Текст книги "За лесными шеломами"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Бич Божий

Византия, лето 968 года

Женский монастырь Святой Августины был сооружением старым. Стены его, толстые, шершавые, точно кожа слона, выглядели угрюмо. Ветер, прилетавший с Чёрного моря, беспрестанно сёк каменную кладку пылью и песком. Но с заветренной стороны, обращённой к северо-западу, где всего в нескольких верстах находился город Аркадиополь, камни были более гладкие, не такие истёртые, кое-где поросшие мхом. Низкие ворота могли пропустить лошадь и повозку, но не всадника только: ехавший верхом должен был пригнуться.

Над воротами, в башенке, помещался наблюдательный пункт. Там сидела привратница – старая худая монашка, с крупным горбатым носом, зорко следившая за движением по дороге. Но 12 июня, в день обычного славянского моления о дожде, духота и зной сделали своё дело: пожилая послушница, убаюканная жужжанием мух, осовевшая от жары, потерявшая бдительность, стала клевать носом всё ниже и ниже и в конце концов ткнулась бы им прямо в стол, на котором лежал Псалтырь, если бы не стук. Женщина открыла глаза, вздрогнула и увидела, что внизу, у ворот под башенкой, бьют копытами кони небольшого отряда незнакомых мужчин.

– Кирие елеисон! – прошептала она по-гречески, что по-русски значило: «Господи помилуй!» – и взволнованно стала дёргать верёвочки, по которым сигнал тревоги побежал в покои матери Евфимии, оживив серебряный колокольчик на конце подвешенного шнура. После этого, опять же по-гречески, крикнула мужчинам, привалившись к смотровому оконцу:

– Кто вы, миряне? Что вас привело к нашей скромной обители?

Смуглый юноша в серой одежде, тёмные курчавые волосы которого были убраны надетым на голову узким серебряным обручем-диадемой, поднял руку:

– Свет и благолепие вашим душам! С нами здесь Калокир – доблестный патрикий их императорских величеств. У него письмо к вашей настоятельнице.

Говорил он по-гречески с явным иноземным акцентом. А привратница рассудила: «Вероятно, болгарин. Или же мадьяр. Много их теперь служит императорам» – и ответила подобающим образом:

– Матери Евфимии будет сейчас доложено.

Между тем в наблюдательной башенке появилась сама игуменья. Чёрные одежды её шелестели по полу. Бледное лицо, нежный профиль и ум в глазах выдавали благородство происхождения.

– Передай, что приму только Калокира, – повелела она. – Без сопровождающих.

Выслушав привратницу, юноша сказал:

– Я телохранитель патрикия. Мы войдём вдвоём.

Евфимия помедлила. Но потом кивнула:

– Хорошо. Пусть заходят оба.

Калокир – двадцатипятилетий молодой человек, с рыжеватой бородкой, чуть прищуренными голубыми глазами и едва заметной улыбкой, постоянно игравшей в уголках его ярко-красных губ, – был одет изысканно и богато. Алый плащ с золотыми грифонами, кольца на руках, дорогие браслеты и застёжки-фибулы говорили о его достатке и пристрастии к роскоши. Бархатная шапочка, отдалённо напоминавшая современный берет, несколько игриво сидела, наползая на левое ухо. На груди горела золотая подвеска – солнце, украшенное рубинами, – знак патрикия.

По сравнению с Калокиром, юноша-охранник выглядел достаточно скромно: серый льняной кафтан с мелкой красной вышивкой по воротнику; красный кожаный пояс и довольно грубые остроносые сапоги. Только несколько драгоценных камушков было вправлено в лобный обруч. На ремне висел короткий меч – ножны, рукоятка сплошь отделаны элегантной зернью. Кольца тёмных непослушных волос обрамляли его лицо. Молодая щетинка пробивалась на подбородке. Карие глаза с длинными ресницами, сросшиеся брови дополняли портрет красивого юноши лет семнадцать-восемнадцать как будто.

