Текст книги "Снега"

Автор книги: Юлий Чепурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

А н д р е й. Может быть, мне тоже заблаговременно подать заявление, не дожидаясь вмешательства прокурора?

К о л е с н и к о в. Делай, как подсказывает совесть.

А н д р е й. Совесть у меня чиста…

К о л е с н и к о в (вскипел). У тебя чиста совесть?

А н д р е й. …и она подсказывает – уйти. (Пошел.)

К о л е с н и к о в (сдержанно, но с силой). Стой!

А н д р е й (остановился, спокойно). У меня нет желания говорить с тобой. (Ушел.)

Л у ш а. Анастасия Васильевна, зачем нас сюда позвали?

П е р в а я  д е в у ш к а. Мы работу бросили.

В т о р а я  д е в у ш к а. Свидетелей из нас сделали! На дуэль смотреть?

Н а с т я. Ступайте, девчата. И вы, бабы, ступайте. Нечего вам тут делать.

Девушки, женщины ушли.

К о л е с н и к о в (опешил). Ты это… что?

Н а с т я. У меня план, Алексей Михайлович. Сам за невыполнение спросишь. А спектакли в театре мы после войны будем смотреть. (Пауза.) Вот что я тебе скажу, Алексей Михайлович. Хочешь, обижайся на меня, хочешь, нет, а послушала я тебя сейчас – и горько и обидно мне стало. Погодил бы ты людей наземь опрокидывать. Я насчет инженера не знаю – то дело научное. А вот про Андрея Степановича скажу: за что ты его так? Вот мы недавно станки получили – дерево обрабатывать. Разгружать их надо, а кому? У нас мужиков-то раз, два и обчелся. А в них, в станках, по четыре тонны в каждом. Вот и собрал Андрей Степанович наш бабий отряд. Слезы одни! Трое суток мучились. Он надорвался, а и нам, бабам, не легко досталось. Мы, бабы, и лес пилим, и грузим сами, и всё-всёшеньки вот этими руками… А ты – раз, раз, по щеке, по другой… Свои личные счеты из-за жены вы с ним один на один сводите. А это получается, что мстишь ты ему и злоба глаза твои ослепила – темно в глазах, ничего светлого и хорошего вокруг себя они не видят. Не серчай. Сказала, что думала. (Ушла.)

К о л е с н и к о в (не сразу). Подожди, подожди… Как она сказала? «Мстишь ему и злоба глаза твои ослепила»? (Никите.) А ну-ка, танкист, как перед господом богом скажи: так это или не так?

Н и к и т а (медленно, глуховатым голосом). Не вдаваясь в подробности, скажу: отвратительно вы себя вели, товарищ Колесников. Хотя во многом были и правы.

К о л е с н и к о в (не ожидал этого). Та-ак! Давай, давай говори. Так же прямо давай.

Н и к и т а. У каждого из нас есть своя боль, но она не дает нам права замахиваться друг на друга. (Ушел.)

Пауза.

К о л е с н и к о в (негромко). Тебе, Настя, и тебе, лейтенант, верю. Неужели же? (И сам себе, с силой.) Да, я его ненавижу! И нам тесно с ним вдвоем на земле. Тесно!

Входит  В л а д и с л а в. Он слышал конец разговора.

В л а д и с л а в (подбежал, сочувственно). Пойдем, Алексей Михайлович. Пойдем, не надо.

К о л е с н и к о в. Понял, Славка, как они думают – зачем я остался? Мстить. Мстить… им обоим. Слыхал? Народ это говорит. Прямо в лицо. (Горько.) А я-то думал – работать остался. Лес добывать людям… (Пауза.) Правду Настя и танкист сказали. Горькую правду!

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Деревянный сарай, где совсем недавно размещался распиловочный цех. Еще и теперь в стороне от окна стоят циркульные пилы, вмонтированные в деревянные станины. Сейчас в сарае временное жилище Колесникова и Владислава. Постель им заменяют нары с охапкой пахучего сена. У большого окна с мелкими переплетами стоит стол. На нем – трофейный радиоприемник военного образца, а над нарами висит большая ученическая географическая карта с обозначением линии фронта. Буйная, уже полностью распустившаяся листва за окном словно освещает стены сарая робким, зыбким зеленым светом, и от этого жилье кажется уютным. Впечатление уюта особенно создают легкие занавески на окне, вздрагивающие даже от легкого дуновения ветерка. На нарах спит  В л а д и с л а в.  И в а н о в н а, стараясь не шуметь, подметает земляной пол. Нечаянно она задевает и роняет бутылку. Владислав вскакивает.

В л а д и с л а в. А? Что?

