Текст книги "Пленник волчьей стаи"
Автор книги: Юрий Пшонкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Хать, хать!
Белый вздрогнул, вяло мотнул головой и замер. «Ты хочешь убить меня, человек? Так убивай. Я покоряюсь»,—говорили его огромные, умные, усталые глаза.
Атувье вспомнил другие глаза, глаза Вожака. Хмурого, волчиц, своего друга Черной спины. Их глаза словно затмили ему Белого, сопки, снега. Он никак не решался убить своего безропотного спутника...
Зимний день, короткий, как хвост оленя, умирал. Даже ближние сопки посинели. Огненный шар солнца, похожий на бубен, падал на белую оторочку гор, окрасив их вершины золотисто-кровавым светом.
Белый олень стоял все так же неподвижно. Он устал от ожидания смерти и, казалось, не боялся человека.
Атувье положил ладонь на рукоять ножа, и ему вдруг стало жалко Белого. Впервые в жизни он пожалел оленя, которого должен был убить. Он, зарезавший за свою кочевую жизнь, наверное, целый табун. Он убивал оленя одним ударом, и ни разу его рука не дрогнула и жалость не сжимала сердца. Олень – не человек, он не понимает, что такое смерть. Так всегда думали оленные люди, так думал до этого дня и он. Как ошибаются чаучу! «О люди, посмотрите в глаза моего Белого! Посмотрите—и вы увидите, что олени все понимают!» – хотелось крикнуть сыну Ивигина. Но он не крикнул. Кто его услышит? Сопки, тундра? Ему было жалко Белого, и он не стеснялся своей жалости. За эти дни Белый стал для него не только ходячей едой, которую можно было добыть в любой миг, Белый стал ему другом, как когда-то стал другом волк с черной спиной. Один только вид живого оленя придавал силы. Все эти дни он разговаривал с Белым, а ночью иногда и спали в снегу бок о бок. И сон его, сына Ивигина, пусть и короткий, был спокойным. Белый придавал сил и не давал вползти в сердце отчаянию. Но голод дает людям самые смелые команды, голод – повелитель тела, и нет человека, который осмелится пойти против него. Атувье потянул оленя и решительно выхватил нож... Совсем немного оставалось пастись в нижней тундре белому однорогому оленю, как вдруг издалека послышался вой. Атувье вздрогнул – выл волк, он звал к себе других волков.
Вздрогнул, напрягся и Белый. Он рванулся, потянул за собой человека. Атувье судорожно, двумя руками, ухватился за плетеный ремень, а сам не отводил взгляда от распадка, откуда раздался голос волка. Он понимал, о чем «говорили» «глаза стаи».
И стая отозвалась. Хор волчьих голосов, казалось, разбудил сопки.
Ноги и руки Атувье ослабели, и Белый это сразу почувствовал. Он так рванулся, что Атувье упал на колени, едва не выпустив чаут. «Э-э, а может, отпу с тить Белого? Пусть стая гонится за ним!» – мелькнула спасительная мысль. Он решительно подтянул оленя к себе. «Я отпущу его, когда стая соберется и бойцы– загонщики подойдут ближе»,—решил Атувье, а сам, как затравленный раненый волк, озирался по сторонам. Он знал повадки стаи – волки могли взять добычу в кольцо.
Где, где волки? Вон они. У стаи был умный вожак – волки окружили человека и оленя. Окружили как-то незаметно. Стая запела песню смерти.
Олень хрипел, рвался прочь. Глаза его, еще недавно усталые, безразличные, налились кровью. В них плескался дикий страх, ему сейчас хотелось жить! Атувье еле сдерживал высокого, жилистого ездового. Откуда взялась в нем такая сила! Атувье подтянул его ближе, начал торопливо развязывать узел. Узел смерзся, обледенел и не хотел расслабляться.
А волки, не таясь, сужали кольцо, вымахивая над сугробами.
Их было десять. Десять смертей. Атувье оцепенело смотрел на приближающихся хвостатых, а пальцы его все пытались ослабить замерзший узел. Неожиданно его обожгла догадка: «Ой-е, а вдруг и эта стая захочет меня взять бойцом к себе?»
