Текст книги "Темный янтарь 2 (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– Не стесняются, сволочи. А это, между прочим, практически наш тыл! – негодовал лейтенант.

– Так тыл тут относительный, – не очень уверенно намекнул Семен.

– А я о чем говорю? Значит, так – отроете вон там окоп, на полпути от бугорка, чтоб было укрытие, и в следующий раз не нужно было версту по открытому двигаться. Замаскируетесь хорошенько. А мы пока округу проверим..

«Пхуном» катил по чуть заметному пологому подъему.

– Вот там немцы ездят, – указал вдохновившийся разведывательными открытиями лейтенант.

– Больше негде, – согласился Янис.

За неочевидным гребнем открылось пересохшее болото-солончак, полоски чахлого камыша, за ним изгибающаяся ложбина, уходящая дальше в степь. Вот вроде ровная местность с редкими очевидными высотами-буграми, но ведь она только на карте относительно ровная: все эти мелкие пересохшие болотца, древние промоины и впадины не очень-то отмечены.

– Глянем, что за солончаком, и поворачиваем. Только не напрямую, а с запада обогнем, там обследуем, – показал лейтенант. – Пора возвращаться, светать скоро начнет.

Проезжая мимо камышей, Янис ощутил смутное беспокойство, но подумал, что оно связано с чересчур ранним ужином – опять уже жрать хотелось, и ощутимо.

Грузовичок свернул, следуя изгибу ложбины давно пересохшего ерика, открылось русло. Лейтенант вздрогнул. И понятно почему: только что катили по безлюдью, а сейчас впереди уйма живого. Целый батальон невидимок. Вот это вляпались… Янис инстинктивно тормознул.

По правде говоря, большая часть батальона состояла из представителей бараньего сословия – изрядная отара. Но был и десяток всадников, эти засекли машину по шуму двигателя чуть раньше, успели скинуть из-за плеч и взять наизготовку винтовки.

– Колхозники. Стадо перегоняют, – не очень уверенно прошептал Прошенков.

– Э! – кратко, но выразительно ответил Янис.

Явно не туда «колхозники» баранов гнали. Совершенно незачем стаду на запад идти.

Положение было так себе. Разворачиваться уже поздно, задним ходом тоже далеко не уйдешь. Да тут в любую сторону дернись – от пуль уже не спрячешься.

– Прямо дави, прорвемся, – процедил лейтенант, довольно странным образом – не двигая плечами – выколупывая из кобуры пистолет.

Бандиты уже двинули лошадей к машине. Винтовки держали лихо, на весу, но дула в лобовое стекло так и целят.

Янис нажал ручку двери, высунулся – рядом лейтенант скрипнул зубами.

– Nicht schießen! – дружелюбно улыбаясь, сказал Янис, вольно оперся о дверцу. – Wir sind Freunde des kalmückischen Volkes. Willkommen bei Steppenjigiten![9]

Видимо, Янис – высокий, довольно костистый, с непокрытой головой и отросшими волосами – выглядел, несмотря на советскую гимнастерку, достаточным фрицем. Еще уверенный немецкий, ну и, конечно, улыбка: широкая, но бесчувственно-хозяйственная, снисходительная.

– Хайль Адольфа Гитлер, – продемонстрировал ответные знания немецкого джигит на сером, нетерпеливо перебирающем ногами, коне, и засмеялся, глянув на медаль на груди «немца».

Янис тоже улыбнулся, напоказ шутливо потер награду рукавом и перешел к делу, продолжив каркать по-немецки:

– Старший? Аксакал? К господину лейтенанту.

Прошенков, нужно отдать ему должное, уловивший суть игры, приветственно высунул в окно фуражку, взмахнул головным убором с достаточной барской вальяжностью.

Джигиты переглянулись, двое двинули коней к машине.

– Zigaretten? Echte deutsche Zigaretten!– намекнул, улыбаясь еще шире, Янис остальным бандитам-скотоводам, и сунулся обратно в кабину, завозился, делая вид, что достает курево. Шепнул:

– Только в упор.

– Ну, – лейтенант внезапно подрастерял свою разговорчивость.

В тихом урчании двигателя приближались джигиты.

– Берите-берите, – по-европейски ободрил Янис, держа полуприкрытую ладонью плоскую немецкую масленку.

