Текст книги "Земля Горящих Трав"

Автор книги: Юлия Тулянская

Соавторы: Наталья Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Местами подземный коридор был сильно поврежден и засыпан. Крепежные работы требовали серьезного подхода. Каждый расчищенный участок приносил что-нибудь новое. Аттаре вызывал художника и мастера светописи Хородара из Звониграда, чем-то похожего на великана с первой фрески, такого же мощного бородатого человека с добродушным лицом. Хородар делал зарисовки и светописные снимки фресок, восхищался знанием анатомии и точностью рисунка местных художников. Фресок было более десятка, все на один сюжет: люди и существа. Женщина давала хлеб человеку с головой вепря, стоящему перед ней, как каменная глыба. Музыкант играл на каком-то струнном инструменте с деревянным корпусом, а над ним вилась птица, похожая на шестикрылую сову, о которой пела Ярвенна.

Аттаре пока не мог определить значение рисунков, хотя в них явно прослеживалась общая мысль. Копии изображений были переданы в ученый совет при Всемирном Комитете народов. Совершенно опьяненный находками, Аттаре почти перестал спать ночами. На творческом подъеме он или перечитывал отчеты, просматривал материалы, недавно присланные в лагерь, или изобретал свой крыломах.

Оргонто – приморский город. Аттаре помнил, как часто, стоя на берегу, всматривался в даль, где небо смыкалось с морем. Ему казалось, что он видит там крупную точку, которая все приближается, приближается и превращается в машущую крыльями лодку. Он знал, что крыломах существует только в его воображении. Аттаре уже сделал несколько неудачных попыток построить и поднять в небеса эту штуку.

Конструкция аппарата была несложной. Рулём высоты служил широкая хвостовая плоскость. Два крыла приводились в движение механизмом, работающим от мускульного усилия человека-летателя. Взмахи крыльев позволяли бы крыломаху нащупывать нисходящие и восходящие потоки воздуха. Как только он их уловит, начинает парить. Если понадобится, летатель опять машет крыльями и переходит на другой поток. Это было похоже на парусную лодку – на маневр, когда она пересекает линию ветра, иными словами – меняет галс.

Приморский житель, Аттаре с детства имел представление о том, как управляются с парусами.

Его крыломах был бесполезной задумкой. Аттаре знал, что воздухоплавание развивается в другом направлении, путем строительства машин с неподвижными крыльями. Крыломах Аттаре разве что сгодился бы для потехи: устраивать праздничные гонки над морем. Но не эта затея была целью Аттаре. Он хотел изобрести, вернее, вымечтать свой крыломах только для того, чтобы однажды на горизонте кто-то увидел крупную точку, которая с приближением вдруг превратилась бы в лодку с крыльями.

Дом Аттаре в "Северной Оливе" всю ночь освещал мраморный шарик, закрепленный на небольшом треножнике. Шарик выточил на станке и облек сиянием Сеславин. Это было уже его изобретение, как использовать свой редкий дар – умение наделять свечением предметы. Светильники Сеславина не обжигали ночных бабочек, поэтому Аттаре и предпочитал их обычной лампе. У светильника был один недостаток: его нельзя было погасить, он продолжал сиять около суток. Но днем его свет был бледен и никому не мешал.

Мраморный шар выхватывал из темноты образцово красивое лицо Аттаре: в меру высокий лоб, выразительный подбородок, тонко очерченные губы. Крупные бабочки вились в пристройке.

– Что, слетелись на свет? – обратился к ним Аттаре. – Ничего, летите. У вас есть прекрасная возможность рассмотреть свет поближе. Можете без опаски подлететь и изучить то, к чему тянет весь ваш род: на сей раз это не будет стоить вам жизни.

Подземный храм располагался довольно глубоко. Аттаре ожидал, что там окажется усыпальница или сокровищница. Они с Сеславином спустились на самый нижний ярус. В глубине покоя высилась на постаменте фигура, умело высеченная из камня. Она изображала некое существо: стоящую на хвосте змею, у которой были крылья и передние лапы, подобные лапам кошки.