Юркая монашка, суетясь и стараясь не смотреть на мужчин, приоткрыла дубовые ворота. Калокир и телохранитель оказались внутри. Взорам их предстал симпатичный внутренний дворик, утопающий в зелени: сочная трава, яблони в цвету, розы на затейливых клумбах. В центре дворика помещался небольшой водоём – в золотистой воде, сонно двигая плавниками, поедали корм зеркальные карпы.

– О, – сказан Калокир, – маленький Эдем за двойными стенами. Даже райские яблочки – в соответствии с Библией. Змея-искусителя только нет. Или, может, есть?

Не ответив ему, вёрткая монашка провела их но галерее. В глубине двора чёрным цветом выделялась часовня. Ставни келий были плотно закрыты. Ни души вокруг, ни шагов, ни шороха...

Евфимия вышла к гостям – строгая, холодная. Предложила сесть.

Стены комнаты были серыми, навевавшими грусть. Тусклая лампадка горела под образами. У окна – слюдяного, мутного – возвышался столик с раскрытым требником. Стулья для гостей, кресло для игуменьи были чёрного дерева.

– Я знавала одного Калокира, – тихим голосом произнесла Евфимия, – Калокира Дельфина. Лет пятнадцать тому назад, будучи в миру. И ему было лет пятнадцать... Видимо, не вас?

– Нет, – ответил с улыбкой патрикий, – вряд ли ваше преподобие могло меня видеть. Мой отец – протевон Феодосии из Херсонеса Таврического. Мне всего двадцать пять.

– О, тогда карьера ваша блестяща! Сделаться патрикием в эти годы...

– Да, на всё воля Господа. Умирающий император Константин, прозванный Багрянородным, – царство ему небесное! – ездил лечиться на тёплые воды Бруссы. Там же лечился и мой отец. Я сопровождал его. Император меня заметил и решил взять к себе во служение. А затем, окончив юридический факультет, я работал помощником в канцелярии Управления внешних сношений у Романа II.

– Значит, и Никифор Фока доверяет вам?

– Да, всецело. Но сегодня я привёз письмо вашему высокопреподобию от её величества императрицы Феофано.

– Вот как?! – вскинула брови взволнованная этим известием монахиня. – Милость её императорского величества безгранична. Наш монастырь Святой Августины – под её непосредственным покровительством...

– Что ж, не мудрено, – сказал Калокир, улыбаясь. – Ведь среди послушниц – первая дочка Феофано... от стратига Цимисхия...

– Ради Бога! – И напуганная игуменья подняла руки, умоляя патрикия замолчать.

– Ничего, ничего. Мой телохранитель, во-первых, посвящён в эту тайну, во-вторых, он умеет хранить секреты. Вот письмо. Я знаком с его содержанием. И без промедления выполню всё, что мне предписано.

Он отдал Евфимии скрученный в рулончик пергамент. Та взяла осторожно, развернула с благоговением и, слегка наклонившись к свету, стала читать послание. Под конец глаза её округлились, на щеках выступили пятна – розовые, нервные.

– Я прошу меня извинить, – пробубнила монахиня. – Мне необходимо покинуть вас на короткое время, – и, прижав письмо к высохшей груди, выскользнула из комнаты.

Юноша-охранник посмотрел на патрикия: что, опасность? Калокир же помотал головой: не волнуйся, всё идёт, как тому положено, мы играем безукоризненно.

В это время Евфимия извлекла из ниши в стене в смежной келье небольшой сундучок с ценными пергаментами. Покопавшись в нём и найдя нужный свиток, стала сравнивать подпись императрицы: Феофано... и Феофано... Вроде бы похоже... Да и след от печатки тот же... Или нет? Или не такой?

Несколько мгновений спустя строгая игуменья появилась перед гостями. Вид её был бесстрастен.

– Подлинность письма мною удостоверена, – заявила она. – Я распорядилась: сёстры помогут Анастасии побыстрее собраться. Да поможет вам Бог. Передайте её императорскому величеству, что обитель Святой Августины молится о её здоровье и о благоденствии всей императорской фамилии... – Осенив крестным знамением и того и другого, Евфимия покинула визитёров. Калокир и его охранник обменялись ироничными взглядами.

