Текст книги "Пленник волчьей стаи"
Автор книги: Юрий Пшонкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Тайнав, завидев их, побежал навстречу, держа в правой руке неразлучное копье. Младший сын Килькута готовился стать великим бегуном и потому не признавал ни лыж, ни лапок.
Глядя, как легко и красиво бежал юноша, Атувье даже остановился. «Здорово бежит! Совсем как молодой, хорошо обученный ездовой олень. Здоровое сердце и большие легкие у Тайнава. И ноги сильные»,—с доброй завистью подумал богатырь Атувье.
Тайнав подбежал к ним. Дышал он ровно и совсем не вспотел.
– Э, какомэй! Мой желудок совсем пустой. Есть хочу,– сказал бегун и широко улыбнулся.– Ненак, ты сегодня опять медвежатину сварила? Надоела.
– Иди, мать для тебя сварила сердце того оленя, которого зарезали вчера. Совсем ты еще маленький,– засмеялась Ненак.
– Маленькому хорошо – самые лучшие кусочки оставляют,—хохотнул «малыш», который уже на целую голову перерос сестру, родившуюся за два лета до него. Тайнав размахнулся, бросил копье и тут же устремился за ним. Копье не упало – Тайнав успел подбежать и поймать его на лету. Он снова кинул копье, и снова оно не успело упасть в снег. Атувье даже рот раскрыл от удивления.
– Тайнав будет самым великим бегуном нашего народа,– сказал он.
Сестра брата-бегуна приосанилась.
– Он уже великий бегун. На празднике этой зимой он выиграл оленью упряжку. Вон те длинноногие темно– серебристые тигильские олени – его награда,– похвалилась Ненак и указала на двух длинноногих сильных оленей, которые паслись поблизости.– Отец сказал, что, теперь он спокойно уйдет к «верхним людям». Сказал, что на этой земле есть кому смотреть за его оленями.
Атувье остановился. Он впервые слышал, что старый Килькут «дал слово». Но почему? Старик еще крепкий. Он делает маленькие дела и совсем не липший для семьи.
– Ненак, неужели отец «дал слово»? Он же еще крепкий.
– Отец «дал слово» на следующий день после твоего прихода. Он сказал,, что как только я стану женой Вувуна, он велит готовить погребальный костер.
Атувье оглянулся. Яранга была закрыта леском, угадывалась лишь по дыму костра. Ему было жаль Килькута, приютившего его.
Ненак так смотрела на него, что Атувье стало жарко.
– Возвращайся в ярангу. Вувун и так плохо смотрит на меня. Ведь он уже много отработал за тебя,– сказал он и отвернулся, чтобы не видеть глаза влюбленной в него красавицы.
Ненак откинула капюшон керкера, поправила черные волосы, заплетенные в две толстые косы.
– Большой, сильный, а испугался маленького Вувуна,– подзадорила она смутившегося Атувье.
– Я не боюсь его! – вспыхнул сын Ивигина. – Вувун мне не соперник, но я не хочу отнимать чужую невесту. Я сам...—он не договорил, вспомнив богача Вувувье.
Ненак подошла совсем близко, словно преданная верная собака, заглянула ему в глаза.
– Атувье, я хочу родить от тебя ребенка. Возьми меня второй женой. Я буду хорошей женой, и мы поладим с Тынаку.
Атувье снова стало жарко. Ему нравились слова дочери Килькута. К тому же он давно не спал с женщиной.
Видя, что красавец богатырь заколебался, Ненак добавила:
– Возьми меня второй женой. Отец дает мне пять раз по десять оленей. Ты хороший пастух и не убавишь мое стадо. Вчера я начала шить тебе новую кухлянку.
Атувье смутился. Он все еще ходил в своей изодранной обветшалой кухлянке. В яранге Килькута имелись кухлянки куда лучше, но ни одна ему не подошла – все мужчины были намного ниже его, уже в плечах. Да, Ненак хорошая мастерица, он видел ее работу на Тайнаве, на Кинине, на ней самой. Э-э, он взял бы ее второй женой, но она же не знает, что он жил с волками. Когда узнает, как жить с ним будет? А Вувун? Парень с лета работает на семью Килькута, старается. Если взять в жены Ненак, Вувуну ой плохо будет. Нет, не возьмет он Ненак в жены. Нельзя злом платить за добро. Вувун поделился с ним едой, когда они встретились. Вувун указал дорогу к яранге Килькута. Нельзя красть у него счастье. Мудрый шаман Котгиргин всегда говорил: «Добрые и злые дела как верные собаки – обязательно возвратятся к тому, кто их вырастил».