– Здесь очень странные твари, – в очередной раз повторил Аттаре, обходя змею кругом. – Мир-загадка. Взгляни-ка, – он присел перед подножием змея, показывая Сеславину барельефы на цоколе. – Люди проходят весь круг жизни. Женщина рожает ребенка, играют дети. А вот подросток, видишь, он учится писать, сидя у ног учителя. Юноша метает копье. А теперь он занимается ремеслом. Кстати, твой коллега: каменщик. А вот он женится и зачинает ребенка. Взгляни, Сеславин: они не стесняются своего тела. Красиво, правда? А сейчас эта парочка общается с нашими старыми знакомыми: с огромным крабом, с рогатым силачом, с многокрылой птицей… Никак не могу уловить, – Аттаре с досадой щелкнул пальцами. – Муж строит лодку, и краб подает ему инструменты. Жена стоит возле голого рогатого чудища и, похоже, собирается дать ему это белое одеяние, которое держит в руках. Предположим, она хочет, чтобы он оделся…

Сеславин, присев рядом, молча рассматривал изображения. Тем временем Аттаре встал и отошел на пару шагов, чтобы окинуть взглядом скульптуру в целом.

– Мне кажется, – продолжал Аттаре, протянув в сторону змея руку, – что люди – не ученики этих существ, а их учителя. По крайней мере, в некоторых случаях. Помнишь, краба со стилосом и старика со свитком? Я убежден, что старик преподает крабу азбуку. У меня есть гипотеза…

Сеславин тоже встал на ноги. Он не понял, что произошло. В какой-то миг Сеславину показалось, будто земля качается и дрожит: точно храм едет куда-то, и его трясет на ухабах. Раздался глухой страшный раскат, потом еще и еще. И тотчас рухнул потолок. Сеславин хотел закрыть голову руками, но не донес их, уронил, зашатался – его оглушил камень, потом второй – и он упал ничком с мыслью, что все кончено.

Сеславин успел увидеть короткий сон. Наверное, он был связан с последними словами Аттаре. Сеславину показалось, что к нему пришел учиться краб, и Сеславин сказал ему:

– Вечным холодом глубины

Сжато сердце – и стук в висках.

Мне во тьме приходили сны

О сияющих небесах.

Это был обрывок какой-то песни Ярвенны. Он, должно быть, пришел в голову потому, что со стуком в висках и ощущением холода Сеславин медленно приходил в себя. Но не сияние небес, а слепой мрак стоял перед глазами.

– Аттаре!.. – тихо позвал Сеславин и сжал зубы от внезапного приступа тошноты.

В ответ раздался едва слышный стон, невнятное:

– Ааа… свет…

Сеславин через силу стал подниматься, повел плечами, освобождаясь из-под кучи обломков. Он наконец сообразил, о чем просил Аттаре… Сеславин облекся сиянием. Стало видно.

Подземный храм был засыпан. Аттаре и Сеславин оказались точно в норе. Аттаре лежал навзничь под завалом земли и камней, запрокинув голову, и его лицо при свете казалось совсем белым. Сеславин наклонился над ним, чувствуя, что душа проваливается куда-то в безнадежность.

– Аттаре, ты жив?.. Слышишь?…

Сеславин стал откапывать его, надеясь, что, если ему станет легче дышать, он придет в себя. У самого Сеславина дыхание по-прежнему вырывалось из груди с хрипом. Может статься, оттого что в этой подземной норе не хватало воздуха. Он старался не позволить себе ясно осознать мысль, что они погребены заживо. Сверху все время с шорохом сыпалась щебенка.

– Аттаре, прошу тебя, держись… Еще немного, сейчас… Мы сейчас с тобой уйдем отсюда, вернемся в лагерь, и тебе помогут… – отрывисто твердил Сеславин, все время одно и то же.

Сверху всё что-то сыпалось, громко застучали несколько камней покрупнее. Аттаре открыл глаза, точно разбуженный этим звуком.

– Сейчас!.. – с торжеством вырвалось у Сеславин. – Сейчас уйдем!

Он нажал на плиту, придавившую Аттаре ноги. Тот застонал. Плита даже не шевельнулась. Сеславин только теперь понял, что Аттаре в ловушке. Он не сможет уйти в Алтарь Путешественников, вернуться в Обитаемый мир, если придавлен плитой в этой проклятой осыпающейся норе.

