Текст книги "За лесными шеломами"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Киев и окрестности, осень 971 года

Церковь Ильи-пророка на Подоле празднично смотрелась: ладная и лёгкая, аккуратная и воздушная. Сбоку – высокое крыльцо, козырёк над ним, прочные ступени. Входишь – слева церковный служка свечками торгует, ладанками, крестиками нашейными. Можно просто опустить денежку в специальную кружку – на церковные нужды. Справа – притвор, где обычно ставят гроб с отпеваемым покойником. Справа дальше – небольшие ещё ступеньки и уже выход к алтарю. В золотых окладах – аскетичные лики Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, всех апостолов и Ильи-пророка. Надписи на кириллице. И мерцающий свет восковых свечей.

После службы отец Григорий попросил Анастасию остаться. А когда церковь опустела, он сказал вполголоса:

– Дочь моя, в задней клети ожидает тебя неизвестный путник.

– Кто? – отпрянула Настенька, распахнув глаза.

– Погляди – увидишь.

– Кирие елеисон! Господи помилуй! – и, перекрестившись, проскользнула за аналой.

Человек стоял к ней вполоборота и глядел в оконце. Но она не могла не узнать с первой же секунды: эти завитки смоляных волос, шея, плечи... Прислонившись к косяку, прошептала хрипло:

– Милонеженька... мой родимый...

Обернувшись к Насте, он всмотрелся в дорогое лицо. Юная гречанка была само совершенство: чёрные глаза, наполненные слезами, пальчики прижаты к розовым губам, нежное запястье... Годы лишь усилили её красоту; девочка-подросток исчезла; все черты стали мягче, одухотворённее; да и вряд ли на земле можно встретить что-либо прекраснее, чем шестнадцатилетняя любящая женщина, да ещё в минуту встречи со своим обожаемым!

Милонег, взволнованный, восхищенный, сделал шаг вперёд и упал перед ней на колени. Взял её за левую руку, голову склонил и уткнул лицо в мягкую ладонь. Ощутил кольцо, посмотрел: да, то самое, из Переяславца, его! И сказал сквозь слёзы:

– У меня такое же. Видишь?

Опустившись перед ним на колени, Настенька прижала руку Милонега к груди. И произнесла:

– Мы с тобой ими обручились... Перед Господом нашим Богом... Ныне, присно и во веки веков!

Он поцеловал её руку, а она – его. Он проговорил:

– Я люблю тебя.

И она ответила:

– А моя любовь – больше, чем любовь. Это – агапэ.

– И моя – тоже агапэ...

Он коснулся её губ – нежно, ласково. Поцеловал. А потом – в складку возле носа. В тень, которую отбрасывали ресницы на щёку. В сомкнутые веки. И опять спустился к её тубам – начал целовать крепче, жарче, и она ответила. Оба растворились в поцелуе – восхитительном, как весенний гром.

Тут открылась дверь, и вошёл священник.

– О, не оскверняйте, дети мои, наших Божественных чертогов! Бо в храме находитесь, а не в одрине! – укорил их отец Григорий.

Милонег и Анастасия, стоя перед ним на коленях, опустили долу глаза. Оба держались за руки.

– Бог есть любовь, – пискнула в своё оправдание бывшая монахиня.

– Да, владыка, благослови нас, – поддержал её Савва.

– Вьюноша, окстись! – отмахнулся священослужитель. – Ярополк – муж ея. Пусть не венчаны по христианскому обычаю, но к тому принудили обстоятельства. Не возьму греха на душу. Святослав уж спалил одну церковь, потому как раба Божья Анастасия в ней укрылась. Хватит! И вообче вам пора расстаться. Дабы не прознали княжеские псы, кто способствовал вашему свиданию.

Молодой человек закручинился:

– Не бывать нам с тобою, Настенька... Послан князем к Люту просить помощи. Святослав застрял в низовьях Днепра, а пороги закрыты злыми степняками. Войско соберём – и пойдём на выручку. Если меня убьют – больше не увидимся...

– Нет, прошу! – вскрикнула гречанка, стискивая ладони любимого. – К Люту не ходи! Он тебя погубит. С Ярополком у них вражда, и Свенельдич войско не соберёт. Лучше убежим! Хоть к Олегу в Овруч!

Жериволов сын отрицательно мотнул головой:

– Не могу. Я поклялся князю.

Несчастная женщина стояла на коленях:

– Если ты умрёшь, так и я умру. Без тебя мне не будет жизни.