Не прошло и четверти часа, как открылась дверь и вошла монашка – худенькая и маленькая. Чёрные испуганные глаза её занимали половину лица. В тонких ручках с обгрызенными ногтями был зажат жалкий узелок. И на вид ей казалось не больше тринадцати.

– Мне велели... – еле слышно проговорила она, – мне сказали, что меня должны увезти... Я – сестра Анастасия...

«Господи, ребёнок ещё совсем, – удивился про себя Калокир. – Даже совестно отдавать её в лапы варваров».

Юноша-охранник также пребывал в каком-то оцепенении.

– Рад с вами познакомиться, ваша милость, – улыбнулся патрикий. Он шагнул ей навстречу и согнулся в нарочито подобострастном поклоне. – Надо ехать. Разрешите поднести ваши вещи? Я не вправе доверять эту ценность слугам...

Девочка смутилась:

– Что вы, что вы! Тут молитвенник и бельё, ничего такого. Я сама донесу.

По дороге к воротам бывшая послушница не смогла удержаться и начала выпытывать:

– Мы в Константинополь? А меня поселят во дворце Вуколеон или где? Как мне называть её императорское величество – мама, или нет? Или это будет звучать нескромно? Меня выдадут замуж? За кого? За какого-нибудь болгарского принца?

Калокир загадочно ухмылялся и отвечал:

– Ваша милость, потерпите ещё немного. Скоро всё узнаете. Я обязан хранить государственную тайну...

За воротами юноша-охранник усадил Анастасию на коня впереди себя. И проговорил:

– Я тебя держу. Можешь не бояться.

– Я и не боюсь, – фыркнула она. – Ты кто – болгарин? Произносишь слова нечисто.

– Нет, я русич.

– Русич – это кто? А, я знаю, это те, кто живут на севере, по течению Борисфена?

– Да, по-гречески – Борисфен, а по-русски – Днепр.

– Дн... пр... и не скажешь сразу! Как тебя зовут?

– Милонег.

– Милонег?.. Красиво.

Юноша пришпорил коня, и отряд вооружённых мужчин поскакал.

Но какое-то смутное сомнение всё-таки терзало игуменью. Походив взад-вперёд по келье, перечтя письмо от императрицы, Евфимия спустилась по галерее и опять зашла в смотровую башенку. Горбоносая монашка-привратница поклонилась при её появлении.

– Не заметила, сестра, а куда они поскакали? – обратилась настоятельница к чернице. – К югу, в Константинополь?

– Да, заметила, матушка, заметила. Поскакали они на север, в сторону Болгарии.

Лик игуменьи приобрёл восковой оттенок. «Обманули, – прошептала она, – девочку похитили... Я теперь погибла! Феофано меня казнит!..»

Болгария, лето 968 года

Царский дворец в Великой Преславе – белый, каменный, с позолоченной круглой крышей – вроде бы парил на фоне синего неба, посреди облаков. Буйные сады шумели вокруг. По реке двигались ладьи, ветер надувал огромные паруса, на торговой площади гомонил народ, а на паперти болгарского Софийского собора нищие и убогие лезли к прихожанам, шедшим домой с обедни.

Солнце палило яро. Но в саду царского дворца, под натянутым полотняным тентом и к тому же под дуновением мерно воздеваемых слугами опахал, было хорошо и приятно. В мягких креслах возлежали две высокородных особы – царь Болгарии Пётр и единственный брат правителя Византии, Никифора Фоки, – куропалат Лев Фока. И тому и другому было под пятьдесят. Но болгарский царь выглядел моложе. На его скуластом, с признаками монголоидной крови, лице был разлит покой. Из огромного кубка он потягивал красное вино; пальцы, сплошь покрытые кольцами, время от времени оглаживали бороду – наподобие мусульманина, совершающего намаз. Красные сафьяновые сапожки на его вытянутых ногах упирались в небольшую скамеечку.

Византийский гость Лев Фока был излишне полон. Он серебряным ножичком резал персик, отправлял сладкие кусочки в дырку под усами и ронял липкий сок на пурпурную паволоку своих одежд. Лысоватый, толстый, с крупным носом и большими глазами, куропалат слегка шепелявил и при этом брызгал слюной в своего собеседника.

