Текст книги "За лесными шеломами"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

А спустя несколько часов он узнал от слуг: Верхослава отказала сватам. И они, выезжая от неё, сбили по дороге проходившего мимо Асмуда. После травм, полученных позапрошлой осенью, он ходил с трудом, опираясь на палочку, и поэтому не смог быстро отскочить. Не придя в сознание, через день Асмуд умер. Мамка Жива, ставшая женой княжьего наставника, плакала навзрыд и кричала: «Изверги, убийцы! Угоняевы прихвостни! Ненавижу вас!»

Болгария, весна и лето 971 года

Святослав не любил трёх вещей: трусости, вранья и чрезмерной учёности. И поэтому отвергал христианство: проповедь любви к врагам, жизнь в чистоте и смирении он считал малодушием, лицемерием и заумью. Культ Перуна был проще: грозный бог разрешал убийство, мщение, насилие и желание быть с чужими жёнами. Человек военный, князь всегда ходил напролом, добивался, чего хотел, и терпеть не мог околичностей и морализаторства.

Сколько Святослав себя помнил, у него была единственная мечта: покорять народы. Всё, что мешало этому, князь отбрасывал. Книгам предпочитал скачки и борьбу. А из исторических персонажей уважал Александра Македонского. Асмуд рассказывал ему в детстве о деяниях этого полководца, и с тех пор Святослав решил, что своими походами он затмит славу знаменитого грека. Тактику и стратегию Ольгин сын перенимал у Свенельда.

В отношениях с воеводой своего отца Святослав прошёл несколько этапов.

В детстве он считал, что двоюродный дядя – идеал. Сильный, хитрый, жестокий. Именно таким видел князь настоящего воина. А с отцом Святослав подружиться не успел: Игорь сыном не занимался, если не был в походе, то пил, а когда погиб у древлян, то наследнику исполнилось только девять лет. Месть древлянам Святослав помнил хорошо: воевода Свенельд взял его с собой и заставил первым бросить копьё, начиная битву. Ох, и сильно же горел ненавистный Искоростень! Люди умирали в огне, как живые факелы. Но Свенельд улыбался. Вместе с ним улыбался и Святослав, подавляя естественный страх. Милость к побеждённым он считал проявлением слабости.

На втором этапе князь возненавидел Свенельда. Мальчик обратил внимание на его особые отношения с матерью. Это произошло во время полюдья: Ольга объезжала подчинённые Киеву земли, собирая дары, пересматривая уставы. Вместе с ней ездил сын, а обозы с данью охраняла дружина Свенельда. И однажды он застал любовную сцену между матерью и Свенельдом. Потрясённый мальчик заболел, у него подскочила температура, началась жестокая лихорадка. Испугавшаяся княгиня стала говорить, что болезнь Святослава – кара за её грехи, и дала обет: если сын поправится, то она станет христианкой. Так оно и произошло.

Третий этап наступил с отъездом Ольги в Константинополь. Князь остался на попечении Жеривола и Асмуда, а Свенельд, охранявший Киев, обучал мальчика ведению рукопашного боя. Постепенно отношения их наладились. Этому способствовал и Мстислав, бывший на два года младше князя; Мстиша, подружившись с ним, увлекал подростка планами покорения вятичей, хазар, Северного Кавказа и владений греков в Крыму. А сближению с Жериволом помогла Красава: Святослав влюбился в дочку волхва и сказал, что женится на ней, как достигнет совершеннолетия. Ольга, возвратившись к родным пенатам, не узнала сына: мало того, что он вырос, но ещё и стал ей открыто дерзить. О крещении Руси не могло быть и речи. Партия Свенельда-Жеривола одержала победу.

Вопреки воли матери, в 951 году Святослав женился на Красаве. Через год она родила ему Ярополка, через два – Олега.

Отношения со Свенельдом вновь испортились к середине пятидесятых годов. В это время при полюдье воевода убил князя Мала в Любече, а княгиня Ольга поселила его сирот – семнадцатилетнего Добрыню и двенадцатилетнюю Малушу – у себя во дворце. Князю понравился этот юноша – мудрый не по годам, скромный, неунывающий. И когда Мстислав стал Добрыню травить, Святослав неожиданно защитил древлянина. Всё семейство Клерконичей жутко оскорбилось. Начались взаимные препирательства. Ольга же, почувствовав слабину Свенельда, сразу принялась поддерживать сына. Дочка Мала стала ключницей, а Добрыня из конюхов сделался придверочником. Тут ещё Добрыня наградил ребёнком жену Мстислава – Белянку. Грянул грандиозный скандал. Если бы не князь и княгиня – быть бы Нискиничу в яме или на колу. А Свенельд, затаив обиду, удалился в Овруч.