Было темновато, но бандиты все равно несколько удивились – на пачку сигарет масленка была похожа разве что отдаленно. Янис с тоской понял, что сейчас наездники опять начнут вскидывать оружие. И ведь ничего не сделаешь: успеть свой карабин достать и развернуть нечего и думать. Эх, имелись же в былых боях у посыльных-связных пистолеты.

Додумать не успел. Один пистолет у разведчиков все же имелся, и слегка онемевший, но не потерявший хладнокровия Прошенков умел этим оружием пользоваться.

Два выстрела. Почти слившихся в один…

– Гони!...

Янис, пригнувшись к самому рулю, уже жал на газ.

Над головой бахал лейтенантский пистолет – отскочившая от потолка гильза попала в нос водителю – Янис помянул курада.

…Легкий, не успевший набрать скорость, «пхуном» скорее не сшибал, а расталкивал всадников. Перед капотом мелькали изумленные лошадиные морды, орущие хари, приклады винтовок и взмахи нагаек. К счастью, джигиты и сами под машину попадать не желали. Всё кинулось в разные стороны: всадники, бараны, склоны высохшего русла… Нескольким баранам не посчастливилось, хотя Янис рулил туда, где попросторнее. А лейтенантский пистолет все палил, висел в распахнутой дверце грузовичка намертво вцепившийся в стойку Прошенков, стрелял назад… Да сколько же у него там патронов?!

…Нашелся выезд на простор, подскакивая, полетел по ровной степи «пхуном».

– Стой! Стой, говорю! – орал лейтенант.

Янис с трудом заставил себя притормозить.

– Карабин! Карабин дай! – надрывался лейтенант.

Янис выковырял из-за сидения карабин. Прошенков уже был в кузове, выдернул из рук водителя оружие… стоя во весь рост, бил из карабина туда – вниз – в русло. Янис, понимая, что возражать бесполезно, доставал из расстегнутых подсумков обоймы, подавал. Перезаряжал лейтенант с удивительно быстротой. Вот этому его обучили. Проверять, куда машина прет, не особо научили, а стрелять – это пожалуйста...

– Удрали, – Прошенков дозарядил оружие, сел на борт, сплюнул в жухлую траву и принялся поминать курада – в русском языке это обычно делается гораздо разнообразнее и многословнее.

Да, обратно обрел дар речи лейтенант. Нет, Янис не возражал, у самого где-то под горлом ворочалось, наружу многословно рвалось. Но что толку ругаться? Красноармеец Выру потрогал подпорченные пулевыми пробоинами доски кузова:

– Лейтенант, а где автомат-то немецкий? Мы же тогда взяли, э?

– О нем же вспоминаю, – Прошенков вновь сплюнул с большим чувством. – В штабе автомат забрали. Говорят, «вы разведка, незачем демаскироваться, у вас бинокль есть». Твою же же… Ладно, поехали. Бойцы, наверное, невесть что думают, собираются на выручку разворачивать наступление.

«Пхуном» спустился вниз, наскоро осмотрели поле боя. Лежало двое джигитов, побитые бараны, вздрагивала, неловко пытаясь отойти, раненная лошадь.

– Лошадь – это не я, – пробормотал Прошенков. – Вот этих – я. И еще троих, это как минимум. Увезли, гады. Но лошадь, нет, не я. Стреляю я неплохо, стабильно второе место на курсе брал по «пистолету». Но в упор не приходилось.

– Лучше и не привыкать, дрянное дело, – согласился Янис. – Баранов берем?

– Баранов? Оружие нужно взять, документы. Если есть.

– Бараны – тоже трофеи.

Загрузились поспешно, озираясь. Все казалось, что вернется недобитая банда, или начнет стрелять издали. Обошлось.

– Винтовки у них, конечно, того…. За такую чистку и уход нужно под трибунал отдавать, – Прошенков пытался разглядеть стоящую между ног винтовку.

– Вы хоть эту винтовку не отдавайте, вычистим, – намекнул Янис. – А то опять по степи с голым задом и пистолетом кататься будем.

– Верно говоришь. Как начинает начальство нажимать, устав вспоминать, я малость пасую, – признался лейтенант. – Надо было хоть наш автомат выторговать. Или просто упереться, да не отдавать.

– Вы, товарищ лейтенант, не упирайтесь. Просто обоснуйте хорошенько, приведите серьезные доводы.

