Текст книги "Пленник волчьей стаи"
Автор книги: Юрий Пшонкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Для стаи и ее пленника наступили хорошие времена – и волки, и Человек теперь были сыты. Когда стая убила седьмого оленя, ламуты всполошились и через некоторое время обнаружили следы волков.
Старший пастух Кокандя – невысокий, как и все ламуты, но широкий в кости, с темным морщинистым лицом, которое украшали черные реденькие усы, – долго ходил по склонам, разглядывая следы волков. Вернувшись, он собрал пастухов у костра и стал говорить:
– Кнам подошла стая. Шесть, или семь волков. У стаи очень умный вожак. Стая охотится уже десять лун, а зарезала всего семь оленей.
– Ой-е, – воскликнул его сын Илья-чан, такой же широкий и крепкий, каки отец, только усы у него были еще совсем реденькие. – Умный вожак – это хорошо. Однако стая и с умным вожаком может сделать большой урон.
Кокандя презрительно усмехнулся в ответ и посмотрел на,казалось, дремавшего отца, совсем усохшего от болезни и прожитых лет Яковача. Бывший силач, самый могучийборец ламутов, Яковач давно уже не ходил за оленями, не лазил по горам за снежными баранами. Однажды, когда сын Кокандяеще только начинал самостоятельную жизнь, Яковач повстречал в сопках медведя-шатуна. Медведь не уступил тропы, и один из них должен был умереть. Яковач выстрелил удачно – шатун сразу упал. Но пока Яковач перезаряжал старенькое ружьецо, медведь оклемался и пошел на ламута.Только какой силач-человек супротив медведя устоит?!
Яковач успел все-таки выстрелить еще раз, но медведь вышиб ружьишко и подмял человека. Что потом было, Яковач не помнил, – сильная боль пронзила спину, и он провалился в темную-темную яму, в которой до тошноты пахло медвежьим потом и жиром…
Очнулся уже вечером и едва пошевелился, как снова впал в беспамятство – в спину будто раскаленное копье кто воткнул… Когда снова очнулся, понял, что лежит, придавленный медвежьей лапой. Медведь уже остыл… Видать, вторая пуля вошла в его сердце. Только и хватило силы выбить ружье из рук человека и подмять охотника под себя… Кое-как Яковач выбрался из-под мертвого шатуна и на руках пополз к стойбищу: из-за поврежденного позвоночника ноги чужими стали… Только богатырское здоровье спасло Яковача от верной смерти – на третьи сутки дополз он до яранги. С той поры бывший первый силач среди ламутов лишь на руках и передвигался. Сын Кокандя не бросил отца – за собой всюду возил, кормил. А Яковач тоже приносил пользу все эти годы: дрова колол, женщинам шкуры помогал выделывать. Но главная польза от него была иная – его советы. Стал Яковач для соплеменников вроде судьи. Вот и сейчас сын Кокандя смотрит на него, ждет его совета.
И мудрый Яковач сказал, вынув трубку изо рта:
– Если умный вожак – беды большой не будет. Вожак умен и расчетлив – стая убила слабых оленей.
– Да, они болели, отец, – подтвердил Кокандя.
– Выпомните, как три зимы назад сюда пришла большая стая, – продолжал Яковач. – Та стая в первую же ночь устроила большую охоту и зарезала два по десять и еще шесть оленей.
– Да, так было, – закивали пастухи, внимательно слушавшие, что говорил тихим, угасающим голосом мудрый Яковач.
– У той стаи был хоть и сильный, но неумный вожак, и вы убили его и еще пять волков.
– Да, это так, – закивали пастухи.
– Три зимы волки не беспокоили наших оленей, и они совсем разленились, – продолжал Яковач. – Наше стадо стало большим, но прошлой весной важенки принесли совсем маленький приплод.
– Да, это так, мудрыйЯковач, – согласились пастухи.
– Добрые духи услышали мою просьбу – они прислали нам маленькую стаю с умным вожаком. Это я просил так, – почти шепотом произнес Яковач.
