Текст книги "За лесными шеломами"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Новгород, осень 971 года

Сын Добрыни и Несмеяны Любомир угасал прямо на глазах. Вслед за почесухой начались простуды, мальчик задыхался, спать не мог лёжа (начинала идти мокрота), плакал, плохо ел. Волхв, наблюдая его, так сказал Добрыне:

– Я советую вам одно: увезти Любомира отсюда. Полагаю, что действуют на него губительно наша вода и пища. Может быть, в Чернигове или Киеве он ещё поправится. Здесь помочь ему уже не смогу.

У посадника состоялся разговор с Несмеяной, и она стала готовиться в дорогу.

В это время в Новгород пожаловал Вавула Налимыч. И отдал письмо от Нежданы. Прочитал бересту Нискинич и. почувствовав слабость в ногах, должен был сесть на лавку – так ему сделалось отвратно. Он представил себе Юдифь – как проклятый Лют принуждал её и уламывал, как она лежала потом – обесчещенная, поруганная, как от этого тронулась умом... «Горемычная ты моя, – прошептал посадник. – Сколько выпало тебе в этой жизни!» Повздыхав, позвал гридя Мизяка, по прозвищу Волчий Хвост.

Тот явился – сильный, молодой, нижняя челюсть выступает за верхнюю, а в глазах – наглость и бесстрашие.

– Звал, Добрыня Малевич?

– Да. Садись, Угоняевич, дело есть, – и оценивающе посмотрел на него: «Сдюжит ли? Совершит ли как следует или сдрейфит? Нет, я думаю, не обманет, выполнит». И проговорил:

– Служишь у меня скоро год, и не помню случая, чтобы мне пришлось тебя укорить за непослушание и расхлябанность. Молодец, Мизяк. Я тобой доволен. И надеюсь, новое моё поручение ты исполнишь с честью.

– Рад стараться, господин посадник.

– Доверяю тебе всё моё сокровище: сына Любомира и жену Несмеяну. Выбери себе пятерых мечников проворных, будешь им начальником. Вшестером вы отправитесь охранять повозку, где поедут мои родные. Привезёшь их в Чернигов-град, сдашь отцу Несмеяны – Претичу.

– Будет сделано, – улыбнулся гридь, – можешь не тревожиться.

– Погоди, Мизяк, это ещё не всё. По пути назад вы заедете в Вышгород и возьмёте там грех моих детей – девочек Неждану с Миленой, мальчика Савинко. Вместе с заболевшей хазаркой Юдифью. И доставите их сюда. Отвечаешь за всех головой. Помни, что твоя семья у меня под боком. Если что случится – шкуру с них сдеру, с брата или матери. Не взыщи.

– Сделаю всё как следует, – посерьёзнел тот. – Упрекнуть меня будет не в чем.

Уезжали под конец сентября. Маленький обоз был составлен из трёх кибиток: головная – с пожитками (сундуки с тёплой одеждой и подарками черниговцам); средняя – ребёнок и мать, а при них – деньги, драгоценности и лекарства; и последняя – нянька, стряпка и провиант. Трое возчиков восседали на передках. А охрана во главе с Мизяком так располагалась: двое справа, двое слева, и по одному спереди и сзади. Расставание было грустным. Несмеяна поцеловалась с маленьким Владимиром, волхвом Богомилом, подарила Живе гривну, обнялась с Добрыней.

– Сына береги, – наказал посадник.

Та, ещё не сняв руки с мужнего плеча, посмотрела на него – пристально, внимательно. Вышитый платок стягивал её узкое лицо; тёмные круги под глазами выступили явственней, губы были сжаты по-стариковски. Чёрные зрачки впитывали энергию мужа.

– Коли не увидимся больше, то прости, Добрыня, за всё, – просто сказала женщина. – Норов у меня, конечно, крутой, но любила я тебя от чистого сердца.

– Что ты, Несмеянушка! Будто расстаёмся с тобой навек! – засмущался он.