И в а н о в н а. А ничего. Отдыхайте себе.

В л а д и с л а в. Что вы здесь делаете?

И в а н о в н а. Прибираю.

В л а д и с л а в. А-а… А который теперь час?

И в а н о в н а. Выходила из дому – седьмой был. Бутылок-то понатаскали.

Молчание.

А я Алешу навестить пришла.

В л а д и с л а в. Это хорошо. Только прошу, мамаша, без агитации. К жене он не вернется, и нечего его расстраивать.

И в а н о в н а. Да я нешто… (Пауза.) Оно и верно. Чего нам в их дела вмешиваться. (Вдруг.) Сыночек, хороший, воздействуй… (Плачет.)

В л а д и с л а в. Что вы, что вы, Анна Ивановна. Я-то тут при чем? Это вы уж сами с ним… Я за эти десять дней и так измучился. А после того лесного собрания с него совсем будто кожу сняли, прикоснуться страшно.

И в а н о в н а. Что наделали, что наделали! (Прислушивается.) Никак, идет кто-то.

В л а д и с л а в (выглядывает в окно). Он.

И в а н о в н а. Я поблизости где-нибудь побуду. (Ушла.)

Владислав торопливо убирает со стола разложенные в беспорядке бумаги. Входит  К о л е с н и к о в.

В л а д и с л а в (раскутывает шинель, достает завернутый в нее котелок). Алексей Михайлович, обедать будешь?

К о л е с н и к о в. Нет.

В л а д и с л а в. Я четыре раза разогревал.

К о л е с н и к о в. Не хочу. Водка осталась?

В л а д и с л а в. Нет.

К о л е с н и к о в. Достань где-нибудь.

В л а д и с л а в. А потом опять всю ночь стонать будешь?

К о л е с н и к о в. Достань, Славка.

Владислав собирается уходить.

Погоди. Ты чего это украдкой от меня все пишешь, а?

В л а д и с л а в (смутился). Военная тайна.

К о л е с н и к о в (не сразу). Мастер я был когда-то любовные письма сочинять… (Пауза.) Никогда ничего в письмах не обещай, Славка, и не требуй. (Пауза.) Почитать дашь?

В л а д и с л а в (колеблясь). Не могу.

К о л е с н и к о в. Другу не можешь?

В л а д и с л а в. Не могу, Алексей Михайлович. Еще не все закончил.

К о л е с н и к о в (с горечью). Не надо. Ничего мне не надо, Славка.

В л а д и с л а в (проникновенно). Ладно. (Протягивает Колесникову два листочка.)

К о л е с н и к о в. Всего? А строчил столько дней и ночей!

В л а д и с л а в. Классика.

К о л е с н и к о в. Силен! (Просматривает листочки.) Что-о? Мост через Гнилой овраг? И уже все рассчитал, все прикинул? А я-то думал, ты любовные письма строчишь.

В л а д и с л а в. Посмотрел, как мучаетесь с подвозкой материалов к строительству завода. Шутка сказать – объезд пять километров… За прочность ручаюсь.

К о л е с н и к о в. Стоимость?

В л а д и с л а в. Пять тысяч ассигнуешь – управлюсь.

К о л е с н и к о в. Срок?

В л а д и с л а в. Уложусь в неделю.

К о л е с н и к о в. Премия?

В л а д и с л а в. Три кубометра дров. Самых лучших.

К о л е с н и к о в (по-отечески привлек Владислава к себе). Эх, Славка, не в радость мне ни твой мост, ни этот лес… Даже к дочке и то не тянет… Сломали Колесникова… Ох, как же меня сломали, Славка… (Закрыл лицо руками.)

В л а д и с л а в. Не надо, Алексей Михайлович. Я же с тобой, я же рядом с тобой.

К о л е с н и к о в (встал, решительно). Собирайся, Владислав, завтра уезжаем.

В л а д и с л а в (вздрогнул). Уже? У меня еще двадцать дней отпуска после госпиталя…

К о л е с н и к о в. Даже двадцать два. (Пристально смотрит на Владислава.) Можешь оставаться.

В л а д и с л а в (после внутренней борьбы, негромко). Поедем, Алексей Михайлович.

К о л е с н и к о в. Поедем. В родной полк. Все к черту сразу забудется. (Пауза.) Помнишь, Славка, как мы с тобой под огнем к проруби умываться бегали?

В л а д и с л а в (механически). Да.

К о л е с н и к о в. А помнишь, как я приказал тебе в потонувшую баржу за консервами для ребят нырять, когда немцы нас от дивизии отрезали?

В л а д и с л а в (механически). Да.

К о л е с н и к о в. А помнишь, как ты с ребятами меня из Купянского госпиталя украл?

