Текст книги "Снега"

Автор книги: Юлий Чепурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Шестое: медь на провода  с о б и р а й т е  с а м и  по уезду и волостям – тонкий намек на колокола. Поняли?

Седьмое: обучение электричеству ставьте так-то.

К о ж у х о в записывает.

А теперь можете записать такую директиву уже от имени Совнаркома: в каждом уезде необходимо  с р о ч н о  создать не менее одной электрической станции. Обязать сделать ее центром  о б у ч е н и я, лекций, демонстраций и прочее и  п р о в е с т и  через эти курсы  в с е  население. Начать подготовительные  з е м л я н ы е  работы  т о т ч а с  и разверстать их по уездам. Мобилизовать  в с е х  без изъятия инженеров, электротехников, всех кончивших физико-математический факультет. Обязанность: в неделю не менее двух-четырех лекций, обучить  н е  м е н е е  десяти – пятидесяти человек электричеству. Исполнишь – премия. Не выполнишь – тюрьма. Начало осуществления тотчас и со всех концов. Только, Георгий, необходимо добавить, что план этот не технический, а политический и государственный, то есть – задание пролетариату. Улавливаете разницу?

К о ж у х о в. Конечно.

Л е н и н. И вы думаете, Георгий, реализации всей этой грандиозной программы не будут мешать Троцкий и его присные?

К о ж у х о в. Уже мешают.

Л е н и н. Каким образом?

К о ж у х о в. Самым подлым. Кричат на всех перекрестках о нереальности плана ГОЭЛРО, предсказывают ему полный и позорный провал. Называют план электрификации России электрофикцией.

Л е н и н. Ничего! С такими, как вы и товарищ Павел, мы еще покажем Троцкому и его подпевалам, где раки зимуют! Не робейте, Георгий!

Входит взволнованный  Н а ч с а н у п р.

Н а ч с а н у п р. Владимир Ильич, это же заключение на Георгия Максимовича.

Л е н и н (лукаво). Разве? Гм… Странно… Ах да, конечно, произошла ошибка… Мы так, понимаете, увлеклись разговором… Перепутали. (Смеется.)

Н а ч с а н у п р. Нехорошо, Владимир Ильич.

Л е н и н (покорно). Нехорошо с моей стороны, некрасиво. Согласен. Извините.

Н а ч с а н у п р (с укором). Георгий Максимович…

Л е н и н (желая усыпить бдительность Начсанупра). Да, чтобы не забыть. Вот… Я написал товарищу Семашко. Прошу и вас лично, Александр Осипович. Примите все возможные меры к укреплению здоровья товарища Кожухова.

Н а ч с а н у п р. Хорошо. (Настойчиво.) Владимир Ильич, покажите медицинское заключение.

Л е н и н. Александр Осипович, с какой стати вы вдруг решили подражать худшим образцам урядников и беспардонно, так сказать, врываетесь в кабинет председателя Совнаркома, дезорганизуете мою работу…

Н а ч с а н у п р (непреклонно). Вы можете сравнивать меня с кем угодно, Владимир Ильич, но я требую показать мне медицинское заключение.

Л е н и н. Не боитесь играть с огнем?

Н а ч с а н у п р. Не боюсь.

Л е н и н. Если вы вздумаете попытаться отстранить меня от дел хоть на один день, я всей полнотой власти председателя Совета Народных Комиссаров…

Н а ч с а н у п р. Все, что угодно.

Л е н и н (захохотал). Вы – хуже урядника, хуже жандарма… Я вынужден… подчиниться силе. (Протягивает бумагу.)

Входят  К р у п с к а я,  В и к т о р и я.

(Поспешно.) Организационную сторону дела, Александр Осипович, мы с вами оговорим попозже.

Н а ч с а н у п р (не сразу). Понял, Владимир Ильич. (Уходит.)

К р у п с к а я. Володя, что тебе сказали врачи? Мне очень не понравилось выражение лица Александра Осиповича, когда он выходил из кабинета.

Л е н и н. Успокойся, Надюша, ничего серьезного. Наоборот, доктора похвалили меня, рекомендовали больше бывать на свежем воздухе. Только и всего. Поэтому, товарищи, после работы всей компанией мы едем в Горки, в снега… И непременно товарища Павла с собой прихватим. Снега, снега!.. Ах, как я люблю их голубое сверкание!.. (Кожухову.) Прошу обратить внимание, Георгий, если Надежда Константиновна входит в кабинет вместе с Викторией, это значит – или какая-то просьба, или жди взбучки. Нуте-с, Наденька, что у вас там, в Наркомпросе, новенького?

