Текст книги "За лесными шеломами"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Болгария, лето 969 года

На седьмую неделю осады Переяславца съели собак и кошек. Начали охотиться за воронами, но воронье мясо поддавалось готовке плохо, несколько детей отравились, и несчастных птиц бросили отлавливать. Рейды приносили мало добычи. Кроме того, греки не хоронили умерщвлённых противников, трупы валялись на земле, превращаясь в корм для всё тех же ворон. Так что получалось, что не люди съедали птиц, а наоборот. Рейды пришлось приостановить.

Но переяславцы трудности переносили стойко. Даже когда совсем кончились зерно, жмых и солома, перешли на лебеду и крапиву, не случилось ни одного факта каннибализма. Люди умирали прямо на улицах. Перспективы не было. И тогда воевода Вовк, злой и отощавший, взвинченный падением дисциплины у его дружинников, предложил настоятелю Нифонту, предводителю местных жителей:

– Русичи уходят из города, уходи и ты с нами.

Тот воскликнул:

– Как? Бросить моих людей, братьев и сестёр, веривших мне и бившихся не на жизнь, а на смерть?

– Уведи с собой, скольких сможешь.

– А других предать? Немощных, больных? Несмышлёных деток?

– Коль останешься – хуже будет. Греки никому спуску не дадут. Не продержитесь и четверти часа.

Нифонт ухватил воеводу за руку:

– Вовк, не уходи. Вместе начали – вместе сложим головы. Лучше смерть, чем позор предательства. Может быть, Свенельд к нам придёт на помощь.

– Если не пришёл до сих пор – значит, не придёт. Зря я не послушался тогда Калокира. Жертвы оказались напрасными. Должен уберечь хотя бы последних.

Проповедник церкви Успения Богородицы посмотрел на него недобро:

– Население останется в городе. Будь что будет.

– Дело ваше. Я предупредил.

– Вот как платят русичи за добро, – произнёс священник, – за поддержку, за братские чувства наши...

– Замолчи, дурак! – рассердился сын черниговца Претича. – Я спасаю войско. Святослав нас привёл сюда. А потом и бросил. Мне Переяславец даром был не нужен. Выберусь отсюда и уйду на Русь. Возвращусь к отчему двору, к очагу своему родному...

– Что ж, прощай.

– Предлагаю в последний раз: забирай людей и пойдём из города. Немощные и больные всё равно умрут – не от голода, так от греков. Сильных – сохранишь.

– Я сказал: прощай. Разговор окончен.

– Ну, как знаешь, Нифонт.

Под покровом ночи русские дружинники разобрали стену – ближнюю к Дунаю, примыкавшую к небольшому заболоченному озеру Балта и поэтому менее контролируемую противником, переправились по воде бесшумно, выбрались на берег, перебили охрану, сторожившую несколько ладей, погрузились в них и поплыли вниз по дунайскому течению. Греки и союзные им болгары, выйдя из шатров на рассвете, были удивлены, обнаружив признаки проведённой операции: брёвна от стены, трупы воинов на пристани и отсутствие кораблей. В город они вошли практически беспрепятственно. Нифонта хотели повесить, но его защитил евнух Пётр. Он велел привести настоятеля к себе и сказал священнику:

– Ты распространял слухи в городе о злодействах ромеев. Ложь и чушь. Русские вас предали, потому что они язычники. Мы – христианской веры. Будем жить в мире и согласии.

Нифонт возразил:

– Вы хотите сделать Болгарию северной провинцией, вашим протекторатом. Святослав же никогда не претендовал на болгарский трон.

– Потому что не мог физически. Если б мог, то давно бы уже сидел в Преславе. Выбора практически нет: или мы, или русичи. Собственные силы Болгарии слишком незначительны... Выбирайте. «Верность» киевлян вы уже испытали. Может быть, поверите нам?

И действительно: казней в Переяславце не было. В город подвезли много продовольствия, начали строительство некогда разрушенных Святославом храмов, а приехавший из Преславы патриарх объявил о назначении Нифонта епископом. Сломленный священник долго каялся, говоря, что дьявол в образах язычников помутил его рассудок, заставляя служить сатанинской власти.

