Текст книги "Пленник волчьей стаи"
Автор книги: Юрий Пшонкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Атувье не зря так упорно разрабатывал руку, не зря приучал глаз к полету копья – копье вошло черному медведю под левую лопатку, достало огромное сердце слепого...
После броска Атувье отскочил, выхватил нож. Черная спина занял боевую стойку чуть сбоку от хозяина.
А Черная гора, все еще корябая своими страшными когтями гальку, силился подняться, но вскоре, громко простонав, затих. Он так и не увидел белого света и навсегда провалился в густую темноту.
Убедившись, что медведь не шевелится, Атувье с опаской приблизился. Зверь лежал в луже собственной крови, над которой уже гудел рой мух.
Атувье свежевал черного тощего медведя до самого заката солнца. Рядом лежал Черная спина. Волк дремал, переваривая медвежьи кишки. Давно уже Черная спина не ел так много.
Атувье отрезал заднюю лапу добычи, завернул ее в шкуру, а остальное мясо укрыл крапивой и кедрачом, привалив их двумя выброшенными рекой не очень большими топляками. Приказав волку охранять мясо, он взвалил тяжелую ношу на плечо и, довольный удачной охотой, пошел к яранге. До нее было недалеко.
Еще издали увидев Атувье, Тынаку сразу определила, что муж удачно поохотился – тяжело несет. Она обрадовалась, но все равно сердце ее тревожно стучало: а вдруг медведь ранил Атувье? Она знала, как опасно охотиться на медведя с одним копьем. Немало охотников и с ружьями задрали кайныны. О, медведи не только сильные, но и хитрые, как люди. Стрельнет охотник в медведя один раз, другой – медведь упадет, не шевелится. Подойдет охотник к зверю, а тот, подраненный, встанет и... Что медведю пуля? Он сильный, живучий. А у мужа только копье и нож.
Когда Атувье развернул шкуру, Тынаку испуганно ойкнула – такой большой оказалась шкура! Как же одолел такого великана муж? Одним копьем убил, с одного броска.
– Атувье, ты великий охотник,– сказала Тынаку, восхищенно глядя на спокойного мужа.
– Я плохой охотник. Он был слепой, он не видел меня,– ответил Атувье и присел у костра.
– Слепой? Я никогда не слыхала про слепых медведей,– удивилась Тынаку.
Атувье уже пил чай. Тынаку бросила в кипяток последний кусок чая, что хранила до торжественного дня. Такой день сегодня наступил – муж удачно поохотился на медведя.
Ночь была светлой, и Атувье успел к восходу солнца перенести все мясо. Однако не хранить же его в балагане. Испортится медвежатина. А вялить нельзя – медвежье мясо обязательно долго-долго варить надо. Много больных медведей, в теле которых живут маленькие страшные живые существа. Если они попадут с мясом в желудок человека, человек помрет. Долго болеть будет, но все равно помрет.
Где он будет хранить медвежатину, Атувье знал: чуть выше в реку впадала ее младшая сестра – мелкая речушка. В одном месте, в промоине берега, Атувье углядел ледяную пещерку. Таких ледяных пещерок много по здешним рекам встречается. В них лед не таял все лето.
Пришлось снова таскать мясо. Уложив в ледник медвежатину, Атувье завалил его с обеих сторон валунами, чтобы к захоронке не добрались вездесущие росомахи. Да и собратья убитого черного медведя не пройдут мимо, если учуют. Но больше всего надо бояться копэй-росомах. Эти неутомимые звери бродят по следам волков и медведей и даже лисиц, подбирая остатки после охоты более быстроногих и сильных.
Теперь, когда имелась уже одна медвежья шкура, можно было хорошо подготовиться к подходу главной рыбы – кеты и горбуши, Атувье укрепил юкольник, балаган, раскопал побольше яму.
И вот однажды утром они увидели, как закипела, заиграла река, ее заводи, протоки от множества рыбы. О, это было великое зрелище! Нескончаемым живым потоком, наперекор течению, шли на нерест жирные кетины и горбатые горбушины. Их горбы рассекали реку на мелководьях. За горбы их вылавливали алчные чайки, могучие орланы.