– Уходи. Нас обоих завалит, – глухо произнес Аттаре.

Он стал дышать все чаще и поворачивать голову из стороны в сторону, явно очень страдая от боли.

Безуспешно пытаясь отдышаться, Сеславин присел возле него. Ноги у Аттаре наверняка перебиты и раздроблены. Страшно подумать, что там, под плитой. Он скоро умрет от потери крови. Вот-вот кончится воздух или нора осыплется совсем. Сеславину внезапно вспомнился крыломах: человеку, который изобретал лодку для полета в небесах, на роду написано быть погребенным заживо?..

Спасение не подоспеет всяко. Счет идет на минуты. Аттаре перестал мотать головой и снова затих.

– У меня не выходит сбросить плиту. Я ее приподниму. Ты сам должен будешь из-под нее выбраться. Аттаре… – Сеславин опять наклонился почти к самому его лицу, крепко взял за плечо.

Тот тихим, глухим голосом уронил:

– Я не могу…

– Я понимаю, – так же тихо ответил Сеславин. – Попробуй. Я буду держать плиту изо всех сил, а ты изо всех сил… попробуй.

Сверху снова посыпалась земля и камни. Упершись руками в пол, Сеславин встал на четвереньки над Аттаре, прикрывая его собой. Но сыпаться перестало. Сеславин встретился глазами с Аттаре: его взгляд был неподвижен и словно не видел.

Сеславин встряхнулся, как собака, отстегнул от пояса флягу, подсунул ладонь под голову Аттаре:

– Хочешь пить? Давай, брат… Сейчас мы уйдем отсюда оба.

Сеславин дал ему напиться, облил водой грудь и лицо, отбросил пустую фляжку. Аттаре пошевелил губами:

– Давай.

Сеславин растер между ладонями ком земли, чтобы руки не скользили, стал искать, как получше взяться за плиту. Из-за тесноты, мешавшей ему распрямиться, найти удобное положение для рывка было трудно. Ему по-прежнему не хватало воздуха и перехватывало горло от приступов тошноты. Собравшись, Сеславин с коротким рычанием пришел в боевое неистовство. Он понимал, что достиг предела своих сил, и если не поднимет плиту сейчас, то и совсем не поднимет. Сеславин рванул ее вверх. Он ослеп и оглох от напряжения. Сияние, окружавшее его, погасло. Только биение крови в висках стало таким, что Сеславину чудилось, еще немного – и просто разлетится на куски череп. В уме само по себе, строчка за строчкой, вертелось одно и то же:

Вечным холодом глубины

Сжато сердце – и стук в висках.

Мне во тьме приходили сны

О сияющих небесах.

Но Сеславин даже не замечал, что повторяет про себя все те же случайно всплывшие в памяти слова.

Глыба вывернулась из рук. В груди совсем не было дыхания. Сеславин вновь облекся неровным и тусклым сиянием. Ему уже почти не хватало на это внутренних сил.

Аттаре лежал теперь не навзничь, а ничком, чуть в стороне.

Сеславин встал на колени, дрожащими после невероятного напряжения руками перевернул его на спину.

– Эй, Аттаре! – в недоумении прохрипел он. – Мы же свободны! Ты слышишь?!

Тот не слышал. Голова неловко откинулась назад, Сеславин не мог понять, дышит он или нет.

– Только не сейчас, Аттаре!.. – у него пресекся голос.

"Умер? Нет?.. Вечным холодом глубины…" – вперемежку, как бред, мелькали собственные мысли и слова песни. Он приподнял Аттаре, обхватил его обеими руками. "Мне во тьме приходили сны…" Сеславин закрыл глаза, представляя себе Алтарь Путешественников и бросок сквозь пространство туда…

Они так и появились в храме у алтаря. Сеславин был с виду страшен, как демон: весь в земле, лицо и рубашка на груди залиты кровью – когда он рванул вверх плиту, носом хлынула кровь и так и не останавливалась. Один угол рта был опущен ниже другого, сведенный какой-то судорогой. Лицо Аттаре, тоже грязное и мокрое, казалось безжизненным.