Отдохнув, греко-болгарское войско двинулось захватывать Доростол.

* * *

Ну а что же Вовк? Не успел он достичь места впадения Прута в Дунай, как на горизонте показались паруса с красными трезубцами. Воевода вначале не поверил своим глазам. Нет, сомнений не оставалось: возвращался Святослав с подкреплениями союзников (по пути к русским примкнули несколько полков хана Кирея и мобильная конница венгров-угров). В общей сложности антивизантийская коалиция составляла 50 тысяч человек. С этой армией можно было войти не то что в Константинополь – в Рим и Александрию. Но, встречаясь со Святославом, Вовк не столько торжествовал, сколько трусил: он боялся, что князь не простит ему сдачу Переяславца. И поэтому пришлось прибегнуть к вранью.

– Не казни меня! – крикнул воевода и припал к сапогу владыки. – Христиане нас предали! Нифонт открыл ворота грекам. Мы спаслись чудом на ладьях.

– Шелудивый пёс! – Святослав отпихнул его и сказал с презрением: – Кличку недаром носишь – Блуд. Вижу тебя насквозь, всю твою натуру. Как ты смел уходить с бесчестьем? Город не держать до последнего? Умереть, но не сдаться?

– Княже, пощади! Мы оголодали. Мор пошёл у меня в дружине. Сытые болгары с греками нас мог ли бы перебить – всех до единого!

– Лучше б перебили, чем глаза твои блудливые видеть перед собой. – Сын княгини Ольги помолчал, а затем проговорил несколько спокойнее: – Оставляю жизнь тебе только из уважения к Претичу. Свой позор смоешь кровью в сече. Дайте ему поесть. Он, действительно, как мешок с костями. Уведите прочь!

Операцию по захвату Переяславца провели на одном дыхании. Пётр Фока, уходя к Доростолу, в городе оставил небольшой гарнизон. Сил его хватило на пятнадцать минут борьбы. Русские взломали ворота, и венгерская конница, с посвистом и гиканьем, понеслась по улицам. Печенеги рубили, не выбирая, – всё, что движется. Город запылал. Святослав лично разгромил церковь Успения Богородицы. Восемь тысяч переяславских христиан – в том числе женщин, стариков и детей – были преданы казни. Эта вакханалия продолжалась неделю.

Вскоре Святослав помягчел, утолил свою кровожадность, возблагодарил Перуна и Хорса за их покровительство и, доверив Переяславец тысячному отряду во главе с Милонегом (юноше по пути в Болгарию удалось вернуть расположение князя), двинулся на помощь Свенельду.

В Киеве Милонег был сечен на Бабином Торжке: двадцать девять ударов плетью (в кожаные ремни вделаны железные крупные колючки) вытерпел достойно, день и ночь пролежал пластом в доме Жеривола (волхв лечил спину сына одолень-травой), встал наутро совершенно здоровым и спустя несколько часов плыл уже в ладье вместе с гридями Святослава. С Настей они не виделись. Но влюблённый юноша попросил отца передать ей пергамент, на котором вывел по-гречески:

«Зорька ясная, солнышко моё, ласточка небесная! Я проститься хочу. Новая разлука ожидает нас. Князь меня помиловал, но берёт в поход. Где, возможно, уготовано мне голову сложить. Если не вернусь, помни, дорогая: я любил тебя – больше всех на свете, и последним словом, с уст моих сорвавшимся, будет “Анастасия”. Если же вернусь – можешь быть уверена: в лапах у язычников я тебя больше не оставлю. Преподобный отец Григорий окрестил меня, и теперь моё имя – Савва. Мы отныне с тобой – общей веры. Да хранит тебя Бог наш Иисус Христос; пусть защитницей станет Пресвятая Дева Мария. Помолись и ты, ненаглядная, за спасение наших душ. Помню ежечасно. Повторяю имя. Предан до конца. До свидания, моя любимая!»