Атувье заранее приготовил шест, на конце которого укрепил крюк – отточенный большой гвоздь. Рыба, особенно у берега, шла так плотно, что ему ничего не стоило подцепить самую большую, жирную.
Тынаку пластала рыбу, выбрасывая икру и молоку. Эти «отходы» чаучу не ели. Ястыки с икрой, правда, иногда развешивали на вешалах, высушивали. Такая еда шла собакам.
Через три дня уже все вешала алели от располовиненных тушек рыбин. Пришлось Атувье делать новые: рыба быстро проходит, а зима длинная. К тому же надо было думать о Чёрной спине. Волк не собака – ему куда больше корма нужно.
Но была еще яма. В два дня набросал в нее Атувье рыбы и, укрыв ветками, положил сверху жерди и закидал их землей. Квашеную рыбу любили береговые люди, чаучу почти не закапывали ее. Но Атувье все же сделал запас на всякий случай: место глухое, зверья много. А ну как зимой до балагана кто доберется. Что есть будут? Вот если бы у них были олени... Пусть совсем небольшое стадо. Олень – это привычная еда.
Оленье мясо... Атувье и Тынаку не говорили о нем, но оба уже здорово соскучились по привычной, вкусной еде. Утки, гуси, рыба – хорошая еда, но они оба чаучу, а не нымылане – береговые люди. Это те круглый год едят белую и красную рыбу, мясо и жир морских зверей. Они привычные к рыбе, а чаучу нужна оленина. Мясо оленя для оленного человека – все равно что молоко матери для младенца.
Когда ход рыбы пошел на убыль, Атувье сказал однажды жене: «Пойду искать тропы диких оленей».
Он еще раньше сделал лук-самострел, готовясь к охоте на поднебесных.
Два дня Атувье вместе с волком искал следы оленей. Далеко уходили от яранги – через лес, потом тундру, к горам. Много ходили они, но лишь однажды в русле пересохшего летом ручья увидел Атувье олений помет и еле примятые следы одинокого оленя. Искал рядом тропу, но не нашел. Мало ли по тундре бродит одиноких оленей. Было уже темно. Атувье развел костер, решил заночевать здесь.
* * *
В страну чаучу пришел месяц оленьих свадеб. Ночи уже дышали холодом, а на рассвете травы становились седыми от инея. Тундровые озера у берегов начали затягиваться прозрачными пластинками льда. Осень, словно мастерица, раскрашивала темную зелень лесов и тундры разноцветными лоскутами увядавшей листвы, устилала землю своими пестрыми коврами из опавших желтых, оранжевых, буро-красных листьев. Наступило благодатное время для людей и зверей – пропали комары. Лишь в долинах, в затишных уголках, мельтешила мошка. Но стоило подняться чуть выше, на ветерок, и мошка пропадала. Да и в долинах с каждым новым днем она все убывала, таяла. Тундра, как девушка перед праздником, о б ряжалась в радостный наряд, в самую красивую «одежду». По берегам рек, в низинах темной зеленью отдавали травы, а на взгорках, на сопках уже закраснели листья брусники, карликовых берез, тальника. Нарядно гляделся и кудрявый, упругий стланик, рассекаемый серовато-красными лентами ольховника.
Появилась оленья радость, а пастушья морока – грибы. Атувье знал, как нелегко сейчас пастухам. Олень ради грибов теряет голову, может уйти в поисках лакомства далеко-далеко. Ох и трудно сейчас пасти, держать стадо. Две беды приходят к пастухам в месяц оленьих свадеб – грибы и темные ночи. Ночи сейчас такие черные, будто сидишь в яранге, вход и все щели которой укрыты шкурами,– ничего не видишь, даже собственную вытянутую руку.