– Жизнь покажет... Поцелуй меня хоть в последний раз.

Брат Малуши наклонил голову жены и скользнул губами по её виску.

– Как покойницу, – оценила та. – Что ж, насильно милой не будешь...

Любомир сидел на краю возка, свесив ноги вниз. Щурился от рыжего солнца, хныкал, куксился. Пятнышки-экземы были у него на щеках и лбу.

– До свидания, Любомирушка! – произнёс Владимир.

Мальчик посмотрел на двоюродного брата глупыми глазами больного ребёнка, ничего не ответив.

Подошёл Добрыня, поднял сына на руки, крепко сжал слабенькое тельце, гладил по спине:

– Не хворай, сынок. И расти большой. Станешь воеводой – вместе соберёмся в поход, отгонять степняков от Святой Руси.

Любомира водрузили на колени к матери. Соловей произнёс заклинание:

– Ветры буйные, разгоните тучи и откройте солнце над главою путников! Да пребудет всегда над ними небо ясное, а под ними – дорога гладкая! Прочь летите, навьи! Охрани их, Попутник! От бугров и колдобин да от сломанных колёс, от разбойников-неприятелей, от зверей свирепых, от студёных рек! Пусть доедут они до Чернигова в полном здравии. И восславят вседержавного Рода вместе со Стрибогом, Сварожичем и Дажбогом! И да будет так! Отправляйтесь, милые...

Шустрые придверочники отворили ворота детинца. Выехал Мизяк на караковом жеребце, а за ним тронулись повозки, охраняемые бравыми гридями. Несмеяна всё смотрела на мужа, словно не могла оторваться. На руках её нюнил Любомир. Вот последняя кибитка прогремела по брёвнам. И ворота закрылись за всадником-замыкающим.

Тут, откуда ни возьмись, подплыла Верхослава. И сказала, хитро прищурившись:

– Сплавил жёнку? Думаешь, теперь дам своё согласие?

– Да пошла ты! – огрызнулся Добрыня. – Тоже мне, княгиня! – А когда уходил, добавил: – Я горел, да перегорел, понятно?

– Ничего, – ответила Верхослава. – Мы опять зажжём, вспыхнешь пуще прежнего!..

Но не до любви оказалось вскоре. Выступая на вече, брат Малуши объявил, что, с согласия Богомила, он намерен реформировать пантеон богов. Дескать, по Руси молятся Перуну да ещё Велесу, а у нас на Волхове – старые порядки. Надо воздвигать новых идолов, заменяя старых.

Что тут началось! Угоняй и Лобан начали кричать о предательстве. Даже Бочка и Рог высказались против. А к проникновенному слову Соловья мало кто прислушался.

– Ставь своего Перуна где хочешь! – разглагольствовал Угоняй. – Но холма Славно не трожь. Сунешься – убьём. Говорю при всех.

– У тебя Велес рядом стоит с детинцем, где Велесова улица, – что ещё тебе надобно, посадник? – вторил ему Лобан. – Или цель у тебя другая – перессорить всех, смуту заварить, а потом призвать дружину – или киевскую, или же варяжскую, уничтожить вече?

Ухватившись за слова Угоняя, Богомил предложил водрузить Перуна в рощице за городом – там, где из Ильменя начинается Волхов. Эта идея неожиданно всем понравилась, и её поддержало большинство. Расходились с веча в хорошем настроении.

По заказу Добрыни и под наблюдением Богомила лучшие новгородские плотники выбрали в лесу мощный крепкий дуб и, срубив, обработав, очистив, высушив, стали вырезать из него кумира. Получился Перун суровый: брови сдвинуты, губы сжаты, длинные усы, а в руках кресало – он из кремня высекал молнию-огонь. В роще утрамбовали круглую площадку (по диаметру – ровно 10 саженей), в центре поставили Перуна, а вокруг него, по черте площадки, сделали основания для восьми костров: север, юг, запад, восток – и четыре промежуточных.