По дороге в Болгарию сделали привал на острове Хортица – жертвенную трапезу там устроили, сидя возле дуба Перуна. Савва Милонег пел под гусли самые любимые песни князя. Был за это полностью прощён, а по взятии города даже произведён в воеводы. После ухода князя с войском к Доростолу он, оставшись в Переяславце, разыскал ювелира, у которого год назад приобрёл для Анастасии серебряное колечко. Мастерская того осталась цела, сам он не пострадал – только старший сын был затоптан венгерской конницей. Милонег, ни слова не говоря, выложил ему пять золотников, а уже затем попросил выковать кольцо – копию давнишнего. Ювелир сказал:

– Русски госпударь много е платить. Тако драго не е.

– Ничего, ничего, это компенсация за твои страдания. Мой тебе подарок. Будь любезен, прими.

Мастер поклонился и деньга взял.

Между тем Святослав с ходу обрушился на армию византийского стратопедарха, обложившего Доростол. Греки дрогнули, побежали в панике, вслед за ними устремились болгары и рассеялись по долине Янтры. Печенеги добивали отставших. Святослав въехал в город триумфатором. Жители встречали его хлебом-солью. Калокир обнял от души и поздравил с прибытием, говорил, что теперь надо брать Преславу, Пловдив, Аркадиополь, а за ними – Константинополь. Князь не возражал. Радостный Свенельд потчевал высокого гостя лучшими болгарскими яствами. Святослав сообщил ему о кончине Ольги. Воевода поник, сделался печатен и скорбен. Только и спросил:

– На кого ж теперь ты оставил Русь?

– На детей своих: Ярополка, Олега, Владимира. Старший – в Киеве, вместе со Мстиславом. Младший, под присмотром Добрыми, в Новом городе. Средний, с Путятой, в Овруче.

Нос у воеводы заострился:

– В Овруче? Олег? Значит, ты забрат у нас Древлянскую землю?

Святослав примирительно похлопал его по плечу:

– Разрази меня гром, Клерконич, что вы с Лютом держитесь за этот участок леса? Ты смотри: завоюем сейчас Болгарию, сделаю тебя в Преславе своим наместником. Станешь вровень с королями Иеропии.

Тот ответил мрачно:

– Мне древлян и уличей твой отец отдал. Говорил: на вечные времена. За мои заслуги... Не по справедливости действуешь, княже.

– Брось сердиться, я тебя прошу. Надо в будущее смотреть. Впереди Царьград. Золото, рабы, плодородные пашни. Что такое Овруч по сравнению с этим? Тьфу, сельцо, маленькая крепость. Ну, Свенельд? Хватит обижаться. Вот моя рука!

Святослав протянул ему руку. Воевода помедлил, но потом, скрепя сердце, неохотно её пожал. Это все заметили. В том числе и князь.

– Но учти, Клерконич, – рассердился он. – Будешь зло держать, дуться, строить козни – не снести тебе головы. Говорю при всех.

Но Свенельд уже справился с собой, и глаза его больше не горели волчьими огнями. Он проговорил:

– Княже, извини. Просто весть о матушке твоей, а моей двоюродной сестрице, помрачила мне разум. Можешь быть уверен: я служить буду, как и прежде, – честно, преданно, не на жизнь, а на смерть. Милость и немилость – всё приму от тебя в смирении.

– То-то же! – дёрнул головой Ольгин сын, отчего усы его описали в воздухе дугу. – Мне перечить никто не смей. Я здесь господин! Русью назову всю великую страну – от варягов до греков! Ясно?

Ох, напрасно Святослав поверил Свенельду! Этот скандинав обид не прощал. Вида не показывал, дожидался часа, но потом разил беспощадно. И судьба киевского князя решена была на пиру в Доростоле. Дело было только теперь во времени.

Через несколько дней, в городе оставив тысячный отряд во главе с воеводой Вовком, Святослав пошёл воевать Преславу.

Киев, лето 969 года

Жеривол отнёсся к изменению сыном веры в целом сдержанно. Он лечил Милонега после порки – разукрашенную спину покрывал платком, смоченным в отваре одолень-травы. И когда тому сделалось немного полегче, попенял несильно:

– Что ж ты, Милонежка, наших богов исконных поменял на бога заморского, иудейского? Плохо это, сыночек.

– Бог один, – отозвался юноша, морщась, превозмогая боль. – Просто Он явился евреям – в образе одного из них. Я поклоняюсь не иудею, но Богу.