Возле Алтаря Путешественников находился дежурный пост. Дежурный поднял тревогу.

Зрение Сеславина потеряло остроту, он видел лишь прямо перед собой, а дальше все тонуло в полумраке. Двум санитарам пришлось силой разжать ему руки, чтобы уложить Аттаре на носилки.

Сеславин остался сидеть на ступеньке Алтаря Путешественников. У него было странное чувство, будто реальность отодвинулась, и он остался в пустом полумраке. Из-за стука в висках, из-за больной головы и нестерпимого ощущения тошноты ему все еще чудилось, будто вокруг смыкаются стены, и опять не хватает воздуха. Его о чем-то спрашивали, просили сделать какие-то действия, и он рад бы, да ничего не понимал в своем сужающемся кругу. Последнее, что Сеславин расслышал, было отчетливо произнесенное: "Осторожно. Голову ему подержи…". Потом круг совсем сжался, до одной черной точки.

Сеславин думал, что в Тиевес произошла какая-то природная катастрофа. Им с Аттаре, видно, просто не повезло, что в это время они работали в нижнем храме. Земля вздрогнула, храм осыпался, и их погребло под обломками. Ребята с поверхности, должно быть, еще расскажут, что там стряслось на самом деле.

Лишь спустя несколько дней в Даргородской больнице Сеславин узнал правду о "трагедии в Тиевес". Ему наконец дали почитать газеты, а потом в общей комнате Сеславин услышал передачу по радио и разговоры других больных.

В газетах писали, что на месте приморского городка осталось лишь несколько воронок. Чудом уцелели двое: руководитель раскопок Аттаре из Оргонто и Сеславин из Даргорода, которым посчастливилось, что во время взрыва они оказались глубоко под землей.

Одновременно таким же загадочным ударом были разрушены другие значительные памятники Древней Земли. Погибла еще одна экспедиция – на холодных равнинах Летхе.

Не было сомнения, что удар нанесен неизвестным оружием, которым владеет канцлер Стейр.

Сеславин поднялся к Аттаре – в палату на втором этаже. Лестницу покрывала зеленая ковровая дорожка: она глушила шаги. В прохладном воздухе стоял легкий запах лекарств.

В окно больничной палаты стучали частые капли дождя. Было слышно, как неутомимо шумят за стеклом деревья. Когда приоткрылась дверь, Аттаре только медленно повернул голову: у него не нашлось сил даже приподняться.

Он перенес тяжелую операцию, когда хирург составлял снова его смещенные и раздробленные кости. Потеря крови, перенесенное страдание, общая усталость и слабость все еще держали Аттаре прикованным к кровати, несмотря на все чудеса современной медицины.

В кулаке Сеславин сжимал свернутую газету. Скрывать от Аттаре гибель товарищей уже не было нужно. Из газеты Сеславин знал, что выживший руководитель раскопок сам разговаривал с журналистом.

Сеславин молча сел возле кровати. Вместо приветствия Аттаре только указал взглядом на газету:

– Вся экспедиция, Сеславин… Все до одного…

Тот непроизвольно стиснул газету крепче, бумага хрустнула.

– Премудрая Ярвенна Путеводительница, направь твоих детей на смертном пути, – пробормотал Сеславин.

Он часто бывал беспомощен в выражении чувств и в трудную минуту искал опоры в обряде и молитве. Без них он был бы нем, и сейчас бы ему оставалось лишь мять в руках газету.

Сам Аттаре никогда не молился, древние культы были для него только предметом изучения, но он понимал Сеславина. Они молча посмотрели друг на друга с чувством тайного побратимства. Оба осознавали, что недавно их жизнь прерывалась, и что они беглецы из-под земли.

– Спасибо тебе, – произнес Аттаре.

– Да за что ж?.. – Сеславин усмехнулся, точно радуясь, что можно говорить о другом. – Я не помню, что сделал.

Аттаре приподнял брови.

– Врач говорит, случается после контузии, – объяснил Сеславин. – Мне здорово дало камнем по голове. Как будто видел сон, а про что – забыл. Что делал, как мы с тобой выбрались… – он только махнул рукой. – Не помню.

– Значит, ты не понял, почему моя сестрица бросилась тебе на шею?

