Текст книги "За лесными шеломами"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Лишь один человек мог его укрыть – православный священник отец Григорий. И влюблённый в гречанку поскакал к церкви Святой Софии.

Между тем Свенельдич рыскал по дворам. На подмогу ему прискакали дружинники, посланные Святославом с Лысой горы, во главе с княжичем Олегом. Быстро договорились, кто в каком конце ищет. Церковь Святой Софии выпала Олегу.

Он, подъехав к дому отца Григория, постучал в калитку.

– Кто? – спросил холоп.

– Я – Олег Святославлев. Где хозяин твой?

– Дома, почивает.

– Подыми его. Я хочу зайти.

Заспанный Григорий вышел в горницу. Там сидел Олег – шапка на столе, сапоги в снегу: даже не обмёл, направляясь в дом. Княжич поднял недобрые глаза – вылитый отец.

– Ну? – проговорил. – В доме или в церкви?

– Что? – захлопал веками священнослужитель.

– Не финти, Григорий. Человек ты правдивый, вера не позволяет тебе лукавить. Милонег у тебя: видел во дворе свежие следы от копыт коня. Где он спрятался? Отвечай.

– Что ты хочешь сделать с ним? Ежели убить – я его не выдам.

Княжич хмыкнул:

– Без тебя, пожалуй, найдём... Ну да ладно, могу сказать: убивать я его не стану. Дядя всё-таки. Для начала поговорю.

– Слово потомка Рюрика?

– Коли обещал – значит, так и будет.

– В церковь тогда пошли.

Петли на дверях были смазаны, открывались плавно. Княжич оказался внутри. В полумраке горело несколько лампад, а со стен на него смотрели лики святых. Каждый шаг отдавался эхом.

– Милонеже, – позвал средний сын Святослава (а под куполом повторилось: «...эже, эже, эже...»). – Выходи («..ди, ди...»). Это я, твой племянник («...янник, янник...»). Надо поговорить («...ить, игь...»).

Справа от алтаря, на клиросе, от стены отделилась тень.

– Слушаю тебя, – произнёс беглец.

– Сказывай по чести: ты и Настя – вправду полюбовники?

Два здоровых парня смотрели друг на друга – сильные, упрямые: сыну Жеривола – почти восемнадцать, а Олегу – шестнадцать.

– Я люблю её. А она меня Я хочу обвенчаться с ней по христианскому обычаю.

– Про другое спрос. Брат мой – рогоносец?

Милонег помедлил. Но ответил честно:

– Нет.

Святославлевич хмыкнул:

– Жаль. Мне приятнее было бы видеть Ярополка рогатым...

– Почему, Олеже?

– Это наше дело. В общем, так: я тебя не встретил. Отсидишься до завтра, вечером во время гульбы выйдешь за ворота. А потом куда?

– В Вышгород опять, к Ольге Бардовне. У неё надёжно.

– Бабушке – поклон. Я её люблю. Я и сам принял бы христианство, если б не отец... Слушай, Милонеже. Князь опять думает идти на Балканы. Ярополка оставить в Киеве, а меня хочет посадить на Древлянской земле. Если так случится, если ты и Настя обвенчаетесь в церкви, можете приехать ко мне в Овруч. Я укрою вас.

Сын волхва преклонил колено:

– Благодарствую, племянниче. Я теперь твой должник.

– Ладно. Ты не просто родственник, ты мне мил душой. Люта я ненавижу. Прощай.

– Да хранят тебя боги, княжиче...

* * *

А наутро в гриднице размышляли, как быть: Святослав, Олег, Ярополк и Лют. Жеривола, вопреки обычаю, приглашать не стали – всё-таки отец Милонега, заинтересованное лицо.

– Хорошо искали? – хмуро вопросил недовольный князь.

– Каждый двор прочесали, рыскали всю ночь, – виноватым голосом произнёс Свенельдич. – Как сквозь землю провалился.