– Кстати, о Феофано, – говорил византиец. – Знаешь новость? Русский князь Святослав выкрал из монастыря Святой Августины старшую её дочку.

– Старшую? – удивился болгарин. – Это же какую?

– У неё был роман с Иоанном Цимисхием. Феофано тогда звали Анастасо, и она танцевала в харчевне собственного папаши – забавляла клиентов. И Цимисхий в неё влюбился. Поселился с ней, и она родила ему девочку. Но однажды в константинопольском храме Святой Софии будущий император Роман, тогда ещё царевич, увидал красавицу Анастасо, воспылал к ней страстью и задумал жениться, несмотря на протесты августейших родителей... В общем, она сделалась царевной, а потом и императрицей, взяв себе имя Феофано. А Цимисхий сплавил малютку в монастырь.

– А зачем дочка императрицы князю Святославу?

– Вероятно, хочет породниться с царствующим домом. Кто их разберёт, этих нехристей!

Пётр сделал глоток вина и сказал с обидой:

– Верно, нехристей. Тем не менее император Никифор Фока взял и подбил Святослава на поход в Болгарию. Разве не он сделал Калокира патрикием и с роскошными дарами отправил в Киев?

Византиец вздохнул:

– Брат уже раскаялся. Калокир перешёл на сторону Святослава и толкает его на Константинополь. Хочет сам стать императором. А Болгарию отдать Святославу...

– Знаю, знаю. Вы попали в яму, вырытую для нас!

– Ну, пока ещё не попали, Пётр, – дружески взглянул на царя Фока. – Я для этого и приехал. Мы хотим прочного союза. Предлагаем выдать дочек твоих, царевен, за провозглашённых императорами малолетних Василия с Константином. Девочки могли бы уже сегодня отправиться в Константинополь, поселиться в Вуколеоне. Вместе с женихами проходить курс наук – арифметику, геометрию, астрономию, греческий язык... Кстати, пусть и сыновья твои, Борис и Роман, вместе с ними прибудут. Мы дадим им отличных учителей – по риторике и истории.

– Это всё возможно, – отозвался болгарин, проводя перстами по бороде. – Главное в другом. Как остановить Святослава? Я один не справлюсь. А Никифор не даёт подкреплений, собирается громить сарацин на Ближнем Востоке. Разве это политика?

– Мы заставим русских вернуться к себе домой. У тебя, я знаю, тесные контакты с печенежским ханом Киреем?

– Да, у нас был союз. Вместе воевали мадьяр.

– Надо направить к нему послов. И нацелить на Киев. Там, пока Святослав на Балканах, только небольшая дружина. Город не защищён. Неплохая пожива для печенегов, верно? И, узнав о том, что столица его в опасности, князь поскачет на выручку, уберётся из Болгарии восвояси.

Царь откинулся на подушки:

– Любопытная мысль. Есть о чём поразмыслить, по крайней мере... – Сделав знак виночерпию, он подставил кубок. – Выпьем за восстановление нашей дружбы!

– Выпьем, – согласился куропалат. – За союз Константинополя и Великой Преславы! Мы единоверцы. Нам не подобает бояться язычников.

И колокола на болгарском Софийском соборе, зазвонив мелодично, будто благословили тост коварного византийца.

Киев, лето 968 года

Прилетела оса, стала виться над недоеденным пряником, что лежал на краю стола.

– Ой, оса, оса! – крикнул княжич, отскочил и опрокинул скамью.

Асмуд повернулся и повёл седыми бровями. Брови были его косматые, нависающие, словно козырьки над крыльцом у дома. Шевелились они смешно, будто усики у той же осы.

– Эка невидаль! – произнёс учитель. – Насекомое, чай, не волк. Прогони – и всё.

– Да, а вдруг она укусит? – не решался его воспитанник.

– Коль заметит, что ты боишься, непременно укусит. – Асмуд подошёл и смахнул осу вместе с обслюнявленным пряником в растворенное от жары оконце. – Слабость не показывай никому. Уважают сильных.

