Текст книги "Снега"

Автор книги: Юлий Чепурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Г л а ш а. Нет.

А н д р е й. Слей мне, пожалуйста, на руки. Поохотился, пострелял уток! Прошлой весной на вальдшнепов хотел пойти – заставили снегом погреб набивать. Сегодня еще более «благородную» работу придумали.

Мимо проходит  П о л е н ь к а  в джинсах, ковбойской шляпе, с двумя пистолетами.

Откуда это у тебя?

П о л е н ь к а. Тетя Фаина подарила.

А н д р е й. А ну, подойди.

П о л е н ь к а (подходит). Чего?

А н д р е й (схватил дочь за ухо). Ты что – нищенка?

Г л а ш а. Отпусти, слышишь! Палачом-то хоть не будь!

А н д р е й (Глаше). Что-о? (Поленьке.) Сними Сейчас же! Сними, говорю!

П о л е н ь к а (кладет на землю пистолеты, шляпу, снимает мокасины, негромко). Папа, ты меня не любишь? Не любишь? Вы с мамой меня не любите? Я вам чужая? Чужая… Чужая!.. (Убегает.)

Г л а ш а. Поленька! Поленька!.. Называется, приехал навестить дочь… Приехал, одарил, обласкал… Думаешь, я не понимаю, почему ты на девчонке злость срываешь? Потому что тебе стыдно перед ней за свою новую жену. Поленька для нее некрасивая? Деревенщина, говорит? Навозом от девчонки пахнет? Да она во сто крат красивее вас обоих, слышишь, так своей крале и передай – в тыщу раз красивее! И брось ты, Андрей, барина из себя корчить: «На вальдшнепов!» На охоту, видите ли, ваше степенство, приехать изволили. Ты перед нашими деревенскими профессора из себя строй, а я-то как-никак знаю, что ты такое… В ученого все играешь, а за город цепляешься потому, что бабу красивую там нашел. Себе – бабу, Поленьке – мачеху. Уезжай, говорю, к черту, без тебя вскопаем, без тебя посадим. (Уходит.)

Входят принарядившиеся  М и х а и л  и  А л е к с е й.

М и х а и л. Лешк! Вы с Андреем ступайте, а я сейчас.

Входит  Н а с т а с ь я.

Н а с т а с ь я. Андрей, Полинка где? В сельпо за солью сбегать надо.

У плетня снова показывается  М а т р е н а.

М а т р е н а. Ну что ж вы, мужички?

А л е к с е й. Идем, идем, тетка Матрена.

М а т р е н а. Идите, милые, идите, а я следом.

Андрей, Алексей уходят, Михаил укрывается за кустами смородины.

(Дает Настасье сверток.) Бери.

Н а с т а с ь я. Что это?

М а т р е н а. Бери, говорю. Моя благодарность.

Н а с т а с ь я (разворачивает сверток). Господи!

М а т р е н а. Фаиночка из Штатов привезла. Такого в сельпе не купишь. Все девки в селе от зависти слюнями изойдут.

Н а с т а с ь я. Цена-то какая?

М а т р е н а. Задарма бери. Глафире передашь, вот и вся твоя забота.

Н а с т а с ь я. Аль летошний снег иде выпал? Уж я и запамятовала, когда, милая, ты кому что дарила.

М а т р е н а. И не говори. Иной раз сама себе дивлюсь. Да ведь без мужика-то небось зачерствеешь, каждую крошку будешь беречь.

Н а с т а с ь я. То так, истинно. Кто заработал, тот и бережет. Сколько лет мы такого урожая ждали, что летошний год к нам пришел? Его бы тут, хлебушек-то, и приберечь, а Мефодьев что выделывает? Стекольный клуб отгрохывает за наши денюжки.

М а т р е н а. Нужен он, клуб-то, Настя, молодежи нужен.

Н а с т а с ь я. Да разве я… А вдруг как недород опять? Тут бы копейку-то и приберечь, а он городским комсомольцам какие-то эти… как уж их? Коттеджи какие-то начал строить.

М а т р е н а. Да пусть живут не так, как мы живем. Веселее от этих новых домов и от городских ребят всем нам будет, мечтательнее.