– В церкви были?

– Я ходил, вырвал у Григория бороду, – отозвался сын. – Никого не видел.

– Странно, странно. Розыски продолжим. А теперь – об Анастасии. Что она?

Ярополк вздохнул:

– Плачет, убивается. Дурно ей, бедняжке.

– Знамо, что невесело. Мужу изменять. Ишь, чего удумала, а ещё монашка! Проучил ты её как следует?

Сын отвёл глаза:

– Бить не бил. Так – сказал пару грозных слов.

– «Грозных слов»! Знаю я твои «грозные слова»! Накажи примерно. В тереме запри. Под замком держи, на воде и хлебе. Чтоб раскаялась, в ножках ползала и вымаливала прощение.

– Жалко, тятя.

– Нечего жалеть! А тебя, небось, она не жалела, лобызаясь с хахалем. Пусть спасибо скажет, что не выпороли её. По закону – надо бы. Но на первый раз – хватит ей и этого. А потом посмотрим.

Участь свою гречанка приняла со смирением. Лишь спросила у Ярополка:

– Милонега нашли?

Тот позеленел, чуть ли не набросился на неё с кулаками:

– Дрянь ты, Настя! Думаешь о ком?! Смеешь говорить!!! – взад-вперёд прошёлся по клети, несколько остыл и сказал: – Нет, пока не нашли. Но достанем из-под земли. И посадим на кол. Сомневаться нечего. Можешь быть уверена.

Громко хлопнул дверью. Бедная монахиня завалилась в подушки.

Болгария, весна 969 года

Лишь подсохли дороги, как царевен Киру с Ириной и царевичей Бориса с Романом начали готовить в Константинополь. Караван составлялся длинный – множество красивых кибиток, в них полно царедворцев, фрейлины, лакеи, лекарь, пекарь и так далее. Целый полк дружинников. Хлопоты по сборам заняли неделю.

В это время прибыл евнух Пётр Фока во главе десятитысячного войска. Византийцев пришлось размещать в близлежащих к Великой Преславе селениях; воины от скуки начали пошаливать – отнимать у крестьян овец, портить местных девок и лупить местных мужиков. А тем более состоял экспедиционный корпус на две трети из наёмников: из грузин, армян и хорватов – с ними трудно было договориться. Приходилось спешить с выступлением против русских.

Но сначала проводили в дорогу наследников. Ранним мартовским утром царь спустился по ступеням дворца. Лёгкий ветерок теребил его бороду, распушал мех на шапке, шевелил мантию из красной парчи. Драгоценности сверкали на солнце. Сзади стояли: патриарх, члены боярского совета, «малые» бояре – не входившие в совет, Пётр Фока, мелкие придворные. Суетились слуги. Кони каравана, запряжённые цугом, нервно перебирали копытами.

Щурились от солнца наследники: старший сын Борис – чернобровый красивый мальчик лет тринадцати, мало похожий на отца, не такой ширококостный, с узким приветливым лицом; младший сын Роман – пухлый, весёлый, добрый, между верхними резцами – расщелина, делавшая его похожим на зайца; старшая дочь Ирина – ей недавно исполнилось двенадцать, и она находилась в стадии «гадкого утёнка» – с длинным нескладным телом, нервными руками и стеснительными ужимками; Кира – младшая дочь, десяти лет, хитрая и скрытная. В золотом расшитой одежде, с волосами, смазанными жиром, дети царя Петра выглядели забавно, чересчур по-взрослому.