Праздник открытия святилища провели накануне родительской субботы (26 октября). В жертву принесли чалого коня (светлого, с чёрными гривой и хвостом). Накануне его кормили белым хлебом три дня. Голову обмазали мёдом, в гриву заплели ярко-красные ленты. В полночь коню на шею привязали два солидных жернова и под звуки музыки утопили в Волхове. Не успела жертва скрыться под водой, как вокруг Перуна запылали костры. Их теперь полагалось поддерживать постоянно. Если пламя гасло по вине одного из служителей (младших помощников Богомила – причт), то несчастного предписывалось казнить. Культ Перуна был намного жёстче культа Рода. Бог войны Перун мог ассоциироваться с римским Марсом. Впрочем, и с Юпитером тоже – громовержцем и огнеметателем, беспощадным тираном, сила гнева которого не имела границ.

А в родительскую субботу поминали усопших. Князь Владимир вместе с мамкой Живой собирались поставить блюда из зёрен и мяса в домовину к Асмуду. По обычаю, мёртвого наставника сожгли, кости перетёрли, ссыпали прах в глиняную урну и поставили на кладбище-жальнике на столб, в небольшую избушку-домовину без одной стены. Через это отверстие полагалось приносить покойнику пищу – в марте на Радуницу, в октябре на родительскую субботу. (Как легко догадаться, этот столб с домовиной превратился у нас в фольклоре в знаменитую избушку на курьих ножках, обиталище Бабы-Яги – Костяной Ноги, Лиха Одноглазого – олицетворения смерти.) Мальчик любил старого наставника, тяжело переживал его гибель. Убеждал Добрыню учинить строгий суд над людьми Лобана, по вине которых Асмуд получил смертельную травму. Но Добрыня не хотел лишний раз обострять отношения с Угоняем и назначил штраф – восемь гривен с каждого. Инцидент был исчерпан мирно. Не успели однако Жива и Владимир собраться на жальник, как примчался посыльный от Богомила. И принёс тревожную новость: потерялась Вожена, младшая сестрёнка Божаты. Вышла за ворота и пропала.

По приказу Добрыни в поиски включилась городская дружина. Прочесали улицы, берег Волхова, близлежащий лес – всё безрезультатно. Девочку не видел никто.

Доброгнева, жена Соловья, плакала и заламывала руки. А Божата ходил всклокоченный, говорил: «Это неспроста», – и смотрел на всех испуганными глазами. Сам кудесник, перепробовав все обычные средства, начал ворожить: облачился в белые одежды, запалил какие-то священные прутики, отчего клеть наполнилась фиолетовым дурманящим дымом, говорил молитвы и чертил на полу знаки из кабаллистических книг. Наконец погрузился в транс, рухнул на пол, мелко задрожал, ударяясь затылком о пол. На губах появилась пена. Через час, очнувшись, волхв сказал:

– Дочь похитили. Держат взаперти. Ей грозит опасность.

– Где? – спросил Добрыня.

– В винном погребе у Лобана.

Бросились туда. У ворот замешкались: челядь говорила, что хозяина нет, отворять не велено, а иначе Лобан всем снесёт голову.

– Не откроешь – высадим! – закричал посадник. В голосе его было столько силы, что холопы перепугались. Звякнули засовы, и ворота медленно растворились.

На крыльце возник Угоняев сын. Он глядел исподлобья.

– Кто позволил вам, – произнёс Лобан, – проникать в чужие владения? Новгородский устав гласит: ни Подвойский, ни тысяцкий, ни посадник даже в дом чужой взойти не имеют права, коли нет на то разрешения от хозяина.

– Хватит, хватит глаголить, – оборвал его брат Малуши. – Если ты не выдашь сюда Божену, мы размечем твои хоромы по досточкам.

Ни единый мускул не скривился в лице старосты Плотницкого конца. Он спросил равнодушно:

– Кто такая Божена? Я её не знаю.

– Дочка Соловья! Ты её похитил!

Угоняев сын выпятил губу:

– Я? Похитил? Докажи, посадник.