Сеславин знал, что навестить Аттаре приходила сестра. Ее алтарь – тамариск, олива и роза. Ветки тамариска и оливы привез для Аттаре в больницу один товарищ из "Северной оливы".

Сеславин растерялся, когда девушка в красном платье, с темными волосами, свободно падавшими на плечи крупными кольцами, заглянула к нему в палату. Он стоял у окна и смотрел во двор. Девушка подошла к нему и, проверяя, не ошиблась ли, назвала по имени, а потом быстро и застенчиво, почти не коснувшись губами, поцеловала его в щеку. Через миг ее уже не было – смутившись, девушка исчезла, растаяла в воздухе.

– Я думал, это она просто от радости, что мы с тобой живы, – сказал Аттаре Сеславин.

– Она хотела тебя поблагодарить за меня, – ответил Аттаре.

– Да что я сделал-то, объясни?

– Я тебе расскажу потом, – обещал Аттаре, с интересом глядя ему в лицо. – Уверяю, ты удивишься.

Лето перевалило за середину, стояла жара, но в тенистом парке при больнице было прохладно. Аттаре и Сеславин медленно шли по аллее, над ними легкий ветер колыхал резные листья кленов.

– Там, под землей, – рассказывал Аттаре, – я начал тебе объяснять одну свою гипотезу. И вдруг все рухнуло. В этот миг я увидел его: рогатого силача с фрески. Он был выше меня в полтора раза. Необычайной красоты мощное тело: та самая глубоко осмысленная, анатомическая красота, как на всех изображениях в Тиевес. В прямом смысле бессмертное тело…

– Так он живой был или статуя? – не понял Сеславин.

– Живой, в обтрепанных рваных штанах, – ответил Аттаре. – И в лохмотьях очень тонкой рубашки. Она была вышита виноградными листьями, но обветшала, рукава оторваны по самые плечи.

Сам не замечая того, он стал слегка задыхаться. Сеславин предложил:

– Давай сядем.

Аттаре совсем недавно разрешили подниматься с постели.

Занятый своими мыслями, Аттаре рассеянно дал подвести себя в деревянной скамье.

– Кожа у него была темно-кирпичного цвета, глаза карие и немного навыкате, как говорят, воловьи, – продолжал живописать он. – Волосы черные и жесткие, словно конская грива. Лицо грубое, но выразительное, надглазные кости приподняты, ноздри и губы толстые, и каждая выпуклость или впадина на лице как будто выточены рукой мастера.

Сеславин внимательно слушал, все лучше представляя себе удивительного земного исполина.

– На нем были сандалии с живыми ящерицами на месте пряжек, в руке – темно-розовый палисандровый посох, в набалдашнике которого сиял глаз. Посох смотрел! Но этот атлет почему-то даже со своим посохом не казался мне страшным. Скорее печальным и каким-то безумным. Он сам – как огромный человек, который не сумел окончательно принять человеческий облик.

– Что же он делал? Просто стоял? – поднял брови Сеславин.

– Нет. Он сначала глядел – тоскливо, мрачно, недоверчиво. Он словно всматривался в меня, узнавая и сомневаясь. То поднимал, то опускал руку, как будто хотел дотронуться. Вообще так ведут себя безумные. Он неуверенно коснулся моей одежды. Потом он вложил свой посох с глазом мне в ладонь. Снял с головы венец – я забыл тебе сказать, у него был золотой венец в виде широкого обруча – и надел на меня. И одарив меня таким образом, этот огромный получеловек присел на землю у моих ног и смотрел на меня с радостью и ожиданием. Как будто он принимал меня за кого-то давно знакомого.

Аттаре беспокойно поднялся, опершись на спинку скамейки.

– У меня были странные переживания… Чувство слияния со всей жизнью вокруг, со зверями, растениями. И такое странное ощущение: ты как бы ощущаешь в себе сознание неодушевленных предметов, например, металлов, камней. Пойдем, я уже отдохнул, – Аттаре отмахнулся от коснувшихся лица веток жасмина. – Этот сон… или, лучше сказать, видение… Пока я лежал в палате, я многое обдумал.

Друзья свернули с аллеи на тихую тропинку, заросшую травой. В кустах перепархивали птицы. Аттаре говорил.