– Ты противоречишь себе, – возразил Жеривол любовно. – Если Бог один, то какая разница, как его называть, и зачем тогда менять веру? Саваоф – это русский Род. Сын его – Перун.

Богоматерь – Макошь-Берегиня. Веруя в Перуна, веришь и в Христа.

Милонег усмехнулся:

– Нет... Твой Перун – громовержец, с молотом в руке. Признаёт кровавые жертвы. А Христос – это чистота, искупление, святость; Он учил добру, а не силе; ведь добро не может утверждаться оружием.

– Знаю, знаю, – вздохнул отец, – если тебя ударили по одной щеке, то подставь другую. Только человек без собственного достоинства мог такое насочинять. Русичи не примут христианства. Мы народ гордый.

Сын сказал:

– Если каждый возлюбит ближнего и дальнего своего, как самого себя, то не станет бить его по щеке, и не будет подобных трудностей.

Жеривол поменял ему платок на спине:

– Может быть, в теории... Но в реальной жизни?.. Люди злы.

– Христианство сделает их добрее.

– Нет, не думаю...

* * *

По отбытии Милонега с князем волхв отдал тайное письмо гречанке. Та его прочла и заплакала. Спрятала у себя в перине. Долго молила Бога, чтоб помог влюблённым встретиться опять.

Но случилось вот что: Суламифь, убирая одр Анастасии, обнаружила в перине письмо. И снесла его Мстиславу Свенельдичу. Лют по-гречески плохо читал и пошёл к Найдёне – перевести. Долго они смеялись над строчками: «зорька ясная, солнышко моё, ласточка небесная...», обсуждали, есть у Ярополка рога или нет. А потом хитрый воевода как бы невзначай встретился с княгиней во дворе дворца. И сказал с поклоном:

– Здравия желаю, Анастасия Иоанновна, зорька ясная, солнышко моё, ласточка небесная...

Молодая женщина вздрогнула, и глаза её в пол-лица, чёрные, бездонные, стали и черней, и огромней. А Мстислав, криво улыбаясь, продолжил:

– Грамоты секретные прятать надо лучше...

Чувствуя, что ноги у неё сейчас подогнутся, Настя пролепетала:

– Ты, конечно, хочешь отдать письмо Ярополку?

– Что ты, матушка, разве я недруг князю? Он расстроится, расхворается, осерчает на тебя, ты расквасишься тоже... Нет, спокойствие семьи Ярополка – для меня святое! Но, с другой стороны, если ты не сделаешь так, как я велю, князь письмо увидит... Выбирай, Анастасия Иоанновна, всё в твоих руках..

– Что ты хочешь? – с трепетом спросила она.

– Как во вторник пойдёшь купаться на Днепр, отошли из купальни всех своих холопок. Только и всего.

Щёки у неё побелели:

– Мстиша, ты не могешь... Не можешь... Я порасскажу Ярополку...

– И тогда он получит послание Милонега. Ах, прости, – Саввы... Интересно, веры чему будет больше: сбивчивым твоим объяснениям или же пергаменту?

Вся дрожа от беспомощности, Настя проговорила:

– Хорошо... сделаю, как хочешь... Но с один мой условий тут. Брови Люта взмыли вверх, к самым волосам:

– Вот как? И с каким же?

– Сразу же, в купален, возвращай письмо. Я его порвать. Чтобы не было повторяться это.

– М-да, обидно, – крякнул воевода. – Ну да ничего, я согласен. Баш на баш. Коль договорились, то поступим по справедливости... – И, насвистывая, ушёл – долговязый, небритый, с волчьими зрачками и убийственным запахом из-под мышек.

Настя проревела всю ночь, а наутро, с красными глазами и опухшими веками, не притронувшись к пище во время завтрака (Ярополк: «Нездоровится, душенька?» – «Да, немножко дурнота у меня в живот. Я хотела бы искупаться, это идти на пользу». – «Ну, сходи, развейся. Здесь я тебе не спутник. У меня от речной воды сыпь идёт и случается лихоманка»), побежала на речку. С ней была Суламифь и ещё две холопки-девушки. Княжеская купальня представляла собой небольшой бревенчатый сруб, уходящий одной стеной прямо в воду. А внутри были стол и лавки – можно было отдохнуть после плавания, выпить квасу, подкрепиться арбузом, яблочком и послушать пение приглашённого гусляра. Женщины плавали отдельно от мужчин. Но, естественно, на законных супругов это правило не распространялось.

