами, или сливаются с Риши, и как бы тают в Боге-Отце, он же Род-Рожаниц. Уподобление Богу в жизни было главной целью в древности и выражение Апостола Павла: «Жена да боится мужа своего!» понималось простыми людьми буквально. В муже-Отце жена и дети должны были видеть как бы образ Бога-Отца и с такой же верой и благочестием почитать его. Усопшие же Предки, Отцы и Братья становятся всё дальше, с каждым годом всё ближе к Богу, так что перестают быть видными. Виден лишь Бог-Отец, из которого всё изошло и в которого всё возвращается. В этом и заключается понимание Бога-Кола-Коляды, знаменующего собой Круговращение Жизни. При всяком вешнем повороте природы как бы возникает возможность возрождения не только зелени, цветов и трав, но и возвращения всех усопших в Мир Живых. Умереть – это «уйти к Богу», «Бог зовёт к себе», а умереть на Пасху – «уйти в Царство Небесное», ибо умереть в эти дни значит «быть призванным в день Победы Жизни над Смертью».

Благодаря этому поминовение усопших в этот день превращается в большое Торжество Жизни над Смертью, а Мёртвые становятся сопричастными Живым.

Целый день сидят люди на могилках, пьют, едят, оставляя тарелку отцу с матерью со всеми яствами, какие есть. Кругом них бегают, резвятся детишки, ведут игры, играют в «горелки», одним словом, ведут себя, как в деревне на Пасхе. Молодёжь поёт песни, играет на гармони, однако всё в пределах полной пристойности и уважения к мёртвым. Вечером при закате Солнца все идут по домам, оставляя на могилках «Угощение Родичам», как было с утра – тарелки с яствами. Утром, до Зари, еле просветлеет небо, все хозяйки спешат на могилки посмотреть, тронули ли яства Родичи! Многие из них возвращаются со слезами радости: «Наша мама с батьком ели от нашего Угощения!» Конечно, ночью яствами живились всякие жучки, полевые мыши, птицы, всякая живность. Однако крестьяне рассматривали это как факт, что «Родичи вкусили от бряшна». Для всех, любивших родных, это было истиной. Они не сомневались, что Родичи с Того Света пришли к ним на Пиршество! Не сомневались они и в том, что Родичи слышали их просьбы и что они «попросят Бога обо всём». С детской доверчивостью возвращались женщины по домам с тарелками, скатертями, оставляя недоеденное на могилках же: «Может, ещё раз захотят попробовать нашей стравы («с-трава» – выражение, вероятно, ещё ведическое).

КРАСНАЯ ГОРКА

Вслед за Радоницей, обычно на следующее воскресенье, был другой праздник, совпадающий с Красной Горкой. В сущности, это должна была быть Радоница-Красная Горка, ибо на Севере её так и празднуют. Но на юге, благодаря большому влиянию православия, Красная Горка стала вторым воскресеньем после Пасхи вместо первого. Может, это произошло и по другой какой-либо причине, но наша цель заключается в передаче того, что нам пришлось видеть, а не того, как должно было бы всё быть сообразно мнению специалистов. Иной раз обычаи и верования по причинам местным меняются. Наконец, Пасха, введённая христианскими проповедниками на Руси, Праздник передвигающийся, тогда как Радоница и Красная Горка были Праздниками неподвижными. Возможно, что такое частое передвижение, связанное с луной, и послужило причиной разделения Радоницы от Красной Горки. Само название Праздника говорит о некоей «горке». В старину в Юрьевке люди действительно насыпали холм, украшали его зеленью, цветами, и все празднества протекали на этом холме или вокруг него. Мы считаем, что это не только языческий культ, но что больше того, он является подтверждением скифского прошлого нашего народа, ибо холм, курган (шумерийское слово «кургала»), нечто подобное примитивной пирамиде, было царской могилой. Празднование усопших на кладбище, в могилках, не охватывало всех Предков, Пращуров и Щуров. Красная же Горка охватывала самое отдалённое прошлое. На могилках справляли пиршество с ближайшими Родичами, тогда как на Красной Горке устанавливалась связь с отдалённейшими Родичами и Царями. Правда, народ этого уже не помнил, но Горка-Курган говорит сама за себя. Насыпая Курган-Горку, люди, главным образом молодёжь, восстанавливали связь с этим прошлым, приобщались к похоронным насыпателям, скифам, строившим Курганы-Могилы. Связь эта становится ещё более ясной, если напомним, что в этот день дети тоже делали во дворах холмики, на верху которых водружали зелёную веточку. Они подражали в малом виде работе старших. В позднейшие времена уже холма не насыпали, а лишь приготовляли прежний. С него бегали вниз во время игры в «горелки». На нём становились петь перед заходом Солнца, а на белый Камень, лежавший наверху, клали пучок травы, цветы, зелёные ветки. На Красную Горку шли с зелёной веткой в руке, а девушки – с цветами. Держа ветку или цветы, водили хоровод и оставляли ветки и цветы на Красной Горке.