Н а с т а с ь я. Нам от одного весело – когда в избе сытный дух стоит.

М а т р е н а. Не согласная я с тобой, Настя. Побольше бы к нам в Сухой Лог таких, как патриоты.

Н а с т а с ь я. Да они уже драпать хотят. Ихняя Машка Парамонова ноне совсем лыжи навострила. Все утро артель нашу кляла да ревмя ревела: забери, мол, меня, маманя, с этой каторги.

М а т р е н а. Так прямочки и сказала?

Н а с т а с ь я. Ну!

М а т р е н а. И пусть катится, коль плохо с нами!

Н а с т а с ь я. Об чем и речь.

Слышен голос Поленьки: «Бабуся! Бабуся!»

П о л е н ь к а (вбегает). Бабуся! Телеграмма! Из Ленинграда! Мефодьев велел передать.

Н а с т а с ь я. Чего там? От кого?

П о л е н ь к а. Теперь – все! Все! Телеграмма! (Убегает.)

Настасья прочитала телеграмму и – заголосила.

М а т р е н а. Что ты, Настя? Что с тобой?

Н а с т а с ь я. Ничего-то ты, Мотя, не знаешь! Осподи! Неужто я добротой своей ее казнила? Не простит мне теперь Глафира, не простит…

М а т р е н а. Да об чем ты? Чудны́е слова твои какие!

Н а с т а с ь я. Не пытай, милая, не трави душу. (Уходит.)

Матрена, вздохнув, тоже уходит. Слышны голоса Лидии и Варвары. Входят  Л и д и я  и  В а р в а р а  в праздничных платьях. Раздается условный свист.

Л и д и я (удивилась). Чего это?

В а р в а р а. Ступай, догоню. Есть причина, значит.

Лидия, засмеявшись, уходит. М и х а и л  выходит из-за кустов, обнимает Варвару.

Хищный ты, Мишка… Припал, будто горло прокусить изготовился.

М и х а и л. И прокушу.

В а р в а р а. Пусти… Люди увидят…

М и х а и л. Нехай смотрят… Ноне каждая тварь паруется.

В а р в а р а. Паруются пары, а я тебе не пара…

М и х а и л. Ступай в дубраву… Я – следом…

В а р в а р а. Ты что, думаешь, если у Варьки мужа нет, так она подстилкой каждому паразиту станет? Ты еще сопли утирать не научился, а он, мой муж-то, уже на фронте кровью захлебнулся.

М и х а и л. Варь… Вот уж… Ей-богу…

В а р в а р а. Ты спросил меня, как я зиму жила, какая тоска изо всех щелей в душу лезла? Об этом спросил? Думаешь, почему я огород пришла копать? На тебя взглянуть, а ты…

М и х а и л. Ежели, конечно… Думал, как летошний год…

В а р в а р а. Ты небось за зиму ни одного письма не прислал. Ну и знай – и мне тут проходу не давали.

М и х а и л. Ты… ты чего хочешь? Чтобы снасильничал я?

В а р в а р а. Нет, не этого хочу. Хочу, чтобы ты из города назад возвернулся, сюда, в Сухой Лог. Не ко мне – зачем я тебе? Знаю – в жены все одно не возьмешь. А все ж нет-нет, Миша, да кое-когда и помечтаю. Мало бабой быть, женой мужниной хоть немножечки побыть хочется да матерью стать… И что я глупости-то! Не об том все… Ну, скажи, Миша, вот хоть вы, молодые Васильцовы, все племя, как есть, в город драпанули. А что толку? Какой городу от вас прок? Не-ет! Уж ежели ты в город ушел, так на завод ступай. Так я думаю. А ты – собак ловить. Смехота!