Ненак ждала ответа. Она сразу влюбилась в этого красивого богатыря, в первый день. Так влюбилась, что не спала по ночам.
– Ненак, ты мне тоже нравишься,– ответил Атувье и зачем-то снял с плеча ружье. – Нравишься, но я не хочу переходить дорогу Вувуну. Не будет мне удачи, если я возьму то, что должно принадлежать другому. Этому учил меня отец и самый мудрый шаман нашего народа Котгиргин. Я сказал.
Ненак закусила нижнюю губку, сверкнула своими раскосыми глазами и торопливо пошла к яранге.
* * *
Старик Килькут начал слабеть на подходе осени, во время холодных дождей. Он мало ел, мало ходил, подолгу сидел возле костра либо в чоттагыне [34]34
Чоттагын – холодная часть яранги (чукотск.).
[Закрыть] либо у костра, что горел возле яранги. Килькут смотрел на огонь, возвращаясь к ушедшим дням. Он сидел, пока костер не угасал, и тогда всем казалось, что и в самом Килькуте угасал костер жизни. Особенно подолгу он засиживался у огня в последние дни. Давший «слово», он готовился исполнить его достойно. Глаза Килькута были прикрыты набрякшими веками, и все думали, что старик дремлет. Лишь когда рядом появлялся Тайнав, он. немного оживал, теплел взглядом. Килькут гордился Тайнавом, ибо младший сын был не только прилежным пастухом, но и настоящим бегуном. Килькут гордился, что именно он вырастил сына бегуном. И Килькут вспоминал...
На седьмой день после рождения Тайнава старики стойбища собрались в яранге Килькута на совет. Омрина принесла из полога сына, развернула шкуры и показала Тайнава старцам. У младенца еще не было имени, но совет самых уважаемых уже решал, кем он будет. «У не го длинные ноги и широкая грудь. Надо готовить из него бегуна»,—сказал самый старший из стариков, мудрый Кояна. «Да, он родился бегуном»,—согласились остальные и дали наказ счастливому отцу: «Готовь его». Кояна велел Омрине унести сына и громко сказал: «Если пастух бегает быстрее и дальше самого сильного оленя, он сбережет стадо. У кого быстрые и сильные ноги, тот всегда разыщет такое пастбище, на котором его оленям будет много корма и где им никто не будет мешать».
Сын на руках Омрины громко заплакал. Мать принялась его успокаивать.
«Пусть кричит,– сказал Кояна. – Пусть много кричит, чтобы легкие у него стали крепкими».
Едва Тайнав научился ходить, как он, Килькут, начал брать его с собой в стадо. Тайнав хныкал, не хотел идти, садился на землю, но он заставлял сына идти дальше.
Тайнаву исполнилось пять зим, когда он, Килькут, сделал ему первые лапки-снегоступы. Утром привязал к лапкам небольшие камешки, приладил к торбасикам. «Будешь ходить на лапках весь день. Снимешь, когда спать ляжешь»,—сказал он. Тайнав не хныкал, знал: отец не любит повторять наказ дважды.
Скоро мальчик так привык к лапкам с маленькими камешками, что перестал их замечать. Мальчишка быстрее взрослых взбегал на склон сопки. «Хорошо бегает»,– одобрительно говорили пастухи. Отец тоже видел, что сын не замечает лапок. Тогда он привязал к лапкам камни потяжелее. Несколько дней Тайнав бегал медленно, а потом опять быстро. Даже по самому рыхлому снегу бегал как по земле. Килькут радовался, видя, как сын набирает силу бегуна. Зато Омрина не радовалась и часто плакала, видя, как изнуряет себя бегом ее младший. Плакала, но возражать мужу не смела.
Когда Тайнаву исполнилось десять зим, Килькут сказал ему: «Ты научился быстро бегать, но чтобы стать настоящим бегуном и побеждать соперников на праздниках, ты должен сделать свои ноги такими же крепкими, как ноги росомахи». И он привязал к лапкам Тайнава очень тяжелые камни.