С наступлением месяца оленьих свадеб Атувье все чаще и чаще вспоминал свою жизнь оленного человека. Воспоминания были такими осязаемыми, будто он и сейчас пас оленей. Просто пошел за отколовшимися олешками и немного заблудился. Вот пройдет эта ночь, взойдет солнце, и он снова вернется к кочевой яранге, увидит всех пастухов, сидящих у костра, поест вдоволь оленины и станет слушать бывалых людей. И сам расскажет, как догонял откол, кого повстречал. Когда сумерки поглотила ночь, он подбросил дров в костер, повесил чайник на сучок наклоненной к огню палки и снова поплыл на бату по реке воспоминаний. Сейчас пастухи, как и он, тоже сидят у костра. Устали немножко – много пришлось ходить и бегать, собирая оленей, которые разбредаются в поисках грибов. Устали, но спать не ложатся. Надо посидеть у костра, выкурить по трубке, поговорить. От воспоминаний Атувье отвлекло гортанное предостерегающее рычание волка. Атувье вздрогнул.
– Ты почуял опасность? – тихо спросил он и на всякий случай подбросил в угасавший костер сухих сучьев и источавших смоляной дух веток кедра. Он встал. Тихо. Только откуда-то издалека, с реки, прорывался сюда крик чайки.
Черная спина отступил в темноту. Теперь он рычал чуть громче. «Опасность! Рядом опасность!» —без труда перевел Атувье «слова» волка. Ему стало не по себе. Почудилось, будто из черноты, окутавшей все вокруг, на него кто-то... смотрит. Атувье ощущал на себе силу чьих– то невидимых сильных глаз. Сын Ивигина хорошо знал, что глаза людей и больших зверей имеют силу. По спине забегали противные мушки. Они всегда появляются у человека, когда надвигается опасность... Атувье положил ладонь на деревянную холодную ручку ножа.
Черная спина затих, попятился к человеку. «Волк боится того...»—догадался Атувье. Кого? Волки боятся только медведей и не любят встречаться с людьми. Ярко вспыхнули в костре сырые ветки кедрача, огонь стал ярче и... Атувье вдруг увидел, как совсем рядом, в зарослях кедрача, вспыхнули и сразу погасли два крохотных огонька... Так всегда бывает ночью – огонь костра загорается в глазах зверей. Он нагнулся, поднял копье и снова вгляделся туда, где мелькнули чьи-то глаза.
«Э-э, какой я трусливый. Наверное, там притаилась росомаха, а я думаю, что медведь»,—попробовал подбодрить себя Атувье, но мушки страха все равно ползали по спине, по животу.
Черная спина тоже что-то учуял, он жался к хозяину и смотрел, смотрел в то место, где Атувье приметил мелькнувшие от света огня чьи-то глаза. Страх вселился в души человека и волка.
«Э-э, а может, там... человек? Затаился и следит за нами?» – подумал Атувье, но тут же прогнал эту догад ку—у человека не загораются глаза от света, огня.
Он так и не мог уснуть, чувствуя на себе чей-то упорный взгляд из пугающей темноты. Атувье часто подкладывал в костер дрова, не давая ему угаснуть.
Волк тоже нервничал, часто поднимался, отходил от огня, чтобы тепло не мешало ловить запахи, вертел головой, ловя звуки.
Едва начала разгораться заря, как Атувье поспешил покинуть тревожное место. Он часто останавливался. Предчувствие, что за ними кто-то упорно наблюдает, не покидало его и сейчас. Атувье даже слышал, как сзади иногда раздавался треск, будто шел за ними кто-то не очень осторожный, наступая на сухие палки.
У Черной спины слух был острее, и он чаще Атувье оборачивался назад, замирая в стойке: «Внимание! Опасность!» Атувье был уверен, что их кто-то преследует. «За нами крадется медведь»,—догадался он. Поведение Черной спины подсказывало ему, что именно хозяин тундры и лесов идет за ними по следу: волк все время жался к нему. Нет, Черная спина вел бы себя иначе, если бы за ними шли его собратья или пакостница копэй.
До яранги оставалось немного пройти. Вон за той сопкой, похожей на колпак шамана Котгиргина, стоит яранга. Там Тынаку, там все привычно. И тут Атувье осенило – он решил подняться на сопку и оттуда выследить пока невидимого ему преследователя.