– И это тоже верно, – вздохнул Прошенков. – Опытный ты человек, Ян. С другим бы шофером точно пропали. «Zigaretten? Zigaretten!» надо же. И ведь поверили! Мне бы с моим произношением – сразу пуля бы прилетела. А ты… вылитый фриц.

– Наверное, можно было и на эстонском брякнуть. Им-то все равно, а вышло бы даже убедительнее, – с опозданием осмысливал Янис…

У зимовья никого не было. В смысле, имелся почти отрытый окопчик и брошенная лопата, а бойцов не было.

– Похоже, они немного не в ту сторону в контратаку направились, – предположил Янис.

– Вот же, ихнюю… А мне сержант таким надежным мужиком казался, нетрусливым. Теперь объясняй, куда они делись, – затосковал лейтенант.

Двинулись на поиски. Янис временами сигналил – клаксон «пхунома» диковато квакал в рассветной степи. Было непонятно, кого накличешь – то ли своих, то ли немцев или калмыцких белобандитов. Но нашлись красноармейцы, оказалось, залегли за барханом, проверяли, не захвачена ли машина. Но вышли…

…– Какие вы разведчики, вашу…?! – Прошенков распалился, стоял перед провинившимися, размахивая трофейной винтовкой. – Сбежали, струсили?!

– Так стрельба, бой. А у нас же ничего, – оправдывался Зайченко. – Как услышали, за помощью двинулись. У нас же что, ничего нету.

– Это у тебя ничего нету! Ни ума, ни совести, ни сознательности! А ты, сержант? Я же на тебя надеялся. У тебя же автомат – главная огневая сила разведдозора.

– Виноват. Там стреляют, вы не возвращаетесь. Я и подумал… – бормотал сержант.

– Понятно, что ты подумал, похоронщик, – горько сказал Прошенков. – Трусы и дезертиры! Под трибунал бы вас. Да вы там только отдыхать будете, поскольку и капли сознательности нет. Разжалую вас! Пусть «сержанта» сам снять не могу, а вот из «гвардии» могу. Скручивайте знаки!

– Из «гвардии» тоже не имеете права. Нету такого закона, – вякнул Зайченко, но мигом был огрет прикладом по загривку – плашмя, но чувствительно – и благоразумно замолк.

– Всё! К баранам в кузов полезли, дезертирская команда! – рявкнул, пряча отобранные краснознаменные знаки, лейтенант. – Учитесь: овцы, и те достойно, прямо в боевых порядках гибнут. А вы?! Тараканы, а не бойцы.

До своих добрались благополучно, если не считать, что были засечены нашим самолетом-разведчиком – биплан закружил, норовя обстрелять машину, но усердное размахивание пилотками помогло – убедился летчик, что не немцы едут.

За героическую вылазку и бой с превосходящими бандитско-бараньими силами был награжден красноармеец Выру котелком редкостного по сытности плова с солидными кусками баранины. Лейтенант Прошенков принес, угостил из штабного котла. Неспешно ел Янис рассыпчатый плов, размышлял над искусством повара – бахнул в плов и изюм с курагой, удивительно вкусно получилось, в Тыхау такого не делали, – и над тем, как разведка прошла. Было понятно, что по всей окрестной степи сейчас рыщут наши и немецкие дозоры, но пока у немцев получше получается. Ничего, наберутся опыта лейтенант Прошенков и другие командиры, подберутся в разведгруппы бойцы, склонные к этакой войне, где постоянно нужно думать на часы и дни вперед, чувствовать степь, осторожность и смелость проявлять в равных пропорциях. Все будет, обречен немец. Но не сразу. А если не сразу, то за каждый день придется жизнями заплатить. Э-э, война, она такая.

Еще трижды ходил красноармеец-водитель Выру в рейды. Минировали грейдер у Красной Будки, разведали обстановку в направлении Улан-Хола, засадой перехватили машину в песках у Армазрыка, но вышло не очень удачно: немецкий фельдфебель под пулю попал, а с живьем взятых двоих солдат Туркестанского батальона[10] оказалось не особо много проку. Обратно тогда едва дотянули – сломался «пхуном». Сделать в автороте не получилось, пришлось тянуть машину в Астрахань, в мастерские.