К р у п с к а я. Володя, я прошу откомандировать Викторию в Наркомпрос для руководства отделом внешкольного образования. Взрослое население деревни почти сплошь неграмотно, хочет учиться.

Л е н и н (весело). Вы, наркомпросовцы, протестуете против этого?

К р у п с к а я. Нет, конечно. Старики говорят: «Хотим сами газеты читать, хотим знать постановления Советской власти».

Л е н и н. Значит, следует развернуть беспощадную борьбу с неграмотностью.

К р у п с к а я. Тяга к образованию необыкновенная.

Л е н и н. Это же очень хорошо! Значит, культурная революция в деревне развивается. Ну и как Наркомпрос думает разрешить вставшие перед ним задачи? Что, Надюша, требуется от Совнаркома?

К р у п с к а я. Первую просьбу я уже высказала – в помощь мне нужна Виктория.

Л е н и н (Виктории). Ваша точка зрения?

В и к т о р и я. Готова работать на любом участке.

Л е н и н. Признайтесь честно – уже сговорились?

В и к т о р и я (улыбнувшись). Сговорились, Владимир Ильич.

Л е н и н. Уступлю Викторию. Так и быть. Временно. Вернем ее в Секретариат Совнаркома, когда сочтем необходимым.

К р у п с к а я. Спасибо.

Л е н и н. Что нужно еще?

К р у п с к а я. В деревне нет ни букварей, ни бумаги, ни карандашей, ни перьев. Кое-где учителя вырезают буквы из газет, старых книг, составляют азбуку! Но это же не выход! А как писать? В одном селе нашли оберточную бумагу для карамели. Заостряют лучину, разводят сажу водой и пишут. Обратились наши инструкторы в уездный отдел народного образования, а там говорят, что книг, бумаги и на детские школы не хватает. Но главная проблема – с керосином. Керосин в деревню не завозят, крестьяне в своих избах жгут лучину. Разве с лучиной развернешь культурную работу?

Л е н и н. Нет, не развернешь, Надя. (Провел руками по лицу.) Трудно, согласен, невероятно, дьявольски, чертовски трудно. (Как бы стряхивая нелегкие мысли.) Теперь я понимаю, Надюша, твой стратегический план: ты забираешь руководить отделом внешкольного образования Викторию в надежде, что ее дражайший супруг, вы-с, Георгий Максимович, напрягая все свои человеческие и нечеловеческие силы, невиданными темпами построите нам первые десять – двадцать электростанций. Дайте нам, Георгий, Каширу, Шатуру, Волховскую станцию, и мы, большевики, зальем Россию электрическим светом! (Пауза.) К сожалению, пока это лишь мечта.

К о ж у х о в. Приложим все силы, Владимир Ильич.

Л е н и н. Да, с керосином – трудно. Невероятно трудно. И тем не менее, Виктория, включите в проект решения очередного заседания Малого Совнаркома – отпускать на каждую избу-читальню по тридцать фунтов керосина в месяц.

В и к т о р и я. Спасибо, Владимир Ильич.

Л е н и н. Это вы говорите как бывший секретарь Совнаркома или как будущий начальник отдела внешкольного образования?

В и к т о р и я. Говорю как женщина, которая давно влюблена в вас.

Л е н и н (смеясь). Георгий, вы слышите? Надюша, автомобиль у тебя есть?

К р у п с к а я. Да.

Л е н и н. Не прощаюсь. Повторяю: всей компанией после работы – в Горки. Извините, милые дамы, что так бесцеремонно выпроваживаю вас. Мы с Георгием должны завершить разговор.

Крупская, Виктория уходят.

А теперь, Георгий, сядьте и детально расскажите мне, как обстоят дела у товарища Павла? Нужна ли ему практическая помощь? В чем? Ведь он же является инициатором такого почина, который нам с вами трудно переоценить… (Вдруг хватается за спинку кресла, оседает.)

К о ж у х о в (бросается к нему). Владимир Ильич, что с вами?

Л е н и н. Ничего, ничего, спокойно. Ерунда, пустяки… переволновался сегодня немножко… (Откидывает голову.)