И тут со склона ближней сопки он услышал прерывистый громкий вой. Волки, словно по команде, остановились. Атувье невольно обернулся. На большом камне стоял еще один волк. Атувье открыл рот, чтобы лучше слышать. Он не верил своим ушам! Он слышал голос... Черной спины! Ну да, это «говорил» его друг. Его бывший друг... Он, бывший пленник стаи, хорошо помнил голоса всех тех волков, а голос Черной спины – тем более.
– Черная спина! Черная спина, здесь я! Здесь я! – закричал Атувье, еще не веря в чудо.
Волк на камне умолк.
Атувье задрал голову к небу и завыл. Завыл, как в ту ночь, когда стая вернулась к стаду Вувувье. Он кончил выть и снова посмотрел на камень. Волка там не было. Волк стоял рядом, в пяти прыжках.
Атувье разглядел, что у волка совсем черная спина.
Да, это был Черная спина! Он стоял в стойке «смирения и узнавания» и смотрел на бывшего пленника бывшей стаи. К нему подошла белая волчица. Она поворачивала голову к вожаку, словно спрашивая: «Почему мы стоим? Почему не разрешаешь охоты?»
Атувье готов был поклясться своим сыном, что именно это спрашивала белая волчица, подруга Черной спины. Только подругам разрешено приближаться к вожакам перед охотой. Он оглянулся. Остальные волки тоже приблизились, ожидая команды. По телу Белого пробегали волны страха, олень жался к человеку.
– Черная спина, зачем ты хочешь убить меня? – вскричал Атувье. – Зачем? Ты дрался за меня с Вожаком и другими собратьями. Ты защищал меня, чтобы убить сейчас? Разве ты забыл нашу жизнь после боя с Вожаком? Разве ты забыл, как готовился защитить меня от богача Вувувье? – Атувье все говорил и говорил. Он помнил ту страшную ночь, когда стая Вожака увела его за собой. Помнил, как тогда слушали его голос волки. Атувье знал: голос человека имеет какую-то власть над хвостатыми. Однако вскоре голос его ослаб и он смолк.
Тогда «заговорил» Черная спина. Он сел, задрал голову к звездам и тихонько завыл. Атувье вслушался. Он понял. Волк говорил: «У тебя есть олень. Отдай его стае, и стая не тронет тебя. Отдай!»
Атувье выхватил нож, посмотрел по сторонам. Четверка хвостатых, стоявших у него за спиной, явно подалась вперед.
Белый мотнул головой, захрипел, словно умоляя отпустить его. Атувье вдруг осенило: «Белый – хороший бегун. Ведь он ездовой олень. Он может убежать! Стая голодная, у волков мало сил». Коротким взмахом он рассек натянутый чаут.
– Беги! – крикнул Атувье.
Белый подпрыгнул и огромными прыжками понесся к дальним сопкам. Стая на миг растерялась. Что делать? Бежать за оленем или напасть на человека? Вожак не дал команды.
Первой команду получила белая волчица. Она бросилась за оленем, за ней устремились остальные. Лишь один волк остался рядом с человеком – Черная спина. Волк принял боевую стойку.
Атувье, сжимая деревянную рукоятку верного пареньского ножа, ждал.
– Черная спина, ты хочешь драться со мной? – спросил Атувье. — Разве ты забыл нашу дружбу? Разве я и моя жена обижали тебя? Ты был для нас настоящим другом. Да, нам было обидно, что ты ушел, но обида быстро покинула наши сердца. Мы тебя поняли.– Атувье вложил нож в деревянные ножны, обшитые латхачьей шкурой. Он видел теперь, что Черная спина не хочет с ним драться – волк принял стойку внимания и явно ждал его голоса.
Издали послышался горестный вой. Черная спина повернулся на зов и помчался на помощь. Видно, Белый и впрямь уходил от стаи.
Атувье сел на снег. Встреча с волками отняла силу у ног.
Атувье лежал в крохотной пещерке, недалеко от. того камня, на котором стоял Черная спина. Была ночь, темная, морозная. Атувье нашел пещерку случайно. Убедившись, что волки далеко, он пошел от места встречи со стаей. Пошел не по долине, а стал взбираться на сопку. Зачем идти по ровному месту? Волки есть волки. Можно было развести костер, но у него не осталось сил, чтобы собирать дрова. Едва он втянулся в кухлянку, как сразу уснул. Спал недолго – голод разбудил.