Сидел Янис за рулем тихой, волочащейся на тросе машины, смотрел на знакомую корму – буксировала «пхуном» полуторка из бесславной в/ч 5281. Интересно, куда они пропали? Разогнали команду техника-интенданта или всё еще шустрит Шац, но на другом объекте?

А за окном меняла цвет потемневшая степь – прошли первые дожди, стало развозить голый суглинок дорог. Скоро тяжко ездить станет, начнут застревать машины, уже не в песках, а прямо на дороге. Ночами температура около «нуля» – не шутки, дотянулась осень и до Астрахани.

Мастерские были гражданские – заводского гаража, но нынче в городе все было военнослужащее. Специалистов, понятно, не хватало, транспорт ломался постоянно. Но станки имелись, отчего и не вспомнить былое? Как-то застрял товарищ Выру – оказался назначен старшим от полка по тыловому ремонту «нестандартной трофейной автотехники». Принимал битые машины, зампотех-капитан изредка заскакивал, требовал «не тянуть». А как не тянуть, если запчастей не дают? Насчет этого начальство тоже понимало, но требовало, поскольку с него тоже жестко требовали. Давно забрали оживший «пхуном», оставили для тыловых дел «полуторку», поскольку приходилось ездить по всей округе, выменивать немецкие, австрийские, чешские фильтры и покрышки – с трофейными запчастями было сложно, курад свидетель – иной раз думалось, «да повзрывали бы эти говенные машины на месте, мучиться не пришлось бы». Но то были мысли ложные и неуместные.

Ночевал Янис тут же в мастерской, местный мастер угол в кабинете выделил. По-правде говоря, спать приходилось даже меньше, чем на передовой. Там вернешься, машину проверишь и устроишься в кабине, дрыхнешь, пока не растолкают. А здесь ждут машины – немо, но настойчиво напоминают – ищи трамблер, товарищ Выру, сваривай раму, ждут нас на передовой. А то и местные – «Глянь, Ян, вообще непонятная херня, выдумают же фашисты…»

Мерз город – выстуженный, с намертво вставшей канализацией, с разбитыми мостовыми, мелкими, голодными и злющими собаками, на летнюю Астрахань уже совсем непохожий. Шла ремонтная работа, привозили Янису «смазочные материалы»: трофейный ром, румынское вино, немецкие сигареты и портсигары.

– Хорошо, что не куришь, – вздыхал зампотех. – Тащат курево, прямо спасения нет, только отвернись. Главное, на вкус – дерьмо же, одна упаковка пестрая. Вот же дурные головы, сорочье воспитание. С тягачом что? Сделайте, кровь из носу нужно. И петлицы поменяй, поприличнее же будет.

Был товарищ Выру уже не красноармейцем, а гвардии сержантом, правда, без гвардейского знака и порядочных уставных треугольников в петлицах – попривыкли снабженцы и трофейщики, что к ним простой боец заскакивает – долговязый, промасленный, вежливый, но знающий и настойчивый. Много раз приходилось насчет «прибалтийской цепкой глист-пиявки» слышать, но что тут обижаться.

Еще на праздник Октября, когда присели в кабинете мастера и разлили по пятьдесят грамм, старый, еще дореволюционного автомобилистского стажа мастер Ефимов сказал:

– Правильно тебя, Ян, с передовой сюда вернули. Умеешь работать, организовывать без «на горло» и лишней трепки нервов. Я бы тебе вторую медаль дал. И было бы то очень верно: одна награда за бой, вторая за труд!

– Может, еще дадут. Но, видимо, уже после Победы, когда сосчитают, сколько мы гаек завернули. Пока там бойцы трудятся – у Хулхуты и Сталинграда.

Народ согласился.

20 ноября вновь пошли наши на штурм Хулхуты. Удалось взять, но немцы откатились организованно. Дальше дело пошло туго, если не сказать, неудачно. Уперлись наши в плотную оборону врага, попали под немецкий контрудар. Полки гвардейцев два дня дрались в окружении, прорвались, вышли через озеро Дед-Хулсун, но и технику в ледяном болоте потопили, и сами жестокие потери понесли. Немцам тоже досталось, но что толку, снова темнели наши сгоревшие в степи «тридцатьчетверки» и Т-60. Опять встали в оборону в холодной степи.