Как-то в пятьдесят девятом году к брату прибежала Малуша – вся в слезах – и сказала:

– Святослав ссильничал меня!

А Добрыня обнял сестру и ответил радостно:

– Что ж ты плачешь, дурочка? Это ведь прекрасно! Ты теперь – княгиня!

Через год родился Владимир. Князь его признал и велел воспитывать как законного княжича. А Добрыня с Малушей получили вольную.

Вскоре после этого состоялось примирение со Свенельдом. Святослав задумал воевать вятичей и хазар на востоке: был необходим опыт воеводы. Ольгин сын заявился в Овруч, привезя ценные подарки, пировал с двоюродным дядей две недели, в результате чего заключил с ним союз. В 964 году оба выступили во главе огромного войска. Вместе с ними ехали и Добрыня, и Мстислав Свенельдич; внешне они поддерживали нейтральные отношения, но в душе не терпели друг друга. Чтобы их развести, князь поставил Люта над освобождёнными от Хазарского каганата вятичами. А с его отцом и Добрыней двинулся на хазарскую крепость Саркел, находившуюся на Дону. Крепость пала без особой борьбы, несмотря на поддержку волжских болгар и буртасов. Святослав назвал её Белой Вежей и пошёл на хазарскую столицу – город Итиль (чуть южнее затем возникла современная Астрахань), Русичи обложили стены, две недели готовились к штурму и ворвались в город, не щадя ни детей, ни женщин. Каганат был разгромлен – это, кстати, Игорь обещал ещё византийскому императору, заключая с ним мирный договор в 944 году. Дело завершилось взятием и последнего оплота хазар на Северном Кавказе – города Семендера. Святослав буйствовал ужасно, вплоть до того, что спалил великолепные дагестанские виноградники. Эти приступы ярости, малообъяснимые с точки зрения нормального человека, с ним случались и раньше (говорят, именно в такую минуту он зарезал жену Красаву), но порой болезнь обострялась, выливаясь в совершенно неописуемые злодейства.

После падения каганата русичи освободили из-под власти хазар ясов-аланов (предков осетин) и касогов (современных адыгов), захватили бывшую хазарскую крепость Таматархи, объявили её русским городом Тмутаракань (современная станица Таманская), переправились через Керченский пролив и попали в Тавриду (Крым). Но воинственный запал был уже утрачен. Надвигалась зима 965—966 годов, и, не тронув византийскую колонию Херсонес (а по-русски – Корсунь, современный Севастополь), Святослав возвратился в Киев.

* * *

Между тем протевон Феодосии из Херсонеса написал василевсу Никифору Фоке слёзное письмо с просьбой защитить крымский город от нашествия русичей. И тогда Никифор, по совету Василия Нофа, снарядил в Киев депутацию во главе с сыном Феодосия – Калокиром. Миссия патрикия заключалась в том, чтобы побудить Святослава выступить на Балканы. Василевс хотел разгромить Болгарию силами киевского князя и отвлечь его тем самым от Херсонеса... Отношения со Свенельдом всё это время складывались неплохо. В 965 году вятичи сбросили Мстислава, задавившего народ крупными поборами, надругавшегося над многими жёнами и каравшего люто за любые провинности (прозвище Лют закрепилось за ним пожизненно). Мстиша бежал от вятичей, как трусливый заяц. Святослав, отдохнув от похода на хазар, в 966-м снарядил небольшое войско, во главе которого были он, Мстислав, Ярополк и Олег. А Свенельду и Добрыне поручил оставаться в Киеве, охранять мать-княгиню с младшим сыном Владимиром. Азатем, расквитавшись с вятичами и приняв условия Калокира, вместе со Свенельдом, Добрыней, Милонегом и Вовком ринулся на Балканы.

