Текст книги "Пленник волчьей стаи"
Автор книги: Юрий Пшонкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Пока ему везло – облака плыли высоко, роняя на землю мелкие снежинки. Утром пятого дня Атувье забеспокоился – с востока, оттуда, где, он знал, находится большое-большое море, надвигалась темная, хмурая стена облаков. Атувье поднялся на вершину сопки, у подножия которой он ночевал, и тут же успокоился – недалеко ушел от «расколотой» сопки. Вон она. А за ней – срезанная... Атувье, обдуваемый злым сильным ветром, пересек вершину и посмотрел вниз. Ой-е! Добрые духи сжалились над ним – он увидел, как по белой долине бежало стадо оленей! Нет, не стадо, а всего лишь косяк, голов в четыре раза по десять, а может, немного больше. Впереди косяка (Атувье хорошо это видел) бежал длинноногий бол ьш ерогий темный олень. Замыкал косяк тоже длинноногий, но совершенно белый олень с одним рогом, «Это же ездовой олень!—удивился Атувье и снова посмотрел на темного, бол ьш ерогого.– А это... сохжой! Дикий бык. Ой-е, неужели... сохжой отбил косяк... домашних важенок? Мне здорово повезло!» – возликовал Атувье. Но радость тут же стала угасать. Если это домашний косяк, то его наверняка будут искать пастухи, и тогда... Тогда не будет никакой охоты.
Косяк убегал все дальше и дальше, а поникший Атувье, усевшись на камень, все смотрел и смотрел ему вслед. Но тут его словно кто-то подбросил. «Почему я сижу? Вон надвигается темная туча. Будет пурга. Да-да, сейчас начнется пурга, а за косяком не гонятся ни собаки, ни люди. Ой-е, даже если за оленями и идут пастухи, то они скоро потеряют их след. Снег укроет следы. А я? Я побегу по свежему следу и не потеряю косяк. Не потеряю. Ой-е, добрые духи помогли мне – я отобью десяток важенок и пригоню их в яяну! Домашние важенки без сохжоя не разбегутся, я сумею пригнать их домой».
– Добрые духи, помогите мне, и я принесу вам в дар одну важенку! – крикнул он и начал торопливо спускаться вниз. «Скорее, скорее! Темная туча скоро догонит меня».
Охваченный азартом, Атувье побежал по следам оленей. Они уже миновали долину и скрылись в распадке двух высоких сопок. Ему стало жарко, он смахнул за спину малахай. Пот застилал глаза, но он бежал и бе жал.
Туча догнала его, когда он уже видел косяк. Белые смерчи сразу пустились в веселую жуткую пляску, и Атувье вскоре потерял из виду оленей. Но оставались следы, и он, замедлив погоню, шел и шел по вспоротому копытами снегу. Ему нельзя было отставать. Сохжой – не домашний бык, и этот косяк – не тот косяк, что отбивается от главного ядра стада, которое стерегут люди. Сохжой – вольный олень, он отбил самок и теперь стремится подальше увести их от людей и собак. Дикарь знает, что люди и собаки не захотят уступить ему важенок. Они побегут за ним, за его добычей. Да, сохжой – умный олень. Он будет уводить косяк, пока важенки смогут бежать. Потом он даст им передышку, чтобы оленухи наелись, и потом снова поведет их туда, где почувствует себя в безопасности. Атувье знал повадки дикарей. Хорошо знал и потому старался далеко не отпускать косяк. Подгоняла его и пурга, которая по-шамански завывала, ухала, металась по распадкам, на вершинах сопок, как бешеная белая волчица. И падал, падал на землю белый– белый снег.