Отводил воскрешенные машины в разведотряд Янис, проведывал своих. Воевали уже опытно, сложившимися рейдовыми группами, имелись в них и местные проводники, Прошенков уже старлеем стал, опытный, уверенный человек. Здороваясь с Янисом, непременно хлопал по прикладу висящего за плечом ППШ:

– Помню, не расстаюсь.

– Но баранина-то была, э-э, какая баранина!

Смеялись.

Тянул Янис в город очередную мертвую машину, и было совестно. Пробивалась вперед дивизия, уходили в тыл немцам рейдовые группы, теряли людей, а то и сами навсегда пропадали. И был здесь нужен сержант Выру – опытный шофер, и степь неплохо знающий, и технику понимающий. Но водители в разведотделе имелись, учились быстро, ловкие, здоровые, уже частично обученные разведчиками-ветеранами, перенявшие нелегкий фронтовой опыт. И получалось, что надеются разведчики, что вернутся к ним машины, будут колеса, вот как удастся воскресить, так и сразу и вернутся. А сделать такое – негромкое и негероическое дело, еще нужно уметь.

И еда имелась, и чай, и печка в мастерской исправно топилась. Но порой казалось – вот лечь и сдохнуть проще, чем тот «опель» завести и приличные покрышки к нему отыскать. Бомбежки, – крайне неуместные, вечно в самый неудобный час, – не так изводили, вот спать тянуло постоянно и просто до невозможности.

Отдыхал коротко, зато хорошо: с кружкой чая и свежим письмом. На улице поспешно никогда не читал, поскольку новости – особенно хорошие – требуют неспешного осмысления и вчитывания. Понятно, не все гладко шло в Тыхау и Москве, но там знали, что пишут в действующую армию, настроение давали соответствующее, ободряющее. Янис, между прочим, так же сочинял: близкие люди оттого и близкие, что всё понимают. Работала Кира за рулем, мяса совхоз сдал больше годового плана, а Серафима «выбила» новую резину на «ЗиССС», Пых начал вырисовывать буквы, тощие и с некоторым готическим характером – чувствовалось влияние бабы Розы. Ничего, не вся подряд готика нам чужда. Далее шли приветы списком. Из Москвы тоже, конечно, приветы, но новости уже столичные. В школу там все ходят, готовили подарки фронту, у Дайны открылся талант – иголкой строчит прямо как на машинке, Анна завидует, зато у нее стихи отлично запоминаются. Ходили поздравлять раненых в госпиталь, мама Эльзе бьется за чистоту труб как полноценная саперно-химическая бригада, но случаются еще в больнице несознательные диверсии. Из эвакуации почти все повозвращались, прямо продохнуть невозможно: столько народа, и откуда они все взялись? В кино показывают «Александр Пархоменко» – кинолента тоже о том, как с фашистами дрались, но еще в старину, на Луганщине. Очень хорошо кавалерия показана, с экрана так и ржет. А еще в Москве строят метро – станция будет прямо у Павелецкого вокзала, очень удобно, как Ян в следующий раз приедет – сразу с удобством в метрополитен. Писала Анитка с чувством, избранные и зачитанные вслух выдержки из писем радовали ремонтников, все сходились – «писательница растет».

Были и еще письма, тоже с юмором, но для воевавших людей, с опытом. Но то отдельный разговор.

Все это было правильно, пусть и нелегко. Неправильно стало 4 декабря. Запомнился денек, курад его заешь.

Приехал Янис в гараж судоремонтных мастерских, передал ненужные запчасти и красивую бутылку с каким-то венгерским пойлом, получил клятвенные и очень нужные заверения, что с литейкой договорились, готово будет через день. Вышел во двор, «полуторка» стояла у кирпичного забора, дабы не загораживать неширокий проезд. Шагнул Янис в узость к двери машины и был остановлен:

– Думаешь, исчез и с концами, а, Выру-Выдру чухонская?

Хамоватый красноармеец щеголял новенькой ладной шинелью с медицинскими «змеюками» на петлицах, но рожей оставался всё тот же – Рахим скуластый.

– И ты будь здоров, – ответил Янис, чувствуя, что со спины еще кто-то заходит. Оглядываться не стал – диспозиция и так понятна.

– Деньги где? – не медля, перешел к главному Рахим.

– Там же, – не раздумывая, ответил Янис.