В л а д и с л а в (с тоской). И это помню, Алексей Михайлович.

К о л е с н и к о в. Я тогда каждый день от жены письма получал… (Обнял Владислава.) Ладно, дьявол с тобой, оставайся. Хорошая она – Мария…

В л а д и с л а в. Едем утром?

К о л е с н и к о в. Рано утром. О том, что мы уезжаем, – ни звука. Никому. Понял?

Владислав молча уходит.

Колесников подходит к окну, тихо напевает: «Город Николаев, славную Каховку, эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…»

Включает радиоприемник, находит музыку, достает из-под нар чемодан. Входит  И в а н о в н а.

И в а н о в н а (тихо). Алеша…

Колесников не слышит.

Алеша!..

К о л е с н и к о в (быстро обернулся). Кто? (Захлопнул крышку чемодана, пытается задвинуть его опять под нары.) А-а… Мама… (Приглушил звук радиоприемника.)

Ивановна бросилась к Колесникову. Он осыпал ее поцелуями.

Садись, садись… И – не плачь. Видишь – жив, здоров.

И в а н о в н а (прильнула к его руке). Как же ты теперь?

К о л е с н и к о в. Ничего, ничего, мама.

Садятся, молчат. Ивановна взглянула на чемодан, торчащий из-под нар, ласково-вопросительно и в то же время испуганно смотрит на Колесникова. Он смущается от ее взгляда, затем решительно выдвигает чемодан.

Да вот… Людке достать хотел… подарок… Завтра ведь пять лет ей… (Улыбнулся.) А я совсем о кукле забыл… (Достал из чемодана куклу.) Передай… А это тебе. (Протягивает веселой расцветки отрез.) Пощеголяй в заграничном.

И в а н о в н а. Устарела я, Алешенька, для такой роскоши.

К о л е с н и к о в. Ничего, ничего…

Пауза.

И в а н о в н а (прижала отрез к груди). Алешенька, прости ты меня, старую, но не возьму я, не возьму… (Положила отрез на нары, тихо пошла к выходу, остановилась. И вдруг.) И попрощаться с Людочкой не зайдешь?

К о л е с н и к о в (невольно вздрогнул от этого вопроса). То есть как? (Но видит, что обмануть Ивановну ему не удалось и не удастся.)

И в а н о в н а. Алешенька, может, больше не свидимся теперь до самой смерти. Скажи… мне одной скажи. (Жарко крестится.) Вот, гляди, большим крестом себя осеняю – со мной умрет. Насовсем уезжаешь, да?

К о л е с н и к о в (подумал, обнял Ивановну). А с тобой давай сейчас попрощаемся. Ты нынче Людочку на террасе положи – зайду, поцелую ее.

С поразительным мужеством встречает Ивановна прощальный поцелуй, хотя видно, что эта минута стоит ей многих лет жизни. Нетвердой походкой уходит.

Колесников начинает укладывать в чемодан вещи. Входит  Н и к и т а. Он чем-то крайне взволнован.

Н и к и т а. Разрешите?

К о л е с н и к о в. А-а, лейтенант. Входи.

Никита задевает ногой табуретку, она падает.

Осторожно, танкист. К холостякам попал. А ведь черт в первый раз ногу-то в хате холостяка сломал. Проходи. Садись.

Н и к и т а (садится, закрывает лицо руками). Простите. (Встает. Снова сел.)

Пауза.

К о л е с н и к о в (понял, что за этой смятенностью кроется что-то очень серьезное). Что случилось?

Н и к и т а (звук человеческого голоса словно помогает ему сбросить какую-то тяжесть). Ничего.

К о л е с н и к о в. Неправда.

Н и к и т а. Уверяю вас…

К о л е с н и к о в. Впрочем, я сам не люблю откровенничать перед чужими…

Пауза.

Н и к и т а. Со дня оккупации Харькова я ничего не знал о судьбе моей жены. Сегодня получил письмо… Фашисты убили мою Валентину в городе Шремсе. Где-то в Австрии… Письмо получил. Вдовец я…

Пауза.

К о л е с н и к о в (тихо). Как это случилось?

Н и к и т а. Не хочу. Об этом не хочу.

Долго сидят молча.

Хотите, я лучше расскажу вам одну веселую историю.

К о л е с н и к о в. Расскажи, лейтенант.