Княжич поднял опрокинутую скамейку. Сел за стол. В руку взял писало – костяную палочку, вправленную в серебряный набалдашничек. К набалдашничку крепилась цепочка, за которую писало можно было подвесить к поясу.

– Ну, пиши, – обратился к нему наставник: – Вирник едет за сбором податей вместе с отроком-помощником и охранником-мечником. На неделю им положено отпускать на месте: семь ведёрок солоду для пива, половину говяжьей туши; в среду, пятницу – по головке сыру; ежедневно – две курицы; хлеба и пшена – сколько захотят. Едут они с запасным конём. Коням нужен овёс. Цены тебе известны. Вот и сосчитай, сколько стоит их недельное содержание.

Мальчик начал водить писалом по покрытой воском дощечке. Светлые его волосы были стрижены под горшок. Пухлые румяные щёки с конопушками и вишнёвого цвета тубы говорили о здоровье и весёлом характере. Он сидел в шёлковой сорочке, завязанной возле шеи красной витой тесёмкой. На концах у тесьмы болтались кисточки. Синие глаза возводил к потолку и чесал серебряным набалдашничком от писала в ухе.

– Что, заело? – спросил учитель, наклоняясь над ним. – Ну, подумай сам. Вспомни, сколько стоят овёс и сыр. В гривне – двадцать ногат. В каждой ногате – по две с половиной куны. В кунах – по две резаны. Думай. Скорей, скорей.

Княжич морщил лоб и кусал нижнюю губу.

– Это будет... Это будет... приблизительно двадцать кун!

– Щедрый ты, однако! – Асмуд повеселел. – Вирник у тебя лопнет от обжорства.

– Ну а сколько, деде?

– Думаю, что пятнадцати будет вполне достаточно... Хорошо, на сегодня арифметику бросим. Расскажи, что ты запомнил по русской истории с прошлого урока.

Мальчик вытянул губы и, болтая ногами, начал механически стрекотать:

Рюрик Ютландский княжил в Старой Ладоге век тому назад. В Новом городе с ним сражался Вадим. Но погиб в бою. Рюрик женился на Ефанде, народившей от него двух детей. А его шурин из Норвегии, Вещий Олег, победил Дира и Оскола в Киеве. И ходил на Царьград. А потом его укусила в ногу змея, и он тоже умер.

– Кто же сел тогда на киевский стол?

– Игорь, дедушка, – улыбнулся княжич.

– Верно, молодец.

– Деде, можно тебя спросить? – мальчик посмотрел уже с интересом.

– Спрашивай, конечно.

– Кто такие варяги?

– Так у нас на Руси называют викингов. Выходцев из Норвегии, Швеции и Дании.

– Значит, Рюрик – варяг?

– Варяг.

– И Олег – варяг?

– И Олег. Да и я, между прочим, тоже. Трое нас, братьев, из норвежского города Скирингссаля – Бард, Клеркон и я – на Руси остались. С Бардом я поселился во Пскове, а Клеркон – в Старой Ладоге. Он Свенельда родил, а у Барда Хельга родилась, или Ольга, бабушка твоя.

– Стало быть, и я – из варягов?

Асмуд рассмеялся:

– Да, на четверть.

Дверь открылась, и вошла Малуша – невысокого роста молодая женщина, лет двадцати пяти. Мальчик был похож на неё – те же пухлые розовые щёки, синие глаза. Белая материя ниспадала у неё с головы, к головному обручу было прикреплено несколько подвесок. Платье спереди чуть топорщилось – женщина ребёнка ждала.

– Мама, мама пришла! – крикнул княжич и вскочил ей навстречу.

– Кто бросается пряниками из окон? – говорила Малуша, прижимая сына к себе и целуя в темечко. – Чуть меня не зашиб, право слово.

– Это он, это он! – веселился мальчик, показывая на Асмуда пальцем.

– Мы сражались с осой, – улыбнулся тот. – Вместе с ней улетел и пряник...

– Да. она была такая здоровая, жёлтая и хищная! – княжич зажужжал и, изображая осу, начал бегать по клети.

– Как занятия продвигаются? – обратилась Малуша к Асмуду. – Воля не слишком балуется?