Всё дальнейшее нам уже известно. Русичи сели на Дунае, выкрали из монастыря Святой Августины дочку Феофано от Иоанна Цимисхия; византийцы, испугавшись Святослава, помирились с царём Петром, побудили печенегов осадить слабо защищённый Киев, чтобы увести князя из Болгарии... Через год Святослав вернулся, подошёл чуть ли не к Царьграду, но потом, из-за Варды Склера, откатился на север...

Зиму 970—971 годов князь провёл в Переяславце. Он послал Милонега к хану Кирею и мадьярскому королю Гёзе с просьбой подсобить людьми. Но и тот и другой ему отказали: Гёза затеял войну с моравами и помочь не мог, а разгневанный печенег заявил русской депутации:

– Как он смеет обращаться ко мне? Думает, я не знаю, что проделал Святослав с печенежским войском под Аркадиополем? Думает, я ему прощу казнь трёхсот человек и особенно – брата моей покойной жены? Никогда! Пусть не сомневается. – В подтверждение этого хан велел обезглавить всех посланников князя и отправил назад одного Милонега – сына своей сестры Фатимы от Жеривола – рассказать Святославу о случившемся.

Русский предводитель скрежетал зубами, обещая отомстить поганому Куре при малейшей возможности.

Но фортуна отвернулась от киевлян. В марте Иоанн Куркуас пересёк Балканы по неохраняемым горным перевалам и, соединившись с армией евнуха Петра, обложил Преславу. В ней засели Свенельд, Калокир и, естественно, царь Борис. Воеводе удалось снарядить человека к князю. Святослав готов был броситься на выручку, но внезапно появившийся на Дунае Варда Склер осадит Переяславец. Византийский магистр к этому времени полностью закончил разгром бунтовавшего Варды Фоки: обложил замок Тиройон и заставил тёзку сдаться; Варду Фоку постригли в монахи и сослали со всей семьёй на далёкий Хиос. Склер же по приказу Цимисхия, во главе большой армии, на ладьях вошёл в устье Дуная (чем отрезал отступление русским) и нанёс удар по Переяславцу. Перепуганный Святослав бросил город, откатился на юго-запад и укрылся за стенами Доростола.

Как-то вечером Калокир отправился к Марии. Их роман, несмотря на осадное положение Великой Преславы, продолжался, не затухая. Воевода Свенельд, возвратившийся в город прошлой осенью, захотел было вновь наладить отношения с кормилицей, предложив патрикию очерёдность посещения сладкой женщины. Но кормилица воспротивилась. Ей никто был не люб отныне, кроме Калокира. Что ж, Свенельд смолчал, но в душе затаил обиду и на грека тоже. Впрочем, вскоре воевода утешился, затащив на ложе пленную фракийку.

Калокир запер дверь и обжёг страстным поцелуем губы Марии. Та ответила холоднее обычного.

– Что с тобой? – удивился патрикий, заглянув ей в глаза.

Женщина провела рукой по растрёпанным волосам, молча подошла к небольшому шкафчику и достала оттуда свёрнутый пергамент. Палец приложила к губам. Протянула свиток любимому.

Калокир, заинтересованный, развернул послание. Прочитал по-гречески:

«Милостивый государь! Обращается к Вам Иоанн Куркуас – с одобрения и по поручению василевса. Положение Великой Преславы ныне безнадёжно. Не сегодня-завтра мы предпримем штурм, и болгары сдадутся (а общественное мнение, по отчётам наших лазутчиков, не на стороне русского гарнизона). Варда Склер наступает с севера. Дело Святослава проиграно.

Иоанн Цимисхий – Вам не враг. Более того: Иоанн хочет мира с Вами. И протягивает руку дружбы.

Если пожелаете, присоединяйтесь к нам. Гарантирую личную неприкосновенность и высокое положение в нашей армии. Кроме этого Иоанн велел передать, что намерен после поражения русских сделать Болгарию частью Романии и готов назначить Вас в Преславу наместником. Это уникальное предложение. Что за участь ждёт Вас у князя? В лучшем случае прозябание в Киеве. В худшем – смерть. Но решайте сами. Если согласитесь, то Мария поможет Вам потайным ходом под землёй выбраться из города. Время есть до завтра. В случае отказа можете пенять на себя. Мы предприняли всё для Вас возможное.