Наверху, на самой Горке, становились те, кто любил друг друга и браку которых противились родители. Там они заявляли о своём желании выйти замуж или жениться, и после этого родители уже ничего не могли сделать! Раз на Красной Горке было объявлено всем, значит, так и будет.

ЛЮБ – ЛЮБЫ – ЛЮБОМЕЛЬ

Любы-Бог бы покровителем влюблённых у славян, и его имя поминалось в свадебной песне в Юрьевке:

 
Бери Любу, забирай,
хмель да пиво прибирай,
ай, Люб-Любы-Люб,
жену свою приголубь!
 

Осталось воспоминание об этом Божестве и в поговорке: «взял бы Марью себе, да нет Любы!» Ударение ставилось на конец, на «ы». Говорится, значит, не о чувстве, а о персонаже древности: Боге-Любы. Есть и ещё указание в словах антоновской песни: «Да йшов до горы соби, та взяв жинку соби, ой-Люб-Любы, та взяв жинку соби!» Таким образом, тут опять есть прямое указание на Бога-Любы. Не оттуда ли вышло и православное выражение «Боголюбие»? С другой стороны, христианство утверждает, что «Бог есть любы». Упоминание об этом слышится и на Красной Горке, когда в хороводе поют: «Ой, Люб-Любы-Люб!» в виде припева, чередующегося с «Ай, Люли, Люли!» Любы-Бог и Люль, или Лель, одно лицо, вероятно. Оно на Севере Руси упоминается как «Люли», а на Юге как «Люб-Любы-Люб». Ему придавалось, вероятно, значение Бога любви в супружестве, то есть любви физической, так как для большой любви, для чувства нефизического был Бог-Ладо, а для «влюбления», «блажения от Любви» был Бог-Яро. Если был Бог-Ладо, то была и Богиня Лада. На Крайнем Севере она носила имя Ладоги, откуда и название озера – Ладожское, а древнее имя Владислава, вероятно, звучало как «Ладослав». Однако такое имя могло существовать и самостоятельно. Любы-Богу посвящено было специальное растение «любисток», которому приписывалась особая сила причарования к себе. «Любисток» при ближайшем рассмотрении оказывается зелёным сельдереем. Сельдерея вообще в пищу на Юге России не употребляли, а настой из него считался «любовным фильтром». В Европе известны три сорта сельдерея: белый, зелёный и клубневой, последний служит для салата или приготовления супов. Зелёный же употребляется для супа только в небольшом количестве, для запаха.

Любы-Богу посвящался особый каравай на свадьбе из житной муки и орехами и сухим изюмом, на мёду. Медовики-хлебы выпекались и на Рюгене, Райяне, где их ставили на Новый год, и главный священник языческий прятался за него, спрашивая верующих: «Видите ли меня?» – «Нет, не видим!» – отвечали они хором. – «Да-Бог, чтоб и в будущем году не видели!» – заключал он. Каравай-Любы выполнял ту же роль. Посаженный отец с матерью садились за него и спрашивали молодожёнов: «Видите ли нас, детки?» На что те отвечали: «Не видим, батя с мамой!» – «Ну, Да-Бог, чтоб всю жизнь не видали!» Этим, так сказать, узаконялось благополучие в семье. Большой Медовик обозначал много хлеба. В Антоновке в него запекали стебельки «любистка», сваренного на мёду.