Чаучу может ночевать в снегу в мороз, может переждать в снежной «яранге» любую пургу, если... если у него полный желудок. Еда дает силу, но когда желудок пустой – откуда взяться силе?
Атувье думал о еде. Он видел ее! Видел «раздетую» вторую убитую им оленуху, алую тушу с пятнами сала на боках, на спине. Вспомнил, как пил ее горячую кровь, ел вкусную, сочную печенку. «У Белого, наверное, очень большая печень и большое сердце»,– почему-то подумал он. «Дай мне мяса! Дай!»—стонал голодный желудок. Атувье нащупал конец чаута, вынул нож, обрезал часть ремня, поделил его на куски. Холодный кусок кожи оттаял, размяк... во рту. К утру желудок успокоился.
Прежде чем отправиться в путь, Атувье пристально оглядел долину. Волки могли и вернуться, он – не ездовой олень, не убежит от них. Одного, двух, даже трех хвостатых можно победить, но в стае их десять и один. Остальные собьют с ног, разорвут... Он стоял возле пещеры и все не решался покинуть ее. Черные прутья тальника, робко выглядывающие из снегов, тусклые наледи нагоняли тоску, страшили. Куда идти, Сколько еще он может прожить без настоящей еды? Не лучше ли снова спрятаться в каменное логово и подождать, когда быстроногие «верхние олени» унесут его с холодной, угрюмой земли в страну счастья, где всегда есть пища,– к «верхним людям». Ой-е, но там нет Тынаку и Тавтыка! Они останутся на этой земле. Кто их будет кормить? Кто защитит их от зверей и злых людей? Ему хорошо будет там, а им? «Ой-е, а может, они уже ждут меня в «верхней тундре»,—испугался неожиданной мысли Атувье и взглянул на облака. Нет, еще никто из живущих на земле не видел «верхнюю тундру», «верхних людей». Атувье закрыл глаза и... увидел свою ярангу, притаившуюся на поляне среди сугробов! Ой-е, из яранги вышла Тынаку. На руках у нее сын Тавтык. Но почему тополя зеленые, а на Тынаку летний керкер? И Тавтык без малахайчика. Ведь сейчас зима!» Атувье тряхнул головой, открыл глаза, и яранга пропала. Первый раз в жизни он видел сон, когда не спал.
По долине и сопкам была разлита великая белая тишина, и ни один звук не нарушал ее шаманского раздумья.
Он все разглядывал, осматривал долину, не зная, что ему делать. Какая-то черная точка вдруг привлекла его внимание. Он прищурился. Ой-е, копэй шла к нему! Что нужно здесь этой пакостнице? Неужели она решила поживиться его телом, когда душа его умчится к «верхним людям»? Нет коварнее и выносливее зверя, чем вонючка копэй. И нет зверя умнее ее. Копэй чует смерть оленя, когда олень еще жив.
Атувье полез вверх. Надо подальше держаться от коварной копэй, подальше уйти от этой долины, где он повстречал ночью стаю, где потерял Белого и встретил Черную спину. Где увидел дурной знак – идущую по его следу копэй. Он отрезал еще кусочек чаута и принялся жевать на ходу. Кожа лихтака не еда, обман для желудка. Но желудок можно обманывать.
Атувье взобрался на вершину. Ой-е, первый раз он видел такое! У сопки... не было вершины! Будто срезал ее великаньим ножом создатель этой земли. Такая она была ровная, гладкая! Ни единого бугорка, ни единого кустика. Рядом просматривались другие сопки, с привычными глазу вершинами. «Наверное, на этой макушке духи пируют. Какая ровная»,– с дрожью подумал Атувье, и ему захотелось поскорее перейти «доску для еды духов», как он назвал это странное место. Миновав белый круг, сын Ивигина остановился у края и начал разглядывать еще один неведомый ему уголок страны чаучу. Внизу лежала долина какой-то реки. Он определил это по провалинам в сугробах и тальнику вдоль этих провалин. Вон главная жила реки, а к ней сбегают с сопок ее меньшие сестры.
Это была его родная река Апука. Если бы он знал, с кем встретился! Но сын Ивигина не бывал в верховьях Апуки, не знал этих мест.
Спустившись с сопки, он решил пойти берегом одного из притоков безвестной ему реки, которая выбегала из распадка. Ему казалось, что если он пойдет ее берегом, то обязательно встретит тигильских оленных людей. Он знал, где-то южнее его родных мест стоит большое стойбище Тигиль, и в нем живет наместник белого царя. Тигильские оленные люди, коряки, слыли среди чаучу смирными, незлыми.