С уверением в полнейшей искренности, Иоанн Куркуас, военный министр.

Года 6479 от Сотв. мира, месяца апреля, 9 дня».

Калокир сел на ложе. Посмотрел на Марию. Произнёс задумчиво:

– Значит, ты – связная ромеев? Я пригрел у себя на груди изменницу?

– Ну, во-первых, – сказала кормилица, – кто кого пригрел и на чьей груди – надо разобраться. Дело сложное. Во-вторых, от изменника слышу – или, я не знаю, ты русский, а не ромей?

В-третьих, я хочу для тебя добра. И, в конце концов, – для моей любви. Если ты сдашь меня Свенельду, то никто не выиграет. Если согласишься с предложением греков, есть надежда, что мы останемся вместе. Или нет?

Калокир молчал. Женщина впервые видела его таким грустным. Он свернул письмо и кивнул со вздохом:

– Делать нечего. Я согласен сдаться. Будь что будет. Положусь на милость Цимисхия; ведь в сложившейся ситуации – это мой единственный шанс.

Два часа спустя отпрыск херсонесского протевона находился в расположении византийцев.

Штурм болгарской столицы начался до рассвета. Греки в темноте подвезли к стенам города метательные машины и по знаку евнуха Петра начали забрасывать Преславу «греческим огнём» – зажигательной смесью из смолы, нефти, серы, селитры и прочего. Деревянные дома запылали. Жители, сорванные с постелей, в панике метались по улицам. Надо ещё добавить, что вода не гасила «греческий огонь», и поэтому половина дворов выгорела сразу. А с восходом солнца перешли в наступление штурмовые отряды. По специально приготовленным лестницам забирались на стены, поборов сопротивление гарнизона, открывали ворота и впускали всадников. Те рубили мечами всех, кто ещё боролся... Страшная картина: чёрный дым пожарищ, развороченные брёвна, трупы, кровь, крики, слёзы, беспощадные конники и разграбленные дворцы...

В середине битвы добрая Мария приказала сыну Ивану:

– Разыщи Свенельда. Выведи его по подземному ходу, а потом возвращайся в город.

– Мама, – изумился подросток, – почему одного Свенельда? Как же царь? Ты, Андрей и сестрёнки?

– Все останутся во дворце. Это будет лучше.

– Не боишься греков?

– Нас они не тронут. Им нужны не мы, а Борис.

– Вдруг его убьют?

– Не убьют, можешь мне поверить. Поспеши, пожалуйста. А иначе будет поздно.

Так Свенельд вместе с небольшим отрядом дружинников оказался вне опасности. Выйдя на берег Камчии и простившись с Иваном, воевода и его подручные отсиделись в близлежащем лесу, а затем, с наступлением темноты, избегая дорог, устремились на северо-восток, к Доростолу. В город они попали 16 апреля. А неделю спустя армии Варды Склера с Иоанном Куркуасом триумфально соединились, взяв обескураженных русских в плотное кольцо. Началась осада Доростола.

Между тем Иоанн Цимисхий одержал внушительную победу в Малой Азии: разгромил сирийцев, взял огромное число пленников и верблюдов, захватил богатые города и присвоил несметные сокровища. Возвратившись в Константинополь, он не стал праздновать победу и буквально через день-другой поскакал на север, в Болгарию. Василевс оказался в Преславе на исходе июня. Тут он встретился с Калокиром, опекавшим царя Бориса. Сидя на террасе дворца, оба говорили о сложившейся ситуации.

– Положение русских бесперспективно, – сообщил патрикий, заложив ногу за ногу, обхватив руками колено; он сверкал парчой и бриллиантами на шапочке; на губах его играла улыбка. – В Доростоле, или, по-ромейски, в Силистрии – голод, мор, болезни. Скоро они не выдержат и сдадутся.

– Сколько у князя боевых единиц? – дрогнул рыжими ресницами Иоанн; он одет был значительно скромнее; только диадема и красные сапоги говорили о его высшем титуле в Византийской империи.

– Думаю, теперь тысяч тридцать-сорок. Может быть, побольше. И потом все они ослаблены, настроение у воинов – хуже некуда. Защищаться – не нападать.