Неожиданно на пути Атувье возник белый сугроб без единого следа оленей. Он опешил. Где олени? Где их следы? В этом месте ветер уже нашел длинную прямую дорогу в сопках и потому постарался напакостить человеку. Немного успокоившись, Атувье пошел на ветер и вскоре на склоне невысокой сопки увидел следы. Он догадался, что сохжой, чтобы н е растерять важенок, решил переждать пургу в тихом месте. А тихое место он может найти где-нибудь на склоне, в узком распадке. Поднявшись на гребень увала, Атувье догадался, что косяк где– то рядом. Может, там, в низине? Он начал осторожно спускаться с гребня и чуть не наткнулся на белого однорогого оленя. Тот разгребал копытом снег. Разгребал не очень упрямо – снега было еще совсем мало. Унюхав человека через белую суетящуюся пелену, олень шарахнулся в сторону и... пропал, словно растаял в мельтешащих снежинках. Атувье затаил дыхание, открыл рот, чтобы слух обострился. Ой-е, рядом, совсем недалеко, бродят олешки – он уловил такой знакомый стук рогов. Олени часто задевают друг друга рогами. Любят кучно держаться. Особенно в такую погоду. И еще если их кто напугает, насторожит. Что делать? Охотиться в пургу нельзя,– можно упасть с обрыва. Да и какая охота в пургу. К тому же можно наткнуться на сохжоя. А если он убежит, то и важенки разбредутся. Приметив куст кедрача, Атувье наломал веток для «постели», вынул из сумки кусок вяленого мяса и начал неторопливо есть. О костре нечего было и думать. Атувье втянулся в свою изношенную, латаную кухлянку и сразу уснул. Пурга начала укрывать его снегом.
Проснулся на рассвете. Выбравшись из-под снега, Атувье протер глаза, встряхнулся и посмотрел туда, где должны были пастись олени. Оленей не было. Остатки сна упорхнули из него, словно испуганные медведем куропатки. Атувье подался вперед, стараясь сквозь снежную плещущую пелену разглядеть хотя бы одного оленя. Оленей не было видно. Атувье бросился в низинку. О счастье! Олени совсем недавно покинули долинку. Их следы еще не успело занести.
Атувье не сразу бросился в погоню. Сын Ивигина был настоящий чаучу, а ноги чаучу никогда не опережают голову. Он быстро развел костерок, набил железную кружку снегом, поставил ее на огонь. Съев последний кусок вяленого мяса, он вместе с заваркой бросил в кружку щепотку мелко изрезанного целебного корня. Чай и мясо придали ему силы, и он быстро побежал по следам ушедшего косяка. Он догонит оленей и обязательно отобьет десяток важенок и пригонит их в яяну. Пригонит. О, хорошая жизнь тогда настанет. Очень хорошая. Если у чаучу есть олени, он живет спокойно.
Атувье бежал все дальше и дальше, забыв в азарте, что он не птица, которая может взлететь высоко-высоко и с высоты оглядеть горы и реки. Азарт – плохой проводник, ибо Атувье все больше удалялся от сопки – метки с «расколотой» вершиной. Он думал только об одном – как бы не потерять след оленей. О, хитрый сохжой! Дикарь не давал передышки важенкам, многие из которых уже несли в себе будущих ягнят. Но сохжой не думал об этом. Он, которому не хватило оленух в своем вольном стаде, был сейчас счастлив и горд. Наступит пора любви, и он исполнит то, что велит ему природа,– продолжит род вольных и сильных оленей, украшение этой красивой, суровой земли. А пока самец-дикарь гнал оленух и белого однорогого быка-кастрата подальше от тревожного пастбища. Дикарь почуял запах человека еще ночью, когда обходил кормящихся оленух. Запах шел откуда-то из-под снега, но он все же поймал его. Тревога поселилась в сердце осторожного сохжоя, и едва сквозь мельтешащие снежинки просочился робкий свет, он погнал косяк от опасного места. И вовремя, ибо вскоре его чуткие ноздри поймали слабый запах дыма и другие запахи, которые живут вместе с главным врагом– человеком. (Низовой ветер дул как раз в сторону уходившего косяка, когда Атувье развел костер.) Даже волк, даже росомаха не смогли бы поймать этот запах в снегопад, но олень-дикарь поймал. У северных оленей чуткие ноздри.
Однако вскоре ветер подул навстречу оленям, и предводитель немного успокоился. К тому же надо было подкрепиться ягелем – бег отобрал много сил.
Не приближаясь к стаду, решил передохнуть и Атувье. И поесть тоже. Он раскрыл сумку. Ой-е, совсем мало осталось еды – всего две юколы! Он съел бы их сразу, но сейчас нельзя. Еще неизвестно, сколько будет идти снег и сколько еще будут уходить от погони олени.