Тайнав вздохнул. Разве с таким грузом быстро пробежишь? Он хотел шагнуть, но камни крепко держали его ноги. Тайнав упал, посмотрел на отца. «Вставай, иди»,– приказал Килькут. Тайнав поднялся, кое-как сделал один шаг, другой и снова упал. «Вставай, иди,– снова услышал он строгий голос,—Ты снимешь лапки вечером».
Вечером Тайнав еле-еле дошел до яранги и не раздеваясь упал возле костра чоттагына. В есь день отец не разрешал ему выпить даже глотка воды, но одежда на нем была серая от пота. «Пить»,—попросил он мать. Та зачерпнула воды, поднесла кружку, но отец одернул ее. «Дай ему мясного отвара. От воды сердце сырым будет». Омрина всхлипнула.
Много солнц скатилось за горы. Много лун взошло на звездное небо, прежде чем Тайнав снова начал «летать» на тяжелых лапках. «Полеты» дорого обходились – вечером мать меняла на нем одежду. Дневную сушила около костра или на солнце. Постепенно она все реже сушила дневную одежду – сын почти не потел. Он стал настоящим пастухом: наравне со взрослыми бегал в стаде, ловко набрасывал чаут на рога любого оленя, ибо теперь мог догнать даже самого быстрого. Однако бежал за таким оленем недолго – ноги уставали. Тайнав злился и все чаще спрашивал отца: «Когда я буду бегать как самый сильный беговой олень? Когда придет в мои ноги большая сила?» Отец улыбался, успокаивал: «Твои сильные ноги придут к тебе позже. Ты еще молод, кмигн» [35]35
Кмигн—сын (чукотск.).
[Закрыть] .
Пятнадцать зим исполнилось Тайнаву, и его учителем стал дедушка Анкуча.
Весной отец вместе с другими пастухами погнал стадо на летние пастбища, но Тайнаву стало не легче. Наоборот, дедушка Анкуча придумал для него еще более тяжелые занятия. Старик сходил к дальней сопке. На склоне ее росло большое дерево. Анкуча подрезал нижний сук на десять частей, как рыбину на десять кусков. Потом сходил к другой сопке и на большой камень положил десять маленьких камешков. Вечером дедушка сказал Тайнаву: «Когда солнце проснется, я тебя разбужу. Ты побежишь к сопке Медвежий горб, найдешь большое дерево, отломишь одну часть нижней ветки и принесешь мне. На следующее утро ты опять побежишь туда и принесешь вторую часть. Я их сложу. И так будешь бегать десять раз, пока не соберется вся ветка. Вечерами ты тоже будешь бегать к сопке Бараний лоб и с большого камня приносить один маленький. Ты будешь бегать десять вечеров, пока не принесешь десять камешков, которые я положил».
Едва солнце выказалось из-за темной зубчатки леса, Анкуча разбудил Тайнава: «Беги за веткой». Тайнав натянул летние торбаса-плекты и побежал. Сначала надо было добежать до сопки Нос девушки, взобраться на нее, спуститься по живым камням, потом бежать до топкого места тундры, за которым стояла сопка Медвежий горб. На ее склоне и росло дерево с подрезанной веткой. Когда Тайнав подбежал к дереву, ноги дрожали, в голове так бухало, будто внутри ее сидел шаман и лупил колотушкой в бубен. Сердце, казалось, хотело выпрыгнуть через рот. Однако отдыхать нельзя. Отломив первую часть ветки из десяти, он поспешил обратно.
Вечером побежал за камешком к сопке Бараний лоб.
Когда ветка у ног Анкучи «срослась» и все десять камешков лежали возле яранги, он вручил внуку копье. «Ты будешь выпускать его из рук только перед сном»,– наказал старик.
И Тайнав, продолжая по утрам бегать, начал осваивать науку бросания копья. Сначала он просто бегал с ним на склон сопки Медвежий горб и обратно, а после полудня принимался кидать копье в бревно или в череп оленя, повешенный на сук. Много бросал, метким стал.