– Это правильно. Мы имеем чуть ли не двукратное превосходство сил. Гибель Доростола – дело времени. И, уверен, времени ближайшего. Кстати, я решил в честь моей жены дать ему новое название – Феодорополь.

– Ну, тогда и Преславу надо отныне именовать Иоаннополем, – льстиво предложил Калокир.

– Да, название неплохое, – засмеялся Цимисхий. – Больше нет Болгарии. Есть провинция Паристрион.

– Можно её расширить, если завоевать владения сыновей Николы на Западе.

– Сыновья Николы никуда не денутся. Мы займёмся их Средецом в следующую кампанию... Главное теперь – Святослав. – Иоанн зевнул. – Убивать его вовсе незачем. Мы прогоним русских с Дуная, а днепровские пороги они не пройдут: печенежский хан жаждет мщения... Понял теперь, как ты выиграл, перейдя ко мне в подчинение?

– О, великий василевс, я безмерно счастлив! – и патрикий, наклонившись, пылко поцеловал край его одежд.

Тот слегка толкнул сына Феодосия в лоб:

– Больше не хочешь завоёвывать титул императора?

Калокир потупился:

– Кто не ошибается в юности, ваше величество?

– Хорошо, хорошо – прощён. А теперь скажи: есть ли во дворце достойная дама-та, которая может меня согреть этой зябкой ночью?

– Сколько угодно, василевс. От пятнадцати до пятидесяти пяти. Всех мастей, фигур и народов.

– А вот эта, Мария, с пышной грудью?

Калокир замешкался, но спросил:

– Что, понравилась?

– Да не так, чтобы очень сильно, – нарочито сморщился дипломат. – Значит, ты не против, если я с ней поупражняюсь? Ревновать не заставлю?

– Рад служить вашему величеству...

Утром василевс отправился к Доростолу. А Мария, встретив патрикия, опустила глаза, ничего ему не сказав о прошедшей ночи. Вскоре отношения с Калокиром стали прежними.

* * *

В первых числах июля Святослав провёл военный совет. Он происходил, как всегда, во время застолья. Князь сидел во главе стола – красный от вина, с розовыми белками, молчаливо-свирепый. Оселедец его был намотан на правое ухо. С мочки левого свисала серьга. Длинные усы иногда попадали в кубок. Справа сидел Свенельд – похудевший, поблекший, чем-то напоминавший грифа: седина в волосах, в бороде (перестал их подкрашивать в последнее время), острый нос и острый кадык, хищные глаза. Против него сидел Милонег – повзрослевший, превратившийся в сильного мужчину; чёрные кудри буйно курчавились, прижимаемые лобным обручем, на щеках пролегли упрямые складки; был он тих и немного бледен. Далее сидели другие бояре, в том числе и Вовк, по прозвищу Блуд, сын черниговца Претича, Несмеянин брат, – тощий, кудлатый, всё лицо в прыщавых буграх. Говорил Свенельд:

– Что поделаешь, княже! Надо уметь проигрывать. Вывести людей из опасного положения, без потерь, без разгрома, – тоже мудрость. Думаю, Цимисхию жертвы не нужны. Лишь бы им уступили Болгарию. Он пойдёт на заключение мира. Может, ещё и приплатит, вспомнив о своей незаконной дочери в Киеве. Это тактика греков – откупаться от битв. Помню ещё по походам князя Игоря, славного твоего отца. Не упрямься, светлейший, не иди на сражение. Надо учитывать наше положение.

Святослав поглядел на Вовка:

– Ты что скажешь, Блуд?

Тот перестал жевать, вытер пальцами сало на усах и ответил:

– Я поддерживаю Свенельда. Жертвы ни к чему. Лучше теперь отступим, поднакопим сил, а потом обрушимся на Цимисхия – в неожиданный для него момент.

– Ясно, – отозвался князь. – Милонег, и ты так считаешь?

Сын волхва тяжело вздохнул:

– Я считаю, что действительно нет надежды. Мы прижаты к Дунаю, обескровлены и слабы. Мы не выиграем никогда. Но сражаться надо. Раненая рысь не умрёт бесславно: даже загнанная в силок, продолжает царапаться и кусаться. Надо уподобиться рыси и хотя бы ранить противника. Пусть погибнем, но зато не отступим робко.