Он совсем немного прошел, когда наткнулся на заячью тропу. Чуть дальше виднелись еще тропы. Атувье обрадовался. За последние дни он видел очень мало следов длинноухих, а здесь они натоптали так, будто олени паслись. «Надо сделать из ремня чаута две или три петли и посторожить. Надо ночевать здесь»,—решил он. Что-то заставило его оглянуться. Он чувствовал затылком чей-то взгляд. Обернулся и впервые в своей жизни грязно выругался – по его следу шла копэй.
– Эй ты, мешок с дерьмом! Убирайся прочь. Убирайся! – вскричал он.
Копэй остановилась, но убираться не собиралась. Она словно знала, что у этого большого человека пустой желудок и у него нет гремящей палки.
Злость на пакостницу взбудоражила кровь, прибавила сил. Злость всегда прибавляет силы и храбрости.
Атувье приметил среди кустарников толстое дерево и решил возле него устроить ночевку. Подойдя к дереву, он замер, потом радостно вскрикнул – возле дерева чернело кострище, а вокруг него... следы человека! Не веря глазам, нагнулся, потрогал угли, погладил след, припорошенный легкими узорчатыми снежинками. «Охотник приходил сюда вчера и поставил где-то петли на длинноухих. Значит, рядом... жилье. На длинноухих петли ставят рядом с чумом или ярангой»,– определил Атувье. Он выпрямился. Тальник и следы почему-то стали расплываться, размазываться. Богатырь Атувье плакал. Сын Ивигина плакал только в младенчестве, но того времени он не помнил. Это были его первые слезы, и он поспешил поскорее стереть непрошеную, непростительную для мужчины мокроту. Оленные люди не плачут. Вытерев слезы, он оглянулся, боясь увидеть свидетелей своей слабости.
Свидетель был – с вершины одинокого тальника сорвалась сорока и, застрекотав, перелетела поближе и без боязни уставилась на него.
«Проклятая трещотка»,—подумал Атувье и пошел в самую чащобу. Так желавший встречи с человеком, он вдруг испугался этой встречи. Такое с ним уже было, когда он вместе с волком подходил к стойбищу Каиль. Недаром боялся – люди с позором прогнали его. Стойбище его предков далеко отсюда, но в стране чаучу добрые и недобрые новости и слухи прилетают на хвостах сорок и ворон даже в одинокие яранги, через сопки и леса. Кто знает, может быть, и в этих краях знают о сыне Ивигина, который жил с волками. Сын Ивигина, к его несчастью, слишком приметен. Мало таких высоких людей по берегам Апуки, как он. Кто знает, может, охотник, который наверняка поставил здесь петли на длинноухих, увидев его, догадается, кто пришел в тальник... Однако и скитаться по незнакомым местам с чаутом и ножом плохо. Из чаута можно сделать петли на длинноухих, но тогда надо искать другие места их кормежек. Сколько придется искать? Зайцы не мыши. Это мыши живут везде, а длинноухие... Как и лисиц, длинноухих часто поражает мор: в одном месте их много, в другом – совсем нет. «Надо дождаться охотника. А... если отнять у него ружье и патроны? С ружьем не пропадешь. В горах баранов много, внизу куропаток стрелять можно. С ружьем не страшен и медведь,– размышлял Атувье и вдруг ударил кулаком по коленке: – Зачем так думаю?! Если я такое сделаю, меня покарают духи и проклянут все-все чаучу и береговые люди чавчувены. И Тынаку проклянет, и сын Тавтык, когда вырастет, будет стыдиться своего отца. Отнять ружье – это хуже, чем украсть чужих оленей. Люди меня везде найдут и убьют как бешеного волка. Нет, лучше я выслежу, куда пойдет охотник, выслежу его жилье, а потом...»
Что он станет делать потом, Атувье так и не решил.
Пошел снег. Сонные пушистые хлопья падали на белую землю, укрывая следы оленного человека Атувье.
Голод снова напомнил о себе. Атувье отрезал еще кусок чаута. Ремень пах рыбьим жиром. Лахтак – зверь рыбный.
Снег валил недолго, ветер прогнал хмурое «стадо» облаков, выглянуло солнце.