Сопка до половины была укрыта упругой зеленью кедрача, зато выше, кроме травы, ни кустика. Травяной ковер местами был разорван каменными выступами. Да, надо подняться туда. Если за ними идет медведь-людоед, его нельзя подводить к яранге. Нет страшнее и коварнее зверя, чем медведь, хоть раз отведавший человечины. Людоед может подойти совсем близко к жилью человека, затаиться и напасть на жертву даже днем. Все в стойбище Каиль знали, как медведица, у которой глухой Петот убил накануне медвежонка, жестоко отомстила ему, задрав молодую жену охотника, когда она копала съедобные корешки. О, та матуха потом сняла скальп и со старого Эвгура, пасшего своих семерых оленей недалеко от стойбища. Хорошо, что глухонемой Петот потом выследил матуху и убил. Она бы много бед принесла.
Медведя Атувье увидел раньше, чем думал. Прежде чем миновать кусты тальника перед самой сопкой, Атувье еще раз обернулся, и сердце у него замерло – на поляну, которую они только что миновали с Черной спиной, вышел огромный медведь. Он шел точно по следу. Выйдя на открытое место, медведь поднял голову и посмотрел на них. До зверя было совсем близко – всего полет стрелы из лука, с которым Атувье не расставался. Медведь словно почувствовал, что его видит человек, и нырнул в кусты, будто растаял.
Атувье побежал к подножию сопки, к тому месту, где среди упругого непролазного кедрача, облепившего сопку, играла на солнце нарядная полоска тальника. Он бежал, наверное, быстрее барана. Сердце Атувье часто бухало, в висках билась кровь. Волк, вопреки обычаю, на сей раз держался сзади человека, словно прикрывая его от погони страшного преследователя. Тревога друга-человека передалась и ему. Наконец кедрач остался внизу, можно было передохнуть, оглянуться. Ой-е, хитрый кайнын, затаился, не видно его. А может, он идет не по следу, а через кедрач? Попробуй разглядеть его отсюда. Кедрач высокий, в нем медведи ходы-тропы делают. Атувье поспешил дальше, к вершине. На его пути оказалась каменная осыпь, а за ней возвышалась настоящая сторожевая башня: на огромном валуне лежали камни поменьше.
...Атувье правильно подумал – медведь поднимался вверх по кедрачу, по тропе, проторенной в зарослях другими медведями. Это была тропа-нора, начинавшаяся внизу и выходившая там, у каменных осыпей. Ветки кедрача так плотно переплелись между собой, что в тропе– норе даже днем было темно. Злоба на человека, не отпускавшая медведя последнее время, подгоняла его. Если бы не страх перед огнем, он напал бы на Атувье еще ночью. Он был еще молод, этот пятигодовалый хозяин тундры и сопок, но уже хорошо усвоил, что на земле живет двуногое существо – человек, который уступает медведям в силе, но все равно опасный: человек живет с огнем, он один может кормить его, и потому огонь послушен только ему, огонь – страшная сила человека. Так говорила ему, тогда еще совсем маленькому медвежонку, его мать, когда в первый раз он увидел человека, их берлоги, от которых ветер принес вкусные запахи собак и оленей. Мать тогда наказала ему, чтобы он добывал еду подальше от человеков, от их берлог. Страшную силу огня он ощутил в то же лето, когда вместе с матерью очутился в горящем лесу... Только река спасла их от ревущего, гулявшего по вершинам деревьев, по земле огня, который обдавал их нестерпимым теплом, лез дымом в ноздри, раздирал легкие. Только река спасла их... Они плыли и видели, как в воду бросались, спасаясь от огня, зайцы, лисы, волки, росомахи. Они плыли и слышали, как кричали в диком испуге, просили помощи те звери, которые не смогли добраться до реки... Давно уже мать покинула его, и он стал забывать ее наказы. Впрочем, главный наказ он помнил – обходил жилища-берлоги стороной, первым уступал тропу идущему навстречу человеку, прятался от него в кустах, в траве. Но, как это бывает часто с медведями, которым уступают тропу все звери, он постепенно перестал осторожничать. Наоборот, его все настойчивее тянуло поближе рассмотреть жилища человеков, увидеть, как человеки кормят страшный огонь ?который всегда жил с ними. И сами человеки притягивали его, ибо они напоминали ему... его самого. Это любопытство едва и не погубило его.