Н и к и т а. Учился я в архитектурном институте. А вечерами работал на строительстве чернорабочим. Встретил ее, Валентину, – она у нас табельщицей работала. Влюбился сразу. А в жены с бою взял. Ее родители готового инженера хотели, а тут студент и чернорабочий какой-то… (Пауза.) Поженились. (Пауза.) Мечтала моя Валентина о хорошей шубе. У всех ее подруг мужья уже инженеры да ответработники. А мне где денег на котик взять? Валюша – молода еще была – в слезы. Осерчал я. А сам думаю: как же доказать, что я и моя Валентина не хуже других? (Пауза.) Поднажал на строительстве – силы хоть отбавляй, заработок хороший. А семнадцатого декабря Валин день рождения. К тому времени я уже две тысячи скопил. День рождения, конечно, решили отпраздновать, гостей пригласили. В тот день я работу пораньше кончил. Иду, весь, как дьявол, в известке, иду и думаю: что же на эти две тысячи купить такое, чтобы всех ошарашить? Стою у трамвайной остановки, смотрю, на столбе висит объявление: «Продается шуба и другие вещи». Иду. Встречает меня старушка. Покажите, говорю, шубу. Посмотрел – ахнул. Вот это Шуба! «Сколько стоит?» – спрашиваю. «Пять тысяч». Руки у меня опустились, а шубу выпустить не могу, потому как чувствую: этой шубой я всем своим противникам нанесу поражение. До того хороша! (Пауза.) Поверите, тут же решил: умру, а без шубы домой не уйду. Взял и все начисто откровенно старушке рассказал: для чего шуба, кому и какое значение имеет она в моей жизни. Вынул трудовые две тысячи, паспорт, студенческое удостоверение – все, что было в кармане: «Поверите, спрашиваю, мне на полгода три тысячи?» И что вы думаете? Поверила! Помогла мне шубу упаковать, даже голубой лентой перевязала и говорит: «Докажите, молодой человек, вашим друзьям и знакомым, на какие подвиги любовь способна». Схватил шубу, прибегаю домой, а сверток в кухне, под раковиной, у входной двери положил. Гости шум подняли – хозяин пришел. Помылся, переоделся, вхожу. Смотрю, сидит моя Валя, подарки принимает. Одна подруга духи принесла, другая шляпку, третья чулки торжественно вручает. Настала и моя очередь. «Разреши, говорю, Валя, и мне что-нибудь тебе подарить». Все замерли. Иду на кухню…

К о л е с н и к о в. А шубы нет?

Н и к и т а (улыбнулся). Есть! Срываю голубую ленту, развертываю бумагу… «На, говорю, носи и расти большая!» (Пауза.) Смешная история. Верно?

К о л е с н и к о в. Хорошая. (Пауза.) Никита, дорогой мой. Что тебе сказать? Да и где мне найти те слова? (Пауза.) Вот мы сошлись – два мужика. Обоих нас война обокрала. Тебя больше, меня меньше. Но скажи: тебе хочется жить?

Никита отрицательно качает головой.

Обманываешь! И я докажу это. (Взял со стола чертежи.) Твои чертежи?

Никита молчит.

Сто двенадцать чертежей. Здоровому человеку надо повозиться с ними три-четыре месяца. Сколько времени потратил на них ты?

Н и к и т а. Почти столько же.

К о л е с н и к о в. С одной пятой твоего зрения? Ты делал это ради денег? Ради славы?

Н и к и т а. Из любопытства.

К о л е с н и к о в. Из любопытства к чему? Отвечай, отвечай.

Н и к и т а. Из любопытства к себе.

К о л е с н и к о в. Нет-нет, дорогой. Не из любопытства к себе, а из любви к жизни. Да, да, да! Только так, и в этом все твое счастье. (Его озарила мысль.) Наше счастье.

Н и к и т а (перебивая Колесникова, с болью). Вы не знаете, как я любил Валю свою. Ведь она была для меня… И пережить ее смерть… (Ему трудно говорить.) Вы разрешите мне уйти сейчас. Поброжу…

К о л е с н и к о в. Но ты придешь? Ты еще придешь ко мне, лейтенант?

Н и к и т а. Приду.

К о л е с н и к о в (протянул руку). Не забывай.

Никита ушел.

Для него мертвая жена – жива. Для меня живая Елена – мертва.

В окно заглядывает  д е д  Н а з а р.

Д е д  Н а з а р. Михалыч, дома ты?

К о л е с н и к о в. Дома, Назар Фомич.

Д е д  Н а з а р. Газетку с ответной благодарностью возвращаю. (Протягивает газету.) Фу, ну и табачище ты куришь! Зря, зря, Лексей Михалыч. Он ведь, табак-то курительный, – я читал, – какую каверзу организму делает? Он народившуюся кровь на корню убивает. (Важно.) Это называется антиникотин. (Пауза.) Я бросил. (Пауза.) Волкодав мой сдох.

К о л е с н и к о в. Когда?