Споры за столом разгорелись, но суровый князь мгновенно пресёк их. Стукнув кулаком, он изрёк:

– Хватит! Тошно слушать. Или вы не русские люди, гордость вам не ведома? Только Милонег меня понимает... Я решаю так: будем биться. Уповая лишь на судьбу, на Перуна и Хорса. Коли суждено умереть, то умрём достойно. Мёртвые, как известно, сраму не имут. Всё!

Расходились молча. Святослав подозвал Милонега, усадил напротив себя, заглянул в глаза:

– Шурин мой, друг любезный... – Он отпил из кубка, сдвинул брови, положил ладонь на его запястье. – Каюсь, грешен: невзлюбил тебя после твоего появления в Киеве, да ещё в одрине Анастасии... Хоть потом и простил, но в душе теплилось у меня недоброе, доверял не слишком, думал: вдруг предашь? А теперь ясно понимаю: ты один у меня остался. Сыновья – далеко, а Красава с Малушей – в жальниках давно. Блуд – мерзавец, и Свенельд не намного лучше, злится на меня за древлян, зубы точит. Мы вдвоём с тобой. Ладно, наплевать. Коли суждено голову сложить, так оно и будет. Коли суждено возвратиться в Киев – никакой ромей нас не сможет взять. Выпей, Милонег. Или, как тебя теперь – Савва? Выпей, Савва. За победу, за Русь. За Анастасию... Любишь ли её по-прежнему? A-а, хитрец! Вижу, любишь. Ничего, мы тебе другую милую найдём, краше этой. Будем живы – найдём. Слово князя...

5 июля в пять часов утра отворились ворота Доростола. Цокая копытами по иссохшей, окаменелой глине (не было дождя три недели), выехал головной отряд русской армии. Солнце клубилось в перистых облаках, и кольчуги, шлемы, наконечники пик отливали матовым. Впереди ехал Милонег: чёрный конь его, сильный, тонконогий, был взволнован не меньше седока, тихо всхрапывал и косил глазами на соседних коней, грыз мундштучные удила. На ветру трепетали бунчуки и знамёна – белые и жёлтые, с красными рисунками. Красные щиты составляли живую стену.

Выехав из города, войско Святослава развернулось на открытой местности в боевой порядок: клином градусов в сто с небольшим; в центре Милонег и ещё несколько таких же витязей, а за ними – князь; эта группа называлась «чело», и её задачей было врезаться в армию противника и рассечь её на две части. Справа и слева находились «крылья» – ими руководили Вовк и Свенельд. Каждое крыло било неприятеля с флангов. В городе ещё оставался резерв, состоявший в основном из наёмников и народного ополчения Доростола. Он готовился отразить врага, если тот прорвётся внутрь крепости. Боевые действия управлялись звуками труб, знаками, подаваемыми знамёнами, и специально выделенными гонцами – связными. Войско остановилось и замерло.

Строились и греки: зная тактику русских, Иоанн Цимисхий боевую конницу выставил по бокам, в центр поместив слабую пехоту. План его был довольно прост: затянуть «чело» в гущу боя, утопить, как в болоте, и размолотить в общей свалке; а ударные части конников в это время ринутся на «крылья» и сметут их в мгновение ока. «Центром» руководил евнух Пётр. Конницей – Иоанн Куркуас. Варда Склер с частью сил находился в засаде – должен был вступить в боевые действия в случае опасности. Сам же василевс в битве не участвовал. Он сидел у себя в палатке и о ходе происходящего узнавал из оперативных докладов.

Милонег оглянулся, посмотрел на князя: тот сидел в седле прямо, гордо и смотрел из-под шлема; а с руки его, сдерживающей поводья, булава свисала – бронзовый шар с несколькими пирамидальными выступами (палица не могла пробить шлем противника, но зато оглушала – «ошеломляла»).

– Княже, – обратился к нему сын волхва, – посмотри на небо. Видишь облачко? Мне оно не нравится.

Святослав поднял очи. Вдалеке, чуть ли не у самого горизонта, клубилось жёлтое косматое пятнышко.

– Это буря, – догадался кто-то из витязей. – Прямо нам в лицо.

– Знак беды...

– Нас предупреждает Перун...

– Цыц, молчать! – гаркнул князь. – Поздно возвращаться. Эй, трубач, играй наступление!