Пастухи вздрогнули, уставились на старца.
Яковач посмотрел на испуганное лицо сына.
– Ты не видишь болезнь, которая поселяется в оленя, а волк ее видит. И если волк охотится по Закону жизни – он нужный волк. Его не надо убивать. У каждого стададолжен быть свой волк, своя маленькаяволчья стая. Сейчас в нашем стаде уже много слабых оленей… – старик замолчал, смежил веки и, казалось, заснул.
Теперь все смотрели на Кокандю,
– Мне нечего больше сказать, – глухо проговорил Кокандя. – Но, – он вынул изо рта трубку, поднял ее, – теперь мы станем вчетвером следить за стадом. Волк остается волком. И если стая нарушит Главный закон охоты – мы будем их убивать. А пока пусть стая думает, что мы не знаем о ней. Я кончил.
Кокандя ничего не сказал о том, что в одном месте рядом со следами волков, видел след человека, шедшегона лапках-снегоступах. Он сам пока не мог понять, кому же принадлежит тот загадочный след.
Ночью, подкравшись к оленям, Атувье второй раз за время пленения услышал голос человека. Пастухи нарочито громко разговаривали, перекликались, сгоняя оленей: близость стаи вселяла страх. В морозном, словно остекленевшем воздухе далеко были слышны их гортанные крики.
Сердце Атувье радостно забилось. Он забыл обо всем и, как тогда, в ночь пленения, когда его разыскивали товарищи, он радостно крикнул:
– Эй, мэй! – И, как тогда, он не успел докричать. – Вожак сбил его с ног и, поставив передние лапы на грудь поверженного Человека, оскалил пасть. В горле волка что-то клокотало, словно он сдерживал готовое вырваться ругательство. Рядом с Вожаком очутилась молодая волчица. Она вцепилась в плечо Атувье, в глазах ее тоже плясала ярость. Вожак убрал лапы с груди перепуганного пленника и что-то прорычал волчице. Та нехотя разжала зубы.
Атувье поднялся, потер горевшее плечо.
– Я не буду больше кричать, Вожак, – пообещал он.
…Вскоре Атувье понял, что для него наступила совсем неплохая жизнь. Он теперь каждый день был сыт, спал сколько хотел, а жадный,злой Вувувье был далеко-далеко. Ой-е! Хорошая жизнь. Он чувствовал, как тело наливалось силой, а душа наполнялась храбростью.
Все бы хорошо, да одно плохо: торбаса и чижи совсем пришли в негодность. Первое время он еще кое-как мастерил подметки из шкур убитых оленей, подвязывал их ремешками. Ремни эти отрезал от чаута, и тот становился все короче. Наконец Атувье понял, что дальше укорачивать чаут нельзя. При ходьбе пятки горели, словно он ступал по раскаленным углям. Совсем худо становилось, когда укладывался спать, ноги коченели, не до сна было.
Но братья-волки (теперь он так их называл) пришли на выручку.
Однажды ночью, когда Атувье отогревал руками подошвы ног, к нему вдруг подошел Черная спина. Волк постоял немного и неожиданно для Атувье лег рядом, у самых его ног. Пастух перестал тереть закоченевшие пальцы и пятки: он; кажется, догадался, зачем этот добрый волк улегся рядом.
– Черная спина хочет согреть мои ноги? – на всякий случай спросил он.
Волк еще придвинулся, плотнее прижимаясь к ногам Человека.
Атувье несмело уперся подошвами в мех зверя. Тот чуть вздрогнул, но продолжал спокойно лежать. Вскоре ногам стало тепло, и Атувье заснул.
На этот раз он спал крепко и долго. А когда проснулся, то почувствовал, что рядом, с боков, лежат два молодых волка. «Ой-е! Ой-е! – удивился Атувье. – Я совсем волком стал. Ой-е!»