– Перепрятал? Прямо на складе? – не очень-то поверил старый знакомый и открыто вытащил из кармана нож. – Где? Колись живо!

– Треть я забрал – моя честная доля. Остальное там. Арбузы где лежали, помнишь? Вот если с того места… – раскрывать фальшивую карту сокровищ Янис до конца не стал, врезал сапогом по руке с ножом, отбил в сторону, одновременно запрыгивая на подножку. Открывать дверь кабины, понятно, времени не было. Взлетел в кузов, от рывка заломило ногу, но куда ощутимее оказался тычок сзади в руку. Янис зарычал, хватая лежащий в кузове, порядком побитый брус-лагу…

…уже запрыгивал в кузов человечек – кривоногий, мелкий, рожа скуластая и незнакомая, но прыток, гад. Узкий ножичек в руке играет…

…гух! Торец лаги врезался в бандитскую морду. С торца в торец, как сказал бы Серый. Мигом исчез сшибленный за бортом…

…От кабины высунулся Рахим, скалил желтые зубы, показывал короткий клинок. Но уже кричали у ворот «Яна бьют!», топотала ремонтная братва сапогами и ботинками, шла на выручку…

… скакнул на забор Рахим. Метнул ему в спину увесистый брус Янис, но вышло плоховато – правая рука слушаться не желала. Беглец, извиваясь, вползал на высокий кирпичный гребень забора, но тут ему в поясницу прилетела метко пущенная кувалдочка – небольшая, килограмма в полтора. Рахим утробно охнул, с выпученными глазами свалился обратно под грузовик.

– Бей гада!

– Вяжите! – завопил Янис, оседая на доски кузова. – То бандит!

Рана оказалась неглубокой, но длинной – прямо от локтя и почти до ключицы. Метил бандитский нож под лопатку, но помешал плотный, промасленный бушлат и то, что сержант Выру на месте не стоял, не дожидался. Все равно крови вытекло изрядно, пока раздевали, пока наскоро рану заматывали…

Э-э, опять госпиталь. Чувствовал себя Янис слабовато, в сон тянуло: то ли от потери крови, то ли просто организм намеревался отоспаться, раз уж повод нашелся. Ходить ранбольной Выру мог, но желательно только до нужного места и сразу обратно на койку завалиться, раненую руку оберегая. Но поспать не очень давали. Сначала милиция приходила, потом явился старший лейтенант госбезопасности Ставок.

– Вот он, пропавший и неуловимый товарищ Выру! – многозначительно приветствовал представитель всевидящих органов.

– Пропадать и не думал, – на всякий случай заверил Янис. – Был откомандирован вместе с колесами «в силу острой боевой целесообразности». Выдали справку.

– Я в курсе, – махнул рукой старший лейтенант. – В октябре пробовали тебя перехватить, подробно опросить, даже в полк машину посылали. «В рейде он», видите ли. Нужно было отозвать сразу же, но не до тебя было. Ладно, нашелся, пусть и при чрезвычайных обстоятельствах. Хорошо, что не дорезали, а то и тебе неприятно, и мне бы ого как вкатили.

Оказалось, что записку тогда Ставок получил, сразу принял к сведению. Но сведений тогда было много, а людей мало. Поручили разобраться человеку новому и прикомандированному, тот сделал что мог. Вызвали на допрос техника-интенданта 2-го ранга Шаца, а оказалось, что тот сам в военной прокуратуре бушует, добивается возвращения транспорта. Это смутило неопытного товарища из НКВД, ограничился беседой со скандалистом-интендантом, отпустил, поехал в управление тылом. Тут начали вскрываться явные несуразности, кинулись брать странную часть, но в/ч 5281 уже растворилась.

…– Взяли гражданку Раису. Дура-дурой: все рассказывает, рыдает и на чистосердечность давит, но толком ничего не знает. Вообще не бухгалтер, бывшая официантка с парохода, – старший лейтенант вздохнул. – Документацию как корова языком слизнула, военнослужащие исчезли, вроде их и не было. Собственно, там 12 человек числилось, но в реальности только интендант имелся – вполне настоящий, призван еще в ноябре 41-го. У Рахима, которого твои сослуживцы помяли, настоящая красноармейская книжка, с виду всё в полном порядке, числился сейчас по санэпидемслужбе, но по призыву он вообще не проходил. С этим теперь разберемся. Само дело вч 5281 ведет военная прокуратура. Вроде бы полноценная часть, пусть и небольшая, но только на бумаге имеется, материалы и фонды «переваривает» исправно, но никто с нее не спрашивает. Бардак у вас там в армии, товарищ Выру.