Атувье, прислонясь спиной к высокому щербатому пню упавшего от старости дерева, терпеливо ожидал охотника.
И он увидел его. Из распадка сначала выскочила черно-белая собака, за ней на лыжах выкатил человек. За спиной у человека было ружье. Атувье поднялся. Сколько ждал он этого дня! Он увидел человека! Охотник шел прямо на него, видимо, направляясь к толстому дереву, возле которого он разводил костер. Атувье растерялся, затем спрятался за пень.
Все ближе и ближе подходил человек. Атувье не знал, что делать. Как назло, ветер тянул в сторону охотника и собаки.
У собаки был хороший нос. Она вдруг остановилась, вытянула шею, ловя запахи. Запах кухлянки и торбасов долетал до нее. Едва охотник приблизился к ней, как она сорвалась и махами бросилась вперед, к Атувье! Хозяин что-то крикнул ей вслед, но она даже не оглянулась. Это была очень хорошая собака-охотница. В ее жилах текла кровь сибирской лайки и волка. Вувун, ее хозяин, это знал и потому, пройдя еще немного, остановился, поправил ремень карабина: Амка зря не побежит так далеко. Она любит гонять зайцев, но сейчас учуяла не зайца. Может, в тальнике затаился медведь-шатун. О, это плохие люди, медведи-шатуны. Совсем плохие.
Амка встала совсем недалеко от притаившегося Атувье, и вдруг Долина зайцев огласилась ее тревожным, басовитым лаем.
Вувун сдернул карабин, клацнул затвором и пошел рядом со следом собаки.
Атувье встал. Амка от неожиданности и страха отпрянула в сторону и залаяла еще громче. Атувье смотрел на приближавшегося охотника. Когда тот подошел ближе, Атувье поднял правую руку и громко сказал:
– Амто!
Невысокий крепыш Вувун, испуганно глядя на огромного человека, выросшего из сугроба, остановился и еле слышно ответил:
– Амто.
Собака зарычала.
– Амка! – крикнул Вувун, и собака успокоилась. Она хорошо знала все интонации голоса хозяина и понимала его даже тогда, когда он только называл ее имя. Вувун, видя, что безоружный большой человек с длинными волосами, в изодранной кухлянке, с кротким видом ждет его приближения, осмелел. Закинув карабин за плечо, подошел к Атувье.
Надо было начинать разговор, но хозяину не пристало первому задавать вопросы гостю. И хотя Вувун встретил незнакомца на охотничьей тропе, а не в яранге-чуме, он все равно сейчас считал себя хозяином, поскольку за сопкой из-за которой он вышел, стояла яранга Килькута. Вувун жил в яранге Килькута, он отрабатывал за невесту – дочь Килькута.
– Меня зовут Атувье,– начал разговор сын Ивигина.
Вувун заметил, что незнакомец Атувье все время смотрит на его сумку, которую он сбросил на снег.
– Меня зовут Вувун. Откуда ты?
– С Апуки, из стойбища Каиль,– признался Атувье. Он не мог обманывать. Один раз обманул одноглазого старика, больше не хотел.
Вувун помолчал, что-то соображая. Наконец спросил:
– Где твои олени? – Он вытянул шею, посмотрел по сторонам, словно надеясь увидеть оленью упряжку большого, в плохой одежде человека, назвавшегося Атувье.
– Я пришел сюда на лапках. У меня.... нет оленей:
Вувун нахмурился.
– Зачем обманываешь? Я слышал, что стойбище Каиль далеко отсюда. На лапках не дойдешь, ты без ружья и собаки. Сколько ты шел.
Атувье пожал плечами.
– Долго шел, с самого начала время эленг.
– Какомэй!—испуганно воскликнул Вувун.– Зачем
ты шел сюда?! Как ты дошел без ружья, без собаки?
– Я шел за оленями,– начал рассказывать Атувье, но голод плохой помощник в рассказе. Атувье не вытерпел и нарушил самый главный закон гостя: – Вувун, обычай не велит мне, гостю, просить еду у хозяина, но я уже давно ничего не ел. Только чаут ел. Дай мне еды!
– Это я плохой хозяин,– спохватился Вувун и развязал сумку.– Э-э, чего мы стоим здесь? Пошли туда,– он показал рукой на дерево.—Там костер разведем.