Д е д  Н а з а р. Нынче. От блох, я думаю, спасения искал: волчьей ягоды али еще какой дряни в лесу нажрался. А может, другая лихоманка приключилась… Беспощадный кобель был, царство ему небесное. Тах-то. А только я к тебе, Лексей Михалыч, не за тем пришел. Мне на ночной пост скоро заступать – иду и думаю: дай, думаю, сделаю ему аудиенцию.

К о л е с н и к о в (невольно улыбнулся). Проходи в хату, Назар Фомич.

Д е д  Н а з а р. Ничего, мне и отсюда с руки. (Пауза.) Три пункта у меня к тебе, Лексей Михалыч.

К о л е с н и к о в. Давай.

Д е д  Н а з а р. Лес-то не только рубить надо, а и подсаживать. Это раз. Второе – наблюдал я, как детали для сборных домов у нас делают: половина древесины в щепку, стружку и опилки идет. А скоро наши плотняка́ – золотые руки начнут с войны возвертаться. Вот ты и прикинь: может, срубы-то вязать – экономически будет? (Пауза.) А третье… уж и забыл что. (Махнул рукой. Хитрит). Завтра зайду, ежели что… Тах-то.

К о л е с н и к о в. Не хитри, Назар Фомич. Что ты мне на третье блюдо приготовил? Выкладывай.

Д е д  Н а з а р. Скажу. Скажу, как не одного меня, а огромадного количества людей это касаемо. Тах-то. (Пауза.) Андрей Степанович в Москву уезжает, знаешь?

К о л е с н и к о в. Знаю.

Д е д  Н а з а р. А то, что он назад к нам не возвернется, – знаешь? Нечаянно я услыхал.

К о л е с н и к о в (быстро). Как? (Пауза.) Пусть ищет, где лучше.

Д е д  Н а з а р. Ты погоди радоваться. Уедет Андрей Степаныч, а дело как же? Кто завод будет достраивать? Самое горячее время сейчас. Он завод задумывал, он строить начал, он в курсе дела. Какую технику нам привезли – ты видел? Ты понимаешь в ней что-нибудь? То, что ты директором опять, – это хорошо. Только один-то, гляди, не надорвись. Подумай. Тах-то. (Ушел.)

К о л е с н и к о в (взволнованный, ходит туда-сюда). Пусть едет, пусть едет. Хоть насовсем… Не надорвусь.

Входит  Н а с т я.

Н а с т я. Можно к тебе, Алексей Михайлович?

К о л е с н и к о в (приход Насти не очень обрадовал его). Критиковать пришла?

Н а с т я (оглядывает сарай). Не пышно живешь.

К о л е с н и к о в. Я так и знал: не во мне, так вокруг меня какой-нибудь изъян найдешь.

Н а с т я. Сводку по выполнению плана и список лучших рабочих принесла. Чай, думаю, на Первое мая начальство не поскупится – премиями отблагодарит. И потом женщины просят, чтобы ты им доклад сделал, сказал, когда мужиков домой ожидать.

К о л е с н и к о в (просматривает бумаги). Постой, это Почему же?

Н а с т я. Что?

К о л е с н и к о в. Почему такая разница? В первой декаде апреля выполнение – сто четыре процента, во второй – сто семь, а в третьей – сто шестьдесят восемь?

Н а с т я (улыбнулась). А может, в честь твоего приезда. И когда Максим Трошкин вернулся, мои бабы целую декаду тоже как скаженные работали – хоть не их счастье и не мое – Лушино, а все равно – греет… (Как бы между прочим.) Ну вот… и в честь тебя… Хоть и не обласкали вы с Еленой нас своей радостью…

Пауза.

К о л е с н и к о в (подписывает бумагу, возвращает Насте). Тарас твой пишет?

Н а с т я (не сразу). Пишет… Скоро придет, мол… (Уходит.)

Колесников включает радиоприемник.

Г о л о с  д и к т о р а. Товарищи! Сегодня в двадцать один час будет передано по радио важное правительственное сообщение.

Колесников прибавил звук.

Товарищи! Сегодня в двадцать один час будет передано по радио важное правительственное сообщение. Слушайте наши радиопередачи…

Входит  Е л е н а.

Е л е н а. Вот чистое белье.

Колесников молчит. Молча, по-хозяйски Елена снимает с нар несвежую простыню, наволочки. Колесников подходит к окну, за которым уже сгустились фиолетовые сумерки. За окном одинокий женский голос поет:

 
Любовь подкралась к сердцу моему,
И небо стало выше и синее.
Ах, как любви измерить глубину.
Когда я вас люблю сильнее и сильнее?..
 