– У нас, может, порядка не хватает, но воюем, технику в строй возвращаем – пробормотал Янис.

– Вот как раз по этому поводу. Ладно, ремонты, это понятно, это по специальности. Но что ты в рейдах делал, а, сержант Выру? Тебя зачем в Астрахань направили? Ты – сви-де-те-ль! Возможно, особо важный. Кто тебе разрешал на передовой находиться, тем более в тыл немцам ездить?

– Мы не в тыл, так, по флангам. И потом, товарищ старший лейтенант госбезопасности, я в Астрахань прибыл, как приказано, ворье и немцы, они сами тут появились, я же их не искал специально.

– Понятно, что не искал. Ты не виноватый, преступники свое получат, к немцам претензии предъявлять странно – их просто изничтожить нужно. Бои в Сталинграде тяжелые, да. Все это известно. Хватит оправдываться. И то, что у нас людей не хватает, опять же не оправдание. И кто виноват? Ну, я свое заслуженное за тебя, не туда причисленного, получил. Переживу. А тебя приказано убрать из Астрахани подальше.

– Во Владивосток, что ли? – угрюмо уточнил Янис.

– Нет, не Владивосток, размечтался он тут. Поедешь, куда скажут. Пока выздоравливай, к тебе еще из военной прокуратуры приедут, допросят. Роют тщательно, все же фальшивые тыловые части – случай редчайший.

Вернулся Янис в палату, осторожно вытянулся на койке. Соседи переглянулись:

– Чего смурной? Тебе за дохлого бандита награду не пообещали? Зашиб же на месте, рука хоть одна была, но ремонтная, пролетарская.

– Нет, награды не предвидится, а про прибитого вора вообще не упоминали, – вздохнул Янис. – Вот что за жизнь, бойцы? На передовой не зацепило, так считай, прямо у верстака ножом полоснули. И опять всё сначала. Курад этих бандитов… Всё, я спать.

Спал, ел, на перевязки ходил. Заглянули проведать товарищи с мастерских, потом приезжала военная прокуратура: серьезный младший военюрист-очкарик, с ним девушка-стенографистка, на которую весь госпиталь немедля мечтательно закосился. Взяли показания, Янис левой рукой поставил каракульку-подпись.

…– И напоследок, товарищ Выру. Вы все же среди преступников находились, многое видели на бытовом уровне. Куда все же мог исчезнуть Шац и где мог спрятать документы и деньги? Времени у них было в обрез, документов должно было скопиться немало.

– Куда исчезнуть – сказать не возьмусь. Ездили они практически всегда без меня, связей в городе имели много. Думаю, давно уехал из Астрахани этот Шац. Бросил своих подельников и удрал. А насчет спрятать… мог во дворе припрятать. Двор большой, закрытый, чужих глаз нет. Прятал в одиночку, иначе Рахим бы знал. Мог где-то под материалы закопать, там щиты дощатые. Или вот хотя бы в «щель». Рыл-то укрытие от налетов я, они не очень были энтузиасты по таким работам. Но потом там еще кто-то копался, лопату брал.

Младший военюрист вежливо поблагодарил – вот сразу видно, настоящий сыщик, интеллектуальный – и увел свою чарующую специалистку по скорозаписям. Яниса начали подкалывать, но отоспавшийся сержант за словом в карман не лез, отбрехивался в стиле Серого, посмеялись ранбольные.

Прокуратура вернулась буквально на следующее утро. Представительница простучала каблуками прямиком в палату, сходу, сверкая лучистыми глазами, уведомила:

– Нашли! Прямо в окопе закопал, гаденыш! Доской прикрыл, все документы и деньги упрятал, присыпал. Сколько грошей – не скажу, служебная тайна. Но вам благодарность от прокуратуры, вот! – она вручила пахучий сверток и внезапно поцеловала Яна в щеку. Засмеялась:

– А вы, ранбольные, завидуйте! Да ладно стесняться, я до курсов стенографии в госпитале на Советской[11] почти год регистратором работала, все про вашего брата знаю.