– Да не больше, чем остальные. Князь Святослав был куда менее усидчив. Ненавидел правописание.

– Я – как тятя! – продолжал жужжать мальчик. – Для чего учить буквы, если писарь имеется?

Мать остановила его, за руку взяла:

– Ну, пойдём проведаем бабушку. Ей сегодня лучше, – и спросила учителя: – Я не раньше времени его забираю?

– Ничего, – согласился Асмуд. – Будь по-твоему, добрая душа.

Старый холостяк, всю вторую половину жизни он учил княжеских детей: Ольгу, Святослава, Милонега, Ярополка, Олежку, Мстишу и теперь вот – Владимира. Сорок последних лет! Асмуд убирал со стола книжки и писала, восковые дощечки, думал, что, конечно, арифметика и правописание – это важно, но ещё важнее – воспитание добрых душ. К сожалению, в этой области у него успехов поменьше. Ярополк чересчур завистлив, Мстиша – лют... «Что поделаешь, – сетовал старик, – время наше жестокое. Не намного лучше, чем раньше. Ведь ещё латинянин Цицерон восклицал: “О tempora, о mores!” – “О времена, о нравы!” Управляя людьми, надо проявлять милосердие...» Он вздохнул и сказал себе: «Что тут философствовать! Нами правят боги. Как они хотят, так оно и случается... – Подошёл к окну, посмотрел во двор. – Парит сегодня сильно. Видно, быть грозе. Хорошо бы испить клюквенного квасу».

А Малуша и сын вышли из каменного трёхэтажного, островерхого терема и отправились по бревенчатой галерее вдоль стены, опоясывающей хоромы. Тут, внутри, за стеной, был своеобразный княжеский городок: кузня, помещение стражи, склады с продовольствием, кухня, винные погреба, чуть подалее – острог, несколько дворцов и жилые клети прислуги. В старом деревянном дворце обитала княгиня Ольга. С сыном своим Святославом пребывала она в натянутых отношениях и обычно предпочитала жить в собственном граде Вышгороде, в нескольких верстах на север от Киева. Но теперь Святослав был в походе, Ольга управляла одна и поэтому волей-неволей переехала в стольный Киев.

Доски перехода чуть поскрипывали под ногами Малуши и мальчика.

– Как взойдёшь к бабушке в одрину – наставляла мать, – не забудь отвесить поклон и сказать: «Здравия желаю, великая княгиня Ольга свет Бардовна». И к подолу её приложиться.

– Ладно, – княжич морщился на её слова, – помню хорошо.

В деревянном дворце было чуть прохладнее. Миновав несколько палат, в том числе и парадную, называвшуюся гридницей (в ней устраивались пиры князя с гридями – личной его дружиной), мать и сын оказались у спальни (или, по-другому, одрины: одр – постель).

– Покажись-ка! Так... – Осмотрев наследника с ног до головы и поправив ему тесёмочки на сорочке, женщина сказала: – Ну, пошли, – и открыла дверь.

На одре, под высоким балдахином, восседала княгиня. Стойки балдахина, из слоновой кости, были все в фигурках: снизу, у основания, по собаке сидело, выше – русалки полевые средь травы и цветов, выше – птицы, звёзды, кометы. Наверху балдахина сияло солнышко, вытканное золотом на парче.

Стены, потолок также были в рисунках: райские сады, птицы с головами красавиц, добрые олени, ласковые зайцы и священные петухи. Островерхое окно разноцветными стёклышками сверкало.

Ольге нынешней весной исполнилось пятьдесят. Миловидное некогда лицо несколько обрюзгло с годами, под глазами образовались мешки, зубы стали жёлтыми. Волосы её были спрятаны под шитой круглой шапочкой. Серьги-колты колыхались от мерного дыхания. Грузная, измученная болезнью – у неё постоянно кружилась голова, а в глазах при этом мелькали стаи чёрных мух, – бабушка сидела, откинувшись на подушки, словно тесто, вылезшее из квашни. Ей вчера сделали кровопускание. Чувствовала она себя лучше, но от слабости находилась в состоянии полудрёмы.