Проведя ладонью по бороде, их напутствовал отец:

– Ну, пора, пора. Раньше уедете – раньше приедете. Будьте благоразумны, помните, что вы – отпрыски болгарского самодержца, представители великой страны, слава её и честь. Соблюдайте приличия, ревностно учитесь, набирайтесь мудрости: знания, полученные в Константинополе, пригодятся на родине. Ты, Борис, будешь коронован после меня. Начинай готовиться с юных лет. Наблюдай, запоминай, всё процеживай через ум – лучшее бери, скверное отбрасывай. Не шали, Роман. Баловаться – грех. Вы за ним смотрите, пожалуйста, он ещё такой невоспитанный... Дочери мои! Вы должны понимать, что у вас – особая доля. Если братья ваши едут в Константинополь просто учиться, черпать знания в центре православного мира, вы, помимо учёбы, станете невестами молодых правителей Романии. Это и почётно, и очень ответственно. Прежде всего, должны приглянуться – и Василию с Константином, и императрице, и Полиевкту. Заслужить доверие. Оправдать надежды. Я надеюсь на вас. Ваша покойная мать Мария смотрит на всех с небес, радуется вашему грядущему счастью. Да хранит вас Господь! Дети мои любимые... Что ж, давайте поцелуемся на прощание – когда свидимся ещё!.. – И, смахнув слезу, царь пошёл обнимать наследников.

Вместе с ним всплакнула Ирина – и не столько по причине отъезда (путешествие и дальнейшее замужество волновали её самым положительным образом), сколько от упоминания матери – девочка любила её, и скоропостижная смерть царицы до сих пор, по прошествии двух лет, жгла и мучила. А Роман разрыдался в голос: он хотя и мало что понял из напутственной речи, но предчувствие чего-то ужасного больно поразило его, сжало сердце и исторгло слёзы. Старший сын обнимался сдержанно, как и подобает преемнику; Кира ткнулась в бороду отца, фыркнула, сказала: «Хорошо, что я младшая. Младший, Константин, говорят, красивее, чем Василий». – «Ничего, ничего», – невпопад утешил её Пётр.

Погрузились в кибитки, царь взмахнул платком, и процессия тронулась. Патриарх осенил караван крестным знамением... Знали бы они, где окажутся через несколько лет: кто в могиле, кто в плену, кто в монастыре!.. Но об этом позже.

А тогда, в марте 969 года, собирались идти на русских. Состоялся разговор меж двумя Петрами – византийским стратопедархом и болгарским царём.

– Надо действовать стремительно, – говорил болгарин. – Нам известно, что Свенельд собирает дань в районе Доростола. А в Переяславце остался Калокир с воеводой Вовком. Выгодный момент, чтобы их накрыть.

– А не лучше ли вначале разбить Свенельда? – рассуждал вслух скопец. – Доростол ближе и доступнее.

– Но зато лучше укреплён. Выдержит вполне многомесячную осаду. А тем временем Вовк придёт на помощь. Да ещё, не дай Бог, возвратится Святослав! Нет, любезный тёзка, надо начинать с Переяславца. А затем оставшихся русских мы запрём в Доростоле. Голодом уморим и жаждой, изведём атаками. Быстренько сдадутся.

Византиец задумался. Серое его лицо, на котором не росли волосы, было морщинисто и болезненно. Глубоко посаженные глаза излучали отрицательную энергию. Вечно влажные губы выгибались вперёд, как у негра. Царь старался не смотреть на посланца Константинополя: вид скопца был довольно мерзок.

– Да, согласен, – подытожил евнух. – Мы пойдём на Переяславец. Выступим немедленно. Калокир нужен мне живьём. В клетке, как животное, привезу его василевсу Убивать мы патрикия вряд ли станем. Это было бы лёгкой карой за его предательство.

Царь невольно вздрогнул. «Господи, – подумал монарх, – с кем приходится сотрудничать, дабы отстоян, свободу Болгарии!» Он не понимал, что высоких целей невозможно достичь низменными средствами.

План внезапного нападения на Переяславец евнух выполнил отменно. Он ударил с юго-востока – с неожиданной стороны, чем посеял панику в русском войске. Подготовиться к ответному бою не было возможности. Византийцы лезли на стены города по специально заготовленным лестницам. Разобрали брёвна. И в образовавшийся проём проскакала конница. Завязались уличные бои.