А снег падал и падал, оленей не было видно даже на три длины чаута, но Атувье знал, что они рядом. Он слышал их хорканье. Однако близко не подходил. Зачем? Даже если он и убьет одного оленя и снимет с него шкуру, то идти назад все равно не может. Его следы и следы оленей уже замело. Куда он пойдет? Надо будет подниматься на какую-нибудь сопку, чтобы увидеть метку – «расколотую» сопку. Только зачем подниматься, если облака нависли совсем низко, того и гляди зацепятся за малахай. Да и не нужна ему сейчас одна шкура. Стоило ли из-за одного оленя столько бежать. Из-за одной шкуры. Нет, он дождется, когда сохжой успокоится, привыкнет к человеку. Тогда он, Атувье, отнимет у дикаря часть его добычи. Надо поскорей это сделать, пока оленухи не одичали; домашние олени, если отобьются от главного стада, быстро привыкают к вольной жизни и становятся такими же осторожными, пугливыми, как их свободные братья... Ему вдруг захотелось горячего чая.
Развести огонь на снегу, в пургу, на морозе, когда птицы умирают на лету, пастуху дело легкое, привычное. Вскоре из кедрача навстречу снежинкам поднялся столбик дыма. Съев юколу и запив ее горячим чаем, Атувье раздвинул упругие ветки куста кедрача, лег под душистый «полог» и... заснул.
Ему приснился тревожный сон. Он стоит недалеко от яранги, на том месте, где обычно стояла та матуха, медвежонка которой он вытащил из каменной ямы. У яранги – Тынаку. На одной руке у нее сидит веселый, круглый, как полная луна, Тавтык, а другой рукой жена манит к себе. «Ну да, я уже много дней и ночей не был в яяне, вот жена и зовет меня»,– размышлял он во сне, но почему-то никак не мог подойти к яранге: к ногам ему будто привязали тяжелые камни...
Спал недолго. Когда открыл глаза, увидел, что скоро ночь наступит. Он поднялся, замахал руками, чтобы разогнать кровь, прислушался. Ни единого звука не поймали его уши. Тревожная догадка встряхнула его. Атувье перекинул через плечо сумку, взял лук и колчан со стрелами и поспешил в ту сторону, где паслись олени. Вот чуть видимые комья снега, но оленей нет! Не слышно их хорканья, перестука рогов. Смахнув ладонью налипшие на лицо, на глаза снежинки, он остановился. Может, олени улеглись? Они ведь тоже здорово устали. Домашние олени слабее диких. Но почему они все же ушли с места кормления? Атувье разгреб снег. Да, место хорошее, ягель нетронутый, густой.
Атувье сам прогнал оленей. Едва сохжой почуял дым, который был смешан с кисловатым запахом, исходившим от выделанных шкур, как дикарь забеспокоился. Такие запахи шли от человека – самого главного врага. Значит, человек снова близко, и он захочет отнять важенок. Сохжой громко хоркнул. Ближние оленухи перестали есть, подняли головы. Сохжой обошел косяк и подался на склон сопки. Следом потянулись сначала пять важенок, а за ними и остальные. Олень – зверь стадный. Только в стаде, рядом с другими, он чувствует себя уверенно. Присутствие соседей помогает ему вовремя заметить, почуять опасность. И снег раскопать легче. Вот почему и без человека-пастуха они не разбредаются далеко друг от друга. И даже если у какого-то быка появится желание уйти от человека, то он уходит не один, а с косяком.