 
Когда с деревьев листья упадут,
Увы, с земли им больше не подняться…
А ветви с нетерпеньем мая ждут,
Чтоб в листьях новых
Вновь закрасоваться…
 

К о л е с н и к о в (ухмыльнулся). Прачку нашел – жену потерял.

Е л е н а. Оскорблять себя я не позволю даже тебе.

К о л е с н и к о в. Сестра милосердия…

Е л е н а. Не надо, Алексей, ты же лучше – я знаю.

К о л е с н и к о в. А сестра милосердия мне не нужна!

Е л е н а. Не надо… глупостей…

К о л е с н и к о в. Да, я глуп. Глуп как пробка…

Е л е н а. Алексей, я хочу тебе сказать…

Далеко-далеко шум поезда и тихий гудок.

К о л е с н и к о в. Подожди. (Вслушивается.) Давно проложили здесь дорогу?

Е л е н а. В прошлом году. (Собрала белье, направилась к двери.)

К о л е с н и к о в. Погоди…

Елена остановилась, ждет. Но Колесников молчит.

Е л е н а. Смотришь на меня и думаешь: порядочная женщина на ее месте постыдилась бы показаться на глаза, а она…

К о л е с н и к о в (монотонно, как заученный урок). Если бы ты пряталась от меня, стало бы ясно, что ты меня боишься. Боишься, – значит, чувствуешь себя виноватой. Чувствуешь себя виноватой, – значит, совершила преступление. А раз совершила преступление, то – какое? Вышла замуж не по любви. А ты доказала свою порядочность тем, что продолжаешь жить с Андреем, ибо любить и отдавать жизнь любимому человеку не преступление, не позор – счастье.

Е л е н а. Это хорошо придумано.

К о л е с н и к о в. Десять суток не прошли даром. Что ни ночь – хороша! Пачка махорки – долой. На фронте я мог спать под грохот орудий. Здесь я не могу уснуть в тишине. Стоит закрыть глаза, представить, как Андрей вытирает сапоги у чужого порога, собирает крохи с чужого стола… (Застонал.)

Е л е н а. Алеша, выслушай!

К о л е с н и к о в. Не хочу! Уходи! Ступай к своему Андрею.

Е л е н а. Не гони. (Сдержанно.) Никогда не прогоняй человека, который хочет говорить с тобой. Ты можешь ненавидеть, презирать меня. Но кто дал тебе право оскорблять Андрея, который не меньше тебя испытал на фронте, который рад твоему возвращению не меньше, чем я, который страдает сейчас больше нас обоих?..

К о л е с н и к о в (резко). Зачем ты пришла? Чего ты преследуешь меня? Что вам обоим нужно от меня? Ведь я же не лезу к вам, не зову, не ищу, не хожу за вами по пятам, не прошу у вас милостыни. Живите! Живите!

Елена, закрыв лицо руками, выбегает, Колесников нервно ходит взад-вперед, останавливается у окна, закуривает, глубоко затягивается. Слышно: где-то далеко девчата в два голоса поют частушку.

Входят  В л а д и с л а в  и  Т р о ш к и н  с баяном.

К о л е с н и к о в (не оборачиваясь). Владислав?

В л а д и с л а в. Я. И не один.

К о л е с н и к о в (вглядывается). А-а… лицо знакомое…

Т р о ш к и н. Ужель помнишь, Алексей Михайлович? Ужель Максимку Трошкина помнишь?

К о л е с н и к о в. Как же! Лет пять назад из лесхоза за пьянство тебя выгонял.

Т р о ш к и н. Помнит! Видал?! Выгонял, выгонял. Дело прошлое. А теперь я, брат, тр-р-езво живу. (Ставит на стол бутылку.)

К о л е с н и к о в. Вот это, Трошкин, зря.

В л а д и с л а в. Ничего не зря. Разговор предстоит серьезный.

Т р о ш к и н. Старший лейтенант сказал – дочке твоей завтра пять лет. Я ее помню. В ее честь. Да ты не бойся. На работу к тебе не поступлю. Имею все права инвалида.

В л а д и с л а в. Вот об этом и поговорим.

К о л е с н и к о в. Садись. На одной ноге стоять тяжело, поди.

Т р о ш к и н. Стоять на одной ноге могу. (Ударил по левой ноге – протезу так, что он застучал.) Слышишь – деревянная. Скалку одолжил, привязал – и живу.

В л а д и с л а в. Снимай баян, Максим, садись, а я чего-нибудь закусить соображу.