– В Доростол! – кричал Калокир, бегая по княжьему дворцу в развевающейся мантии. – Надо уходить в Доростол!

– Я людей не брошу, – Вовк уже в кольчуге и шлеме залезал на коня. – Бьёмся до последнего.

– Идиот! – потрясал кулаками патрикий. – Ты уложишь тысячу; ничего не достигнув. Преимущество на их стороне. Надо отступить. Погрузить оставшихся на ладьи и подняться вверх по Дунаю – до Доростола. Мы спасём дружину. И соединимся с людьми Свенельда. Сгруппируемся – и тогда ударим. Надо проиграть, а потом сквитаться.

Вовк, гарцуя, ответил:

– Ты неправ, неправ. Сил пока достаточно. Уходи один. Мы тебя прикроем. Доберись до Свенельда, пусть идёт к нам на выручку. Длительную осаду мы, конечно, не выдержим.

И, взмахнув рукой, поскакал в сторону воюющих.

Положение было критическое. Часть стены горела. Трупы лошадей и людей в лужах крови валялись. Рядом бились ещё живые, молотя друг друга палицами и саблями. Стрелы свистели в воздухе. Раздавались крики, ругательства, стоны, ржанье. Вовк повёл дружину в контрнаступление, но оно захлебнулось, напоровшись на свежие силы неприятеля. И несдобровать бы русским, если бы не спасение, неожиданно пришедшее от самих переяславцев. Вдруг на улице появился полк во главе с православным священником, отцом Нифонтом. Он шёл с вдохновенным лицом, в руке – меч, на груди – медный крест, а в глазах – отвага.

– Братья и сёстры! – говорил по-болгарски. – Город не сдадим! Святослав, конечно, язычник, но ведь наших, славянских, кровей. С ними трудно, но можно жить. Греки же хотя и христиане, но болгар ненавидят. Обращают в рабство. Царь заключил с ними мир из корысти, но не ведает, что, расправившись с русскими, греки и его уничтожат, сделают Болгарию собственной провинцией Братья и сёстры! Защитим свою независимость! Не потерпим позор от ромейских разбойников!

А в полку действительно были не только мужчины, но и женщины. Дрались переяславцы отчаянно. Русские, воспрянув, бросились на врага с новой силой. Полчаса – и всё было кончено. Греки дрогнули, а затем побежали. Общими усилиями быстро удалось погасить пожар и восстановить разобранную стену. Город хотя и был окружён, но не сдался.

Вовка ранили в шею. Травма была не смертельная, но кровавая, неприятная. Он с усилием слез с коня, с головы стащил шлем, вытер пот со лба, грязь и кровь размазав. Подошёл к священнику, обнял его за плечи и сказал по-болгарски:

– Нифонт, благодарен тебе, как брату. Если бы не ты, если бы не жители, нам бы не выстоять, правду говорю. Святослав тебя не забудет.

Молодой священнослужитель улыбнулся непринуждённо:

– Мы иначе поступить не могли. За себя сражались, за Родину. За детей болгарских – чтобы выросли свободно и весело, а не сделались наложницами ромеев и скопцами в их монастырях. Сделали дело, угодное Иисусу.

Вовк, держась за рану, сел на камень. Как и Претич, его отец, походил на дворнягу, только более молодую, кудлатую. Обратился к Нифонту:

– Распорядись, пожалуйста: выставить дозор, мёртвых сжечь либо похоронить и собрать оружие. Надо приготовиться к новому натиску. Я пойду подлечусь, рану перевяжу и вернусь обратно.