Прошлой зимой Тайнав доказал, что он хорошо усвоил обучение отца и деда: на торговом празднике выиграл двух прекрасных ездовых оленей. На тот праздник приехали северные люди чукчи. О, у северных людей оленей так много, как летом оводов в тундре. Они привезли с собой богатыря – огромного человека с большим животом. Не зря привезли, хотели пригнать на местные пастбища свои огромные стада. Их богатырь вызвал на поединок пятерых местных борцов и всех победил. Местные совсем приуныли. В этих краях всегда так было: если род имел знаменитого богатыря, метателя копья или знаменитого бегуна, тот род процветал: мог угнать чужих оленей, занимал лучшие пастбища... У северных вот богатырь, а у них?
Тайнав всех выручил. На виду у богатыря он обрезал постромки у двух лучших беговых оленей северян и побежал с ними в горы. Северные люди погнались за ним на нартах. Сильные олени у них были, очень быстрые. Но не догнали они Тайнава. Тогда северные люди сказали: «У нас есть великий борец, у вас – великий бегун. Не будем ссориться. Давайте мирно жить». В честь такого события в стойбище большой праздник был. В знак мира северные люди подарили Тайнаву тех двух оленей, которых он угнал.
«...Теперь есть на кого оставить стадо, и мне можно и уходить»,—говорил себе Килькут.
В тот вечер, вернувшись из стада, Атувье подсел к сидящему возле костра Килькуту.
– Энпеклав, я хочу говорить,– спросил он разрешения.
– Мои уши открыты для твоих слов,– ответил Килькут, а сам даже не повернулся к Атувье.
– Энпеклав, твоя дочь сказала, что ты «дал слово».
– Она сказала правду,– будто старое, усыхающее дерево, проскрипел Килькут.– Как только Ненак станет женой Вувуна или... – Килькут покосился на Атувье,– или твоей, я уйду...
Атувье смутился.
– Энпеклав, я... я знаю, почему ты «дал слово». Ты не хочешь быть лишним ртом. Ты отдаешь свое мясо мне.
Килькут сомкнул веки, ничего не ответил.
– Я не хочу, чтобы из-за меня ты, добрый Килькут, рано уходил в «верхнюю тундру». Лучше я уйду из твоей яранги. Дай мне в дорогу еды – и я уйду.
Килькут долго молчал, потом ответил:
– Тебе не пройти через большие камни – сопки. Ты не знаешь дороги, у тебя нет ружья, и твой плохой лук не прокормит тебя – бараны не подпустят близко. Если ты пойдешь по Вывенке, тоже не дойдешь – очень много идти. Если бы мои сыновья знали дорогу через большие камни, я дал бы оленей. Но мы никогда не кочевали в тех местах. К тому же скоро начнется отел.
Атувье вздохнул. Отел – самая главная, тревожная пора, каждый пастух дорог.
– Я много ем,– стоял на своем сын Ивигина.
– Ты – не ленивый, ты хорошо работаешь,– успокоил его Килькут и немного выпрямился, добавил с еле заметной обидой: – В моей яранге много людей ночевало, но никогда не ночевал голод. Оленное стадо всегда ходило рядом со мной.– Он умолк, но молчал недолго. Ему нравился этот богатырь. Старик понимал, что происходит в душе у пришельца.—Ты – не лишний рот в моей семье, но я должен уйти. Ты не знаешь, в мое тело вселились злые духи. Смотри.– Старик сплюнул.
Атувье увидел на снегу, у ног старика, алое пятно. Кровь! У Килькута гниют легкие...
– Теперь ты понял, почему я должен уйти? – спросил Килькут.
– Да, энпеклав,—тихо ответил Атувье.
Килькут правильно решил, ибо он не хочет, чтобы злой дух поселился и в его сыновей и внуков. А еще Килькут хочет после погребального костра снова вернуться в нижнюю тундру. Все знают: если человек сильно заболел – в него вселились злые духи. И если такой человек умрет сам, то его тело станет совсем гнилым, и потому по обычаю такое тело нельзя предавать погребальному костру: тогда злые духи попадут и к «верхним людям». Этого нельзя допустить: вверху жизнь хорошая – веселая, сытная, и никто не должен мешать «верхним людям». Оленные люди внизу покорно переносят разные опасности, холод, голод, несправедливость, чтобы там, вверху, пожить хорошо. А еще не хотят жить в болезни здесь живущие потому, чтобы когда-нибудь вновь возвратиться к потомкам, на эту землю. Вверху, конечно, хорошая жизнь, но и здесь неплохая... Ушедший к «верхним людям» через погребальный костер обязательно вернется сыном своего сына, дочерью своей дочери. Может и позже, через два-три колена.