К о ж у х о в. Владимир Ильич!! (Подбегает, распахивает дверь, отчаянно кричит.) Товарищи! Товарищи!!

Вбегают  В и к т о р и я,  Н а ч с а н у п р.

Владимиру Ильичу плохо!

Н а ч с а н у п р. Я предупреждал… Я требовал… (Подбегает к Ленину.) Виктория Аристарховна! Врачей! Скорее!!

В кабинет вбегают  м е д и к и  в белых халатах. В дверях появляется  П а в е л. На нем – вылинявшая гимнастерка и такие же военные солдатские брюки, выстиранные, отутюженные, с аккуратно пришитыми заплатами, на ногах – солдатские ботинки и обмотки. Павел застывает у порога, боясь сделать шаг вперед.

З а т е м н е н и е

КАРТИНА ПЯТАЯ

Горница в доме Палишина. П а л и ш и н,  Л у ч н и к о в,  Н и к и ф о р. На столе – самогон, закуска, фитиль керосиновой лампы-«молнии» привернут, поэтому в горнице полутемно. За окном – звуки гармонии, девичий смех, слышна песня. В избу влетает  К о л я.

К о л я (с порога). Тятяня! Сейчас чудо-свет будут запаливать!

П а л и ш и н. Цыц! Пшел туда, откуда вынырнул!

К о л я. С площади я. Там во-от такой громадный пузырь на столбу повесили, говорят, светло будет как днем, читать даже можно.

П а л и ш и н. Сказал, пшел!

П е л а г е я (входит). Чего ты, отец, на мальчонку кидаешься, не ушиб, чать, он тебя. Беги, Коля, играй.

К о л я. Тять, пошто у всех электрические пузыри будут гореть, а у нас нет? Все на площади радуются, песни играют, а у нас темно будет, да?

П а л и ш и н. Не твоего ума дело. Сопляк еще. (Резко, жене.) Да убери ты его, сказано!

П е л а г е я. Пойдем, сынок, пойдем, тятяню надо слушаться.

К о л я (вырвался). Не хочу слушаться! Почему у нас не будет такого света? Пошто у нас не как у других людей? Все строить помогали, а вы, папаня… Боятся вас, за чужого считают.

П а л и ш и н (сдержанно). Мать, окороти ему язык, не ровен час – вырву.

П е л а г е я. Только стращать умеешь. Бирюк! (Уводит Колю.)

Л у ч н и к о в. Вот они, нонешние-то дети, – ни почтения тебе, ни послушания.

П а л и ш и н. Покудова слово мне это неведомо – ослушание. Не было еще такого.

Н и к и ф о р. Не было, так будет. Налей.

Пьют.

А вот мальчонку ты зря против себя озлобил. Его разведка нынче нам вот как нужна. (Жест.)

П а л и ш и н. Разведал, что надо, и без него.

Л у ч н и к о в. Какие же твои окончательные соображения последуют, Ипполитыч?

П а л и ш и н. Надо внушить миру, что свет этот… электрический – против божьей воли, бог за него покарает. Советская власть некрепкая, скоро падет. Придет, мол, новая власть, зачинщиков и пособников этого дела в острог посадят.

Л у ч н и к о в. Да что ты, Платон! Рази ж нонешняя молодежь теперича в это поверит? Они все, советские, ни в бога ни в черта не верят. Им подавай все новое, а тем паче такой свет, как елестричество. Вон и мои – оба парня и девка – иди, говорят, проси товарищество принять нас в члены, проведи в избу свет. Не пойдешь, сами пойдем, отработаем, сколько положено, и свой пай провианта отдадим. Ну что ты с ими будешь делать? Говорят – супротив Советской власти идешь.

П а л и ш и н (хмуро). А ты что на это?

Л у ч н и к о в. Пока ничего не ответил, смолчал.

П а л и ш и н. Хоть на это ума хватило.

Н и к и ф о р (ударил кулаком по столу). Пашка этот!.. (Заскрипел зубами.)

П а л и ш и н. Он, он, чтоб ему!..

Входит  П е л а г е я.

Л у ч н и к о в. А все ж, думаю, нешто пойтить завтра в правление, попросить, чтоб и меня включили? Оплачу все положенные расходы, а то с ребятами сладу не будет.