ВЫСЕВКИ

Высевая муку на сите, бабы собирали в Юрьевке «высевки», то есть шелуху, содранную с зерна на мельнице жерновами и остающуюся ещё в муке. Интересно, что корень для обозначения посева на поле и просева муки остаётся общим. Просевать муку и сеять зерно – одно и то же, так сказать, по древнему смыслу действия. И на самом деле, это один и тот же акт, религиозный в себе. Как на поле просеивает крестьянин зерно в рыхлую землю сквозь пальцы, чтобы оно проросло и дало плоды, так и здесь просеивается сквозь сито мука, чтобы был вкусный хлеб. И «створоження» теста, как говорили на Юге Руси, равносильно Акту Творения, то есть подражание Жертве, или же Акт Сома, Творение Жертвенного Сока. Древняя «Сочь», или «Сомк», от глагола «сомкнугь», соединить, была «Сомк»-Сома. Потому-то «створение» хлеба – так и говорили: «Треба хлеба створити!» – было тем же Актом религиозным. Отобранные высевки бабы смачивали водой и клали на тёплое место «на комель печи», то есть наверху, где не жарко, но только тепло. Там на дощечке, называемой «комеличка», эти высевки раскладывали «грудками», щепотками, сжимая каждую вместе тремя пальцами и творя молитву. Через день комки высевок затвердевали достаточно, и тогда их складывали в сухой, чистый мешочек и вешали на чердак, говоря: «Бери, Горешный, да оставь и нам, грешным!» Так поручали Богу-Хранителю Дома, или Домовику-Горешному, эти комки. В случае надобности свежего хлеба бабы брали горсть этих комков и клали её в горшок, наливая тёплой водой. В большой «макитре», то есть глиняной посудине, в которой обычно растирали мак, заваривали крутым кипятком тесто из мерки муки, взбивали его пестом, чтобы не было комьев муки в середине, и когда эта «опара» (опаренная кипятком мука) остывала и становилась лишь тёплой, в неё прибавляли ещё воды, муки, соли и размоченных комков из высевок. Эти комья на деле становились дрожжами, и при их помощи тесто быстро всходило. Но те же дрожжи из высевок служили и могучим средством зимой при простуде, опухолях, когда их, размочив, прикладывали к больному месту. Вся сила такого лечения, конечно, шла из дрожжей, содержащих «витамин В, всю серию от первого до двенадцатого». При заболевании печени давали больному настойку из дрожжей, сделанных на «высевках». Их же давали в размоченном виде и коровам, когда последние зимой начинали заболевать, прибавляя в них сухих ягод шиповника, как известно, содержащих до 30 процентов «витамина С». Из «высевок» делали также род напитка, называвшегося «Суряницей». Но мы знаем, что ведийцы называли Солнце «Сурия»! В этом мы видим ещё одно указание на родственность последних со славянами. О Сурянице мы скажем ещё позже. Но «высевки» обладали чудодейственной силой при детских болезнях, когда их заваривали в горячей воде и из этой воды делали ножные ванны детям или старикам, у которых ломило суставы при артрите.