* * *

Калокир тем временем плыл к Свенельду. Он стоял на корме ладьи, возле кормчего, и смотрел на волны, убегавшие вправо и влево от скользящего по Дунаю судна. Оптимизм вернулся к патрикию. Он уже опять строил планы, взвешивал шансы на успех, вспомнил о жене, оставшейся в Херсонесе. Калокир не виделся с ней третий год – как уехал по приказу Никифора в Киев. Рядом с ней, в Тавриде, подрастал их сын Лев – он родился незадолго до отъезда патрикия к Святославу. И хотя у Калокира были женщины, но свою Агнессу он любил больше всех. Часто вспоминал её шелковистые, вьющиеся волосы, пахнувшие сеном и утренней свежестью, голубые глаза – умные, овальные, сладкий возбуждающий рот. Изменяет ли ему Агнесса? Калокир не верил, гнал от себя тягостные мысли. Вот вернётся Святослав, и они начнут новое наступление на Константинополь; город будет их, Калокир станет императором, и Агнесса приедет к нему из Тавриды. Льва он провозгласит собственным преемником. А Никифора уничтожит. Заодно и Цимисхия. А Василия с Константином, сёстрами и матерью выселит на дальний остров Крит. Пусть гниют в монастыре до скончания века!..

Дул попутный ветер, и за десять часов пути удалось добраться до Доростола. Солнце уже катилось красным закатным шаром по макушкам лесных деревьев на другом берегу Дуная, как ладьи беглецов из Переяславца бросили якорь возле городского причала. Калокир поспешил к Свенельду. Он застал воеводу поедавшим своё любимое блюдо – фаршированное свиное филе. Пожилой варяг выслушал патрикия без смятения, тщательно жуя и прихлёбывая пиво из высокого кубка. Вытер губы платком, бросил его на стол и тогда лишь поднял глаза – волчьи, злые, с чёрной точечкой зрачка на белёсом фоне.

– Вовк, – произнёс Свенельд, цыкнув зубом, – не послушавшись тебя, он погубит армию. Святослав его за это распнёт. Впрочем, не успеет: греки это сделают много раньше. – Воевода задумался. – Взяв Переяславец, Пётр Фока нападёт на нас. Вот что плохо. Надо известить Святослава. Без его поддержки мы не просидим в Доростоле и до мая месяца.

– Кто поедет? – спросил Калокир.

– Я отправлю в Киев Путяту. Парень он сноровистый, преданный, надёжный. Вместе с тремя-четырьмя ребятами из дружины будут в стольном граде через десять дней.

– Надо приготовиться к длительной осаде.

– Продовольствия и воды достаточно. Люди за зиму отдохнули, так что всё в порядке. Оттеснить мы болгар не сможем, но и захватить себя не позволим.

А наутро Путята, переправившись с подручными на левый берег Дуная, устремился к Киеву. Путь его пролегал по лесам мадьяр, но поскольку венгры (угры) были со Святославом в союзе, можно было двигаться беспрепятственно. Миновав Карпаты, переправившись через Прут, Днестр и Южный Буг, на вторую неделю русские гонцы оказались в приднепровских степях.

Византия, весна 969 года

Ночь стояла безлунная. Три неясных тени по скалистой тропинке сошли на берег, отвязали лодку, погрузились в неё и спустили вёсла на воду. Море было спокойно. Сзади засыпал Халкидон. Впереди, через сам Босфор, мелкими огнями различался Константинополь. Лодка шла уверенно, двое гребли сильными руками, третий, на руле, направлял движение. Было тихо, лишь скрипели уключины и ритмично дышали гребущие, сидя лицом к своему рулевому. Приближался Царьград. Выступила караульная башня: свет от внутренних факелов проникал сквозь её бойницы. Тёплый ветерок с Мраморного моря нежил рулевому левую щёку.

Наконец лодка ткнулась в берег. Рулевой поднялся и сказал товарищам:

– Я вернусь через два часа. Ждите тихо.