Над войсками прозвучала мелодия, больше напоминавшая волчий вой. Захрапели кони. Взвилось знамя над головой Милонега. Он вонзил, что есть мочи, шпоры в конские бока. Конь рванул вперёд.

– На врага! За Отечество! За князя!

Ветер свистел у него в ушах. По лицу хлестала конская грива. Боевые порядки греков приближались крупными скачками. Стиснув пальцами рукоятку сабли, Милонег поднял её над шлемом и, вломившись в строй пехоты, начал рубить наотмашь – целясь в незащищённую шею противника... Звон металла, брызги крови... Кто-то потянул его за ногу, он ударил саблей сверху вниз, но её остриё, налетев на шлем, крякнуло и сломалось. У него за седлом имелся ещё топорик – юноша успел выхватить орудие и вонзить в лицо наглого врага. Пехотинец рухнул, залитый горячей кровью. Конь добил его крепкими копытами.

Всё бы ничего, если бы не буря. Волны песка и пыли накатили с юга, в спины грекам. Стало темно, как ночью. Изредка, сквозь коричневые разводы, различался кружок побледневшего нежаркого солнца. Грязь слепила глаза, набивалась в рот. Кони фыркали. И нельзя было разобрать, где свои, где чужие, битва превратилась в какое-то странное месиво: кто кого бил, неизвестно, как и зачем. Это длилось долго.

Неожиданно буря кончилась. Бой опять затеплился, но уже у самых стен Доростола.

– Отступаем! – закричал Свенельд, заводя правое «крыло» поближе к воротам. – Надо отходить.

– Ты с ума сошёл! – Милонег преградил ему путь и схватил рукой за поводья лошади. – Сил ещё полно. Быстро отобьёмся.

– Святослав ранен, – рявкнул воевода, глядя на него ненавидящими глазами. – Нами никто не руководит.

– Ну а ты? Командуй.

– Вог я и командую: срочно отступаем! Буря нас избавила от разгрома. Надо сохранить равновесие сил.

– Князь убьёт тебя!

– Если будет жив...

Греки, видя замешательство русских, начали теснить с новой силой. Больше всего досталось «челу», под прикрытием которого «крылья» заходили в ворота. Милонег получил стрелу в левое плечо, выдрал с мясом и отбросил прочь. Чувствовал, как кровь льётся под кольчугу. Тут ещё под ним ранили коня, юноша упал вместе с ним, повредил колено, взвыл от боли, но вскочил, увернувшись от меча, занесённого над ним. У него оружия не было. Он успел схватить чей-то брошенный щит, в двух местах пробитый, и, держа его здоровой рукой, отбивался, как мог. Если бы не Вовк, налетевший на соперника Милонега и огревший по шлему палицей, то ещё неизвестно, как бы сын Жеривола выстоял.

– Руку! – склонился Блуд. – Мой Таланка выдержит нас обоих, – и помог Милонегу сесть впереди седла.

Вместе с последней группой им удалось проскочить в ворота, и буквально за ними створки смогли сомкнуться. Толстое бревно было быстро пропихнуто в железные кольца: греки остались с внешней стороны, и опасность для русских миновала...

Милонег и Вовк медленно ехали по улицам. Справа и слева от дороги женщины бинтовали раненых. Кто-то ковылял, опираясь на сломанное копьё. Многих воинов несли, положив на куски материи и держа за четыре края. Жители Доростола с ужасом смотрели на эту картину, высунувшись из окон.

Князь лежал на своём одре, тяжело дыша. Мрачно посмотрел на вошедших и спросил негромко:

– Что, разгром?

– Нет, успели отойти, затвориться, – доложил Свенельд.

– Посчитали раненых и убитых?

– Посчитали сильных и здоровых: к новому бою готовы двадцать тысяч.

Святослав нахмурился:

– Половина того, что было... Это поражение. – Он закрыл глаза и сказал сквозь зубы: – Уходите все. Я хочу поспать.

* * *

А в палатке Цимисхия тоже обдумывали итоги сражения.

– Если бы не буря, мы смогли бы ворваться в город, – утверждал Пётр Фока.

– Ничего, Доростол мы возьмём в считанные дни, – радостно гундосил Куркуас. – Главное – не дать им опомниться, раны зализать.