После того, как все поели, Килькут объявил, что завтра кочевка, поближе к стойбищу надо подогнать .стадо. Чтобы как можно больше людей пришли провожать его к «верхним людям».
Утром женщины принялись свертывать шкуры, одежду, укладывать в походные сумки посуду, юколу, вяленое мясо. Мужчины занялись починкой нарт, ловлей ездовых оленей. Вувун, главный охотник, отправился снимать петли, капканы.
Вувун очень старался. По обычаю жених должен был не менее трех лет отрабатывать за невесту в хозяйстве ее отца. Надо было усердно работать: заготавливать дрова, пасти оленей, охранять их от хвостатых, добывать шкурки ружьем и капканами, чинить нарты, упряжь. Жених обычно работал больше всех мужчин, а ел – меньше. Работал и не роптал. Иначе нельзя: не понравишься отцу невесты, откажет, не отдаст дочь. Да еще скажет: «Ты плохой работник, дети у тебя будут голодными, проешь оленей жены». Никто не мог оспорить решения отца невесты, никто не обижался на суровый приговор.
Таков обычай. Справедливый обычай, мудрый закон тундры. Для неудачливого жениха такие слова – метка на всю жизнь: парень, про которого сказали, что он может проесть оленей жены, мог совсем остаться без жены, на всю жизнь. В семье чаучу не было общих оленей: были олени мужа и были олени жены. Муж пас всех оленей, но семья ела только его. Впрочем, и дети могли владеть только теми оленями, которых им дарили родители. Олени отца переходили к ним, когда отец того желал. Олени должны были плодиться, множиться, но не убывать. И муж прежде всего оберегал оленей жены. Если жена уходила, она забирала своих оленей, но оставляла детей в семье мужа. Мудрый обычай, справедливый: ушедшая жена могла еще родить, и потому-то олени ей нужнее. О, чаучу почитали женщину, оберегали ее, дававшую жизнь роду. И если умирал муж, то женщину старались оставить в семье мужа, отдав ее в жены младшему брату умершего. Оставалась в семье умершего жена, оставались и ее олени... Да, олень для чаучу – это жизнь, а жизнь не должна иссякать, убывать. Вот почему большим уважением и почетом пользовались те, кто увеличивал свое стадо. Свое, а значит, и общее. И горе было хозяину, у которого стадо убывало. Собравшись на совет, старики рода могли вынести страшный приговор: пусть стадо лентяя, неудачника, от которого отвернулось оленное счастье, перейдет к другому. Без всякой платы!
Килькут был удачливым, оленное счастье всегда жило рядом с ним.
Вувун, сын Татко, пришел отрабатывать за Ненак прошлой весной. У Татко было свое стадо три раза по десять и еще пять. Конечно, Татко был не совсем бедный: в урочищах, в долинах, по берегам Рок, особенно в их низовьях, жило немало совсем малооленных людей – у кого пять, у кого семь оленей. Те люди плохо ели: летом рыбу, птицу, зимой зайчатину. Они оленье мясо только по праздникам ели. Но настоящие чаучу их за чаучу не считали.
И Вувун старался, никогда не отказывался от работы. Наоборот, сам искал ее. Дни в работе быстро летели. Вувун радовался – скоро Ненак станет его женой, он поставит свою ярангу! И вот пришел богатырь Атувье. Э-э, Вувун сразу заметил, что его невеста смотрит на богатыря такими глазами, какими на него до этого смотрела. А ему совсем перестала дарить ласковые, смущенные взгляды. Совсем приуныл Вувун. Килькут любит дочь и может передумать и отдать дочь за другого работника, большого, сильного. Если бы Ненак была предназначена в жены по уговору, с рождения, тогда бы Килькут не посмел отступиться от своего обещания. Солнечный день казался Вувуну тусклым, как сумерки. Но Атувье оказался хорошим человеком. Он сказал Вувуну, что ему не прокормить двух жен.