Атувье, то и дело смахивая с лица холодную кашицу, ринулся по следам. Хорошо еще, что кое-где виднелись полузаметенные комья снега. Следы привели его к подножию сопки. Высокая она или нет, Атувье не видел – было уже темно. К тому же низкие облака скрывали вершину. Но раздумывать некогда, если он потеряет следы, то тогда совсем худо будет. Очень худо. Что он станет есть? Мясо и юкола кончились. Осталось совсем мало сушеных листьев и корешков. На одном чае долго не проживешь. Назад идти долго. Атувье оглянулся на свои следы... Совсем рядом они уже не были видны. Ой-е, а как он найдет дорогу назад? Проклятый сох5кой! Он заманил с собой не только важенок, но и его, Атувье. Где сопка-метка? Облака закрыли сопки. А его следы? Нет их, занесло. Если он сейчас повернет назад, то все равно не найдет дорогу к яранге. Надо ждать, когда ветер прогонит облака и появится солнце. Сколько ждать? В эту пору небо почти всегда закрыто. Только с наступлением морозов оно станет открываться. Ой-е, зачем он погнался за косяком? Зачем?! Он, оленный человек, знает, что сохжой – хитрый, осторожный олень. Если дикарь отбил себе домашних оленух, то уведет их очень далеко от стада. Сохжой, как старушка Келле, сильно путает следы. Так рассуждал Атувье, осторожно поднимаясь вверх. Где же следы? Нет следов. Совсем ничего не видно. Он же не собака, не волк, не росомаха. Днем он может разглядеть даже слабый след, но в темноте, в снегопад, как увидишь? Только звериный нос может взять след оленя в темноте, в снегопад. Но он не зверь – он человек. Атувье спрятался от ветра за большим камнем. Куда идти дальше? Темно, идет снег, пропали следы. «.Надо разжечь костер. Огонь – друг, он прогоняет плохие мысли, помогает забыть о плохом»,—решил Атувье. Неподалеку от камня угадывались кусты кедрача. Атувье наломал веток, настрогал стружек из сушняка, разжег костер, затем натолкал в кружку снега, вскипятил воду, бросил в кипяток щепотку заварки. Маленькими глотками он неторопливо пил чай и думал: «Олени все равно далеко не уйдут. Ночью, да еще в снегопад, можно и потеряться,– рассуждал он.– Сохжой, скорее всего, увел их за сопку, в тихую долину. Там олени подкрепятся. К тому же сохжой не будет чуять меня, его чуткий нос не поймает запах дыма. Ой-е, зачем я разжег костер вблизи оленей? Сохжой, как и всякий дикарь, боится запаха дыма и потому увел важенок и ездового оленя подальше от меня. Ладно, сейчас я попью чаю и лягу спать, а утром поднимусь на вершину и тогда увижу следы,– успокаивал он себя. – Теперь мне нельзя отставать от оленей, иначе я уйду к «верхним людям» от голода. Теперь я буду снова пастухом. Буду пасти... важенок сохжоя. Он должен, должен вернуться в те места, где долина Круглого озера. Ой-е, добрые духи, сделайте так, чтобы сохжой повернул в ту долину. Я даю клятву: если он приведет важенок и... меня в ту долину, я принесу вам в дар мясо одной важенки. Все мясо!»
Сын Ивигина все-таки здорово устал за время погони. К тому же он был большим, тяжелым, а тяжелому человеку труднее ходить по горам, по тундре, чем легкому.
...Едва тьма начала таять, как Атувье снова развел костер и вскипятил чай. Ему хотелось есть. Очень хотелось. Пустой желудок просил хоть какой-нибудь еды. Но еды у него уже не было. «Я должен догнать косяк и убить оленуху. Я должен догнать косяк»,—твердил Атувье, поднимаясь на вершину сопки.
Снег перестал падать из облаков, которые сегодня были выше. Зато на макушке сопки гулял ледяной ветер. Он обжигал, царапал лицо. Атувье, не обращая на ветер внимания, искал следы. На вершине их не было. Ветер усердно потрудился, все комья разметал. Однако и доброе дело сделал – в одном месте снега почти не было, и Атувье вскрикнул от радости. Еще бы! Вот они, следы, совсем плохо заметные на мерзлой земле. Ой-е, хорошо! Туда, в распадок увел дикарь оленух.
Атувье подошел к краю макушки и снова вскрикнул – внизу, в долине, паслись оленухи. Они разбились на маленькие стайки. Вместе с ними пасся и белый однорогий бык. А где сохжой? Ой-е, вон он! Дикарь стоял у выхода из долины. Какой умный: стережет важенок, чтобы они не разбрелись, и охраняет их от внезапного набега врагов – волков, росомах. Ему, стоящему на седловинке между двумя сопками, далеко видна соседняя большая долина. Оттуда можно ждать нападения.
Атувье снял лук, вынул из колчана самую надежную стрелу и начал осторожно спускаться к ближней стайке оленух, все время поглядывая на сторожа-сохжоя. До него было далеко, но Атувье все равно спускался очень медленно. Сохжой – умный бык, осторожный. Атувье старался спускаться медленно, но голод, помимо его воли, подгонял, торопил.