Он прижал Настеньку к себе – словно запоминая, как трепещет она у него в руках, запах её волос, худенькие плечи, – а потом велел:

– Будет. Уходи. Может, обойдётся. Ведь на всё – воля Божья.

– Не уйду! – всхлипнула она. – С места я не стронусь... Не гони меня, пожалуйста, милый, дорогой Саввушка...

Милонег сказал:

– Ты по-русски выучилась прекрасно... Милая, ступай. И молись о том, чтобы свидеться вновь. Коли Бог захочет, то никто нас не разлучит.

Он помог ей подняться. Бесконечно долго смотрели в глаза друг другу. Но потом бывшая монашка отвернула лицо и, поправив на голове съехавший платок, выбежала за двери. Молодой человек пребывал в безмолвии.

– Люта берегись, – возвратил его к реальности пастырь. – Он в последнее время разошёлся совсем. Требует от князя Овруч воевать.

– Ярополк не пойдёт на брата.

– Да, пока идти вроде не желает. Но характер у Ярополка нетвёрдый. И Свенельдич может настоять на своём.

– Надобно отвлечь общими заботами – двинуться совместно с князем Олегом и спасти их отца.

– Вряд ли что-то выйдет... слишком раздор велик... Но попробовать не мешает... Да благослови тебя Бог, светлая душа! – и отец Григорий перекрестил Савву.

Но пессимистические прогнозы Насти и священника, к сожалению, подтвердились. Лют ему не поверил. Он сказал:

– Быть того не может, чтобы Святослав нас просил о помощи. У него было столько воинов – сорок тысяч в первом походе, сорок тысяч во втором, да ещё союзники. Этой силы хватит, чтобы проглотить всю Иеропию!

– Хватит, да не хватит, – опроверг его Милонег. – Греки и болгары оказались хитрее князя. А теперь ещё печенеги давят.

– Да куда ж идти на исходе грудня, глядя в зиму? Нет ни сил, ни средств. Пусть Олег идёт, коли пожелает. Мы не двинемся.

Юноша не выдержал:

– Как ты можешь, Мстиша? Там же твой отец!

Воевода посмотрел на него сверху вниз:

– За него я не беспокоюсь. Старый хрыч выйдет невредимым из любой передряги. Он непобедим.

– Я хочу видеть Ярополка, – топнул сапогом Жериволов сын. – Не поеду в Овруч, с ним не потолковав.

– Князь хворает, – смачно зевнул Свенельдич. – И к нему никого не водят. Даже Настеньку... Кстати, – оживился Мстислав, – должен тебе сказать, что она теперь – моя полюбовница. Да, явилась ко мне в купальню по собственной воле... Ох, и жаркие же объятия у этих гречанок! Хоть и титьки маленькие, как прыщики...

– Замолчи! – покраснел шурин Святослава. – Скажешь про неё хоть единое слово – я тебя убью!

Тот пожал плечами:

– Ну, молчу, коли ты не хочешь. Но клянусь Перуном, что она моя. Вы ещё не успели свидеться? Спросишь у неё – и она подтвердит. Кстати, Ярополк тоже это знает. Ничего, смирился.

– Тварь! – вскипел Милонег. – Я такой напраслины не могу спустить. Защищайся, Лют! – и схватился за меч на поясе.

Но Мстислав лишь негромко свистнул. В двери вбежали дюжие охранники и набросились на гонца Святослава. А Свенельдич махнул рукой:

– Бросьте его в темницу: Посидит и охолонится. Завтра продолжим начатую беседу.

Надо сказать, что узилище в Киеве было местом не самым славным. Строго говоря, все его боялись. Мало кто в нём выдерживал несколько дней подряд. И не мудрено: пленника кидали в двухметровую яму, грязную, сырую и мрачную, на бревенчатый пол, припорошённый чёрной гнилой соломой. Дырку в потолке задвигали каменной плитой. Узник сидел без света, воздуха и пищи. Если его не вынимали неделю, он лишался сознания и его поедали крысы. Через десять дней можно было вытаскивать чисто обглоданный остов, без волос и одежды.