– Сравни фрески, которые были в верхнем и нижнем храме. Все сюжеты посвящены теме даяния! Люди что-то дают местным существам. Это привычно для нас, так было и в наших древних цивилизациях, вспомни возлияния вина или дары хлеба лесовицам, дубровникам и озерникам. Тамошние существа – такие же дети мира. Лесные – взять того, с кабаньей головой, или с рогами. Морские – краб. И летающие – многокрылая птица. Но что дают этим существам люди из мира Горящих Трав? Танец, музыку, и, наконец, письменность… Одним словом…

– Культуру? – догадался Сеславин.

Аттаре улыбнулся:

– Вот именно. «Лишним» предметом в этом ряду кажется хлеб, который на одной фреске давала женщина – помнишь? Но если рассматривать хлеб не как пищу, а как земледелие, символ обработки злаков… Итак, все эти картины изображают лишь то, что люди делятся культурой с существами. Для чего и зачем? В нижнем храме мы видели статую крылатой змеи. Она – на постаменте, что подчеркивает ее центральное значение для храма. Барельефы вокруг – картины человеческой жизни. И что на них? Обычные занятия, учение, ремесла, зачатие, рождение детей, и общение с существами.

Из всех событий, показанных на барельефах, только зачатие и рождение связаны с природой самого человека, остальные – с его культурной жизнью. Если принять эти образы как послание, как руководство к действию, что получается? – рассуждал Аттаре. – Ты – человек Древней Тиевес. Эти фрески говорят тебе: "Ты родился человеком, расти, учись, овладевай ремеслами, продолжай род, трудись и общайся с существами, сам учи их всему, что знаешь, передавай им свой опыт, будь им другом. В этом и состоит смысл и содержание твоей жизни".

Очень важную мысль я не успел досказать тебе в храме. Люди Земли обрели разум, сознание, способность к творчеству. Мир дал им силы, чтобы они смогли стать разумными. Он выслал людей вперед – как передовой отряд на пути своего развития. Наши ученые все чаще высказывают мнение, что странные существа Земли Горящих Трав – это не самостоятельные особи, а только формы, многочисленные облики, в которых людям является некий Дух Земли. Это – его зрение, слух, другие органы чувств, его воплощения, через которые он связывается с человечеством.

Мир уже много дал людям в свое время – и защиту, и пищу, и самую жизнь. Теперь их цель, их долг – просветить и вочеловечить его…

– Ярвенна тоже говорила про эту гипотезу: будто бы существует Дух Земли, таинственный разум, один в разных обликах, – вставил Сеславин.

– Да, – подтвердил Аттаре. – Если все это верно, то храм в Тиевес был посвящен союзу людей и их мира. Трудно вообразить, какими силами обладали бы люди Земли, если бы достигли своей цели! Мы, впрочем, не знаем, была ли их жизнь в действительности такой, как показано на фресках и барельефах, или это представления о золотом веке? – уточнил Аттаре. – И все же мне кажется… – закончил он неуверенно, – что в моем видении мне явился сам Дух Земли. Раскапывая посвященный ему храм, мы пробудили его – от забвения, от безумия, не знаю. Должно быть, он думал, что я – один из возвратившихся неизвестно откуда людей Древней Тиевес, и он хотел, чтобы я остался с ним.

Пока Сеславин работал на раскопках в Тиевес, Ярвенна была занята особыми исследованиями.

Дочь полевицы, Ярвенна решила поставить на себе опыт. Она выбрала подходящее место в Патоис и поселилась на поляне в лиственном лесу. Она сделалась полевицей Земли Горящих Трав. Ярвенна сумела стать хозяйкой своей поляны, уловить ее порядок и лад. От одного ее присутствия там вскоре завелась и полынь. В это время, как все земнородные, она почти не нуждалась в пище: ей хватало горсти ягод или орехов. Силы Ярвенны поддерживала связь с поляной, с травой и, прежде всего, с полынью. Она носила простое платье без опояски и то замирала среди деревьев, то неподвижно сидела у бегущего в овражке ручья, вбирая в себя все смутные ощущения мировой души. Так Ярвенна собиралась провести все лето, а осенью, когда осыплются семена, и полынь потеряет силу, вернуться домой.