П е л а г е я. Правильно, Савелий, решил. Иди, проси, в ноги упади. И нам так надо…

П а л и ш и н (вскакивая). В ноги еще им падать? Ах, ст-стерва!..

П е л а г е я. Не стерви. Что мы, отшельники, што ль, какие? К чему это от добрых людей отставать?

П а л и ш и н. Молчи! Еще раз говорю, не твоего бабьего ума дело.

П е л а г е я. Я-то смолчу, а вот Колька правду сказал.

Л у ч н и к о в. Тем паче, как сказано в писании: устами младенца глаголет истина.

За окнами вспыхивает яркий свет, слышны радостные крики толпы, Палишин и его гости бросаются к окну.

П а л и ш и н (плюнул, злобно). Вот антихристово наваждение! Добились-таки своего, большевики проклятые.

Мимо окна промелькнула тень, в дверь стучат.

Кого там еще черт несет?

Входит  М а т в е й, испуганный, растрепанный и в то же время радостный. В руках – кнут.

М а т в е й. Вота! Мчу из уезда домой, значится… Глянь – огонь! Испужался!.. Думаю, пожар в Мокром Узене. Стегаю кобылу что есть мочи, руки от страха кнута не держат, лечу, вкатываю на площадь… Батюшки! Никакого пожара, оказывается, нету, горит на столбе чудотворный пузырь. И антиресно, и страшно, и самому смешно – надо ж! Элестричество за красного петуха принял. (Садится, шумно, радостно вздыхает.) А вы, гляжу, в потемках. Мда… Невесело у вас…

П а л и ш и н. На свадьбу тебя не звали, туда ступай, веселись.

М а т в е й. Туда мне заказано – не в их артели я. Дураков послушал, сам в дураках остался.

П а л и ш и н. Поумнеешь, какие еще твои годы.

М а т в е й. Говорят, элестричеством будут всякую крестьянскую работу делать: молотить, лен мять, зерно сортировать. (Лучникову.) Савелий, слышь, мельница, маслобойка тоже, говорят, от элестричества будут работать. Сейчас митинговать об этом начнут. Говорят, самого Ленина из Москвы ждут. Вот достигли! (Уходит.)

П а л и ш и н. Мать, закрой окна. (Будто споря с кем-то.) А потому что они скопом действуют, артельно. У них сила. А мы в одиночку – каждый свое тянет. Ничего! Ужо погодите, потухнет этот антихристов огонь.

Л у ч н и к о в. Э, Платон, не дождешься, видать, того времени. Петля-то у нас на шее все туже затягивается, теперича, поди, от нее и не ослобонишься. Дых она напрочь отымет.

П а л и ш и н. Поживешь еще, пока маслобойку не отобрали.

Л у ч н и к о в. Отберут, отберут, погодь…

Н и к и ф о р. Болтуны вы! Скаредники! Скорпионы! Пауки в банке! Эх, невмоготу мне смотреть на вас, слушать вас. Тошно!

Л у ч н и к о в. Огурчиком похрусти, ежели тошнит. (Палишину.) За большевиков, за Советскую власть почти все мужики ухватились. Верно ты, Платон, сказал: они скопом теперь действуют…

Н и к и ф о р. Стадо!

Л у ч н и к о в (игнорируя реплику Никифора). …а мы в одиночестве стоим, в стороне. Большевики доверие делом завоевывают, а мы живем только злостью А что касаемо Ленина – брехал тут Матвей, брехал. Не посетит он Мокрый Узень. Сказывают, паралич его ударил, одна сторона человеческого тела отнялась. Заместо Ленина из Москвы самый большой их начальник по элестричеству приедет.

П а л и ш и н. Мать, шла бы ты на ту половину, за Колькой бы доглядывала. У нас особый разговор есть. Не для тебя он.

П е л а г е я. Со стола уберу.

П а л и ш и н. Не твоя забота. Сами уберем, ежели потребуется. Не видишь разве? Недопито, недоедено и недосказано.

П е л а г е я. Ну гляди, не лайся потом. (Уходит.)

П а л и ш и н (наливает самогон). Верно ты сказал, Никифор! Тошно! И на бабу глядеть тошно, и на детей, и на самого себя. (Пошел, запер дверь.) Ну, мужики, разговор разговором, а дело делом. Пора нам. Жеребец, поди, прозяб, ждамши. Свет их погасить дьявольский – мы богом призваны. Трое. Больше некому.