Подойдя к стене в условленном месте, он нашёл свисавшую с гребня верёвочную лестницу, откинул плащ, закреплённый на шее, и, проворно перебирая ступени, начал восхождение. Наверху ждали два сообщника. Подхватив рулевого, те втащили его на гребень и, ни слова не говоря, повели по стене к лестнице, висевшей с внутренней стороны. Первый из них остался, а второй спустился вслед за рулевым. Завернувшись в плащи, двое неизвестных заспешили по узким улочкам, направляясь ко дворцу императоров – Вуколеону.

Каменные стены Вуколеона в темноте выглядели неясной махиной. Но и тут спускалась в обусловленном секторе верёвочная лестница, по которой рулевой смог проникнуть внутрь, в сад с цветущими мандариновыми деревьями, проскользнул мимо не работавших ночью фонтанов, по ажурной решётке влез на второй этаж Порфирной палаты, составлявшей часть женской половины (гинекея) с пирамидальной крышей, по карнизу добрался до балюстрады, спрыгнул на балкон, юркнул в приоткрытые двери, в полутёмный огромный зал. И попал в объятия поджидавшей его Феофано. Вы, наверное, уже догадались, кто был рулевым: разумеется, Иоанн Цимисхий, пылкий возлюбленный несравненной императрицы.

– Всё спокойно? – оторвавшись от губ красавицы, произнёс её фаворит.

– О, конечно! Злобный Никифор, помолившись, уснул, главный кубикуларий Михаил с нами заодно – он следит за всеми подчинёнными ему евнухами. Дети тоже спят. Можно ничего не бояться.

– Разве что меня?.. – тонкий скрипучий голос долетел к ним из темноты.

– Кто здесь? – вздрогнул Иоанн и схватился за меч, прикреплённый к поясу.

– Не спеши, Цимисхий... Это я, Василий Ноф, паракимомен... – и зловещий евнух вышел из-за портьеры. Феофано ахнула, прячась за спину своего любовника.

– Ты следил за нами? – нервничал военный, не сводя глаз с первого министра.

Разумеется, – согласился тот совершенно невозмутимо. – Лестницы – мои, провожатые – тоже... Если бы не я, то тебя арестовали бы ещё на берегу... Разве непонятно?

Рыжий армянин стиснул рукоятку меча:

– Ты за это поплатишься, видит Бог!..

– Ах, опять торопишься, мой хороший, – с сожалением посмотрел на него Василий. – Стоит мне подать условный сигнал, и сюда ворвутся десять моих гвардейцев, скрутят тебя немедленно и сдадут охране Вуколеона. Лучше поговорим, как пристало союзникам...

– Я – твой союзник? – удивился тот.

– Разве ты забыл о нашей договорённости? Я добился твоего прибытия в Халкидон и не выдал тебя Никифору, несмотря на то, что знал, как ты ездишь к Феофано по ночам с декабря по март. Это ли не гарантия моего к тебе отношения? Время пришло платить за мою лояльность.

– Что ты хочешь, Ноф?

– Согласованности в действиях Мы берём на себя охрану Вуколеона, ты находишь верных тебе людей и в условленный час поднимаешься с ними в спальню Никифора. Феофано откроет двери...

– Ты уверен в этом? – рассердилась императрица.

– С полном на то гарантией. У тебя, светлейшая, нет альтернативы. Смерть Никифора выгодна тебе – мёртвый, он не сможет оскопить твоих сыновей и не станет впредь помехой в вашей с Цимисхием любви. А живой он опасен. Вог скажу ему, что роман ваш в разгаре, приведу нескольких свидетелей... Где окажется тогда Иоанн?

Феофано в раздражении отвернулась.

– И когда ты планируешь... эту «акцию»? – мрачно произнёс армянин.

– Время скоординируем после. Главное – готовься. Мне ведь важно было заручиться твоим согласием, – и скопец, опираясь на посох, удалился из залы, наступая бесшумно на плитки пола.

– О, мой Бог! – прошептала императрица. – Я сойду с ума... он опутал нас, делает что хочет...