Пускай на дикое дерево Земли Горящих Трав привьется ветвь Обитаемого мира. Пришельцы из сопределья постараются понять Землю, приучить ее к себе, восстановить ее утраченную связь с человечеством.

В землю у подножия старого дуба, широко раскинувшего крону прямо посреди поляны, был воткнут нож. Воздух возле дерева задрожал, как полуденное марево, и через миг под дубом возник человек. Это был Сеславин.

– Ярвенна! – позвал он.

Стебли полыни раздвинулись, и Сеславин увидел полевицу.

– Ярвенна, вот тебе гостинец! – Сеславин постелил на траве небольшой белый лоскут, выложил на него пирог и поставил кувшин с молоком.

Полынница наклонила голову, как небольшая птица, которой насыпали зерен. Выцветшие волосы упали ей на лицо. Сеславин протянул руку, чтобы поправить льняную прядь. Полынница замерла, готовая в любой миг скрыться.

– Ярвенна, – тверже и настойчивее повторил Сеславин, – я пришел тебя повидать!

Хозяйка поляны слегка вздрогнула:

– Милый…

– Узнала? – улыбнулся Сеславин.

– Милый! Ты приходил на солнцеворот. Лето перевалило за середину, где же ты пропадал?

Сеславин осторожно прислонил Ярвенну к своей груди, стараясь не напугать: отвыкшей от человеческих рук, ставшей живым воплощением поляны, его жене-полевице могло, как зверюшке, почудиться, будто ее ловят.

– Я скучал, – произнес Сеславин. – А тебе тут было не страшно, не грустно одной?

Он знал, что полевице нипочем ни ночная тьма, ни дожди, но Сеславину всегда было не по себе представлять, как в Патоис спускается ночь, траву и листья осыпает росой, и Ярвенна, оцепенев, целые часы безмолвно стоит в зарослях полыни. В это время ее не увидит ни зверь, ни человек: ее оберегает чудесная способность отводить глаза.

Ярвенна глубоко вздохнула.

– Мне было страшно, – вспомнила она. – Однажды мне было страшно… С тобой что-то случилось, да? Ты болел? Ты был ранен?

Сеславин ответил:

– Я был ранен и немного болел, но больше этого не повторится. На раскопках обвалился храм, меня ударило камнем. Меня хорошо лечили, твоя мама в больницу все время приезжала. Мы решили тебя не беспокоить. Все-таки у тебя важные исследования, а ты бы все время думала обо мне. Я ведь тебя знаю!

Ярвенна озабоченно покачала головой:

– Ты еще не совсем здоров. Хочешь, останься, переночуй тут, на поляне? Это место, будто чаша, наполнилось жизненной силой моей травы. Я наведу на тебя сон, и ты отдохнешь.

– А я и пришел на весь день, – подтвердил Сеславин. – И на всю ночь.

Ярвенна сама потянулась к нему. Отстранившись после долгого поцелуя, она скользнула в глубину полынных зарослей, протягивая ему руку. Сеславин шагнул за ней, и они исчезли среди высокой травы.

– Полынное царство, – сказал Сеславин, отводя от лица Ярвенны стебель и снова целуя ее. – Везде полынь, везде – ты.

После свадьбы они с Ярвенной поселились в однокомнатной квартире Сеславина: она была достаточно просторной и удобной для двоих, а Ярвенна полюбила эту комнату и кухню еще с тех пор, когда впервые пришла сюда пить чай. Теперь белые накрахмаленные занавески с узорами украшали окно. Чисто вымытый заварочный чайник покрывала салфетка.

Соболий плащ, который Сеславин получил в награду за победу на игрищах, Ярвенна сняла со стены и убрала в сундук. Платяной шкаф пришлось заменить на больший, кроме того, Сеславин все свободное место на стенах занял под книжные полки. Ярвенна привезла из деревни много книг и подборки журналов по своим научным дисциплинам.

Шкаф служил перегородкой: с одной стороны, у окна, – письменный стол, с другой – новая кровать. Обратную сторону шкафа украшали самые яркие из сеславинских трофеев: инкрустированный серебром пастушеский посох, меч и чеканное блюдо.