Л у ч н и к о в. Вот ба! Вот ба!

Палишин (наливает Никифору). Пей, Никифор, заряжайся гневом на святое дело. На тебя вся наша надёжа.

Никифор пьет.

Помолимся теперича… Господи, благослови…

Л у ч н и к о в. Господи, благослови…

П а л и ш и н. С богом!

Н и к и ф о р. К Деникину буду подаваться, потому деньги сейчас давай, как уговор был.

П а л и ш и н. Не боись, не боись, за мной не пропадут. Вот. Все тут, сколь обещано… Только ты жеребца-то не больно далеко от Мокрого Узеня бросай… Может, домой он прибегет. Жалко все же жеребца-то…

Н и к и ф о р. Да подавись ты своим жеребцом!

П а л и ш и н. Ну, будя на нас гнев распалять, для Пашки прибереги! Ступайте, на задах меня ждите. Следом за вами я…

Никифор, Лучников уходят.

(Опускается на колени перед образами.) Господи! Поспособствуй за обиду лютую отплатить! Пошли ветер, метель, замети санный след, чтобы Никифор сбежать успел, меня не выдал. Господи единый! На тебя уповаю и тебе одному жизню свою вверяю…

Входят  В а с и л и н а  и  П е л а г е я.

В а с и л и н а. Папаня, за тобой я пришла… За мамой… Пойдемте к нам. Помириться ты с Павлом должен… В такой день… Ради такого праздника! Чего делить-то вам?

П е л а г е я. Не упрямься, отец. Супротив всего крестьянства идешь.

П а л и ш и н. Лишь бы не против своей совести.

В а с и л и н а. Пойдемте, папаня. Зачем ты Никифора пригрел? Плохой он человек!

П е л а г е я. Мужчина опасный, чего там!

П а л и ш и н. Я не баба, мне мужчинов страшиться нечего.

П е л а г е я. Весь вечер пили. Они с Никифором, и Лучников к ним присосался. Только что ушли вот.

П а л и ш и н. Разговариваешь много. Научилась!

П е л а г е я. Пора уж, всю жизнь промолчала, теперь только перед смертью и поговорить.

П а л и ш и н. Я счастливый, раньше тебя помру. (Кричит – зло, яростно.) Ишшо поглядим, куда ветер завернет! Деникин-то, слыхать, с Врангелем не склонились! Москву возьмут, все отобратое большевиками возвернут!

П е л а г е я. Тебе возвращать нечего – не отбирали у тебя.

В а с и л и н а. Правду же мама тебе говорит!

П а л и ш и н. Завтра отберут. Вон у Лучникова маслобойку уж наметили. Меня – мельницы лишили.

В а с и л и н а. Не твоя была мельница – князя Ухтомского. Так умер он, князь-то.

П а л и ш и н. Я арендатором был! Полную власть имел. Пусть Пашка твой ноне этой мельницей подавится. (Пелагее.) Где Колька?

П е л а г е я. На улице, где ему быть.

П а л и ш и н. Чужие все, чужие! (Уходит, хлопнув дверью.)

Пел а гея. Окаянный! Как бык уперся. Озверел на старости лет. Совсем чумовым стал.

В а с и л и н а. Мама, давайте лампу уберем. Пусть электрический свет хоть с улицы к нам в избу заглянет. Снегу-то в этом году сколько!

Слышны песня, смех, голоса.

Зима, а так хорошо на душе, будто весной, на пасху…

Электрическое освещение начинает слабнуть, но вот снова горит ярко, ярче прежнего – от перенапряжения, гаснет, снова загорается и, наконец, гаснет окончательно.

В а с и л и н а. Не случилось ли чего?.. Пойду гляну.

П е л а г е я. Погодь, дочка, и я с тобой. Пес с ним, с отцом. Горбатого, видно, могила исправит…

З а т е м н е н и е 

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Мукомольный зал мельницы. Все оборудование, стены, пол, потолок припорошены мукой, будто снегом. В окна льется лунный свет, отчего сложное нагромождение деревянных самотечных труб, самотасок, фильтров кажется фантастичным. На всем протяжении этой короткой сцены мы почти не будем видеть действующих лиц, различая их лишь по голосам.