– Отвори мне свой винный погреб. Там она сидит.

– Слишком много хочешь... Впрочем, я готов. Только если в погребе никого не будет, чем заплатишь мне, Добрыня, за свои наветы?

– Подарю тебе перстень – золотой с изумрудом, – и посадник, сняв с руки перчатку, показал кольцо, украшавшее безымянный палец.

– Хорошо, идём. – Он сошёл с крыльца и направился через двор, к входу в погреб. Брат Малуши спешился и пошёл за ним.

– Эй, Чечётка, отомкни замок! – приказал Лобан, подозвав холопа. Тот повиновался. – Свечку запали. Здесь темно, как у лешего в заднице... – И спустился первый вниз.

В погребе было влажно и довольно зябко. Винные бочонки находились в специальных лунках. Фитилёк свечи еле слышно потрескивал.

– Ну, ищи давай, —хмыкнул староста.

– Здесь ли, Божена? – произнёс посадник. – Это я, Добрыня. Отзовись и пойдём домой.

Но в ответ – ни звука.

Дядя Владимира стал простукивать каждый из бочонков, стены погреба, осмотрел пол и потолок. Никого не найдя, он стянул с пальца перстень и отдал Лобану.

– То-то же, древлянин, – продолжал глумиться Угоняев сын. – Но кольцо – это слишком мало. Я желаю выслушать твои извинения. При дружинниках, наверху.

Выбрались на свет. Обернувшись к противнику, брат Малуши проговорил:

– Что ж, прости, Лобане. Гнева не держи. Мы ошиблись.

Тот стоял, руки в боки, заявил нахально:

– А теперь убирайся прочь. В первый раз прощу, а в другой – не спущу, жалобу составлю для разбора на вече.

За ворота выехали в молчании.

Поиски Вожены длились вечер и ночь напролёт. А наутро, выйдя на Перынь (к святилищу Перуна), люди Добрыни содрогнулись от ужаса. Их глазам предстала жуткая картина: все костры затушены, по бокам лежат два подручных Богомила с перерезанным горлом, а внизу, возле основания идола, – бездыханное тело девочки. На груди у неё лежала береста с надписью: «Вот тебе и Перунова жертва».

Прискакав на место трагедии и не в силах вынести кошмарного зрелища, новгородский посадник надвинул на глаза шапку. Прохрипел, стиснув зубы:

– Ненавижу. Убийца, тать. Я с тобой ещё расквитаюсь, Угоняй.

Вышгород, осень 971 года

Путешествие до Чернигова было без каких-либо приключений. Останавливались в Смоленске у двоюродной сестры Несмеяны, вышедшей замуж за радимича – боярина Туку, ели знаменитые смоленские пироги с белыми грибами и пережидали дождливые дни. Мальчик хотя и выглядел по-прежнему нездоровым, выносил дорогу неплохо, плакал мало, кашлял изредка и вообще вёл себя прилично. А жена Добрыми говорила с приятным удивлением: «Может быть, и впрямь южный воздух вылечи т его?»

К Волчьему Хвосту дочка Претича относилась вначале холодно. Он её немного путал. Зная неприязнь Угоняя к «чужанинам», Несмеяна держала ухо востро. Иногда, ночуя в своей кибитке, отрывала голову от подушки, чтобы лучше слышать: не ползёт ли кто? – и сжимала в руке маленький кинжал. Но потом, видя предупредительность гридя и его душевную простоту, стала доверять. Под конец даже приходила к костру дружинников – слушать небылицы про разбойников и нечистую силу. Иногда подтягивала песни. Но дистанцию «старшая – младшие» соблюдала всегда. А дружинники, помня нрав боярыни, относились к ней подчёркнуто вежливо.

Ближе к родительскому дню прибыли в Чернигов. То-то было радости в доме Претича! Внук приехал! Доченька любимая! Старый князь не знал, как им угодить, чем попотчевать и в какой клети разместить. Претич ходил весёлый, балагурил, утешал Несмеяну: «Не печалься, девонька. Никуда Добрыня не денется. Парень молодой. Перебесится – и притихнет. А внучка́ на ноги поставим – в Новгород вернётесь. Вновь возьмёшь сваво в ежовые рукавицы».