Рядом с ней сидел её духовник – православный священник отец Григорий. Как известно, Ольга крестилась 21 мая 946 года и взяла себе христианское имя Елена, в честь жены византийского императора Константина Багрянородного. Но языческая Русь называла её по-прежнему Ольгой.

У Григория была борода-лопата, щёки в красных прожилках и такой же круглый нос. На груди священника, выделяясь на тёмной рясе, находился массивный серебряный крест.

Княжич с поклоном произнёс заученное приветствие. Ольга подняла набрякшие веки, и в глазах её, увидевших внука, вспыхнула искра жизни.

– Кто к нам пришёл! – радостно проговорила княгиня. – Вольдемар, подойди сюда, детка.

Мальчик приблизился к бабушке и поцеловал подол шёлковых одежд. Та провела ладонью по его мягким волосам.

– Вот на кого надежда, – заявила она. – Ярополк слишком хил и мелок. А Олег простоват... Лишь Владимир – как «владыка примирения» Рюриковичей и древлян Нискиничей – станет князем, достойным Киева!

– Коли примет христианскую веру, – не замедлил проявиться отец Григорий.

– Слышишь, внучек? – оживилась княгиня. – Тятя твой, Святослав, убоялся своей дружины. Для него дружина, верящая в Перуна, выше спасения собственной души. Но тебе, Вольдемар, не пристало трусить. Обещаешь мне, своей бабушке, Киевскую землю крестить?

– Обещаю, конечно, – отвечал княжич легкомысленно.

Ольга засмеялась от радости. И отец Григорий благодушно кивнул.

– Ты, Малуша, не надумала ли креститься? – повернулась больная к матери Владимира.

– Право слово, не знаю, – потупилась та. – Я страшусь гнева Святославлева...

– Перед родами хорошо озариться светом учения Господа нашего Иисуса Христа, – наставительно произнёс священник.

– Да, самой покреститься и дитя новорождённое крестить, – подтвердила бабушка.

– Коли князь позволит...

– Да, позволит он, грешник окаянный! – покривила губы Ольга. – Жди от него этой княжьей милости!.. Надо решать самой.

– Хочешь, дам почитать тебе книгу святую – Евангелие от Матфея? – обратился к Малуше отец Григорий. – Давеча привёз из Моравии отец Иоанн. Писано кириллицей. Прочитаешь – вернёшь.

Женщина сказала с поклоном:

– Буду благодарна. Ознакомлюсь с душевным трепетом.

Неожиданно дверь открылась, и в одрину вбежали два взволнованных юноши – княжич Олег, лет пятнадцати, и его приятель, на три года старше, сын боярина Ушаты – Путята. Преклонив колена и отвесив поклоны, оба стали наперебой объяснять:

– Не вели казнить, а вели слово молвить, великая княгиня!

– Мы с дурными вестями!

– Степняки на подходе к Киеву!

– Мы с Путятой охотились вдоль Днепра в стороне Витичева. Смотрим, а на башне сигнальной костёр горит!

– И навстречу нам – беженец из Родни. Говорит, что в долине Стугны пыль стоит столбом – печенежская конница идёт!

– Мы сказали Люту... то есть Мстиславу Свенельдичу, он уже велел затворить ворота и пошёл снаряжать гонцов к Претичу в Чернигов, за помощью.

Ольга от этой новости подалась вперёд и с испуга перекрестилась:

– Свят, свят, свят, – прошептала она. – Да откуда ж им взяться, степнякам-печенегам, тут? Ведь они далеко, за днепровскими порогами. Хан их Куря – наш недальний родственник и в союзе со Святославом, вместе воевать ходили. Прежде не совались на Киевскую землю.

– Значит, было с чего обнаглеть поганым, – покачал головой священник. – Не дай Бог, что со Святославом стряслось в Болгарии!..

А Малуша крепко прижала к себе сына; тот уткнулся в тёплый мамин живот и стоял ни жив ни мёртв от страха. За окном раздавались раскаты всполошного колокола – он предупреждал киевлян о грозящей опасности, а ему вторил гром, исходящий с небес.