Совсем недавно он шел по берегу реки, выбирая место для рыбалки, вдруг впереди показалось жилище человека. Оно стояло на бугре. Ветер тянул навстречу, и медведь сразу учуял запах мяса и рыбы. Запахи были такими вкусными и дразнящими, что он недолго противился их зову...
Собаки, бродившие поблизости в поисках съестного (собаки чаучу летом почти не получали корма из рук хозяев), увидели медведя, когда тот подошел совсем близко. Взвизгнув от страха, они всполошенно залаяли, попятились к яранге.
В яранге лежал на шкурах старик Тынетегин. Третий день его мучил злой дух, который так скрутил ногу и поясницу, что не давал разогнуться. Однако, услышав собачий переполох, старик встрепенулся, потянулся к ружью.
Медведь подошел к потухшему костру, над которым висел чугун с кусками вареного мяса. Мясо осталось после завтрака семьи Тынетегина. Его сын Увувье вместе с женой и дочкой сейчас находились недалеко – копали в тундре съедобные корешки.
Кряхтя, Тынетегин выглянул наружу и сразу увидел гостя. Такие лохматые гости часто наведывались. Места здесь были глухими, непугаными, и медведей в ту пору жило на берегах Апуки и ее притоков куда больше, чем людей. Тынетегин за свою жизнь много кайнынов убил и потому не шибко испугался здоровенного медведя, который с довольным урчанием доедал вкусную еду человеков. Тынетегин решил, что добрые духи узнали о том, что последнее время семья ела совсем мало мяса, и послали ему эту живую гору. Он поднял ружье, прицелился в голову гостя, крепко надеясь, что собаки дадут ему время на второй выстрел. Те исходили лаем, одна даже охрипла, но медведь был невозмутим. Тынетегин хотел встать на колено поудобнее, но злой дух так кольнул его своей горячей иглой в поясницу, что рука у старика немного дрогнула – пуля лишь скользнула по черепу медведя. Однако удар ее был настолько сильным, что лохматый гость ткнулся мордой в котел, упал, завалился на бок и покатился вниз по склону бугра прямо к воде, но почти сразу оклемался, вскочил и, преследуемый разъяренной собачьей стаей, бросился в воду. Тынетегин выстрелил вдогонку еще раз. Пуля, раздробив ребро, осталась в теле гостя.
Проплыв по течению до первой косы, медведь кое-как выбрался из воды и залег в кусты. Привычный мир сейчас был покрыт кровавой пеленой, качался, крутился. Страшная боль в голове, в горящем боку изводила. Медведь громко стонал, распугивая птиц и зверей помельче.
Только к вечеру следующего дня боль в голове немного поутихла. Голод погнал подранка к реке. Он смотрел в воду, но рыб не видел: вода заслонялась красными, желтыми, золотистыми сполохами. Медведь опустил морду в воду и сразу почувствовал, как боль в голове пропала. Тогда он вошел в реку и поплыл. От холодной воды погас огонь и в боку. Выбравшись по отмели на берег, медведь вскоре выхватил когтями жирную кетину и быстро сожрал добычу. Ел алчно, зло. Злоба душила его, даже боль отступала перед ней. Ему вдруг захотелось увидеть человека и отомстить ему за боль, за коварство. Он поймал еще две рыбины и так же быстро сожрал их, как первую. Силы возвращались к нему. Силу прибавляли еда и злоба.
Он встретил человека через две ночи. Встретил того, кого он так желал встретить.
Старик Тынетегин, который все же выгнал из ноги и поясницы злых духов теплыми шкурами, шел настораживать петли и самострел на оленных тропах. Он знал, что скоро по ним пойдут дикари. Они всегда в это время проходили недалеко от яранги. Рядом с ним шарил по кустам молодой кобелек Серое ухо. Тынетегин готовил смену своей верной, но уже старой собаке-следопыту по имени Остроноска. Кобелек был рад всему этому большому, щедрому миру: шуршавшим в траве полевкам, доверчивым свистунам евражкам, пугливым зайцам, уткам, кишевшим в озерках и протоках. Серое ухо только начинал познавать мир, он был молод и беспечен, то и дело убегал от хозяина.