Т р о ш к и н. У тебя завтра дочке пять годков исполнится, а у меня мечта сбылась: домой вернулся. Приезжаю, понимаешь, под вечер. Выхожу из проулка – парень навстречу. «Хлопец, говорю, Трошкины на старом ли месте живут?» А он вдруг этаким басом: «Папа, неужели ты своего сына не узнаешь?» (Засмеялся.) А? Здорово? Жорж мой оказался. Старший лейтенант, ты моего Жоржа не знаешь? Зря!

В л а д и с л а в. Алексей Михайлович, Максим, поднимай, а то остынет.

Т р о ш к и н. А за что выпьем? Ага! За наше благополучное возвращение. (Повышая голос.) И за искусство.

В л а д и с л а в. Какое? Военное?

Т р о ш к и н. Какого ни коснись. Э-э, старший лейтенант, ты меня не обижай. Я хоть погоны снял, а тоже есть гвардии младший сержант ордена Красного Знамени, ордена Суворова первой степени артиллерийской бригады.

К о л е с н и к о в (оживился). Офицер!

Т р о ш к и н. Точно!

Выпивают.

А Луша моя… (Беззвучно смеется.) К моему приезду корову купила, на зиму сена запасла, картошку вырыла – ешь, пей, Максим! Ах, Луша, Луша! Не успел на ее глаза наглядеться – под ноги, как шарик, катится кто-то. Глянул – Шурка! Меньшой сын. Модели сорокового года. Уезжал на фронт, он вот такой был (показывает) пескарь, а теперь – Шурка! Ну дела! (Вдруг серьезно.) А у тебя, Алексей Михайлович, я слыхал, нелады с бабой-то… Чего она?

В л а д и с л а в. Максим, хватит тебе о женщинах, о детях. Я – холостой, выпить хочу, спеть.

Т р о ш к и н. Ты, старший лейтенант, в наши семейные дела не мешайся. Вот когда ты будешь инвалидом, с нами на равной ноге… (Колесникову.) Чего она, Алексей Михайлович, замуж вышла? Махни рукой на это дело. По-солдатски. Приехал, увидал – жена твоя все вынесла, и голод, и холод, и разлуку, – в ноги ей упади. А подлой бабе под ноги плюнь, вещевой мешок за плечи и – айда. О! Сейчас такую жену можно подобрать – пальчики оближешь.

В л а д и с л а в. Верно, Максим. Если любишь человека, до могилы ждать должна.

Т р о ш к и н. А ежели у бабы пороху на это не хватает? (Спохватывается, смотрит ма Колесникова.) Опять же разлуку во внимание взять надо.

К о л е с н и к о в (задумчиво). Разлука, Максим, что ветер: свечу гасит, а костер сильнее разжигает. Если любовь была сильной, разлука сделает ее еще сильнее. А слабую любовь и тушить нечего: чуть дунь – и потухнет.

В л а д и с л а в. Вот и выходит, что у вас с женой любви не было.

К о л е с н и к о в (не сразу). Выходит…

Т р о ш к и н. Эх, да разве в бабе все дело? Ты вернулся живой? Живой. Люди тебя уважают? Уважают. Найдем жену!

В л а д и с л а в. О женщины, женщины, кто вас только выдумал! Максим, сыграй.

Т р о ш к и н. Не буду, пока тебе ответ не дам. Я, бывало, на фронте, как свою Лушу во сне увижу, сразу кило два в весе теряю. Сам не свой опосля в обороне сижу. А теперь смотри, какой я счастливый! Э-э, нет, ты не говори. Женщина – это, брат, здорово придумано. У бабы цель одна: чтобы каждый из нас был человеком правильным, себя уважал, семью берег и землю родную в обиду не давал. Словом, регулятор жизни.

В л а д и с л а в. Согласно грамматике, слово регулятор – мужского рода.

Т р о ш к и н (секундочку подумал). А хочешь, я тебе его в женский переделаю?

В л а д и с л а в. Попробуй.

Т р о ш к и н. Кто тебе на фронте все время путь вперед указывал?

В л а д и с л а в. Известно кто. Командир, комиссар.

Т р о ш к и н. А им кто?

В л а д и с л а в. Вон ты куда высоко полез.

Т р о ш к и н. Зачем высоко? Я снизу беру. (Торжественно.) Регулировщица! Флажок на запад, полный вперед – и будь здоров. А? Что?

К о л е с н и к о в (смеется). Мудрый ты, Максим.

Т р о ш к и н. У-у! Война всю дурь из головы выбила. Теперь мы умные. Второй раз не допустим. (Проникновенно.) Нельзя. Понимаешь, Алексей Михайлович, нельзя еще раз войну. Ведь я детей люблю… Эх, да что там говорить!

В л а д и с л а в (запел).