Костер разжечь оленным людям проще простого. У Вувуна в сумке был чайник. Пока чай готовили, оголодавший Атувье рвал зубами вяленую оленину.
– Однако, ты долго не ел,– сочувственно сказал Вувун.
Атувье в ответ кивнул.
Вувун бросил в запузырившуюся воду полплитки зеленого чая. О, как давно не чаевал сын Ивигина, как истосковался его рот, живот по настоящему чаю! Жизнь становилась доброй, хорошей.
Вувун, как истинный сын народа чаучу, не лез с расспросами к гостю, ожидая, когда тот сам заговорит.
Выпив три чашки, Атувье разомлел, сбросил за спину малахай.
Вувун взял чашку, налил себе. Почаевав, крепыш поднялся.
– Однако, я пойду дальше. Мне еще идти три чаевки.
– Куда идешь? Я думал, ты шел смотреть петли,– спросил Атувье, благодарно глядя в круглое скуластое лицо своего спасителя.
– Я иду ставить капканы на выдру. Я знаю одно место, где выдры выходят из воды на берег и катаются с горки. Скоро старший сын Килькута поедет на побережье, в факторию, продавать шкурки. Мы добыли много горнаков и лисиц и десять соболей. За них получишь мало, а за одну выдру купец дает столько, сколько за пять соболей. Сюда,– Вувун кивнул куда-то в кусты,– придет Тайнав, младший сын Килькута. Он снимет длинноухих из петель.
Атувье натянул малахай.
– Счастливой охоты тебе, Вувун.
– А ты куда пойдешь?
– Не знаю,– смутился Атувье.
– Иди по моему следу к яранге Килькута. Здесь одни мы пасем. Другие – много дальше. Иди, Килькут справедливый хозяин,– Вувун уложил в сумку чайник, чашку и пошел.
Атувье проводил его взглядом и не мешкая зашагал на лапках по следу Вувуна. Шел легко – сытый желудок начал помогать хозяину.
* * *
Большая яранга Килькута стояла на берегу неширокой реки, спрятанной подо льдом и сугробами. Лишь тальник выдавал ее берега.
Еще издали Атувье увидели собаки и разноголосо, дружно предупредили о нем хозяев. Из яранги вышли люди. Их было много – десять. Здоровенные сторожевые и ездовые собаки подскочили к незнакомому человеку, окружили, готовые в любой миг напасть, но на них прикрикнули, и собаки присмирели.
Атувье видел, что люди явно встревожены его появлением.
Впереди стоял сухой старик с реденькой белой обкромсанной бороденкой, за ним трое крепких молодых мужчин, а за их спинами – три женщины. Четверо малышей стояли стайкой у входа.
– Амто,– приветствовал хозяев Атувье, не дойдя трех шагов до старика.
– Амто, мэй,– поздоровались с пришельцем хозяева.
– Меня зовут Атувье. Яранга моего отца стоит в стойбище Каиль, – представился Атувье.
Старик кивнул.
– Заходи, будешь нашим гостем.
Первыми юркнули в ярангу женщины.
– Велинкукун,– поблагодарил Атувье, отвязал лапки и, низко пригнувшись, вошел тоже.
Посреди яранги горел костер. Над огнем большой медный котел, из которого тянуло медвежатиной.
Килькут указал гостю на самое почетное место – между костром и пологом с правой стороны. Пол яранги был застлан ветками кедрача, на них – оленьи, медвежьи и бараньи шкуры. В яранге было светло – солнце освещало ее через отверстие для выхода дыма.
Атувье сел. Сели и хозяева.
– Я встретил Вувуна. Он сказал, чтобы я шел в твою ярангу, энпеклав [30]30
Энпеклав – старик, дедушка (чукотск-корякск.).
[Закрыть] ,– начал Атувье, чтобы как-то оправдать свой приход.
– Вувун сказал правильно: в э т их местах нет другого жилья,– кивнул старик.
Атувье оглядел остальных мужчин. Те слушали, жевали лимишину [31]31
Лимишина – тонизирующая смесь из табака, чаги, высушенного мухомора.
[Закрыть] . Один, широкоскулый, большелобый, с маленькими колючими глазами, смотрел на гостя с еле заметной усмешкой, словно он уже знал что-то. Это был Кинин – старший сын Килькута.