Милонег простоял всю ночь, отгоняя крыс носком сапога и с надеждой глядя на потолок: каменная плита оставляла крохотный зазор, побелевший с рассветом и дававший возможность отличить день от сумерек. Но зазор снова потемнел, а за сыном Жеривола так и не пришли. Ноги уже гудели. Он ходил по подвалу взад-вперёд, натыкаясь на стены. Но потом решил этого не делать: на ходу дышать приходилось чаще, и подвальный воздух становился всё более удушливым. Милонег попробовал стоять на руках, чтобы кровь отлила от ног, но не выдержал долго. На рассвете второго дня он уже сидел, чувствуя сквозь сон, как несносные крысы бегают по нему. Он ленивым движением сбрасывал их с себя. А когда крыса укусила его за палец, вскрикнул и вскочил. Щель у каменной плиты пропускала свет. «Значит, новый день, – догадался Савва. – Ну, теперь уж меня достанут». Но до вечера вновь за ним не пришли. Милонег начал задыхаться. Пот бежал по его лицу. Синие круги возникали перед глазами. Чтобы взять себя как-то в руки и не рухнуть на смрадный пол, он произносил когда-то выученные стихи и слова былин, песни пел. Голова трещала. Рот стал сухим и кислым. Ноги подгибались в коленках. Ночь прошла на грани безумия. Но опять разгорелся день, и плита медленно отъехала, нехотя рыча.

Узника подняли. Он стоял ослепший (после темноты на свету), весь расхристанный и с трёхдневной неприятной щетиной.

Но прибраться ему не дали и в таком растерзанном виде повели к Свенельдичу. Тот сидел, развалясь на лавке, и смотрел на юношу покровительственно-лениво:

– Извини, дружок, про тебя забыл. Всё дела, дела... Вот и выскочило из памяти, что сидишь в темнице... Ну, исчезло твоё желание на меня бросаться? Хорошо, это очень мудро... Я беседовал с Ярополком о возможной помощи князю. Он согласен, что послать дружинников мы не в состоянии. На кого тогда бросим Киев? Каждый человек – на счету. Можем поспособствовать только пищей – соберём обоз и отправим к югу. Обходным путём, через Южный Буг. Если ты возглавишь...

– И на том спасибо, – произнёс шурин Святослава. – Может, хоть Олег войско снарядит.

– Да, езжай-ка в Овруч. Но сюда войско не веди. Мы с Олегом в ссоре. Наш обоз будет ждать тебя у истоков Ирпени через десять дён. Понял? Молодец. Конь уже готов и стоит осёдланный около ворот.

– Дай мне хоть умыться! – больше попросил, чем потребовал Милонег.

– Некогда, дружочек. Святослав ждать не может.

– Я хочу встретиться с отцом, Жериволом!

– Чтобы передать письмо для Анастасии? Это ни к чему; Я скажу Жериволу всё, что нужно, низко поклонюсь. А когда отважные войска князя возвратятся в Киев, вы и поцелуетесь...

Как ни чувствовал слабость юноша, но достало сил стиснуть кулаки:

– Издеваешься, Мстише, да? Хочешь гибели светлейшего?

Волчьи глаза Свенельдича хищно сузились:

– Что ж он думал – заберёт у меня Древлянскую землю и как с гуся вода? Брошусь помогать, приползу на пузе? У Клерконичей имеется гордость. Мы обид не прощаем. Виноват – получай!

– Мстише, берегись. Коли князь вернётся, то пощады не будет.

– Что ж, пускай попробует. Там и станем думать, – Лют расхохотался и махнул охранникам, чтобы увели Милонега.

Полчаса спустя он уже скакал по Подолу. Спешился у дома Вавулы Налимыча, постучал в ворота и назвал себя на вопрос холопа. Тот открыл мгновенно. Дочка же купца, выбежав во двор, ахнула, всплеснула руками:

– Милонег Жериволич, ты ли это?!

– Я, Меньшута, я. Сделай милость, разреши умыться-прибраться. И соснуть часок. Умираю – ноги меня не держат.

– Проходи, об чем разговор! Ты – желанный гость.

– Нет, рассиживать некогда. До захода солнца должен приехать в Малин. Я и так потерял очень много времени.

– Как прикажешь, Милонег Жериволич.

– Называй меня по-христиански – Савва.

Затопили баньку. Принесли чистое бельё. Накормили пирогами да кашами. Уложили спать. Ровно через час, как и было велено, дочь Вавулы Налимыча заглянула в горенку – разбудить проезжего. И залюбовалась дивной красотой: спящий Милонег, кудри на подушке, сильная, красивая шея и с горбинкой нос. Подошла на цыпочках, встала на колени и, не в силах преодолеть искушения, нежно поцеловала в губы. Он открыл глаза. Тихо проговорил: «Настенька, любимая...» Но потом очнулся, понял свою ошибку:

– Извини, Меньшута. Мне спросонья почудилось...