В свободные дни Сеславин заполночь сидел на кухне, пил чай и читал: он собирался сдавать экзамены за весь курс историко-философского факультета.

Ярвенна развела дома целые заросли комнатных растений. Горшки с ними в два ряда выстроились на широком подоконнике. Ярвенна с сосредоточенным видом поливала их по утрам из маленькой лейки.

Но теперь молодых мужа и жену занесло в разные стороны сопределья: одного к теплому морю Тиевес, другую к листьям и травам Патоис, – и цветы в квартире поливала соседка. Все вроде бы оставалось на месте, однако уют из жилья словно выветрился. Выписавшись из больницы, Сеславин не стал долечиваться дома, а сразу уехал в "Северную оливу".

В алтарь Шахди входили сталь, песок и ветер. Он носил на руке тонкий стальной перстень, на внутренней стороне которого этеранской вязью было написано слово «ветер». Это была его ритуальная вещь.

Шахди был родом из Этерана – с востока. Корнями он принадлежал к кочевому племени, пастухам из пустыни. Теперь уже несколько столетий его народ жил оседло, хотя не бросал скотоводства.

– В оазисах стоят наши маленькие города, – рассказывал Сеславину Шахди. – Там живут семьи, а пастухи все равно кочуют от пастбища к пастбищу. Это такая жизнь. Я тоже пастух. Могу ездить верхом, могу бросать аркан.

Шахди закончил философский факультет в Хиваре. Он любил западную литературу и имел довольно обширные знания, но проявлял их лишь изредка, в разговоре сославшись на какой-нибудь редкий источник, и тогда становилось ясно, как много он читал.

С Сеславином они познакомились в "Северной оливе". Но Шахди не занимался раскопками. Невысокий и черноволосый, внешне он напоминал «быдляков» из мегаполиса в Летхе, и его делом на Земле была разведка среди людей.

Это Шахди привез больницу ветки тамариска и оливы, чтобы вызвать из Оргонто Тиону, сестру Аттаре. Шахди всегда умудрялся оказываться под рукой, если друзья искали, кого бы попросить об услуге. Когда кто-нибудь из землепроходцев бросал клич: "Ребята, никто, случайно, не знает?", или "Ни у кого не найдется?", или "Никто не мог бы?", обычно оказывалось, что как раз Шахди знает, у него найдется, и он бы мог.

Кроме того, Шахди был неутомимым и внимательным слушателем для каждого, кто чувствовал необходимость высказаться. Все привыкли, что собственных переживаний у Шахди нет. Его трудно было представить влюбленным, взволнованным или страдающим, как если бы он был старым монахом. Смуглое, сухое лицо никогда не меняло выражения.

Друзья знали, что Шахди – прорицатель, последователь древнего восточного учения. Но он сразу сказал, что главное правило прорицателей – не делать никаких пророчеств.

– Странно, Шахди, – рассуждал в то время Сеславин. – Зачем учиться предвидеть будущее, раз нельзя никому рассказать?

Шахди слегка пожимал плечами:

– Если я тебе скажу, что завтра в полдень ты уронишь в реку свой нож, что ты сделаешь?

Сеславин засмеялся:

– Не пойду на реку в полдень. Охота была терять любимый нож.

– Значит, прорицание заведомо было неверным, – сделал вывод Шахди. – Получается, я неправильно предрек, а еще пришел тебя предупреждать и хотел, чтобы ты мне верил!

Сеславин удивленно качнул головой:

– Ну и закручено… Понимаю. Но нож, Шахди, – это пустяки. А если бы ты предвидел, что завтра я сам свалюсь в воду и утону? Неужели нельзя нарушить свои правила и предупредить человека, что ему грозит смерть?

– Опять то же самое, – терпеливо объяснил Шахди. – Если я предупрежу тебя, ты не пойдешь на реку. Получается, я предрек неправильно. Неправильно – тебе не суждено утонуть. А что тебе суждено? Не знаю. Не подвергаешь ли ты себя смертельной опасности, если не пойдешь на реку из-за моего ложного предсказания? Не знаю. Вот почему мы не предупреждаем о пророчествах.