М и х а и л. Не знаешь ты, каково оно – у станка без свежего воздуха, железом да горелым маслом дышать. А тут!.. Эх, смородинным листом как тянет, зараза! Воздух бы этот пил да землю, как масло, на хлеб намазывал…

В а р в а р а. То-то… И голос у тебя враз другой становится – ласковый… Такого вот я тебя в своем сердце держу…

М и х а и л. Вернись, говоришь? А зачем? Чтобы от тоски самому тут собакой взвыть? Чтоб опять, как в мальчишестве, вместо кровати на горячей печи с братьями вповалку спать? Нет уж! Я теперь жизнь городскую нюхнул, много вкуснее она пахнет. В клуб наш, бывало, идешь, полено с собой тащишь для печки – заместо пропуска. Так что, Варвара Пантелеевна, живите уж вы тут, ждите, когда Мефодьев с патриотами вам веселую жизню наладят.

В а р в а р а. И наладят. Ты, вишь, деревенский, лучший тракторист, удрапал, а Мефодьев город бросил. А зачем он приехал, скажи? Чтобы твое родное село другим стало.

М и х а и л. А! Ни хрена ни у патриотов ваших, ни у Мефодьева не выйдет. А в общем, плевал я… (Обнимает Варвару.)

Слышен голос Глаши.

В а р в а р а. Пусти! Ваши идут! (Убегает.)

Входит  Г л а ш а.

Г л а ш а. Михаил, мать чем-то расстроена, лица на ней нет, вы там, у тетки Матрены, недолго, слышишь?

Михаил уходит, Глаша продолжает сортировать картошку. Быстро входит  М е ф о д ь е в.

М е ф о д ь е в. Глаша!..

Г л а ш а. Ой… Кузьма Илларионович!

М е ф о д ь е в. Ты что же не собираешься, Глаша? Вечером ведь тебе ехать в Ленинград.

Г л а ш а. Зачем?

М е ф о д ь е в. Телеграмма пришла, ты разве не читала?

Г л а ш а. Какая телеграмма? Где? От кого?

М е ф о д ь е в. Телеграмма. Из Ленинграда, из института терапии. Академик подписал. Диагноз по последним анализам, которые мы посылали, не подтвердился.

Г л а ш а. Не подтвердился?

М е ф о д ь е в. Никакого белокровия там не нашли.

Г л а ш а. Не поеду. Никуда я не поеду.

М е ф о д ь е в. Почему?

Г л а ш а. Не поеду, и все. А и жива останусь, зачем мне жить-то теперь?

М е ф о д ь е в. Что? Что ты такое говоришь?

Г л а ш а. Да! Зачем? Кому я буду нужна… такая?

М е ф о д ь е в. Мне.

Г л а ш а. Что?

М е ф о д ь е в. Мне.

Г л а ш а. Будет смеяться-то!

М е ф о д ь е в. Я не смеюсь. Давно уж хотел сказать… Все думал…

Г л а ш а. Думал? Он – думал! (Смеется все громче и громче.)

М е ф о д ь е в. Да, конечно, дурак… Кому я нужен… израненный войной… заштопанный… Дурак.

Г л а ш а. Эх, Кузьма Илларионович! Почему жизнь такая несправедливая? Ну что бы вам об этом вчера сказать!.. А нынче – уж поздно… Сегодня ночью я Серафиму Фролову невенчаной женой стала…

М е ф о д ь е в. Глаша!

Г л а ш а. Правда это, Кузьма Илларионович… Ой, умереть бы скорей!

Слышна песня, которую поют девушки:

 
Бежит река, течет куда-то,
Манит, зовет с собою вдаль,
Но я, пойми, не виновата,
Что мне забыть тебя не жаль.
 

М е ф о д ь е в. Глаша, Глаша, огонек мой далекий, что же ты с собой сделала?

Доносится песня:

 
Бежит река, уносит воды
За тот далекий край земли,
Где мы когда-то, в наши годы,
Свою любовь не сберегли.
 

Опоздал, выходит. Под ноги смотрю, на землю больше…

Доносится песня:

 
Промчит весна, минует лето,
Уйдет река под тонкий лед
И унесет с волной заветной
Все то, что к жизни нас зовет.
 

Я ничего этого не слыхал. Поедешь в Ленинград.

Г л а ш а. Не надо!

М е ф о д ь е в. И знай: сердце мое всегда с тобой…

Г л а ш а. Не надо! (Убежала.)

От Матрены возвращается знакомая нам компания: А н д р е й,  М и х а и л,  А л е к с е й,  М а т р е н а,  В а р в а р а,  Л и д и я. Поют, приплясывают.