Подранок увидел врага совсем неожиданно. Он лежал в высокой траве возле разросшегося куста кедрача – его снова мучила боль в голове. Вдруг совсем рядом, по ту сторону куста, раздался голос человека – Тынетегин подзывал удравшего куда-то кобелька. Медведь встрепенулся, злоба охватила его тело, даже боль утихла. Повернув голову, он не сводил своих налитых кровью глаз с проходившего старика. Он не знал, что именно этот маленький старый человек выстрелил в него, но участь Тынетегина уже была решена. Собачья стая, встречавшая каждого покойника на дороге, что вела к верхним людям, насторожилась: небесные собаки уже чуяли кровь человека.
Подранок бесшумно двинулся за Тынетегином, затем прибавил шагу, обошел жертву и притаился за кустом, к которому подходил Тынетегин, убивший за свою жизнь много раз по десять медведей.
Старик слишком поздно увидел свою смерть. Он даже не успел сдернуть с плеча ружье – разъяренный подранок встал на задние лапы и живой горой навис над остолбеневшим охотником, скребанул передней лапой по голове человека от затылка к лицу, закрыв кожей с волосами лицо человека: медведей раздражает взгляд человека, они пугаются его. Первый раз в своей жизни медведь отведал человечины. Он стал людоедом. Теперь он искал новой встречи с человеком. Через пять ночей он встретил в тундре молодого пастуха Аканто, который шел по следу отколовшихся оленей. Медведь-людоед напал на Аканто точно так, как на Тынетегина. У Аканто не было ружья. Впрочем, он умер легко – еще до того, как медведь успел снять с него скальп: у молодого пастуха было слабое сердце, и оно разорвалось, как только людоед встал на дыбы перед охнувшим пареньком.
Останки Аканто нашел его товарищ Ятгер, когда пастухи искали пропавшего.
Ужас обуял пастухов и всех живших в урочище, где обитал все эти годы медведь. Нет страшнее и коварнее зверя для оленных людей и рыбоедов, чем медведь, отведавший человечины. Все, кто имел оружие, вышли на охоту. Собаки быстро взяли след.
Подранок вскоре догадался, что человеки решили отомстить ему за кровь убитых им. Он переходил от одной сопки к другой, косолапил из конца в конец по просторному плато, но его чуткие уши все равно слышали, как перекликаются между собой люди и собаки. Ему не хотелось покидать знакомые места, где он знал каждый угол, каждую отмель реки, рыбные места на ней. Он знал, где больше всего нор евражек, где растут съедобные корни. Здесь ему было все знакомо, привычно, а расстаться с привычным всегда трудно. Медведь уходил от погони и снова возвращался в урочище. Но люди и собаки упорно шли за ним. Он слышал погоню, он видел охотников, слышал пугающий грохот их палок, плюющихся горячими камнями. Он понял, что люди и собаки не отстанут, и, пролежав весь день в кедраче, ночью ушел из урочища вверх по реке. Ушел навсегда.
И вот он снова встретил человека. Злоба, дотоле погасшая в его гудящей от пули голове, снова всколыхнула все его сильное тело, кровь ярости бросилась в глаза. Он следил из своей засады за человеком и не решался напасть – рядом с ним жил огонь. Человек кормил его, и яркие языки радовались пище – мелькали, трещали и вместе с дымом улетали в небо. Нет зверя, который не трепетал бы в страхе перед силой огня. Даже повелитель-голод не заставил зверя пойти на огонь.
Но огонь – привычный спутник человека, и . медведь уже знал, что он умирает, когда человек перестает его кормить. Подранка тревожило и приводило в замешательство присутствие волка. Если бы не этот сильный волк, который был послушен и предан человеку как обыкновенная собака, подранок еще при свете Верхнего Большого Огня отведал бы человечины в третий раз. Вот почему подранок терпеливо ждал, не спуская своих горящих глаз с человека, огня и волка. Он думал, что этот странный волк с повадками собаки уйдет от человека, и тогда...
Вновь просыпался Верхний Большой Огонь, однако волк не уходил, шел позади человека, и подранку ничего не оставалось делать, как терпеливо идти по следу того, чье мясо хотел он отведать. Его раздражало только то, что рядом со следом человека он чуял след волка...