Н и к и ф о р. Ножками, ножками…

П а в е л. Ох и гад же ты, Никифор… Встретимся еще небось.

Н и к и ф о р. Теперь – на том свете.

П а л и ш и н. Оттеда своему Ленину гукнуть – благополучно ли прибыл.

Л у ч н и к о в. Пощадим его, Платон. Стукнули малость и – будя.

П а л и ш и н. Поговори… покудова самого не стукнули…

П а в е л. Жалко мне тебя, дядя Савелий, не в ту компанию ты угодил…

Л у ч н и к о в. Слабохарактерный я, Паша… Маслобойку, опять же, ты у меня реквизировать наметил.

Н и к и ф о р. Подымай, подымай, не митингуй. Молоток, гвозди готовь.

П а в е л. Распинать будете?

Н и к и ф о р. Как Христа. Христос за народ пострадал и тебе велел.

П а в е л. Эх, силы вы меня лишили, сволочи…

Л у ч н и к о в. Оглушили тебя, Паша. Хорошо. Не брыкался бы…

П а в е л. Раскидал бы я вас… Еще бы таких… столько же давай.

Борьба.

П а л и ш и н. Шей, Никифор.

Л у ч н и к о в. Ты уж, Паша, потерпи, не кричи, уважь.

П а л и ш и н. Не услышат…

П а в е л. Много чести, паскуды, чтоб кричал я…

Л у ч н и к о в. По согласию-то оно – лучше.

П а в е л. За одного меня, гады, вас троих расстреляют. Счет подходящий.

П а л и ш и н. Никифор, поспешай.

Н и к и ф о р. «Интернационал» петь будешь или «Вы жертвою пали»?

П а в е л. Знал бы… что ты такой гад, в Силезии бы еще придушил.

Н и к и ф о р. У Вильгельма не вышло, а у тебя совсем сопля не та…

Слышен стук молотка.

Л у ч н и к о в. Гляди, не кричит.

П а л и ш и н. Ловок ты, Никифор, в темноте не промахиваешься.

Н и к и ф о р. Рука рабоче-крестьянская. Трудовая.

Снова – стук молотка.

Л у ч н и к о в. Эх, сапоги дырявить жалко… Сымем? Обувку-то чего губить!

П а л и ш и н. Позарился! Не жадничай.

Слышно ржание коня, завывание метели.

Н и к и ф о р. Всё. Я свое сполнил. Помнишь, Пашка, ты меня осрамил перед своей бабой? Я тебе больше уважения дал – казнил, как святого.

П а в е л. Значит, воскресну…

Н и к и ф о р (стреляет в грудь Павла из обреза). Навряд! Теперь следы, следы мукой присыпайте! Помчал я.

П а л и ш и н. Так смотри, Никифор, в случае чего, ежели тебя поймают, – вся вина на тебе. И жеребца, мол, украл…

Никифор уходит. Палишин и Лучников, торопливо засыпав следы мукой, тоже уходят. С факелом в руке появляется  Я р о с ь к а.

Я р о с ь к а. Кто тут? Эй, кто тута!.. (Встревоженный, ходит по мельничному залу, отбрасывая от себя на стены изломанную косматую тень.) Павел! Тут, што ль, ты?

Тишина.

Паве-ел!.. Осподи, да что же это? Есть тут кто? (И вдруг видит распятого Павла. В ужасе отступает, негромко.) Павел!.. Паша… (Бросается к нему, кричит.) Паве-ел!! Павла распяли!..

Ветер подхватывает этот крик и усиливает его. Темнота отступает перед светом керосиновых фонарей и факелов. В мельничный зал вбегают  к р е с т ь я н е  – мужчины и женщины. Толпа все растет и растет.

К о ж у х о в. Варвары! Каннибалы!!

В а с и л и н а. Пашенька-а!

Д о м н а  И п а т ь е в н а. Сыночек!.. Свет нам зажег, а сам погас…

При неверном, трепетном свете факелов и фонарей Павла снимают «с креста», кладут на раскинутый тулуп.

(Опускается перед Павлом.) Как же они рученьки твои не пожалели, не пощадили!.. Изверги! Что же ты мамку свою не крикнул – прилетела бы я, на крыльях прилетела… Ни метель бы меня не остановила, ни снег холодный, сыпучий…

Павла бережно поднимают на руки. Возникает хорал. Его усиливает вой метели.