Как ни осторожничал Атувье, сохжой вскоре то ли заметил, то ли почуял его. Он заметался по седловинке, потом крупными прыжками вдруг побежал... к охотнику. Атувье пригнулся и, не выдержав, метнулся под защиту разлапистого куста кедрача, присыпанного снегом. Вовремя он это сделал. Сохжой подбежал близко – его можно было достать стрелой. Атувье ждал. Самец-красавец остановился, принялся обнюхивать воздух. На счастье, Атувье находился выше оленя, и тот ничего не почуял. Успокоившись, бык медленно побрел назад и снова встал на своем сторожевом месте. «Ой-е, сейчас нельзя охотиться. Сохжой почует кровь и снова погонит косяк. Напуганный кровью, он будет долго гнать своих оленух подальше отсюда. Тогда не догонишь»,– рассудил Атувье. Да, сейчас ему нельзя было близко подходить к стаду. Придется дождаться темноты. Надо было чем-то обмануть пустой желудок. И тут Атувье даже хлопнул себя по лбу. Да вот же еда, под носом! На кедраче кое– где еще висели шишки. Он оборвал их. Вышелушив зерна, начал грызть. Что мужчине орехи? Какая это еда? Еще сильнее есть захотелось. Атувье оглянулся, высматривая еще кусты. Вдалеке увидел целую рощицу.
До темноты грыз орехи, обманывая свой большой пустой желудок. И только когда сумрак размыл долину, вышел из укрытия.
Косяк отдыхал. Почти все важенки лежали на снегу.
л
Лишь самые сильные еще бродили по долине. Ближе всех оказался однорогий ездовой бык, но Атувье решил его не трогать. Может, потому, что надеялся вместе с важенками отбить и его и пригнать домой. Ездовой олень очень пригодился бы. Ездовые олени – самые умные и спокойные. Обычно другие олени держатся возле них. Рядом с ездовым лежала молодая важенка. Атувье натянул тетиву.
Оленуха так и не смогла подняться – стрела по самое оперенье вошла ей в бок. Зато однорогий сразу вскочил и, испуганно озираясь, отбежал к ближней стайке важенок. Однорогий, по-видимому, что-то «сказал» тревожное – оленухи поспешили подальше от лежавшей подруги.
Чутко вслушиваясь в тишину, Атувье не торопился к добыче. Он боялся, что сохжой тоже почует неладное и уведет косяк. Тихо. Видно, дикарь, занятый сторожением, ничего не почуял... Атувье ножом прикончил страдания уже затихавшей оленухи, схватил ее за рога и поволок наверх, в кусты. Затащив добычу в кедрач, вспорол живот, вырвал печень... Словно изголодавшийся волк он рвал и рвал своими крупными, крепкими, белыми, как снег зубами горячую печень. Наевшись, он «раздел» тушу, снял шкуры с ног, камус, положил их в сумку, а шкуру свернул, обвязал взятым для этого ремешком. Сердце сына Ивигина радостно стучало. «Ой- е , я добыл шкуру. Скоро добуду еще!» Полный желудок убаюкивал, угонял куда-то тревожные мысли, еще недавно терзавшие сердце. Сын Ивигина на время забыл, как далек он от своей яранги, от семейного очага. Так далек, что ему незачем уже носить с собой эту шкуру и те, которые еще добудет... Первая добыча, полный желудок совсем отогнали тревогу. Сын Ивигина забыл, что он потерял обратную дорогу в яяну.
Вспомнил про беду утром. Со своего же обжитого места хорошо видел долину, спокойных оленух и сторожкого сохжоя. Не видел самого главного – вершины сопок. Они по-прежнему были закрыты облаками, и Атувье не мог даже определить, где просыпается солнце, в какой стороне. Будто проснулся он, оленный человек Атувье, в незнакомой яранге, вход в которую был плотно завешен шкурами. Но сопки – не яранга, их ножом не разрежешь, чтобы выйти наружу. Сопки надо обходить, на них надо взбираться и взбираться. Атувье впервые в жизни с отчаянием глядел на облака, на незнакомые «безголовые» сопки. Одна надежда: дикарь приведет косяк в те места, где лежит долина Круглого озера. У диких оленей свои неизменные дороги, свои любимые пастбища, и рано или поздно сохжой должен вернуться на тропу предков. Атувье мысленно восстанавливал свой путь от долины Круглого озера до этой, совсем незнакомой. Далеко отсюда до Круглого озера, далеко и до последней приметной сопки с расколотой макушкой...