А Мизяк, отдохнув со своими мечниками с недельку, повалявшись на пуховых перинах и попив пива с медовухой, прихватив три своих возка, в первых числах ноября устремился в Вышгород. Благо пути было – день и ночь верхом, вдоль реки Десны.

В город въехали рано утром. Розовое солнце освещало черепичные крыши княжьих теремов. Потемневшие брёвна стен создавали впечатление ветхости. Цепи подъёмного моста, перекинутого через ров, были точно две мёртвые змеи с проржавевшей кожей Ольгин град казался слегка заброшенным.

Проскакав ко дворцу Добрыни, Волчий Хвост повелел прислуге доложить о своём приезде. Перед ним открылись ворота, и Мизяк увидел на крыльце девушку – стройную, красивую, с карими глазами и длиннющей тёмно-русой косой, перекинутой со спины на грудь. В мочках у неё болтались серёжки. Брови густые – чистый соболь! – плавно переходили одна в другую на переносице.

– Здравия желаю, господин новгородский сотский, – поклонилась девица.

– Будь здорова и ты, красавица. Как тебя звать-величать, кто ты будешь?

– Я – Неждана Добрынична, дочка господина посадника.

– О, да ты взрослая совсем! Сколько ж лет тебе? – удивился юноша.

– Да тринадцатый пошёл в месяце изке.

– Славно, славно! А меня зовут Мизяк Угоняевич, а по прозвищу – Волчий Хвост.

Дочь Добрыни прыснула:

– Отчего же так?

– Шапку носил такую, волчий хвост висел. Мне и не обидно. Я уже привыкший.

Соскочил с коня, на крыльцо взошёл. Молодой, скуластый. И косая сажень в плечах. Сердце у Нежданы заколотилось. «Он, конечно, не красавец, – промелькнуло в её уме, – вон какая челюсть. Но глаза приятные. И лицо хорошее. Неужели он?!»

– Заходи в палаты, господин новгородский сотский, милости прошу. Как там тятенька? Получил ли мою челобитную с Вавулой Налимычем?

А когда Неждана услышала, что они приехали их забрать, то едва не бросилась на шею дружиннику:

– Боженьки мои, Берегиня, Лада и Леля! Я не верю своим ушам! Да неужто? Слышите, Милена, Савинко? Тятенька зовёт нас приехать в Новгород! Будем жить у него во дворце, вместе с нашим двоюродным братцем, князем Владимиром. Поблагодарите господина новгородского сотского. Мы поедем к тятеньке под его охраною!

Девочка и мальчик поклонились в пояс. Было им на вид лет по пять: у Милены светлая коса, завитки на лбу, синие глаза, нос пупырышком; у Савинко, наоборот, – волосы прямые и чёрные, карие глаза (правый слегка косил), нос прямой и узкий.

– А Юдифь? – спросил Угоняевич. – Как её здоровье?

У Нежданы потемнело лицо:

– С каждым днём ей всё хуже. Есть и пить не хочет, лишь кричит и бьётся. Мы её привязываем к одру.

– Плохо дело. Ну, да что ж теперь? Велено её привезти. Надо будет – спеленаем, как малое дитя, и положим в третий возок. Чай, дорогу-то худо-бедно перенесёт.

Начались приятные хлопоты: сборы необходимых вещей в дорогу. Старшая дочь Добрыни всем руководила, как взрослая, и порхала по галереям дворца – лёгкая, весёлая. На ходу напевала песенки. Складывали свои сундучки и Савинко с Миленой. А дружинники грузили в кибитки поклажу, брали запасные колёса, чистили коней. Было решено выехать с рассветом.