...Атувье миновал осыпь, поравнялся с «башней». Внизу было тихо, но здесь, почти на самой макушке «шапки Котгиргина», дул студеный ветер. Атувье зашел За валуны и, пристроившись поудобней, стал смотреть вниз. Рядом положил копье и лук со стрелами. Он решил сразиться с преследователем здесь, на открытом месте. Этого плохого медведя он не должен приводить к яранге, к Тынаку, которая уже носила под сердцем продолжение Атувье в нижнем мире.
И он увидел своего преследователя. Тот вынырнул из кедрача. Медведь, как и ожидал Атувье, поднялся по тропе-норе.
Черная спина тихо зарычал, по его телу пробежала дрожь.
Атувье тоже вздрогнул – медведь был крупный, сильный. Такого сразу не убьешь копьем. На всякий случай он вынул нож, положил рядом на камень.
Подранок поднял голову. Человек и волк пропали. Это его озаботило. Обнюхав землю, ловя знакомые запахи, оставленные босой ногой человека, сторожко двинулся по следу.
Черная спина продолжал утробно рычать, прижав уши к голове. Волк готов был вступить в бой. Он ждал команды.
А медведь неотвратимо подходил все ближе, ближе. Из-под его лап срывались «живые» камни и с шумом скатывались вниз.
Атувье обернулся. Рядом голая, с каменными проплешинами, вершина. Если перевалить ее, то можно совсем скоро добежать до яранги. Но если медведь увидит убегающую добычу, он тоже побежит. Убегающая добыча – самая желанная для медведей ц волков. Атувье почему– то вспомнил один случай. Три зимы тому это было. Тогда стадо кормилось недалеко от стойбища, и он однажды поехал на оленях проведать родных. По пути решил проверить капкан на выдру, что поставил два дня назад. Привязал оленей к дереву, взял с собой чайник, юколы, встал на лыжи и пошел вниз к незамерзающему «оконцу», где выдры выходили из воды, чтобы покататься с горки. Все знают, что выдры большие любительницы кататься с горок. Проторят на склоне берега след, уплотнят, укатают его до ледяного желоба и потом всю зиму будут резвиться как дети. Возле одного такого их игрального места и насторожил он капкан. Не зря старался – хорошая выдра попалась в железные челюсти. На радостях Атувье развел костер, почаевал. После чая не сразу вернулся к оленям. Пошел вниз по реке, надеясь отыскать другую выдрину горку. Немного прошел, глядь, еще один ледяной желоб напротив полыньи. Поставил счастливый капкан, заложил приманку.
А день уже умер, светлый вечер на дежурство заступил.
Когда подошел к оленям, обмер – вокруг дерева, за которое привязал оленей, следы хвостатых. Он скинул ружье (старший пастух Киртагин свое дал в дорогу). Ой-е, волки, по всему, только-только ушли! Услышали его песню (а он громко пел от радости) и ушли. Олешки тревожные, глаза кровью налились, но... целые. Не тронули их хвостатые! Почему не напали? Потому что олени не побежали – ремни крепкие, не порвались. Вот хвостатые и не решились напасть на них. Не привыкли они нападать на стоящих оленей, совсем, видно, растерялись от смелости рогатых. Не встречали таких.
Нет, нельзя бежать от медведя-охотника. Разве от него убежишь? Атувье сжал древко копья, сильно повел плечом. Что-то нехорошее, холодное подползло к сердцу, спину морозом сковало. На миг перед глазами мелькнуло перепуганное лицо Тынаку. Ой-е, тяжелый бой будет. Одна надежда на волка. Чтобы придать себе храбрости, Атувье стукнул кулаком по камню, который лежал на камне-основании. Большой камень. Вот если бы его спихнуть навстречу проклятому кайныну. В отчаянии Атувье еще раз стукнул кулаком по камню и вдруг, бросив копье, навалился на него плечом.
А кайнын совсем близко. Он остановился, поднял голову. Его горящие глазки уперлись в камни: кажется, почуял того, за кем шел. Шерсть на загривке медведя поднялась дыбом, глаза налились кровью.