Снова повалил снег. Снежинки, подхваченные верхними ветрами, метались в бешеной шаманской пляске. Шел и шел снег, укрывая следы человека, который по злой воле людей и духов снова оказался пленником. На этот раз пленником гор, снегов и облаков. Для волчьей стаи он был бойцом-добытчиком. Теперь он стал пастухом оленух, которых отбил себе бол ьш ерогий сохжой.
Атувье слегка обжарил на костре жирный кусок мяса. Насытившись, он лег на свою упругую, душистую постель, привычно втянулся в кухлянку и быстро заснул. Когда в желудке много мяса, тревожные мысли охотно улетают из головы.
* * *
Три дня сохжой предавался любви. На четвертый он обессилел, его шатало из стороны в сторону. Самец беспрестанно бил копытами снег, торопясь восстановить силы. Атувье знал: дикарь еще не скоро насытится, не скоро уйдет в другое место. Сын Ивигина решил приучить оленух и самого сохжоя к тому, что рядом с ним будет человек.
Утром он спустился с сопки и начал осторожно подходить к ближней стайке важенок. Те еще не забыли пастухов, и потому появление человека их не очень обеспокоило. Сторож-сохжой пасся далеко, и поскольку он был слаб, то уже не так ревниво следил за своим стадом. Атувье спокойно прошел мимо важенок. Те все же насторожились, подняли головы, немного подались к главному ядру. Человек не делал резких движений, и важенки успокоились.
Неподалеку паслась другая стайка, в десять оленух. Атувье направился к ним. На его несчастье среди них нашлась одна пугливая. Она первой встрепенулась, тревожно захоркала, развернулась и побежала под защиту дикаря. Заволновались и другие. Атувье остановился, присел на корточки. Он дождался, когда оленухи успокоятся, и только после этого пошел назад, мудро рассудив, что не стоит больше их тревожить.
Поднявшись к своему «логову», раздул угли, отрезал жирный кусок мяса от туши убитой оленухи, насадил его на заостренный прут и начал поджаривать. «Только бы копэй не появилась в долине,– думал он.—Разгонит стадо, тогда опять придется бежать за ним». Постепенно мысли унеслись к яранге. «Тынаку, наверное, уже шибко беспокоится – ведь я обещал вернуться через десять лун. И снег рано выпал. Беспокоится, конечно. Э-э, а как там мой сын Тавтык? Наверное, сильно плачет. Перед уходом Тынаку говорила, что у него полезли зубы. А когда у маленьких лезут зубы, они всегда много плачут. Ой-е, сколько еще лун мне ходить с оленями?! Худо. И Тынаку худо, шибко плохо одной. Страшно ей. Если бы с ними жила хоть какая-нибудь женщина, пусть очень старая, тогда бы Тынаку хорошо было. Э-э, зачем думать о женщине? Никто не станет жить в яранге человека, который жил с волками».
На следующее утро Атувье снова спустился в долину. Важенки встретили его спокойно. Помаленьку уже привыкали к нему. Однако Атувье все время посматривал в ту сторону, где нахожился сохжой. Почуяв неладное, дикарь направился к оленухам, возле которых стоял человек. Атувье поспешил к своей стоянке. Пусть вожак видит его пока издалека.
...Постепенно почти все важенки привыкли к человеку. Только самые недоверчивые, а их было штук пять– шесть, все еще шарахались, когда Атувье проходил мимо.
Начал привыкать и сохжой: человек не делал резких движений, тихо посвистывал, когда ходил между важенок, и это успокаивало. Правда, дикарь близко не подпускал человека. Атувье и сам не стремился к сближению. Между ним и сохжоем установилось молчаливое, хрупкое согласие: самец не уводил из сытной долины оленух, человек вел себя смирно, не мешал пастись ни ему ни его гарему.