 
На позиции девушка
Провожала бойца…
 

Т р о ш к и н. Погоди. Баян возьму. (Взял аккорд.) Два своих трофейных аккордеона отдал, баян взял один. Аккордеон не люблю. У него клавиш белый, маркий. От него руке холодно. И потом, голос правильный, а мелодии русской нету. А это слышишь? (Берет несколько мощных аккордов и потом переходит на песню.)

 
И пока за туманами
Видеть мог паренек…
 

В л а д и с л а в (подхватывает).

 
За окошком за девичьим
Все горел огонек…
 

Колесников сидит, низко опустив голову.

(Резко оборвал песню.) Спой, Максим, что-нибудь такое эдакое, чтобы порохом не пахло.

Т р о ш к и н. Могу! (Тепло и задушевно поет.)

 
Когда меж облаков сиял
У Дона месяц, загораясь,
Шумел высокий краснотал,
С водой студеною сливаясь.
Ах, краснотал мой, краснотал,
Ты мне тогда не всё сказал…
 

(Проигрывая, объясняет.) Краснотал – тальник это. Лоза вроде. (И опять весь ушел в музыку, припав к баяну.)

В л а д и с л а в (на музыке). Алексей Михайлович, разреши доброе дело для тебя сделать.

Колесников утвердительно кивает головой.

Позволь тебя с женой помирить.

Колесников отрицательно качает головой.

Т р о ш к и н (поет).

 
Шел казачок к реке вдвоем.
Смотря пригожей прямо в очи.
Ее отцовским пиджаком
Он укрывал весенней ночью.
Ой, краснотал мой, краснотал.
Ты мне тогда не всё сказал.
 

Проникновенное чувство, с каким Максим поет, всполошило Колесникова. Он смотрит на Трошкина с удивлением и восторгом, будто видит его впервые, будто открыл в нем нового человека.

Т р о ш к и н.

 
Они сидели над рекой,
Река о чем-то говорила,
И билось, билось под рукой
У казачка сердечко милой.
Ой, краснотал мой, краснотал,
Ты мне тогда не всё сказал…
 

Песня замерла. Пауза.

К о л е с н и к о в (потрясен, очень тихо, сквозь слезы). Подлец! Ну подлец! Спасибо, человече…

Некоторое время все трое сидят молча, думая каждый о своем. Из радиоприемника доносится негромкий голос диктора: «Товарищи, слушайте важное правительственное сообщение». Владислав вскакивает, прибавляет звук, а Колесников снимает со стены географическую карту, раскидывает ее на нарах.

Т р о ш к и н. Неужто…

Г о л о с  д и к т о р а. …Нашими войсками в результате упорных и напряженных боев освобождена столица Румынии, центр коммуникации гитлеровской армии город Бухарест…

Т р о ш к и н. Братцы!..

В л а д и с л а в. Тсс, Максим.

Г о л о с  д и к т о р а. …В боях за Бухарест отличились войска под командованием генерала армии Толбухина, генерал-полковника Малиновского, генералов Жадова, Гусева, Перепелицына…

Диктор продолжает перечислять героев штурма Бухареста. Колесников, Владислав, Трошкин склонились над картой.

К о л е с н и к о в. Эх, гвардии мужики… Куда же теперь наши пойдут? В какую сторону?

Г о л о с  д и к т о р а. Вечная слава и память героям, павшим за честь и независимость нашей Родины. Смерть немецким оккупантам!

Музыка – марш.

Т р о ш к и н. Вот, Алексей Михайлович, где она, музыка. (Вдруг.) Старший лейтенант приходил меня прорабатывать, почему я на работу не поступаю. А вот теперь сам официально заявляю. Давай работу. Любую работу давай.

К о л е с н и к о в. Баянистом будешь работать. Официально.

Т р о ш к и н. Даю санкцию!

Быстро входит  И в а н  Ф е д о р о в и ч.

И в а н  Ф е д о р о в и ч. Вы слышали? Бухарест! Сейчас передавали – наши Бухарест взяли. (Разворачивает принесенную им карту – план лесхоза.) А что, Алексей Михайлович, если я пророю канал-полукольцо, заставлю волжскую воду войти в глубь нашего леса, проведу ее через вот этот огромный лесной массив и снова выплесну в Волгу?

К о л е с н и к о в. Вот! Вот какой размах нужен нам сейчас, Иван Федорович.

И в а н  Ф е д о р о в и ч. Да, только так. А Бухарест-то! А! Прелесть! Простите! (Ушел.)

В л а д и с л а в. Что с ним, Алексей Михайлович? Ведь он же заявление об уходе подал.

К о л е с н и к о в. Наступательный порыв, Славка.

Входит  А н д р е й.