Настеньку раздели, закрутили волосы на макушке, закрепили специальным гребнем из слоновой кости и надели бархатную шапочку.

– Ax! – княгиня сделала вид, что вспомнила. – Суламифь, я позабывала книжку. Принести, сделай одолжение. На столе в одрине лежала, с серебро на обложке. Я хотела почитать после искупаний.

Это поручение не доставило пожилой хазарке радости, но, ни слова не говоря, поклонившись, женщина ушла из купальни. Настя, держась за поручни, сделала несколько шагов по ступенькам. Чуть прохладная речная вода, желтоватая, но прозрачная, облизала её ступни, розовые пятки и пушок на голени. Было хорошо и приятно. С шумом бросившись в волны, задохнувшись в первый момент от смены температур, сплёвывая и брызгаясь, бывшая монашка поплыла по-собачьи. Бросила весёлый взгляд на холопок:

– Жарко, девушки?

Те слегка смутились:

– Жарко, матушка, жарко.

– Я вам разрешу искупаться на полчаса, без пригляда от Суламифь. Я справлялся одна, сама. Можете идти из купален. Да?

Челядинки закланялись, поблагодарили и со смехом убежали из помещения. Настя вылезла из воды, обернулась в простынку, села на большую скамью. Ощутила дрожь. «Господи! – сказала она по-гречески еле слышно. – Господи, защити меня от этого человека, сделай так, чтобы он не смог надругаться надо мной, но письмо отдал!» Было тихо. Рыжие дубовые доски пола сделались коричневыми под её следами.

Скрипнула петля. Молодая женщина оглянулась: ей с порога улыбался Лют. Зубы у него были длинные и неровные (знатные бояре заставляли лекарей зубы себе подравнивать металлической мелкой пилкой, но Свенельдов сын боли зубной боялся пуще всего на свете).

– Молодец, Иоанновна, – усмехнулся Мстислав, затворяя дверь, и набросил крючок на петлю. – Сделала, как положено... Я ценю такое повиновение.

– Ты письмо принести? – прохрипела Анастасия.

– Не волнуйся – тут.

– Я хотела видеть.

– Сомневаешься, значит? Думаешь, надую? Да не бойся, отдам, как договорились. – Вытащив пергамент, он засунул рулончик под ворох её одежд, сложенных на лавке. – Ну, видала? Вот. Я своё обещание выполнил. Очередь за тобой, – и, приблизившись, сбросил простыню с её смуглых плеч.

Настя сидела, не шелохнувшись, плотно закрыв глаза. Всё она стерпела покорно: липкие, слюнявые поцелуи Люта, колкость его щетины, грубые и бесцеремонные ласки.

Дёрнули за ручку двери, громко постучали. Раздался голос Суламифи:

– Почему закрыт? Госпожа княгиня, книжку принести.

Лют, надев порты, сбросил крючок с кольца. Увидав Мстислава, старая хазарка отпрянула.

– Ты меня не видела, ясно? – наставительно сказал воевода.

– Понимать, понимать, очень понимать, твоя светлость, – начала кланяться рабыня.

– То-то же! Молчи! – и прелюбодей вышел вон.

Настенька заплакала. Скрючившись, сидела, обернувшись в простынку и лицо уткнув в мокрую материю. Суламифь опустилась перед ней на колени и, тоже глотая слёзы, произнесла:

– Это я виноват... Я не знать, что хотеть заставить... Ты казнить меня, госпожа княгиня!

– Ладно, ладно, – вытерла ладонями щёки бывшая монашка. – Бог тебя простит... Всё уже пройти...

Встав, она подняла одежду, извлекла пергамент и развернула. Он был чист. Лют её обманул. У Анастасии потемнело в глазах, и она, вскрикнув от отчаяния, рухнула без чувств.