– Надо было бросить моих людей, – сетовал Варда Склер. – Мы переломили бы ситуацию. А пока – ничья: мы не выиграли, и они не пали.

Не успел Цимисхий выразить своё мнение, как в палатку заглянул ответственный за связь и сказал:

– Разрешите доложить, ваше величество? Прибыл гонец из Константинополя. Важное донесение василевсу от его превосходительства первого министра.

– Пусть войдёт, – разрешил правитель. Развернув пергамент, запечатанный сургучом, он прочёл письмо, и лицо его стало серым.

– Что, плохие новости? – обратился к нему Варда Склер.

Иоанн посмотрел на евнуха Петра и сказал с крайним раздражением:

– Твой отец, Лев Фока, и твой сводный брат Никифор тайно бежали из заточения с острова Лесбос и укрылись в монастыре в четырёх верстах от столицы. Лев уже объявил себя василевсом и призвал объединяться вокруг него для борьбы против «узурпатора» – то есть меня. Паракимомен Василий собирает гвардию для отпора, но отборных войск может не хватить – лучшие наши силы здесь и в Малой Азии.

– О, проклятье! – не сдержался Куркуас.

Все сидели, онемев от известия.

– Я надеюсь, ваше величество, вы не станете думать про меня, что из родственных чувств я смогу пойти на измену? – произнёс евнух Пётр, волнуясь. – Наша отвратительная семейка мне всегда была малосимпатична...

– Знаю, знаю, – отмахнулся Цимисхий, – можешь не бояться. – И, подумав, резюмировал так: – Делать нечего. Варду Склера отправляю на юг. Поднимай паруса, выходи из Дуная. Ты быстрее всех можешь оказаться в Константинополе. И бери с собой тысяч двадцать пехотинцев. Всадники останутся у меня. Мы пойдём на переговоры с русскими. Вышвырнем их отсюда к чёртовой матери и походным порядком поспешим на Босфор. Лев с Никифором не успеют пикнуть – мы возьмём и того и другого мёртвой хваткой. Пусть отныне не ждут пощады. Навсегда отобью охоту спихивать меня с трона!

* * *

Через день Святославу доложили о парламентариях с греческой стороны. Он весьма удивился и велел сказать, что примет их. Князю забинтовали раненую грудь и надели на него чистые, не запачканные кровью одежды. Слабость чувствовал сильную, противную, но держался бодро и сидел в кресле как ни в чём не бывало. Рядом с ним находились воеводы: Вовк, Милонег и Свенельд. Дверь открылась, и вошли византийцы: Иоанн Куркуас, греческий епископ Феофил Евхаитский и ещё два патрикия.

– Свет и благолепие вашим душам, – прогундосил военный министр, а один из патрикиев перевёл его слова на русский. – Мы пришли безоружные, но с богатыми дарами. Видишь: тут и золото, и алмазы, и мечи дамасской работы. Не побрезгуй, княже, и прими в знак добра и мира.

Святослав поглядел на него бесстрастно. А потом сказал:

– Забери дары. Русичей нельзя подкупить безделками. Наша армия не разгромлена, и мы сможем ещё помериться силой в чистом поле.

Куркуас ответил:

– Наша армия тоже в полной силе. Но зачем истреблять друг друга, если можно договориться? Бой продемонстрировал: преимуществ нет ни у кого. Мы равны. Так давайте разойдёмся ко взаимному удовольствию.

Феофил Евхаитский, светлый благообразный старик с белой бородой, ласково добавил:

– Помним твоего батюшку, князя Игоря. Тоже был воинственный, но всегда шёл на компромиссы. Тридцать лет назад мы составили договор о мире и дружбе. Почему бы и тебе не последовать славному примеру?

– На каких условиях? – не сдавался отец Владимира.

– Можно обсудить, – улыбнулся Куркуас. – Наше предложение: Киев и Константинополь отныне – союзники. Вы продолжите беспошлинную торговлю у нас, мы – у вас. Русь не имеет более претензий к Болгарии, ваше войско беспрепятственно уходит на родину. Вы сохраняете за собой крепости в Поднестровье и на севере Чёрного моря. Но не трогаете наш Херсонес в Тавриде. Мы вам платим в качестве компенсации за убытки золотом и бриллиантами. Вот, пожалуй, и всё.