Когда Атувье убедился, что время привыкания оленей к нему прошло, он перенес мясо на новую стоянку – в кусты кедрача, что росли внизу, у самой границы пастбища. Он устроил из веток шалашик, развел огонь.
Почуяв дым, первым потянулся к человеку белый однорогий. Ездовой с самого начала не боялся человека. Атувье даже как-то набросил на единственный рог белого чаут. Поймал легко. Впервые за две зимы он погладил морду живого оленя. Однорогий поначалу дрожал, но быстро успокоился. А счастливый сын Ивигина, оленный человек Атувье, все оглаживал крупную морду белого оленя, которого ни разу в жизни никто не ласкал. Оленные люди не ласкают оленей, тем более ездовых. За однорогим к костру потянулись сначала две, потом еще четыре важенки.
Отныне Атувье больше не осторожничал. Наоборот, он смело расхаживал среди оленух, громко разговаривал с ними, возвращал в ядро косяка тех настырных, которые норовили подняться на склоны сопок. Сын Ивигина снова стал пастухом, возвратясь к привычному с детства делу. Если бы он знал дорогу к яранге, к долине Круглого озера, то без труда отбил бы от косяка два раза по десять важенок и пригнал бы к яяне. Но Атувье, сын Ивигина, не видел сейчас дороги к яяне. Над сопками по-прежнёму зависали низкие недобрые облака. Даже священная птица ворон, наверное, не смогла бы указать ему дорогу. Вороны часто приводят заблудившихся к жилью: возле жилья всегда можно добыть еду.
Да, важенки совсем привыкли к нему. И только вольный, сильный олень держался в отдалении, не подпускал к себе досаждающего человека. Конечно, можно было ночью подкрасться к сохжою и убить его. Но зачем? Нельзя убивать дикаря. Наоборот, его надо беречь. Только сохжой знает дорогу к долине Круглого озера. Дикари всегда ходят по тропам предков.
Наступил эленг – настоящая зима, время большого снега. Эленг – самое спокойное время у чаучу: оленей не донимает комарье, не изводят злые мухи-оводы. Нет и оленьей отрады! – грибов, из-за которых животные часто уходят от главного ядра. Одна забота у пастухов – охранять олешек от хвостатых, от копэй. Зимой хорошо пасти. Хорошо, да не всегда. Если пурга налетит, плохо – надо перегонять оленей повыше, в сопки, на увалы, туда, где меньше снега. Плохо зимой, если и оттепель наступит. В оттепель не посидишь, на солнце не погреешься. Надо сворачивать походные чумы, грузить на нарты все хозяйство – и убегай от тепла, кочуй туда, где рыхлый снег. В оттепель снег становится таким твердым, что олень ранит ноги, копыта. Если олень собьет кожу – он уже не олень.
И все равно хорошо зимой, покойно. Хорошо и ему, сыну Ивигина, сторожу важенок... сохжоя. «Нет,– спохватывается Атувье,– у важенок теперь два хозяина – дикарь и я... Жаль, что со мной нет Черной спины. С ним. было бы куда легче кочевать».
Спокойное время эленг, но Атувье редко сидел у костра. Пастуха, как и волка, кормят ноги. В ногах кровь всегда должна быть свежей. На ногах мясо не должно твердеть. Какой ты пастух, если у тебя плохие ноги, если ты не сумеешь догнать бегущего оленя? Сам Атувье не быстро бегал, тяжелый он был для быстрого бега. Есл и бы не кочевал с детства, жил в стойбище, мудрые старики, хранители рода, воспитали бы из него борца или метателя камней. Однако все равно бегал неплохо. Конечно, ему нечего было тягаться с настоящими бегунами. Сын Гиклавава, их соседа по стойбищу, Илькани бегал куда быстрее. Но Илькани отец с детства растил бегуном, привязывал к его лапкам-снегоступам камни 1и заставлял бегать и ходить с ними с утра и до вечера... Вспомнив о бегуне Илькани, Атувье ударил себя ладонью по лбу: забыл про главное – про лапки. Снега вон сколько выпало – уже трудно ходить.