...Килькут сам уже давно не ходил за оленями. Задолго до болезни перестал ходить. Зачем самому ходить? Молодых малооленных мужчин много. Они своих оленей с его оленями пасут, оберегают. Они работают и едят его оленей, но стадо все равно не убывает. Потому что он, Килькут, когда в силе был, много за оленями ходил. Много ходил, умно пас. Знал, в какое время на каком пастбище оленей держать. Тайнав рассказывал Атувье, как отец, вместе с обучением длинному бегу, учил его и оленное счастье за рога держать. У отца олени с самого первого дня жизни к порядку приучались, у него стадо всегда в клубке держалось. Он почти неотлучно в стаде находился, свистел, кричал на животных. Это чтобы олени всегда видели человека, чуяли его.
Атувье улыбался, слушая великого бегуна. Кому он рассказывает, как надо пасти оленей? Ему, который с малолетства отрабатывал долги отца в стаде жадного Вувувье? Но улыбался про себя. Зачем обижать парня? Таким отцом, как Килькут, можно гордитья, ибо его оленное счастье детей и жену сытно кормило. И после его ухода к «верхним людям» тоже кормить будет. Зачем смеяться? Лучше слушать. Оленное дело – очень непростое дело. Вроде все пастухи всё знают про оленей, а живут по-разному.
«Мы с волками мирно живем»,– сказал однажды Тайнав. Атувье насторожился. А Тайнав продолжал: «Когда отец узнает, что у кого-то хвостатые зарезали много оленей, он всегда ругает не хвостатых, а хозяина оленей. Отец всегда напоминает, что хвостатым надо оставлять еду. Зарезал оленя – оставь им кишки, ребра. У нас хвостатые давно оленей не резали»,– похвастался Тайнав.
Знал, знал Атувье и этот закон тундры.
* * *
Пять дней кочевали. На шестой день Килькут приказал ставить ярангу на берегу Вывенки. Это отельное место было хорошо известно всем. Старик ожил, повеселел, громким голосом отдавал приказы. Даже кашлял реже.
Все тоже обрадовались. «Наверное, из Килькута ушли злые духи, перестали грызть его тело»,—говорили и домашние, и малооленные люди. Больше других радовался Тайнав. Только зря радовался.
Все теплее становились лучи солнца. Наступала горячая пора. Пастухи отделили важенок в отдельное стадо и отогнали в самое тихое место. Килькут велел забивать мясных оленей, чтобы задобрить духов и накормить досыта семьи оленеводов. Он послал сыновей и еще троих мужчин в соседние стойбища созывать народ на праздник родившихся телят. В самое отдаленное стойбище побежал Тайнав.
Много народу собралось, много яранг было поставлено рядом с ярангой Килькута.
Новый день еще только-только просыпался, когда Килькут повел на поводке свою любимую белую собаку. Собака, до того не отходившая от хозяина, на этот раз упиралась, жалобно повизгивала. Собачье сердце' чуяло беду. Килькут вел ее на восток, туда, куда накануне старший сын Кинин принес небольшое ольховое бревнышко и длинную ровную ольховую палку. Все шли следом за Килькутом и собакой.
Килькут остановился возле бревнышка, развернул собаку мордой на восток, сел на нее. Шея собаки легла на бревнышко. Собака дергалась, но Килькут рукой придавил ее голову.
Наступило самое главное. Килькут громко сказал:
Тут как раз из-за сопок чуть выказалось солнце. Килькут просунул нож под горло собаки и резко подал вверх. Отделив голову, левой рукой поднял ее навстречу солнцу.
Кинин взял у отца собачью голову, просунул в нее палку и воткнул палку в снег. Затем разрезал шкуру собаки от шеи до хвоста, раскрыл тело и сделал на нем подрезы. Это чтобы священные птицы вороны без труда могли поесть мяса.
Потом был праздник. Во всех ярангах горели жаркие костры, в котлах варилось мясо. Все гости хвалили щедрого хозяина. Особенно громко хвалили малооленные люди, которые редко ели оленье мясо.