Теперь он каждую ночь укладывался спать в окружении стаи. Постепенно ноги привыкли к снегу – подошвы сделались твердыми, как шкура лахтака.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Стае все же раньше времени пришлось покинуть оленей ламутов. Люди жестоко наказали ее за то, что она нарушила Главный закон охоты. Но не умный Вожак и не пленник стаи были повинны в этом.
А случилось вот что.
Днем волки держались подальше от стада. Они выходили на тропу охоты в сумерках или ночью. Днем же разбредались по округе, охотясь на зайцев, куропаток, мышей. Уходили по очереди, ибо около Атувье вновь стала дежурить пара волков. Больше других Атувье не любил, когда с ним оставался Хмурый. Этот большой, весь в шрамах, угрюмый волк наводил на него страх, и когда Хмурый сторожил его, Атувье редко спал, опасаясь нападения. Вообще, как он уже приметил, Хмурый был всегда чем-то недоволен, и Вожак, пожалуй, чаще всего ссорился с ним. Однажды Вожак даже сшиб Хмурого грудью и устроил ему настоящую трепку. За что – Атувье не понял, но стал еще больше остерегаться Хмурого.
После стычки с Вожаком Хмурый совсем замкнулся и подолгу пропадал, охотясь в одиночку на зайцев и куропаток. Он, может, и вовсе отбился бы от стаи, превратившись в волка-отшельника – таких немало шастало в горах и в тундре. Но он не ушел из стаи, поскольку не решался покинуть старшую волчицу – приближалась пора волчьей любви. Волчица тоже была неравнодушна к этому пусть и туповатому, но сильному самцу. Волчицы всю жизнь; живут с одним волком, но в прошлую зиму охотники убили ее самца, и поэтому она ужа приглядывала нового. Они-то, Хмурый и старшая волчица, и нарушили Главный закон охоты…
Хмурый, заранее добиваясь благосклонности волчицы, решил то ли угодить ей, то ли показать свою удаль перед двумя возможными конкурентами – молодыми волками, которые сильно заматерели и мало в чем уступали ему. Однажды утром Хмурый позвал с собой старшую волчицу, и они тайком от всех направились к стаду.
Как ни осторожничала стая, охотясь ночами на оленей, но тревога все же поселилась среди стада. Олени не такие уж глупые животные, чтобы не чуять опасности, когда та бродит рядом. Да и в поведении пастухов олени заметили нервозность, поэтому иные если и отходили от основного ядра, то недалеко. Впрочем, наготове были и пастухи.
В тот несчастливый для стаи день Хмурый решил устроить Большую охоту. Ему давно хотелось такой охоты; хотелось, как в молодые годы, когда в нем кипела кровь и каждый мускул был твердый, как камень, ворваться в гущу этих трусливых рогатых зверей и рвать, рвать их тела, пьянея от горячей крови. Ему надоели спокойная жизнь, приказы дряхлеющего, осторожного Вожака. Тогда, в его молодые, годы, их стаю водил Черный вожак. Он выделялся даже среди сородичей своей необузданной яростью на любой охоте, в любой потасовке. Три зимы водил он стаю, а на четвертую Черного вожака настиг горячий клык Человека… После его смерти стая выбрала предводителем нынешнего Вожака. О-о, это был совсем другой вожак, и не все волки остались с ним в ту зиму. Но он, Хмурый, остался и подчинился Осторожному, как вначале звала стая нового главаря. Подчинялся, хотя и не очень охотно: ему не хотелось охотиться в одиночку. Но теперь хватит! Надоело подчиняться! Тем более что старшая волчица уже несколько дней и ночей так многозначительно смотрит на него. И он решил доказать ей, что будет заботливым, добычливым хозяином их будущей семьи. Пусть волчица увидит сегодня, какой он сильный.
Хмурый стал подниматься вверх по склону, чтобы оттуда обозреть все стадо. Он достиг большого выступа и лег у самого его края. Рядом пристроилась волчица.