Два дня он делал лапки. Ремешки для связки прутьев и каркаса вырезал из шкуры убитой оленухи. Он не жалел, что пришлось испортить немного шкуру: у него будут еще шкуры, пока он вернется в свою ярангу, к жене и сыну. Атувье каждый день вспоминал их. И каждую ночь. (Ночью он часто не спал.) Как они живут?
Часто вспоминал он и верного волка. Где он сейчас?
* * *
Когда-то это был сильный и красивый волк. Его густая светло-серая шкура лоснилась, белела по бокам, на морде приметными полосами-следами шрамов, оставленных клыками его соперников. За свою долгую волчью жизнь он имел пять волчиц, и каждая доставалась ему после кровавого, яростного боя. Он убил двух соперников в тех схватках, и его боялись.
Но это было давно. Три Больших Холода назад, в яркий день, человеки-охранники оленей – убили его пятую подругу. Пятую и последнюю. Уже три весны он оставался один – старому волку не нужна волчица, ибо старик не может произвести потомство. Он чувствовал, как противная немощь, спутница старости, мешает его привычной жизни: глаза часто застилала пелена, и он видел все предметы только как бы размытыми. Надо было сильно прищуриваться, чтобы разглядеть длинноухого, уток в протоках, линялых гусей в траве. Нос тоже стал будто чужим и плохо ловил запахи. Стерлись некогда острые клыки, шатались зубы. Основной едой стали полевки. Но больше всего его мучили боли в костях и плохо слушавшиеся лапы. В последнюю пору Большого Холода он понял, что его немощь видна всем, молодой волчишко, впервые вставший на тропу большой охоты вместе с матерыми соплеменниками, назвал его Седым. И старый волк, с трудом сохранявший былую гордую осанку, обмяк телом, и все волки стаи увидели его острые лопатки, между которыми ввалилась старческая дряблая шея.
Наступил еще один Большой Холод. Когда поднялись на крыло белые большие птицы и вода по ночам делалась твердой, Седой потрусил к месту сбора своей стаи. Он хорошо знал туда дорогу.
Пока он спешил на сбор, на землю упали знаки Большого Холода и земля стала белой. Войдя в границу владений Вожака, обозначенных солеными метками, Седой увидел, что пришел на сбор не первым – на снегу виднелись следы многих собратьев. Вскоре старик встретил Крепыша и его подругу. Неподалеку от них рыскали по тундре их дети – четыре крепких сеголетка. Нет, эти еще не охотники. Если Вожак и возьмет их в стаю, то поручит самую трудную работу – загонять оленей. Таков закон волчьего племени – у молодых быстрые, сильные лапы, крепкие сердца и мало ума. Они первыми попадут под горячие клыки человеков, охраняющих своих рогатых. За ними первыми побегут предатели волчьего племени – собаки.
Ночью Седой услышал перекличку собратьев, извещавших Вожака о своем прибытии. Утром, когда над землей стояла Большая Тишина, которая бывает на восходе Большого Огня, Вожак дал голос. Он звал на сбор.
На просторной поляне посреди темного, замершего леса собрались волки, жившие на этой земле. Там, за белыми горами, лежали другие земли других волков. Много волков-соплеменников собралось на месте сбора стаи — без двух три раза по десять. Для одной стаи очень много. У Вожака был большой выбор.
Вожак, крупный, красивый, с черной спиной, сидел на «лунке» поляны. Неподалеку от него, надменно поглядывая на остальных, расположилась его подруга – белая волчица с густым «воротником» вокруг шеи. Широко расставленные раскосые глаза придавали ей неуловимое сходство с плутоватой девушкой человеков.
Вожака видели все. Да, это был Черная спина. Он стал вожаком стаи во время твердого снега. Его привела к соплеменникам белая волчица. У стаи был тогда другой вожак – хитрая, злая волчица. Три Длинных Холода, три зимы, она водила стаю по этой земле и ушла вверх дорогой предков в самом начале отела важенок. Горячий, смертельный клык человека догнал ее, когда она, перекинув за спину только что родившегося детеныша, убегала под защиту леса, чтобы там посытиться одной. Она, всегда такая удачливая, умная, сама же нарушила Главный закон стаи – охотиться только на больных и старых' рогатых. Первых раз за все ее время верховодства над стаей она не сдержалась, и... кара тут же настигла ее.