Возможно, обыкновенный человек и не заметил бы усмешки старшего сына Килькута, но сын Ивигина, понимавший взгляды волков, заметил. Ему стало неловко. «Если этот большелобый знает, что я жил с волками, мне плохо будет»,—подумал Атувье. Однако надо было рассказывать.
– Меня привели сюда олени. С начала времени эленг я жил один... с оленями. Я пошел искать косяк, который увел сохжой, когда выпал третий снег. День, и еще день я шел за оленями. Я догнал, но прилетела пурга, мне пришлось остановиться. Олени ушли. Сохжой увел их от меня. Когда пурга умерла, я пошел навстречу ветру. Я увидел следы на увале.
– Ты правильно пошел, олени в пургу всегда идут на ветер,– похвалил гостя Килькут, давая к тому же понять, что и он знает повадки оленей. Старость любит похвалиться.
– Я шел день и ночь и опять догнал косяк, но пошел снег. Он спрятал мои следы,– продолжал Атувье.– Когда я хотел повернуть косяк, то понял, что не знаю обратной дороги. У меня кончилась еда, а снег спрятал съедобные корешки. Я остался с оленями.
– А где твое ружье? – спросил Тайнав, младший сын Килькута, стройный, длинноногий юноша.
Атувье смутился.
– У меня нет ружья. Я отрабатывал за долги отца,– ответил он, и всем стало ясно, что парень – из очень бедной семьи.
– Ты много говоришь,—рассердился на сына Килькут. Ему было стыдно перед гостем, что его младший, сын задал нехороший вопрос.
– Где же теперь твой косяк? – спросил малооленный человек Чайвына. Он пас своих семерых оленей в стаде Килькута.
– Сохжой перехитрил меня, в пургу он увел косяк. Он увел его ночью. Я спал.
Кинин откровенно ухмыльнулся. Он был. хромой и, как все калеки, завидовал черной завистью здоровякам.
– Почему же ты не пошел снова искать оленей? Они не могли уйти далеко в пургу.
Атувье часто задышал. Злоба поднималась в его груди. Какой нехороший человек, нарушает обычай предков, выпытывая у гостя то, чего гость, может быть, не желает говорить. У каждого человека есть то, о чем он может не говорить другим, особенно незнакомым. Но он честно ответил:
– К косяку подошла стая хвостатых. Наверное, сохжой почуял хвостатых еще раньше и потому увел оленух подальше от них и... от меня.
– А хвостатые? Почему они не тронули тебя? – удивился Тайнав.
Килькут резко повернулся к младшему.
– Тебе пора в стадо. Беги, тебе много надо бегать,– приказал он.
Тайнав съежился, испуганно заморгал, потом схватил стоявшее у входа копье и быстро вышел.
К костру приблизилась красивая девушка в нарядной кухлянке, расшитой бисером. (Атувье видел ее у яранги в другой кухлянке, старой.) Девушка повесила над огнем еще один котел – с водой. Как и две другие женщины, во время разговора мужчин она не обронила ни одного слова (женщины при госте говорят тогда, когда их спросят), но Атувье заметил, что красавица не раз игриво посматривала на него. «Наверное, это и есть невеста Вувуна. Красивая»,– почему-то с завистью подумал Атувье.
– Что теперь будешь делать? Куда пойдешь? – вернул его к беседе Килькут.
Атувье замялся, посмотрел на Кинина. Кинин потупился, потянулся к костру, поправил головешку.
– Не знаю. Пойду домой,– пробормотал сын Ивигина.
– На лапках? – усмехнулся старик.– Не дойдешь. Большие камни тебе не перейти, а стойбище Каиль – там,—Килькут показал на вход яранги, в проеме которой белели вершины гор.—Тебе надо идти берегом Вы– венки, в нее впадает наша река,– он снова указал рукой на вход.– Вывенка приведет тебя к морю, и ты пойдешь берегом на Аянку [32]32
А я н к а – Полярная звезда (коряк -чукотск.).
[Закрыть] . По берегу дойдешь до устья Апуки . Очень длинная дорога.
– Энпеклав, но я же пришел в твою ярангу с другой стороны! – воскликнул Атувье.
Килькут ухмыльнулся: молодые совсем плохо запоминают дорогу.