Олени, как всегда, не спеша бродили по просторному плато, разбивая копытами снег в поисках ягеля.
Хмурый дрожал от нетерпения. Азарт будоражил его. Он был поглощен только оленями, забыв о Главной заповеди охоты на оленей Человеков – всегда, в любой миг, быть готовым к встрече с людьми. Хмурый был беспечен и потому неувидел, как смерть уже приближалась к нему. И к волчице.
Кокандя первым заметил двух волков, поднимавшихся вверх по склону. Рядом с ним находился молодой Ивтократ, который был занят важным делом – выстругивал деревянные дощечки для новых ножен.
– Эй, парень, – сказал Кокандя, – брось это дело и приготовь ружье. Смотри, два волка поднимаются к выступу. Мне не нравится, что они подошли к табуну днем. Наверное, задумали поохотиться. Шибко голодные, раз хотят напасть днем. Может, они из другой стаи? – Кокандя взял на изготовку винчестер и поспешил к косяку, который ближе всего находился кволкам.
Ивтократ, вложив нож в старые ножны, сдернул с плеча свое ружье, вогнал в ствол жакан и поспешил за ним.
Олени спокойно глядели на пастухов, нехотя расступаясь перед ними.
Кокандя пригнулся и скрылся среди оленей. Ивтократ последовал его примеру.
– Скорее, парень! – обернулся к помощнику Кокандя. – Видишь, один из волков уже начал спускаться вниз. Он крадется, к тому косяку. Смотри!
Хмурый быстро, широкими махами, ринулся вниз, словно сорвавшийся с горы камень. За ним, подчиняясь его воле и азарту, прыгнула и волчица…
Первым упал с разорванным горлом большерогий крупный самец, за ним – с растерзанным боком – важенка. Волчица последовала примеру Хмурого и завалила еще одну самку…
В страшной панике заметались олени. Промерзшая земля загудела от топота тысяч копыт, в морозном воздухе далеко был слышен стук рогов, над плато взметнулось снежное облако. Олени кидались в стороны, сшибаясь друг с другом, падали, вскакивали и неслись опрометью от страшных охотников…
А Хмурый и волчица, опьянев от запаха крови, от легких, побед, сильные и беспощадные, снова и снова бросались в живое месиво и с остервенением вонзали в несчастных животных безжалостные клыки и рвали, рвали трепещущее, горячее мясо. Уже шесть оленей лежали на снегу, купаясь в крови, а волкам все было мало. Хмурый упивался Большой охотой!
Кокандя, как истый северянин, спокойно прицелился и, как только голова Хмурого попала на мушку, выстрелил.
Молодой Ивтократ тоже не промахнулся – горячий жакан вошел в грудь волчицы и вышел у левой лопатки…
…Атувне, дремавший в своей пещерке, услышав выстрелы, высунулся из каменной «яранги». Волки, отдыхавшие рядом после ночной охоты на зайцев, тревожно водили носами из стороны в сторону.
Парень полез на вершину сопки, чтобы с нее увидеть стадо: выстрелы доносились оттуда. Волки последовали за ним.
Атувье увидел четверых пастухов. Они стояли кучкой, что-то рассматривая на снегу, громко говорили, размахивали ружьями и, прикладывая ладони козырьками к надбровьям, оглядывали сопки. Атувье узнал тела Хмурого и волчицы, а потом и туши зарезанных ими оленей – зрение у него было орлиное. Рядом тихо зарычал Вожак. Атувье догадался обо всем.
– Вожак, Хмурого и старшую волчицу убили пастухи. Твои волки нарушили Главный закон охоты, и потому их убили, – сказал Атувье.
Вожак покосился на пленника и продолжал неотрывно глядеть вниз.
Вдруг пастухи разделились на пары и двинулись к соседней сопке. С ее вершины они без труда заметили бы человека и двух волков. В руках у всех были ружья.