– Ничего, бывает... – Девушка стояла румяная, как осеннее наливное яблочко.

– Ты красивая, – восхищённо произнёс Милонег и спустил ноги на пол. – Хочешь мне помочь?

– Всё, что скажешь, Савве.

– Я черкну пару строк. Передай отцу.

– Будет сделано.

Милонег написал на куске бересты:

«Отче мой! Лют не дал увидеться. Я здоров. Буду возвращаться к Святославу на юг через десять дней. Жди меня у истоков Ирпени. Любящий тебя сын».

Пряча бересту на груди, девушка спросила:

– А для Настеньки?

– Ничего не надо, – юноша нахмурился. – И держи язык за зубами, ясно?

– Ясно, Савве.

– Ну, прощай, – он поцеловал её в щёку и взмахнул рукой: – Да спаси Бог тебя за твою доброту!.. – и, пришпорив коня, поскакал на север.

Хлынул дождь, промочив всадника до нитки. Конские копыта вязли в непролазной грязи. Ветер налетал как ошпаренный, сёк водой лицо, шапку норовил унести. День уже клонился к закату, а несчастный путник лишь подъехал к Здвижи. Дождь и ветер немного стихли, и купание было не таким отвратительным. А на мост, перекинутый через Иршу к Малину; въехал уже в темноте кромешной. Постучал в ворота, кликнул стражу. Та сначала обругала его: мол, ступай, откуда пришёл, время позднее, никого не впускаем. Но угрозы о гневе Святослава, Жеривола и всех богов возымели действие. Лязгнули засовы. Савва проехал в город. Переночевав, отправился дальше – в Овруч.

Князь Олег встретил его с приятным удивлением:

– Здравствуй, дядечка! На себя не похож: грязный, мокрый... Не стряслось ли что?

– И тебя не узнать, племянничек, – возмужал, подрос. Голову бреешь по-святославовски. И серьга такая же – ну, дела!..

Сын действительно превратился в копию отца: отпустил оселедец и усы, был в простой рубашке, вышитой у ворота, золотую серьгу в ухо вдел. Но глаза, очертания губ, небольшая горбинка на носу выдавали в нём жериволовскую породу. Милонег даже подивился: вроде Святослав перед ним, только молодой, а вглядишься пристальней – точная Красава, этот жест – средний палец и большой, сжатые в кольцо, – ей принадлежал. Чудеса, да и только!

– ...Да, стряслось, – согласился Савва. – Дай, во что одеться. Сядем – расскажу.

Вскоре они сидели в тёплой клети, пили жаркий сбитень и вели беседу. Князь Олег, озабоченный новостями, щипал задумчиво ус. Вопрошал вполголоса:

– Как же быть? Как быть? Если сам поеду или дам дружинников – Лют захватит Овруч. Он и так без зазрения совести рыщет в моих лесах. Что ни лето – новая охота. А Путята раз его поймал – так затеял бой и прирезал двух моих людей. Подбивает брата взять меня в полон и затем убить.

– Но отец ваш не вырвется без вашей поддержки. В Новгород скакать далеко, десять дней, может быть, и более. Претич стар, и пока войско соберёт, на ладьи погрузит – снег уже пойдёт. Не успеем вовремя.

– От моей тыщи-полторы всё равно будет мало проку. Это капля в море. Вот еду я могу отправить с обозом...

Милонег сказал:

– Плюнь на Овруч, леший забери! Разве в этом счастье? Как ты сможешь жить, коли будешь знать, что отцу не помог и поганые его загубили?

– А уйти из Овруча – чистое безумие, – отвечал Олег. – Вотчину сдадим и отцу не поможем, и погибнем сами.

Трещал огонь в печи. Розовые блики прыгали по стенам.

– Я и брат в этом не виновны, – убеждал дядю князь. – Весь поход на Балканы был Руси не нужен. Не подумал заранее, а теперь расхлёбывай.

– Он отец, Олеже!

– Он такой же, как и дедушка Игорь. Стал трясти древлян незаслуженно – те его и убили. Алчность не приводит к добру. Надо быть расчётливым, как в игре в затрикий.

– Иногда поступаешь вопреки рассудку. Например, если сильно любишь...

– Настоящий князь не имеет права поддаваться чувствам.

– Значит, нет?

– Я пошлю обоз.

– Ну смотри, племянник. Как бы не раскаяться...