Византия, осень 969 года

Для убийства Никифора Иоанн Цимисхий выбрал самых отчаянных: таксиарха Льва Педасима, знаменитых патрикиев Льва Валантия, Фёдора Чёрного, Иоанна Ацифеодороса и стратига Михаила Бурзхия; в планы были посвящены ещё пятеро; день и час пока не определили – ждали сигнала от Василия Нофа.

Положение осложнялось тем, что Никифор неожиданно стал готовиться к войне с наступавшей русской армией. Вести из Болгарии поступали скорбные: Святослав разгромил войска евнуха Петра, взял Преславу, захватил малолетнего царя Бориса, но короны его не лишил, а назначил регентом при нём воеводу Свенельда; сам пошёл на юг, оккупировал Пловдив, Фракию, далее – восточную часть Болгарии, пересёк границу Македонии и вошёл в ближайший к столице Византии крупный город Аркадиополь. Лишь начавшиеся дожди и осенняя грязь на дорогах защитили Константинополь от неотвратимого штурма. Если судить по сведениям, полученным от лазутчиков, Святослав решил перезимовать на уже достигнутых рубежах и возобновить кампанию сразу же по весне. У Никифора оказалось в запасе несколько зимних месяцев. Он послал письмо своему наместнику в Малой Азии, тоже армянину, видному военачальнику, стратилату Варде Склеру. Василевс просил его посетить Константинополь для секретного разговора. Склер явился в Вуколеон на исходе осени.

Был он красив и мощен, высок. Чёрная короткая борода начиналась едва не у самых глаз. Плечи и торс казались высеченными из камня. Шуток не понимал. По сравнению с ним Никифор Фока (и тем более евнух Василий) выглядели пигмеями.

Василевс устроил аудиенцию в Хризотриклинии – тронном зале Священных палат Вуколеона. Он сидел в золотом облачении – постаревший, угрюмый, с синими кругами у глаз и почти что полностью седой бородой. Справа от трона и в значительно более скромном кресле находился Ноф – с неизменным своим котом Игруном на коленях. Чёрный кот шевелил хвостом, и глаза его, словно изумруды, вспыхивали зелёными искрами.

После традиционных приветствий византийский повелитель проговорил:

– Как дела в Палестине, Варда?

– Всё по-прежнему, ваше величество, – отвечал гигант, стоя перед ними. – Сарацины угомонились – судя по всему, копят силы.

– Сколько человек в общей сложности под твоим началом?

– Тридцать девять тысяч.

– Это слишком много. На зиму оставим ровно половину. А весной я пойду в поход с отдохнувшим резервом. Если жив останусь, конечно... – Василевс посмотрел на евнуха: тот не поднимал глаз от спины кота, по которой гладил узловатыми, загнутыми от ладони пальцами.

– Вы болеете, ваше величество? – с прямотой военного удивился Склер.

– Дело не в болезнях, – проворчал Никифор. – Ехал я недавно с процессией по улице, и какой-то монах, бросившись под самые копыта моего коня, сунул мне записку и скрылся. Я потом велел разыскать его, но напрасно – как сквозь землю провалился, мерзавец.

– Что же было в записке, ваше величество?

– Очень любопытное сообщение... Процитирую тебе наизусть: «Василевс, хоть я и ничтожный червь, но, по Промыслу Всевышнего, мне открылось, что умрёшь ты в течение третьего месяца, наступить имеющего после грядущего сентября». Значит, в декабре, через тридцать дней.

Евнух рассмеялся – высоко и скрипуче:

– Не могу успокоить его величество и подвигнуть не тревожиться из-за всяких бредней. Стены Вуколеона крепки. Кто отважится посягнуть на священную жизнь василевса? Как считаешь, Склер?

Стратилат сказал неожиданно:

– Да хотя бы ты, первый наш министр.

Жёлтая рука паракимомена перестала водить по шерсти.

– Ты в своём уме, Варда? – произнёс Василий.

– Думаю, что да. Если будет заговор, во главе него станешь ты. В сущности, зарезать Никифора не намного труднее, нежели отравить Романа II, это знают все.

Евнух так внезапно вскочил, что Игрун плюхнулся на мраморный пол.