СУРЯНИЦА

Для изготовления этого напитка требовалось около килограмма высевок, которые варили на воде, затем сваренный настой пропускали через сито, и это действо называлось «сеять Суряницу». Затем, сварив около ведра зелёной травы, её тоже лили через сито, а на дно последнего клали овечью шерсть! Это мы подчёркиваем, так как ведийцы при изготовлении Сомы пропускали сок из травы Сома через шерсть. Процедив зелёный отвар, к нему прибавляли четверть по объёму мёду. К этому моменту жидкость была тёплой, но не была горячей. В неё добавляли сухих ягод шиповника, вишен, тёрну, слив, груш, яблок и муки. Всё оставляли стоять три дня, а после этого, добавив изюму, запускали дрожжами, для чего часть жидкости подогревали отдельно и, примешав ко всему, оставляли в деревянной кадке. Три-четыре дня всё бродило. После первого брожения к Сурянице добавлялась кружка молока и наливалась мерочка топлёного масла. После двух недель сильного брожения, когда движение в жидкости останавливается, к ней прибавляют ещё мёду или сахару и делают небольшое количество заварного хмеля, которое и прибавляют. После второго брожения бочку закрывают «кружком», то есть вставляют глухое днище, и так оставляют выстояться с месяц. Через месяц днище выбивают и пробуют. Если Суряница ещё очень сладкая, её заставляют снова побродить, а затем наливают в чистый бочонок, в который кладут дубовых деревяшек, лучше в зелёной коре. Крестьяне, особенно «старые люди», рассказывали чудесные вещи о Сурянице. Они говорили: «Кветуня над ними ворожит» в дни цветения, и тогда, приложив ухо к боку бочонка, можно слышать, как Суряница бродит. Кветуня, или Кветунья, – одна из Сестрениц, Богиня-Наяда Цветенья, Она во вражде с Пустяницей, Богиней Зимней, тоже принадлежащей к Сестреницам. Лютич, Снежич, Ковжич (Скользич?) с Просяничем «замыкают Зиму». Они же «отмыкают Весну». Просяничу поют дети песенку в День Жаворонка: «Тебе, Просяничу, просим, а як сено скосим, пошли росы (ударение на «о») да на наше просо». Отсюда видно, что Просянич, как и Пшенич – два Божества, имевшие большое значение в жизни наших Предков, ибо главное питание их заключалось в пшенице и просе (пшено). Кустрынь-Кустрыня, Кустроба – Богиня Зимы. Кустробок – струйка сухого снега в морозную метель. Это время Криво-Рога в противоположность Сва-Рогу. В эти дни Невьяница сильна. В такое время надо беречься Коровьей Смерти. Мор – страшное дело для крестьянина. Коровья и Козья Смерть идут от Невьяницы (Навь – Тот Свет). В эти дни шалит Скрытовик (черт). Он может наслать Хворь, Темяной Зуб, Замок Руды (в некотором смысле «замкнутая кровь», вероятно, под ним подразумевалась густая кровь). Вилы, они же Сестреницы, были добрыми за редкими исключениями (Прокоп. «Де Белло Готико», III, XIV).

Чтобы избежать Замка Руды, Темяного Зуба, Козьей и Коровьей Смерти, надо было во двор Чёрную Корову привести на Заре. Вести её должна непременно молодая девушка, если можно, красивая, и в руках у неё должен быть узелок с богатой снедью: мясом, салом, колбасами, пирогами, яйцами. Коли девица красивая да Корова Чёрная, так и никакие беды, перечисленные выше, не могут двора коснуться. А в избе надо новый огонь развести, непременно выкресанный из бела камня огонь наилучший, чистый.

Темяной Зуб – детская болезнь, вероятно, декальцификация, не позволяющая темени зарасти костью, и таким образом у больных этой болезнью на этом месте сохраняется хрящевидная ткань. Откуда и от каких времён хранили наши Предки это Знание-Веду? Однако из описаний условий, при которых все эти меры помогали, видно ведическое понимание Зари и Коровы!

Суряница при этом – одно из условий и пить её при таких болезнях надо пять раз в день. Мы знаем, что ведийцы приобщались Соме до пяти раз на день. Таким образом, связь становится ясной и родство с ведическим взглядом на вещи наших крестьян очевидным. Поражённые мором или болезнями, они старались воскресить старое мировоззрение, древний взгляд на вещи и, таким образом свидетельствуя верность прошлым обычаям, умилостивить Небо. Вместе с тем Пустяница, увидев, что во дворе побывала Чёрная Корова, уходила прочь. Чёрный Коровы она боялась. Почему? Мы думаем, что здесь прообраз Небесных Коров, освобождённых Индрой, потому что ворота должны быть непременно на замке, и хозяин, подавая ключ Девушке с Коровой, говорил: «Освободи наших Коров!»