Атувье. замер, от страха: он-то знал, как далеко летят пули из винчестеров. О, Атувье и сам не раз стрелял снежных баранов и медведей из винчестера Киртагина. Не уведи его с собой волки, он к весне купил бы у Вувувье заветное ружье: уже пять, шкурок красных лисиц и двух соболей имел он для покупки. Атувье в ужасе попятился назад.
– Надо бежать! – почти шепотом сказал он Вожаку.
Тот встал и подошел вплотную к Атувье.
– Вожак, ламуты убьют нас! Надо уходить! – опять шепотом сказал Атувье и бросился вниз, спотыкаясь и падая. Волки кинулись следом и вскоре оставили Человека далеко позади.
Атувье бежал по их следам, забыв от страха свою палку-посох. Но человеку не угнаться за волком. Вскоре Атувье потерял стаю из вида. Правда, теперь его ни за что бы не увидели с вершины горы пастухи-ламуты он уже сбежал вниз и завернул в ложбину. Атувье в изнеможении сел на снег, с тревогой взглядывая назад на свои следы. «А что, если ламуты встанут на лыжи и отправятся в погоню?» – испуганно подумал пленник стаи, тяжело дыша, словно вконец загнанный ездовой олень. Пот заливал ему глаза, сердце стучало, как бубен в руках шамана Котгиргина, когда шалман изгонял злых духов из яранги больного. И Атувье вдруг словно кто-то сильно встряхнул за воротник кухлянки. «Стая убежала! Стая убежала, и я смогу остаться с ламутами! Я больше не волк! Я снова человек – пастух Атувье!» От этого открытия ему стало легко и радостно. Он забыл о своей изодранной одежде, о том, что идет по снегу босиком. Атувье зашагал назад по своим же следам Он прошел совсем немного, когда внезапно остановился. Ему показалось, что на него кто-то смотрит. Атувье затылком почувствовал взгляд – упорный, пронзающий насквозь. Пленник стаи оглянулся и замер: совсем недалеко стоял Вожак и, не мигая, смотрел на него. У Атувье по спине загуляла ознобная поземка: Вожак смотрел с укором, словно стыдил за измену стае. Нет, он не просто смотрел! Он говорил!
Атувье выдержал пристальный красноречивый взгляд Вожака. И вдруг ему показалось, что он явственно слышит голос Вожака:
«Ты предаешь нас, Человек. Моя стая сегодня потеряла еще двух сородичей, и теперь нам будет совсем плохо без тебя… до весны. Почему ты уходишь, Человек? Мы честно делились с тобой добычей, и. первый кусок был твой. Мы согревали тебя своими телами во время сна. Стая увела тебя насильно. Да, это так. Но разве ты не сыт? Ты стал сильным и смелым. Ты стал равным среди равных, и никто из волков, даже Хмурый, с которого уже сияли шкуру пастухи, даже он ни разу не посмел напасть на тебя, хотя всегда ненавидел… Ты видишь, Человек, я один, и ты можешь не бояться меня – у тебя есть Железный клык, которым ты легко режешь мясо. Но ты пойдешь со мной. Ты вернешься в стаю. Отныне мы – твои братья. Ты вернешься!..»
– Я вернусь, Вожак. Я вернусь, – прошептал парень как бы в забытьи.
Тело его неожиданно стало легким, словно пух белого лебедя. Атувье видел только глаза Вожака – жуткие, засасывающие, точь-в-точь глубокое черное озеро Тылга, когда смотришь на него с вершины горы…
Вожак степенно зашагал в ту сторону, куда убежали оставшиеся в живых волки, И за ним, словно во сне, покорно поплелся Атувье.
…Стая ушла из страны ламутов. Вожак знал, что так будет лучше: весть о Большой охоте Хмурого и старшей волчицы быстрее полета болтушки-сороки разнесется по земле ламутов – и тогда стае несдобровать.