– Врёшь! – воскликнул убогий. – Доказательств нет! Император умер от загадочной лихорадки, привезённой им из похода в Азию!

– Странная болезнь, – усмехнулся Варда, – поразившая только императора, лишь его одного, больше никого – ни тогда, ни теперь!

– Ты поплатишься, Склер! – пригрозил председатель сената. – Лучше извинись. Месть моя будет зла.

– Хватит, Василий! – сморщился Никифор. – Ты мне действуешь на нервы. Сядь и замолчи. Я тебе доверяю – вот что главное Мнение Склера – личное его дело, он тебя не любит, Бог ему судья. Мы позвали его не для ссор и не для обид. Он – единственный человек в нашем государстве, кто способен остановить наступление Святослава. Варда, мой приказ: отводи из Палестины двадцать тысяч бойцов, здесь получишь столько же. И не позже марта навались на Аркадиополь. Слабое звено в войске князя – печенеги и угры. Эти побегут раньше всех. Ты обязан пресечь любые попытки наступления на столицу. Понял?

– Понял, ваше величество. Думаю, что справлюсь.

– Стратопедарх Пётр Фока будет у тебя в подчинении.

– Ненавижу евнухов, – тут же среагировал стратилат, – ну да что поделаешь, выдержу и это.

У Василия дёрнулась губа, но премьер-министр сдержался, не заговорил. Кот опять устроился у него на коленях, и коварный председатель сената успокаивал себя, чувствуя под пальцами мерное мурлыканье драгоценного Игруна.

* * *

В это время в женской части Вуколеона шли обычные занятия маленьких болгарских царевен и сестёр императоров Византии: Феофано-младшая и Ирина музицировали на арфе, а Ксения и Анна пели известные стихи:

 
Дай мне розовую розу,
Дай мне звончатую арфу,
Я по струнам побряцаю,
Я вступлю в круженье пляски!
А ты, о дева, с радующим голосом,
Напеву вторь кимвальными ударами...
 

После уроков Ксения и Анна вышли в сад, чтобы посекретничать, как секретничают девочки всего мира, где и когда бы они ни жили.

– Слышала хорошую весть? – стала тараторить болгарка, жаром дыша на ухо подруге. – Русские не тронули брата Бориса, он живёт в Преславе и по-прежнему почитается как царь. Значит, не так уж плохо, как твердили. Святослав – не злодей, несмотря на то, что язычник.

– Всё равно я боюсь язычников, – отвечала Анна. – Знаешь, год назад Святослав украл из монастыря Святой Августины мою сводную сестру и увёз к себе в Киев. Как представлю себе на миг – вдруг бы мне пришлось оказаться на месте Анастасии, – прямо замираю от ужаса, по спине бегают мурашки... быть среди язычников... жить по их обычаям... говорят, они человеческие жертвы иногда приносят своим богам. Можешь себе представить?

– Слышала об этой истории – про Анастасию. Но её выдали за старшего сына Святослава, сделали княжной. Почему бы нет? Русские – богатые.

– Ты не понимаешь! Быть женой язычника – это грех! Ведь они не венчались в церкви.

– Ты права. Хорошо, что я знаю своего жениха – Константана. Он мне нравится. У него такие выразительные глаза.

– Он похож на маму. А Василий – на папу. Это но рассказам, конечно: я отца не знала, он скончался до моего рождения.

– Это правда, что его отравили?

– Говорят...

– У меня вот отец тоже неожиданно умер. Был такой здоровый. Вдруг его отравили тоже?

– Кто?

– Я понятия не имею... Вроде некому.

Девочки присели на край бассейна с рыбками.

– Лишь бы с царём Борисом ничего не случилось, – прошептала Анна, опустив пальчик в воду.

– Интересно, а какие мы будем через двадцать лет? – задала вопрос Ксения. – Сколько я рожу детей Константину? Женится ли на тебе Борис?

Анна покраснела:

– Я боюсь, что не женится.

– Почему?

– Он такой красивый и взрослый...

– Через двадцать лет тебе будет двадцать шесть, а ему – тридцать четыре. Разница нормальная.

Если б Анна знала, что спустя двадцать лет окажется в Киеве, да ещё на ложе киевского князя!..