Но Олег стоял на своём. Сборы провианта заняли неделю. За три дня до намеченного срока Милонег во главе обоза поскакал к истокам Ирпени.

Там он ждал отца. Жеривол приехал с возами на вторую ночь. Волхв похудел, и от этого его орлиный нос как бы выпятился вперёд. А копна волос, жёстких и седых, стала вроде жиже.

– Ты болеешь, отче? – обратился к нему наследник после поцелуев, объятий и разглядывания друг друга.

– Прихворнул недавно, – и кудесник покашлял. – Грызь была в суставах, пальцы не сгибались. Вылечился немного. Ну а ты, сыночек? Видный стал, могучий.

– А, – махнул рукой Милонег. – Еду умирать. Положение Святослава гибельное.

– Нет, не говори такие слова. Я однажды тебя уже потерял – больше не хочу. – Он погладил его ладонь. – Накануне отъезда я гадал. Бросил три дощечки – две легли белой стороной и одна только чёрной. Значит, будет трудно, но выживешь.

– Ой, не знаю, не знаю, тятя... Расскажи лучше, как там в Киеве? Я ни с кем не успел увидеться, кроме Люта.

– Плохо, сынка, плохо. Ярополк болеет, а Мстислав делает что хочет. У него сын родился убогий – от Найдёны, дочери Иоанна. Чистый дурачок: слов не понимает. Может, оттого, что Свенельдич поколотил жену на сносях. Вроде бы она украла у него из шкатулки ценные пергаменты.

– Это Бог наказал Люта за его свирепость... Я хочу спросить: правда ли, что Настенька – полюбовница Мстиши?

Жеривол посмотрел на сына с недоумением:

– Да с чего ты взял?

– Он мне сам похвастал.

– Нет, не думаю. Мы бы слышали. Слухами земля полнится. А о Настеньке и о Мстише разговоров не было, – он слегка помедлил. – Любишь ли её?

– Больше жизни, отче.

– Бедный мой сынок! – чародей провёл пальцами по его щеке; пальцы слегка дрожали. – Вот напасть на тебя свалилась. Что ты в ней такого нашёл? Ну, пригожая, ну, душевная. Да таких по Киеву бесконечно ходит. Выбери любую и женись на счастье. Вон Меньшута Вавуловна – что за умница, загляденье просто!

Савва произнёс:

– Ничего не выйдет. Настенька – мой крест. Так записано на небесных скрижалях. Ни она, ни я – друг без друга не сможем.

Волхв ответил:

– Кто-то на тебя порчу напустил. Я её сниму.

Сын отпрянул:

– Нет, не смей, не смей! Это смысл моей жизни. Всё, что делаю, только с её именем. Отними у меня любовь – я лишусь того, для чего дышу. Пусть мы никогда не окажемся вместе; знать, что Настенька есть на свете, что здорова и невредима – высшее для меня блаженство.

Чародей взглянул на него печально:

– Вот христианские ваши штучки... «Всепрощение»! «К ближнему любовь»! Если каждый будет думать гак, человеческий род угаснет.

– Нет, возвысится.

Говорили долго. А наутро 23 ноября Милонег должен был уехать. Жеривол достал из шкатулки три медвежьих когтя, сыну протянул:

– Хоть не веришь больше в русских наших богов, положи у сердца. Есть они не просят, а, быть может, охранят тебя от стрелы да палицы. Обещай, что не выбросишь.

– Обещаю, тятя.

Стиснули друг друга, постояли секунду – щека к щеке – и, вздохнув, расстались. Юноша вскочил на коня, поскакал вперёд, в голову обоза, и ни разу не обернулся. Утирая слёзы, волхв смотрел на его фигурку и шептал вослед жаркие молитвы.

Днепровские пороги, весна 972 года

Не успел сойти снег, как у князя окончательно вызрела идея наступления на Кирея. Святослав приободрился. Если в зимние месяцы он ходил неприкаянный, злой на всех – на подручных, на своих сыновей, не пришедших на выручку, и на Милонега, возвратившегося без армии, – а напившись браги, жалким голосом говорил, что к нему во сне являются Ольга и Красава с Малушей, зазывают идти с собой, – и примета это зловещая, – то теперь у него вспыхнули зрачки и лицо приобрело прежнее упрямое выражение. Святослав стал прежним: властным, жёстким и решительным до безумия.