Волки шли снова туда, где начинали эту зиму, – шли на родину Человека, который охотился теперь на диких оленей лучше, чем они. Человек забирался на вершины сопок и оттуда высматривал следы дикарей, угадывал места, где они паслись. О, Человек стал настоящим волком! Он ловко подкрадывался к дикарям. И, случалось, – без помощи стаи набрасывал Длинный ремень на рога сильных, упитанных оленей. Но чаще всего они, волки, как и раньше, выгоняли на него животных, и Человек никогда не упускал добычу. Теперь они не сразу бросались к поверженной жертве, а терпеливо ждали, когда Человек напьется теплой крови и возьмет себе самый лучший кусок. Так повелел Вожак, и это было справедливо: Человек-волк стал главным добытчиком их стаи. Человек стал их братом.
К концу февраля, когда солнце уже дольше гуляло по небу, стая вернулась на берега Апуки – в родные места Атувье.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Кочевая жизнь текла по распорядку, заведенному далекими-далекими предками оленных людей. Пастухи по очереди ходили охранять оленей, а жены, старики, кочевавшие с ними, заготавливали дрова, готовили еду, чинили одежду или выделывали шкурысъеденных оленей. Детишки, кто, конечно, уже мог ходить, тоже без дела не сидели: одни ставили петли на зайцев, другие помогали рубить дрова, а самые старшие уже настораживали капканы на лис и соболей.
Все стали забывать об Атувье. Горевать подолгу оленным людям некогда – о живых приходилось думать. Каждый, день надо было не просто прожить, а выжить. Мяса-то много ходит – целое стадо, да не очень-то разъешься: Вувувье знал каждого оленя вглаза и счет вел строгий. Можно было бы, конечно, на волков свалить, на копытку, да только оленные люди во все времена считали обман самым постыдным делом. И верный хозяйский глаз Киртагина не дремлет. Киртагин хитрый: думает на следующую зиму выдать своего сына Хипу за старшую дочку хозяина. Породниться с богатым захотел вот и старается. А чего ему не стараться – своих пять десятков оленей держит в стаде хозяина. Хипу отцу первый помощник. Киртагин и сын хотят выгоду иметь, а остальным бедным пастухам приходится за это расплачиваться: только вернешься собхода к очагу, только почаюешь, а Киртагин уже назад посылает. Киртагину чего не жить в табуне – у него мамушка, толстая и ленивая Нутен, всегда под боком. Я каково молодым парням, неженатым? Девушки каждую ночь снятся. Эх, жизнь кочевая! Совсем плохо бывает.
…Это случилось в ту ночь, когда после теплого восточного ветра вдруг потянул ветер с севера. Небо сразу стало чистым, и впервые за много ночей над землей засияла луна.
В эту ночь Киртагин пошел в обход сам – того и гляди мороз волчьей хваткой схватит снег и олени до крови станут разбивать копыта, добираясь до ягеля. Тогда скорее надо сниматься с насиженного, обжитого места и перегонять стадо.
В ночи то и дело слышалось привычное: «Гок! Гок!» – пастухи сгоняли на ровный, как стол, участок тундры разбредшихся оленей. Вдруг голоса людей в ночи смолкли. Пастухи поспешили кКиртагину, который стоял в центре табуна.
– Отец, ты слышишь? – спросил Хину, боязливо вглядываясь в темноту.
Киртагин, посасывая трубку, слегка кивнул.
Подошли остальные – старик Кокакко, маленький проворный Лилькив.
– Киртагин, слышишь, волки! – указал рукой в сторону двугорбой сопки. Кокакко.
– Я не глухой, – буркнул Киртагин.
Все молчали. А издали, из ночи, все отчетливее слышался вой волков. Вой их напоминал плач людей – они чуяли Человека.
– Ой-е, среди волков какой-то особенный волк, – сказал Киртагин, – Слышите?
– Ага, ага, – закивали испуганные пастухи.
– Один волк совсем не по-волчьи плачет, – сказал Лилькив.