Но Суряница была ещё средством против Златружья. Златружий приходил из гор, где он жил, играя с Вилами-Карвами, они же и Кару Небесную на людей насылают. Первая из них – мор скота. Карвы – сами по себе не злые наяды, но они по лугам босиком бегают, а где их нога ступила, там вся трава посреди зелени выгорает. Таким образом, скот, поев «Карвовой травы», заболевает. Это нам напоминает легенду индусов об Апсарвах (Гюнтер, стр. 200 и Ольденберг, стр. 212).

Воспоминания наши о многочисленных крестьянских верованиях и обычаях обширны, потому что мы жили крестьянской жизнью, общались с детьми, жили неделями в мужицких избах и знаем, что в жизни тёмного крестьянства было немало таинственного знания! Параллели мы проводим лишь теперь, на чужбине, изучив многое на практике и сталкиваясь с чужим фольклором. Но образ Девушки с Коровой совершенно тот же, что и в «Риг-Веде», где говорится о Заре, раздающей блага живущим, которая является в образе девушки или любимой супруги. Она же сравнивается в ведических текстах с Коровой. Последнее сравнение – канон Красоты у пастухов. Лучше Коровы они ничего не знают.

ЗАГОВОР «ЖЕЛЕЗОВ»

Случилось мне, бегая с ребятишками, порезаться камышом. Рана обычно бывает от него глубокая, так как камыш трескается весьма острыми полосками и режет, как бритва. Дети, увидав кровь, сейчас же вскричали хором: «Надо бежать к Бышихе! К Бышихе! Она одна может железа заговорить!» Я кинулся с ними к Бышихе. Та, слава Богу, была дома. Однако до её хаты всё-таки было с версту. Пока добежал, почувствовал, что в глазах темнеет и в ушах звенит. Старуха немедленно принесла ведро воды, промыла рану и осмотрела порез. «Глубоко, – сказала она. – Где же ты сумел так пальцы разделать?» Я объяснил, сколько мог, но потеря, а может, и просто вид крови так подействовали, что меня стало трясти, как в лихорадке.

«Ничего, ничего! – успокаивала она. – Сейчас Железа буду затворять! Молчи минутку, ничего не говори и не бойся». И стала с силой произносить слова, которых я не понимал, но которые запомнил: Оросу, Оросу, Оросу, уме, a-уме! Заговоряю Железа, запираю Руду, Белым Камнем припираю, во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Аминь! Аминь! Аминь! Руда, перестань течи, Руда, закройся, Руда, говорю тебе, стой! Стой! Стой! Желёз, стойте! Замком вас закрыла, Белым Камнем подпёрла, держитесь там, не выходите, закройтесь, железа! Аминь! Аминь! Аминь!» И, странное дело, кровь остановилась, перестала течь. Старуха всё ещё держала руку, и помню, что буквально на глазах у меня на ране образовалась корка, и кровь совершенно прекратила сочиться, между тем порез был внутри ладони, под сгибом вторых фаланг. До сих пор там у меня ещё заметен тонкий шрам. Когда кровь перестала течь, Бышиха растёрла в миске зелёную мяту с канупером и базиликом и приложила эту массу к порезам, завязав чистой тряпочкой. После того велела идти домой и рассказать все матери. «И скажи ей, что я ничего не прошу за это. Железа заговорять надо бесплатно! А ежели хочет твоя мать, то может прислать хлеба или муки. Хлебом могу взять, а деньгами никак!»

Когда я пришёл домой и рассказал матери о случившемся, та была в большом волнении, сняла повязку, но порезы были уже чистыми, крови не было, и когда она присыпала всё ксероформом, на утро рана была уже почти затянувшейся, а дня через три всё зажило. В детстве сикатризация идёт быстро. Бышихе мать послала два мешка муки за помощь, а мне запретила говорить что-либо отцу. Она боялась Бышихи, да и все на деревне её боялись. Мама моя была женщиной достаточно образованной, чтобы отрицать тайное знание «старых людей»! В деревне все знали, что Бышиха может кровь останавливать, но как, никто не знал. Получила она своё знание от Деда Канунника, который уже к тому времени стал совсем стар и оглох, а потому с печки больше не сходил и вскоре умер.