Он собрал воевод за пустым столом (есть и пить было нечего) и сказал, глядя холодно:

– Завтра выступаем. Воинов осталось не более пятнадцати тысяч. Остальные больны. Восемь тысяч даю Свенельду и Вовку Вы пойдёте вдоль по правому берегу и возьмёте на себя неприятельскую атаку. Мы тем временем с Милонегом скачем по левому берегу, тянем за собою ладьи. Выхода другого не вижу.

– Мне такой план не нравится, – заявил Свенельд. – Ты бросаешь нас на верную гибель. Хочешь нами прикрыть себя.

– А иначе погибнем все. – Святослав помедлил. – Вы должны принести себя в жертву. Или не клялись вы голову сложить – за Святую Русь и за киевского князя?

– Почему не попробовать обойти врага? – изменил направление разговора Вовк. – Не прошли через Южный Буг – можно попытать счастья на востоке. Обогнуть на ладьях Тавриду и по устью Дона...

– Нет! – рявкнул Святослав. – Хватит убегать. Будто мы забыли вещего Олега и отца моего, князя Игоря. Станем биться. Честно и открыто. Если мы сильнее, то вернёмся в Киев с победой. Если мы слабее, то погибнем в бою, как положено настоящим витязям, а не в бурных водах Дона, под чужими стрелами. Как сказал, так оно и будет. Я не обсуждать вас сюда призвал, а принять от меня приказ. Всех, кто будет против, казню!

Воеводы притихли, молча смотрели в стол. У Свенельда гневом пылали скулы; он боялся поднять глаза, чтоб не выдать себя. Вовк покрылся потом, утирал платком лоб и шею. Милонег казался невозмутимым – он сидел, переплетя пальцы, толь ко бледность щёк говорила о его настроении.

– Есть ещё вопросы? – обратился к подручным Ольгин сын.

Но никто не промолвил слова.

– Значит, порешили. Построение завтра засветло. Первым Белобережье покидает Свенельд. Дальше – Вовк. Мы – за ними. Всё.

Расходились хмурые. «Не беда, – провожал их глазами князь. Поворчат, поворчат, но исполнят. Вовк и Свенельд, конечно, могут спасовать – лучше бы послать вперёд Милонега. Шурин мой надёжнее. Но хочу сохранить ему жизнь. Он – единственный настоящий друг».

* * *

Ровно через день у шатра Кирея спешился разведчик. И сказал по-печенежски охраннику:

– Доложи: я приехал с юга. Важное донесение о противнике.

А в шатре Кирей вместе с тысяцким Асфаром ел шавлю (рисовую кашу с мясом): каждый брал щепотью с золотого блюда маленькую порцию и, стараясь не уронить капли на ковёр, нёс ко рту. Хан совершенно не изменился за эти годы: жёлтое лицо чем-то напоминало вяленую дыню; дряблые набухшие веки изредка моргали; а бородка наподобие запятой от жевательных движений прыгала мелко-мелко. Командир тысячи Асфар потолстел и обрюзг. Стрелки его усов вверх и вниз ходили ритмично, толстые пальцы блестели от жира. Он облизывал их с чмокающим звуком.

На доклад охранника хан отреагировал:

– Пропусти, пусть зайдёт в шатёр.

Рухнув на колени, печенежский разведчик начал отбивать головой поклоны.

– Встань, – сказал Кирей. – Говори.

– О светлейший! – произнёс лазутчик. – Не успело солнце обагрить восток, как войска Святослава стали выходить из ворот Белобережья. Конница и пешие. Я, когда выезжал, счёт закончил на пяти тысячах. Двигаются к нам в боевых порядках.

– Князя видел?

– Нет, светлейший, не видел. Только воеводы.

– Ладно, хорошо. Можешь быть свободен. Поезжай назад, сосчитай, сколько их всего. А потом доложишь.

– Слушаю, светлейший! – Он опять стукнул головой о ковёр и, скрипя кожаными штанами, вышел.

Хан достал платок, вытер пальцы и губы. Лишь затем соблаговолил распорядиться:

– Поднимай армию, Асфар. Встретим киевлян как положено. Ни одна живая душа не должна пройти. Я припомню князю всех загубленных печенегов, и особенно – близких мне людей.