***
…Атувье, почти босой, в изодранной кухлянке, шагал рядом с Вожаком и волчицей, когда ветер донес до него запах оленей. Да, теперь он улавливал многие запахи, которые раньше пролетали мимо его носа: два месяца жизни в волчьей стае, без огня, сильно обострили его чутье. Уже много дней пленник стаи ел только сырое мясо, пил горячую кровь – и нос его теперь улавливал даже слабые запахи кедрача, спрятанного под снегами. Вот и оленей почуял.
Вожакпервым задрал морду к луне и заголосил. Где-то вдалеке раздался ответный вой молодого волка, потом другого.
Атувье догадался, что волки почуяли не только оленей, но и пастухов. Они плакали, жалуясь ночному небу, луне и звездам, что им опять придется тяжело на охоте, потому что сильнее Человека нет никого на земле. Волки пели песню смерти – встреча с Человеком всегда опасна, и кто знает: может, эта ночьбудет последней их ночью., Не петь ее они не могли так повелевал инстинкт предков.
Что-то затвердело в груди Атувье. Пленник стаи закрыл глаза, разум его словно окутал туман… и он вдруг тоже завыл. Впервые за все время скитаний с волками. Атувье выл, и голос его становился все звонче, поднимаясь все выше – к самой луне. Где-то внутри головы, глубокоглубоко, будто на дне глубокого озера Тылга, билась ключиком неотвязная мысль: «Я тоже волк… я волк… я волк…».
Вожак не верил своим ушам: Человек, пленник стаи, тоже пел песню смерти! Он пел на непонятном для волка языке, но смысл песни все же был ясен. Вожак подошел к Атувье. Да, Человек тоже пел песню смерти!
Притихли в изумлении и остальные волки.
А Человек все выл и выл. И тогда волки, собравшись вместе, стали ему подвывать…
Едва солнце приподняло полог ночи, как пастухи, прихватив ружья, отправились к двугорбой сопке – к тому месту, откуда был слышен вой волков. Они без трудаобнаружили следы стаи. Вдруг Хипу, шедший в стороне от других, издал удивленный возглас:
– Э-э, здесь был человек… Эй, идите ко мне!
Пастухи поспешили к нему, и глаза у них стали круглыми от удивления: среди отпечатков волчьих лап отчетливо выделялся след человека, шедшего на лапках-снегоступах, было видно, что лапки совсем плохими стали, истерлись, и местами даже встречался отпечаток почти босой ноги. Суеверный страх сковал души пастухов. Да, это был след человека! Они ощупывали ямки руками,не веря своим глазам. Но нет, это был не сон. Пастухи, с опаской поглядывая назад, вернулись на стоянку.
Весть о том, что среди волчьих следов они увидели отпечаток ноги человека, повергла в ужас женщин и детей. Все смотрели на задумавшегося Киртагина, который подошел к костру, раскурил трубку и сел на опрокинутые нарты. Что он скажет? Что теперь делать? Останутся они здесь или придется сворачивать чум и перекочевывать на новое место?
– Я говорю: останемся на месте, – сказал наконец Киртагин. И его слова, произнесенные тихо, хорошо услышал каждый; зимой в тундре голос человека слышен далеко, ибо для звука нет препятствий в ее просторах. – Стая не причинит нашему стаду большого зла, – продолжал Киртагин. – Скоро у волков начнется гон, и стая распадется.
Пастухи согласно закивали головами.
– Мы будем пасти оленей, словно ничего не знаем о Стае. Я говорю: никто не поднимет ружье на волка, даже если волк будет рядом.
– А если волк бросится на меня? – спросил отца Хипу. – Или тот, босоногий?
– Он не бросится, – проскрипел, словно мертвая лиственница на ветру, самый старый из пастухов – Омрелькот. Последнюю зиму он уже не ходил за стадом, просиживая все время у костра: осенью у него распухли ноги. – Он не бросится. Я знаю. Так было. Стая и ее человек-волк хотят спокойно дожить до тепла.
Мудрый Омрелькот оказался прав.