– Ну, тебе не в первый раз убивать мужей, – зло заметил Цимисхий.

Феофано округлила глаза:

– Ты о смерти Романа, что ли?

– А о чём ещё! Слухи были, что скопец и ты медленно его отравляли.

– Ложь! Наветы! Как ты мог поверить?

– Почему бы нет? Я надеялся, что тобой движет любовь ко мне. Я не знал, что ты согласишься выйти за Никифора.

Та взглянула на него со смущением:

– Да, я слабая женщина... он завоевал меня вместе с титулом василевса... В этом, кстати, ты ему помогал. Кто отдал Никифору тайное послание Иосифа Вринги – с предписанием Фоку уничтожить? Кто его подбил идти на Константинополь? Ты и твой дядя! Вы вдвоём фактически возвели его на престол! А теперь хватает наглости меня упрекать... Я боялась за маленьких императоров. А Никифор обещал сохранить им жизнь и корону.

– А теперь хочет оскопить! И назначить преемником собственного брата – Льва! – Иоанн взял её за плечи. – Ладно, хватит ссориться. Мы должны быть вместе. Василевс умрёт.

Феофано опустила ресницы:

– Я на всё согласна.

– Помнишь, мы об этом говорили ещё в замке Друзион?

– Помню, разумеется. Ты тогда обещал, что, взойдя на престол, женишься на мне и не тронешь мальчиков.

– Подтверждаю, да, – и Цимисхий обнял императрицу, – Наконец-то мы станем с тобой законными супругами...

– Милый Ио...

– Фео, дорогая...

И они устремились в спальню Феофано...

Скоро произошло и другое событие в Вуколеоне: прибыли из Болгарии царственные отпрыски. Девочек-царевен разместили, соответственно, в гинекее, а царевичей-мальчиков – в комнатах, где жили маленькие императоры. Появление сверстников было детьми Феофано принято по-разному. Император Василий смотрел на Ирину достаточно равнодушно: её длинная шея и манера жеманиться ничего в нём не вызывали, кроме определённой досады; девочки не слишком интересовали его; он хотел стать военным, победителем сарацин и других нехристианских народов; женщины не входили в эти грандиозные замыслы. Константин же, напротив, с Кирой познакомился весело, рассмотрел её с любопытством, нашёл очень симпатичной, пригласил вместе погулять и пообещал покатать по Константинополю. Феофано-младшая не заметила болгар вовсе. Их приезд совершенно не тронул сердце юной барышни. Феофано знала, что её прочат за Оттона – сына германского императора, и жила только этой мыслью. Но зато царевич Борис поразил воображение маленькой Анны. Девочка смотрела на него, как на чудо, – чернобровый, стройный, с тонкими чертами лица, нежными руками, – он казался героем греческого эпоса, юным таким Парисом, соблазнившим Елену Прекрасную. А Борис не видел Анну в упор: да и что может испытать тринадцатилетний подросток, глядя на тщедушную пятилетнюю девочку, малопривлекательную дикарку? Вероятная дружба с Константином или же с Василием больше волновала его. Так что Анне выпало довольствоваться Романом.

Занимались вместе и отдельно. Дети болгарского монарха постигали греческий по особому курсу, познавали азы его грамматики и стилистики. Мальчики скакали на лошадях, обучались рукопашному бою, бегали и прыгали. Общей группой ходили в церковь, изучали Библию, пели хором, славя Иисуса Христа.

Всё произошло неожиданно. Прискакал гонец из Великой Преславы с сообщением о внезапной смерти царя Петра. И тринадцатилетний Борис, как наследник престола, должен был отправиться обратно в Болгарию.

Плакала Ирина. Букой глядела Кира. Совершенно бессмысленно улыбался Роман.

Брат простился с ними, по-отцовски наказал всем вести себя хорошо и уехал. Вслед ему из окна смотрела маленькая Анна. Ей хотелось плакать, но она крепилась.