* * *

Если б можно было обернуться коршуном и взглянуть с высоты птичьего полёта на днепровскую степь, мы б увидели следующую картину: с севера, по студёной воде, движутся последние льдины, бьются о пороги, застревают, ломаются, исчезают в пене; бесконечно кипит вода у камней, крупных, как слоны, – хочет сдвинуть с места, но не в силах; степь черна – снег уже растаял, но ещё не выросло ни единой травинки, и земля – мокрая, холодная, как наступишь – чавкает. Возле Неясыти – самого коварного из порогов – лагерь печенегов; из палаток выбегают стрелки, строятся в колонны, всадники седлают коней; а навстречу им, с южной стороны, продвигается войско во главе со Свенельдом и Вовком; на ветру треплются знамёна, красным цветом полыхают щиты. Мало людей у русских – раза в три, наверное, меньше, чем у хана; разве это армия? – небольшой отряд; разобьётся он с юга о противника, словно лёд о пороги с севера; мало сил, слишком мало сил!.. День пути от Белобережья до Неясыти. К вечеру расстояние между гой и другой стороной превратилось в одну версту. Русские стали лагерем. Выставили дозоры. Собрались ночевать в степи и стрелки Асфара. Неожиданно доложили: киевляне хотят переговоров. Тысяцкий ответил: хорошо, буду ждать одного посыльного у себя в шатре.

Вскоре перед ним появился Вовк – боевая амуниция в полном комплекте: шлем, кольчуга, меч на поясе.

– Меч с него снимите, – приказал Асфар. – Слушаю тебя, русич, – обратился он к нему через толмача. – С чем ко мне пожаловал?

Тот ему ответил:

– Просим передать хану Куре: с ним желает встретиться воевода Свенельд.

– Для чего?

– Выдать наши замыслы.

– Очень любопытно. И не слишком правдоподобно.

– Тем не менее это так. У Свенельда счёты с князем. Он ему не друг.

– Ой ли? Ведь Свенельд – двоюродный дядя Святослава.

– Князь забрал у него Древлянскую землю. А теперь бросил на прорыв – стало быть, на верную смерть. Тут уже не до нежных чувств.

– Это верно... Что ж, останься в моём шатре. Я поеду к хану. Возвращусь – расскажу о его решении.

И Кирей согласился говорить с варягом.

Встретились в шатре у Асфара. Старый Клерконич нервничал, теребил подушку, на которой сидел, опирался то на правую, то на левую руку. Хан смотрел на него спокойно, чуть ли не задрёмывал временами. Полностью открыв планы князя, Ольгин двоюродный брат сказал:

– Пропусти нас без боя. Мы разоружимся, бросим луки и стрелы, копья и мечи и не сможем напасть на вас. А тебе достанется Святослав.

– Он и так достанется мне, – бросил хан насмешливо.

– Но какой ценой? А в моём варианте – ты и силы сохранишь, и достигнешь желаемого.

– Как могу быть уверен, что твои слова – не военная хитрость?

– Поручи Асфару осмотреть наше войско. Он поймёт: князя с нами нет. Прикажи разведчикам наблюдать за Белобережьем: завтра Святослав двинется по левому берегу.

– Что ж, разумно. Так и сделаем. Если всё окажется правдой, я пойду на твои условия. Ты мне ни к чему. Остальные – тоже. Мне нужна голова Святослава. Это главное.

* * *

В это время Святослав сидел у себя в палате вместе с Милонегом, ожидая прихода писаря. Объяснил намерения:

– Напишу последнее слово сыновьям. Пусть прочту!, если я погибну.

– Не послушают, княже, – усомнился Савва. – Слишком своенравны.

– Не послушают старшие – может быть, Владимиру пригодится...

И затем, расхаживая взад-вперёд вдоль стола, начал диктовать:

«Сыновья мои милые, добрые наследники! Вы получите эту грамоту, коли боги унесут мою душу на небеса. Посему знайте, дорогие: зла на вас, Ярополче и Олеже, боле не держу. Верю, если бы могли – оказали бы помощь. За еду – спасибо, ибо помогла продержаться лишний месяц.

Ваш отец смело смотрит смерти в глаза. А придётся умереть – встречу своё последнее мгновение честно, как положено воину, в рукопашной схватке, не склонив головы. И последней мыслью моей будет лишь одна – дума о Руси. За неё, за матушку, я сражался во всех походах. Я хотел, чтоб владения наши простирались от Балтии до Босфора, от Карпат до Урала. Получилось не всё. Не хватило сил. Ну а то, что мне удалось, отдаю вам в наследство. Берегите Русь. Не дробите её на вотчины, не воюйте друг с другом, помните: Русь у нас одна, и беречь её завещаю вам, как зеницу ока.