Ночью Неждана не сомкнула очей, всё перебирала в уме, не забыла ли взять чего, как они поедут и успеют ли добраться до места до начала морозов. Только задремала, как услышала крик Юдифи: сумасшедшая выплюнула кляп и вопила нечеловеческим голосом что-то несообразное. Только утихомирили её, как ночное небо стало розоветь на востоке, и ложиться вновь было уже бессмысленно. «Отосплюсь в дороге», – подумала девушка, волосы приглаживая перед зеркальцем; ей хотелось выглядеть получше – близость Мизяка её вдохновляла.

Проводить отъезжающих высыпала челядь: конюх, стряпка, придверочник, ключница, дворовые девки... А тиун (управляющий хозяйством), толстый и ленивый, с потным лоснящимся лицом, говорил, пыхтя:

– Так что, милая боярышня, передай тятеньке, что оброк собираем по уставу, но случился недород, и поэтому брашна взяли меньше...

– Передам, передам, – издевательским тоном отвечала Неждана. – Всё, как было, так и передам. Тятенька приедет и с тобой, Суметка, потолкует по-свойски!

Вынесли обёрнутую в белое полотно и завязанную, как покойницу, Юдифь. Рот ей закрывала также полоска материи. А безумные, вылезшие из орбит глаза, ничего не видя, таращились. Впечатление было тяжким. Положили несчастную в кибитку и задёрнули полог.

– Ну, благослови вас Попугник! – пожелала ключница.

– Вам – счастливо оставаться! – поклонилась Неждана на прощание. – Не держите зла. Коли выпадет нам судьба, то ещё увидимся, – и залезла на свой возок.

Маленький обоз тронулся в дорогу.

Путь сдружил молодых людей. На привалах они болтали, вместе ели, угощая друг друга. А Савинко часто ехал на коне Мизяка, сидя впереди, у седла.

Как-то, миновав крепость Родню (ныне – городок в Тверской области), вышли Неждана и Мизяк на песчаный волжский берег между сосен – посмотреть закат и набрать воды. Неожиданно он привлёк её и жарко поцеловал в губы. В первый момент девушка забилась, точно птаха в силке охотника, но потом медленно обмякла, потянулась к юноше, шею обвила тонкими руками и глаза прикрыла. Поцелуй длился очень долго. А когда отстранились друг от друга, то Неждана опустила чело, сразу застеснявшись.

– Отпусти, Волчий Хвост, – кротко попросила она. – Али кто увидит?

– Ну и пусть, – усмехнулся юноша, не снимая рук с хрупкой талии. – Ты мне очень люба. Я хочу на тебе жениться. Люб ли я тебе?

У Нежданы дрогнули ресницы:

– Ты мне тоже нравишься... Вот приедем в Новгород – спросим разрешения у тятеньки. Коли будет на то его воля – стану твоей водимой.

– Твой-то разрешит, – засопел Мизяк, – а вот мой станет возражать. Он не любит киевских. А древлян – тем паче.

– Ну, тогда – гляди, – хитрым глазом посмотрела на него дочь Добрыни. – Выйду за другого. Передумаю – больше не поймаешь! – Вырвалась, побежала прочь.

А дружинник, проклиная отца, брата и себя, потащился следом, прилагая героические усилия, чтоб не расплескать воду из ведёрка, полного до краёв. Ночью он заснул, подложив под голову конское седло, а когда рассвело, выяснилось, что ночью сумасшедшей хазарке как-то удалось развязаться, и она сбежала неизвестно куда. Стали искать, кричать, аукать. Только разве сыщешь? Ненормальный человек – может в воду кинуться, может угодить в лапы зверя, может заплутать где-нибудь в лесу Дело дохлое!

Взмокший Мизяк сидел на пеньке, пот утирал со лба шапкой с меховой оторочкой, тихим голосом повторял испуганно:

– Мне конец теперь. Киевлянин скажет, будто я нарочно. Выгонит из мечников и назначит кару. Опозорит напрочь...

Девушка пыталась его утешить, говоря, что вступится, убедит отца, что Мизяк в случившемся не виновен вовсе.