– Если бы твои следы остались, я сказал бы: «Иди». Но твои следы давно под снегом. Даже я не знаю, как дойти до твоего стойбища по тем местам, где ты ходил с оленями,– Килькут помолчал. Он догадывался, что от него хочет услышать гость. Молчать долго неприлично хозяину, и Килькут продолжал: – Если бы у тебя была упряжка, то и тогда ты долго бы ехал по берегу Вывенки к морю и дальше. – Этим самым он дал понять гостю, что не собирается давать ему своих ездовых оленей. Вырастить ездового оленя, научить его долгому бегу – трудное дело, долгое дело. И потому только близкому человеку чаучу мог одолжить упряжку.
Атувье и сам понял: рассчитывать на упряжку ездовых ему нечего. Почему старик должен отдать своих: оленей? Ему, пришедшему с другого конца страны чаучу, ему, даже в далеком родстве не состоявшему с Кильку– том.
Старик закашлялся. Отдышавшись, сказал:
– Если хочешь, живи с нами. После отела мы будем кочевать к морю, чтобы олени напились соленой воды. По берегу моря ты быстро дойдешь до устья Апуки.
– Отец, он может с пастухами инива [33]33
Инив – брат отца.
[Закрыть] Аписа откочевать к морю и раньше,– буркнул Кинин. Инив Апис гонял свое стадо ниже по Вывенке. Почти рядом, если бежать – семь остановок делать. Кинину жалко было мяса, которое этот богатырь будет есть вместе со всеми: большому человеку надо много мяса.
Килькут неодобрительно посмотрел на старшего сына. «Жадный»,—подумал он, а сказал другое.
– У гостя плохая одежда для кочевки,– кивнул на изодранную кухлянку, на торбаса, сшитые из камуса и кусков медвежьей шкуры. «Очень бедный человек. Ой, бедный»,—Для дальней дороги нужна хорошая одежда и крепкие торбаса, а у Аписа мало оленей.
– Отец, а может, гостя заберет с собой богач Элевье, когда приедет за шкурами? Элевье живет на побережье,– настаивал Кинин.
– Я сказал: в этот раз ты поедешь менять шкурки на товары. Элевье шибко обманывает. Когда он приедет за шкурками и не получит их, шибко злым сделается. Поедет к другим. Зачем ему лишний человек на нартах?
– За одежду и еду я отработаю,—успокоил Атувье жадноватого старшего сына Килькута.
И Атувье остался жить у Килькута.
* * *
Атувье старательно отрабатывал за еду и кров Киль– куту. Он караулил по ночам стадо, рубил дрова, ставил петли на зайцев, капканы на горнаков, лисиц.
Все были довольны новым работником. Даже Кинин перестал коситься. Все, кроме крепыша Вувуна. От парня не ускользнули завлекательные взгляды невесты Ненак, которыми она одаривала высокого красивого пришельца. И хотя Атувье еще в первый вечер рассказал о жене Тынаку и сыне Тавтыке, Вувун все равно ревновал. Э-э, кто не знает, что если девушке приглянулся мужчина, она не посмотрит ни на что. Может и без выкупа убежать с ним. Такой сильный мужчина, как Атувье, может прокормить и двух жен. «И зачем мы встретились с ним? – досадовал поникший Вувун.—Лучше бы я пошел другой тропой».
Вувун не зря ревновал – красавица Ненак и впрямь влюбилась в богатыря.
Это случилось на шестой день. Почаевав, Атувье взял ружье Килькута, перекинул через плечо чаут и вышел. Рядом с ярангой в снегу торчали короткие, подбитые камусом лыжи. Он привязал ремнями лыжи и направился к стаду сменить Тайнава. Ему Тайнав сразу понравился, хотя тот при встрече и задал нехорошие вопросы. Тайнав был веселым, добрым парнем и бегал так быстро, что мог догнать самого быстрого оленя. Атувье уже далеко отошел от яранги, когда услышал за спиной свое имя. Он обернулся. К нему спешила Ненак.
– Атувье, ты забыл патроны! – крикнула девушка. В руке она несла патронташ.
Атувье хлопнул себя по лбу – верно, забыл.
Ненак, раскрасневшаяся от бега, сияющая, подошла, протянула патронташ.
– Э-эй, совсем ты растеряха,– засмеялась Ненак.– Совсем как мой отец стал – голова дырявая. Я с тобой пойду. Хочу посмотреть, скоро ли важенки телиться начнут.