Мясо ели по правилам. Женщины сначала рубили на мелкие кусочки легкие. Легкая еда – для стариков . Сердце – линглинг, сытная пища – для взрослых мужчин. Глаза отдавали детям, глаза – настоящее лакомство. Самым дорогим гостям варили рэлеиль – язык. Окорочные места, межреберные и плечевые мышцы ели все. Самое вкусное мясо – икроножные мышцы, парак, тоже ели все. На кочевках их отдают в первую очередь пастухам. Почки не варили, их ели сырыми. И конечно, все вдоволь ели пангу – похлебку из крови с сараной и черемшой.
Молодые быстро ели и торопились из яранг. Они устраивали шумные игры, гоняли кожаный мяч, набитый травой, подбрасывали смельчаков на растянутых шкурах, боролись, бросали чауты из рога, которые на длинном ремне кто-нибудь раскручивал вокруг себя.
Килькут был доволен: веселым получился его последний праздник родившихся оленят.
Тайнав, Атувье и Вувун сразу же после первого дня праздника отправились в стадо важенок. Светило солнце, бодрил легкий морозец. Повсюду виднелись следы зайцев, лисиц, горностаев. Особенно много было заячьих следов. Они пересекали еще спящие подо льдами и сугробами речушки, протоки, уходя от них в заросли тальника, в леса. Иногда попадались настоящие заячьи дороги, по которым человек легко мог идти. Еще белели глубокие снега, но высокое синее небо, ласковые лучи веселого солнца говорили, что весна уже просыпается и скоро– скоро начнет потихоньку готовить зеленые нарты, чтобы прикатить на них в страну чаучу.
Стадо важенок находилось сейчас на берегу реки Вулвияховейм. Хорошее пастбище выбрал Килькут для важенок – снега мало, ягельник густой.
В этот день родился первый каюю – олененок. Пастухи, которые уже много раз видели рождение телят, все равно радовались и с интересом наблюдали, как входил в жизнь новый олень. Темненький каюю, с белым пятном на лбу, сначала тихо лежал возле матери. Он был оглушен светом, холодным снегом. Холод и снег заставили его пошевелиться. Олененок пытался встать, но сначала у него ничего не получалось. Мать-важенка между тем поднялась и начала вяло разгребать копытом снег. Олененок снова попытался встать, но только приподнял зад – задние-то ноги у оленят от рождения сильнее. Ему уже хотелось есть. Вскоре каюю научился стоять на коленях. Прошло не так уж и много времени, как он начал «ходить» вокруг матери на коленях, выискивая у нее вымя.
Неподалеку от того места, где он родился, начинался склон. Передвигаясь на коленях, олененок оказался возле края склона. Он снова хотел встать на ноги и... покатился вниз. Мать-важенка подошла к откосу и тревожно захоркала.
Тайнав, наблюдавший за теленком, бросился к нему, но тот, увидев приближение какого-то неизвестного существа, испуганно мекнул и... бросился бежать вверх, к матери. Тайнав заулыбался.
– Испугался? Хорошо, что напугался. Сразу научился ходить, – крикнул он.
В тот день родились еще два каюю.
Отел – время беспокойное, самое трудное в оленном деле. Волки и росомахи всегда где-нибудь кружат рядом. Каюю – легкая добыча, и потому хвостатые особенно настырны и коварны. И другая забота у пастухов – как бы мать-важенка не бросила своего теленка. Тогда плохо – помрет маленький.
На другой день это случилось. У одной важенки родился теленочек в рубашке из белой прозрачной кожицы. Когда он появился на свет, важенка вела себя смирно. Только все смотрела и смотрела на своего странного ребенка. Потом подул ветер, рубашка на каюю надулась пузырем. Важенка испуганно хоркнула и бросилась бежать от теленка-пузыря. А тот, ничего не понимая, смирно лежал под кустом тальника, там, где он и родился. Подошел Вувун, разрезал пузырь.
Далеко убежала важенка. Тайнав, который все видел, пошел искать ее. Долго искал. Только к вечеру пригнал. Олененок, который уже научился ходить, жалобно стонал, есть хотел. Тайнав подтолкнул важенку к олененку, но та выставила рога навстречу, не подпускала.
– Ты совсем плохая мать. Разве ты не чуешь запах своего ребенка? – сказал Тайнав и снова подтолкнул каюю. Важенка опять выставила рога.
– Давай вязать эту дурную! – крикнул Тайнав Атувье, который как раз подходил.– Помрет теленок.