Понятно, спешила девушка, поболтала пять минут, подняла настроение лечащимся, отбыла. В душистом свертке оказалась тарань – этакая отборная, с янтарным жирком, наверное, тоже у каких-то бандюков изъятая. Палата чистила рыбу, уже не подшучивала, а откровенно вздыхала:

– Нет, ну везучий же ты, Ян. И жена ждет, красавица, и такие девицы слезно благодарят, доппаек таскают. И главное, что в тебе этакого? Одна худоба и прибалтийское происхождение. Верно говорят, любят девки вашего брата.

Насчет Киры и обстоятельств жизни в Тыхау соседи были в курсе. Письма приходилось диктовать – писала девчонка, слегка похожая на Анитку, только чуть помладше, старательная, всё кончик языка высовывала, когда писала. Янис осторожно сочинял, что в мастерской невзначай руку повредили, не пуля, не осколок, а сущая несуразица, но ничего, немножко отдохнуть тоже не помешает. Понятно, и в Москве поймут, что темнит, а уж Кирочка наверняка догадается, но если вообще не писать, то еще хуже выйдет.

Рука поджила, ходил Янис с перевязью, прямо как легендарный Щорс, песня про которого «кровь на рукаве». Хорошо еще голова не обвязана, хотя и тупит порой, но целая. Пора было койку освобождать. На фронте шли непростые бои: наши нажимали, но немцы упорно цеплялись за Яшкуль. Из мастерской завезли проверенную шинель, остальное на выписке выдали «третьего срока носки». Жаль было тельник, все же оставалась память о Балтике. Получил сержант Выру приказ «прибыть для получения назначения на убытие» в управление госбезопасности. И тут последние посетители перехватили:

– Переводят?

– Жаль, но что делать, – Янис неловко, левой рукой, пожал руки старшему лейтенанту Прошенкову и зампотеху разведотряда.

– Да, приказ есть приказ. А мы потихоньку продвигаемся, тылы подтягиваем. Яшкуль взята, идем на Элисту и к Сталинграду[12]. Будь жив-здоров, Янис. Если судьба сведет, всегда возьмем. Дельный ты человек.

– Спасибо!

– Вот еще, – Прошенков достал из кармана, развернул – знак «Гвардия» сиял как новенький. – Ты гвардейцем записан, знак, хоть и с опозданием, вручаем. К награде представлен, но, видимо, не успеешь получить. А здесь гравировку на закрутке умельцы в автороте соорудили. Считай, от всей 34-й гвардейской.

– Это из тех знаков, что ли? – уточнил Янис, принимая награду.

Прошенков засмеялся:

– Помнишь? Не, те знаки вернул. Реабилитировались хлопцы, пусть уже в пехоте, но достойно воевали. Сержант в госпитале, Зайченко… кажется, еще в октябре его убило.

– Будьте живы, товарищи командиры, – пожелал Янис.

– Ты тоже бывай. Эх, какие кадры теряем, – покрутил головой зампотех.

Халхута/Хулхута и западный участок дороги, по которому Янису так и не удалось проехать. (Карта тех дней, кто рисовал уточнить не удалось)

Продолжила 34-я гвардейская наступать на Элисту, возьмут город прямо на Новый год: около 23 часов 31 декабря 1942 года ворвутся в город геройские автоматчики гвардии младшего сержанта Дегтяренко, а их поддержат лихие кавалеристы Отдельного калмыцкого разведэскадрона. Утром нового года стихнут в городе последние перестрелки.

А Янис ехал в другую сторону: через Гурьев, глубокими тылами, но тоже с дальнейшим поворотом на запад. Встретил Новый год в поезде, привычно ходил за кипятком на станциях, получал хлеб и сахар по аттестату, болтал с попутчиками, руководил самодеятельным устранением вредоносных сквозняков в разболтанном вагоне. Разминал и осторожно тренировал, как учили врачи, раненую руку, вспоминал Астрахань, арбузы, мастерские, но больше почему-то рейды. Вроде не так и много провоевал по пескам и сухим ерикам, а вот застряло в душе. А еще осмысливал, как от этих бесконечных и никчемных переездов избавиться. Опытный же человек, а вот болтает, как ту щепку приливом-отливом. Понятно, что далеко не всё от рядового бойца зависит, но все же что-то и от него зависит.