Ярополче! Ты мой старший сын. Будь благоразумен. Сохраняй твёрдость духа и не слушай, коли станут науськивать тебя на Олега со Владимиром. Воздержись от лихих решений, думай о земле наших предков. Настеньку люби: я встречался с её отцом, Иоанном Цимисхием, отправляю его послание дочери вместе со своим. Будьте счастливы и рожайте детей поболее, воспитайте их мудрыми князьями, чтобы были они достойны править на Руси.

Средний сын Олеже! Управляй древлянами честно. Помни грустный опыт деда – что бывает, если перегнуть палку. С Ярополком не ссорься, но Клерконичам землю не отдавай, Овруч – наш. Я желаю тебе жениться на доброй девушке из хорошей семьи и растить наследников как положено. Пусть не посрамят рода Рюрика!

Младший сын Владимире! Ты моя надежда. Я любил твою мать Малушу больше всех на свете. В жилах твоих течёт кровь великих предков – скандинавов, полян, древлян. Верю, что коль выпадет тебе судьба сесть на киевский стол, то не только сохранишь прежние владения, но и сможешь их приумножить. Имя твоё – “владеющий миром ”, помни об этом. Да хранят тебя боги, мальчик!

Всех люблю, всех благословляю. И не забывайте отца – доброго, честного воина, голову сложившего за Великую Русь! Прощайте!»

Просушив чернила и поставив подпись, Святослав положил грамоту в ларец. И сказал, обращаясь к Милонегу:

– Тут письмо Цимисхия и моё. Передашь, если будешь жив.

– Вместе жили – вместе и умрём, – отвечал ему Савва.

Князь обнял его и проговорил:

– Извини, коли был неправ...

– Можно тебя спросить о заветном? – голос Милонега дрогнул от волнения. – То, о чём не спросил бы в другое время? Но теперь, перед смертью...

– Говори, – кивнул его повелитель.

– Правду скажи мне – как погибла моя сестрица?

Святослав напрягся, оттолкнул его и вскричал:

– Нет, не смей! О Красаве – ни слова!

Юноша потупился:

– Как прикажешь, княже...

– Всё, иди к себе. Завтра выступаем с рассветом.

С первыми лучами мартовского солнца несколько десятков ладей двинулись к порогам. Семитысячная конница князя, переправившись на плотах через Днепр, поскакала следом. Их встречала мёртвая степь. «Удалось ли Свенельду с Вовком взять удар на себя? – думал Святослав. – Как там наши?» Но молчание было ему ответом, лишь копыта лошадей хлюпали в воде, раздувались паруса на ветру, звякали железные кольца сбруй.

К вечеру головной отряд обнаружил на горизонте печенежскую конницу. Та стремительно приближалась плотными рядами, с посвистами и криками.

– К бою! – распорядился князь, надевая шлем, и в сердцах бросил Милонегу: – Степняки поджидали нас!

– Да, Свенельд не отвлёк поганых...

– Негодяй! Предатель!

– Он тебе не простил древлян...

– Боги его накажут.

Русские построились клином. Конницы сближались. Вот уже схлестнулись головные отряды, завязалась битва, замелькали мечи и копья, полетели стрелы. Топот, визг, ругательства. Звуки труб. Хруст костей. И потоки крови... Как свирепый тигр, двигался Асфар, продираясь в месиве дерущихся. Он не знал преград на своём пути. От его меча справа и слева падали конники на землю. Печенежский тысяцкий ехал напролом – к знамени с трезубцем. Там, где это знамя, должен быть и князь. А Асфару была нужна голова Святослава.

Милонег сражался отчаянно. Он орудовал палицей и свалил на землю многих степняков. Щит его пробили. Пролетавшая стрела полоснула щёку, и кровища хлынула, попадая в рот. Всё смешалось перед глазами: кони, кожаные куртки и остроконечные шлемы. Князь махал мечом где-то сзади, иногда Милонег слышал его проклятия и старался отбивать рвущихся к нему печенегов. Неожиданно вперёд выехал Асфар: мощный, грозный, весь забрызганный кровью. Савва бросился к нему, палицу занёс, но толстяк проявил завидную ловкость – и его клинок впился в руку юноши. Палица упала, перерубленная кость повисла. Понимая, что князь в опасности, Милонег обернулся к Святославу и хотел предупредить: «Берегись! Асфар!» – но не успел. Резкий удар по шлему оглушил сына Жеривола, выбил из седла. Он упал без сознания – в воду, в грязь, под безжалостные копыта...