Атувье привязал важенку за куст, а Тайнав ногой тихонечко подтолкнул каюю к матери. Трогать теленка руками нельзя – важенка может тогда совсем его не допустить.
Едва каюю подошел к матери, как она ударила его копытом. Малыш снова потянулся к родительнице, но та отбросила его рогами.
– Эй ты, бешеная! Зачем бьешь своего ребенка? Смотри, отдам тебя хвостатым,– пригрозил Тайнав и опять подогнал олененка к матери.– Совсем дурная. Пузыря испугалась? Нет его, нет. Смотри.
– Давай свяжем ей ноги. Она так не допустит его до вымени,—посоветовал Атувье.
Они связали ей ноги попарно, потом сделали среднюю связку, а к поперечному ремню привязали длинный. Теперь оленуха не могла ударить олененка копытами, но могла ходить мелкими шажками.
– Пошли. Весь день провозился с этой дурной.
К ним подошел Вувун.
– Я не хотел утром говорить, но сейчас скажу: к стаду подошли волки. Я видел двух на вершине той сопки.– Вувун указал на крутобокую сопку.
– Я тоже видел трех хвостатых на гребне, когда догонял эту глупую важенку,– ответил Тайнав. – Смотреть надо. Ночью спать не будем.
Но первый урон стаду нанесли не волки, а крупная, серая, с белым задом, оленуха – она обглодала копытца у двух только что родившихся оленят. У нее самой уже родился олененок, но она его не тронула. Он ходил с ней. Белозадая хотела поживиться копытцами третьего олененка. Пакостница ходила вокруг молодой важенки, которая должна была вот-вот разродиться. Белозадая пыталась зайти ей сзади. Молодая вяло сопротивлялась, выставляя рога. Наступило время родов. Оленуха легла на снег, по телу ее пробежала судорога.
Телят с обглоданными ножками первым увидел Атувье. Каюю пытались подняться, но тут же заваливались, оставляя на снегу алые следочки.
– Эй, сюда! – крикнул Атувье, подзывая Тайнава и Вувуна.– Беда, беда в стаде!
Первым словно на крыльях примчался Тайнав. Вувун подбежал намного позже. Пастухи смотрели на изуродованного олененка. Невдалеке кувыркался в снегу еще один маленький.
Тайнав огляделся. Он-то и увидел, кто охотится за ножками новорожденных.
– Эй ты, белозадая! – крикнул Тайнав и поспешил на помощь молодой оленухе. Завидев подбегающего пастуха, серая отпрянула, но недалеко. Тайнав метнул чаут, но важенка отскочила дальше.
За матерью, жалобно мекая, побежал олененок.
Молодая оленуха разродилась. Она нежно вылизывала черный комочек. Вернулся Тайнав.
– Если я один буду ловить ее, распугаю стадо. Пошли вместе ловить. Надо ее хитростью поймать.
Но отделить белозадую разбойницу оказалось не так– то легко. Едва завидев приближающегося к ней человека, она спешила в самое ядро пасущихся важенок и телят. Оленухи и оленята начинали нервничать. А кто не знает, что для отельного стада нужен покой. Испугаешь важенок – погубишь приплод. Испуганная важенка может сбросить плод или бросить своего теленка. Так и не удалось им поймать белозадую.
– Ладно, может, она больше не будет вредить,– махнул рукой Тайнав.– Пошли к костру.
Утром пастухи увидели еще трех новорожденных телят с обглоданными копытцами.
– Ой-е, белозадая принесла вреда больше, чем какая– нибудь росомаха! – вскричал Тайнав.– Что отец скажет? Скажет, совсем плохие пастухи.
Серую можно было убить, но ведь у нее был каюю. Если убить мать, он умрет без ее молока. Другие важенки ни за что не допустят до вымени теленка с чужим запахом. Теленок не виноват, что у него мать такая.
– Надо ее поймать и изменить ее запах,– сказал Вувун.– Пошли ловить.
Втроем они все-таки, не пугая остальных, оттеснили зловредную оленуху с ее теленком на склон увала и заарканили. Важенка храпела, рвалась прочь. Около нее бегал перепуганный олененок и жалобно стонал: «Эть, эть». Тайнав подпалил оленихе шерсть, отрезал кончики ушей и хвоста. Атувье изрезал на ней весь мех. Затем пленницу отпустили.