Атувье изо всех сил налег на камень. Так налег, что от напряжения в глазах замельтешили сверкающие мушки, поплыли желтые и красные круги, как вода в озере, когда в него бросишь камень. Черная спина вышел из укрытия, и теперь из его глотки вырывалось громкое гневное рычание.
Медведь, огромный, широкогрудый, поднимался по узенькой ложбинке, как раз напротив «башни».
Камень-«башня» еле шелохнулся. Атувье приметил небольшую впадинку у его основания. Он вспомнил про копье, схватил его и снова плечом надавил на громадину и, когда приоткрылась впадинка, сунул в нее древко.
Страх прибавляет силы человеку и зверю. Когда до медведя осталось совсем мало, Атувье, к своему удивлению, легко столкнул с насиженного места этот огромный камень.
Заслышав грохот, медведь вскинул голову и вдруг увидел, как что-то страшное, большое заслонило ему свет...
Тяжко дыша, Атувье смотрел туда, где грохотали живые камни, сорванные «башней», туда, где только что шел медведь, смотрел и не видел его. Разбуженная тишина отзывалась грохотом каменного потока, который сметал все, что стояло на его пути. Атувье отер рукавом кухлянки пот со лба и сел на младшего «брата» камня– великана. Руки и ноги дрожали как у древнего старика. Он все смотрел и смотрел вниз и... почти ничего не видел: пот ел глаза, и все мельтешили в глазах светящиеся мушки-искорки.
Черная спина, до того трусливо поджавший хвост (волк испугался грохота), сорвался с места и побежал к тому месту, где живые камни пробили в кедраче тропу. Вскоре он вернулся и взглядом позвал хозяина туда, где был.
Медведь лежал в густой траве у самого кедрача. Камень раздробил ему череп, изуродовал тело: шкура на передней лапе людоеда была содрана, из огромной раны на боку вывалились кишки.
Атувье вынул нож, принялся свежевать преследователя. «Еще одна шкура будет у нас», – почему-то равнодушно подумал он. Вытащив желудок, распорол его. Да, он не ошибся – это был людоед: среди вонючей зелени разглядел фалангу пальца с ногтем...
Только к вечеру Атувье вернулся домой. Подойдя к яранге, он сбросил шкуру и недоуменно огляделся. Где Тынаку? Неужели опять ушла в тундру копать съедобные корешки?
– Мэй! – позвал он жену приветствием.
Из яранги сразу же вышла перепуганная Тынаку. Она прижалась к руке мужа, затравленно оглядываясь по сторонам. Атувье тоже стал оглядывать поляну, заросли.
– Атувье,– наконец сказала Тынаку,—к яранге уже два дня приходит матуха. Она... она приходит и ревет. Очень плохо ревет. Она скоро снова придет.—Тынаку оглянулась на лес.– Ой-е, я очень боюсь. Чуть сердце от страха не лопнуло.
Атувье, которому тоже стало не по себе, все же снисходительно улыбнулся, сел на пенек возле костра (негоже мужчине выказывать свой страх перед слабой женщиной).
– Она, наверное, хочет, чтобы ты накормила ее вареной рыбой. Свежая рыба, наверное, ей уже надоела.– Сказать сказал, а сам на копье, прислоненное к яранге, покосился.
– Зачем ты смеешься надо мной? Сейчас она придет, сам увидишь,—ответила осмелевшая Тынаку.—Матуха не голодная, но все равно ревет. Остановится вон там , у кустов жимолости,—Тынаку указала рукой на дальний угол поляны,– и ревет. Видишь, там земля изрыта. Это матуха вырыла.
Атувье покачал головой, пожал плечами, но ничего не ответил.
– Ой, это она! – вскрикнула Тынаку и юркнула в ярангу.
Атувье поднялся, взял копье. Из-за яранги вышел волк, где он отдыхал в своем закутке, встал рядом. Атувье поднял с земли и топор. Еще в детстве он научился так ловко бросать топор, что тот обязательно вонзался носком острия в дерево. И здесь Атувье уже не раз вспоминал детскую забаву. Зачем? Он и сам не знал. Так, руку и глаз проверял. На всякий случай.