М е ф о д ь е в (яростно). Тунеядцы! Спекулянты! Лодыри! Трактористов не хватает, прицепщиков, городские комсомольцы-ремонтники и те в поле сейчас, а вы тут пьянствуете? Горланите! Все – в поле! Сейчас же! Иначе… к чертовой матери… в сельсовет… в милицию…

Входят  Т е н ь г а е в  и П о л е н ь к а.

Т е н ь г а е в. Здравствуйте, что здесь происходит?

А н д р е й. Чудовищное. Мы, оказывается, должны немедленно ехать на сев! Мы, не имеющие никакого отношения к колхозу, обязаны, видите ли… А председатель колхоза начал оскорблять, кричать, угрожать…

М и х а и л. А по селу гуляет гражданка американских Штатов…

Т е н ь г а е в. Ругаться и угрожать действительно некрасиво.

А н д р е й. Простите, а с кем имеем честь?

М а т р е н а. Так секретарь же нашего райкома, Афанасий Петрович Теньгаев.

А н д р е й. Прекрасно! Вот и примите меры к гражданину Мефодьеву.

Т е н ь г а е в. Уже и – гражданину?

М а т р е н а. Давно хочу спросить у вас, Афанасий Петрович. Фамилия ваша какая-то чудная. Из татар вы, что ли?

Т е н ь г а е в. Нет, почему ж! Русский. Из гурьевских рыбаков. Из-под Астрахани. (Андрею, Алексею, Михаилу, Лидии.) Тогда уж не посчитайте за труд, представьтесь и вы.

А н д р е й. Научный сотрудник зооветинститута Васильцов.

А л е к с е й. Шофер первого класса Васильцов, Алексей Егорович.

Т е н ь г а е в. Это ваша машина, Алексей Егорович, стоит у ворот?

А л е к с е й. Моя.

Т е н ь г а е в. А где врач, санитары?

Алексей молчит.

М и х а и л. Васильцов Михаил. Работник городского коммунального отдела. На спецработе.

Т е н ь г а е в. Не секрет – на какой?

М и х а и л. Почему секрет? По истреблению безнадзорных животных.

Т е н ь г а е в. «Истребитель», значит?

П о л е н ь к а. Их еще живодерами называют.

А н д р е й (дает подзатыльник дочери). А ты не лезь.

Л и д и я. Лидия Васильцова. Готовлюсь к поступлению в художественное училище.

П о л е н ь к а. Профессор с нее, голой, штуковины вылепляет.

А н д р е й. Пошла в избу!

Поленька убегает. Пауза.

Т е н ь г а е в (Алексею). Как могла машина городской станции «Скорая помощь» очутиться за шестьдесят километров от больницы без врача, без санитаров? Ваши права! Я говорю – права!

А л е к с е й. Предъявляю только работникам милиции и сотрудникам ГАИ.

Т е н ь г а е в. Смелый.

М а т р е н а. В дом приглашаем, Афанасий Петрович. Угощение деревенское, уж извините.

Т е н ь г а е в. Спасибо, Матрена Семеновна. Я сыт.

Все, кроме Мефодьева и Теньгаева, уходят.

Поднаторел народ – на бога не возьмешь. Хотел тебя, чудило, выручить. Чем они тебя так разъярили?

М е ф о д ь е в. Сам видишь: утро-то какое, солнце какое. Сеять мы нынче начали. Городские комсомольцы и те в поле сейчас. Им бы, этим молодым Васильцовым, там, в поле, быть, потомственные хлеборобы, мировые же механизаторы, а они что? Пьянствуют, песни горланят. Рвачи проклятые.

Т е н ь г а е в. А городские Васильцовы-то при чем?

М е ф о д ь е в. Верно, ни при чем. Довели, черти.

Т е н ь г а е в. Черти, дьяволы, а все – человеки… Вот и пришлось бросить все и ехать к тебе. Что у тебя тут происходит? Ты смотри, сколько жалоб вдруг от колхозников посыпалось. (Достает довольно объемистую пачку.)

М е ф о д ь е в. И все – на меня?

Т е н ь г а е в. Есть и благодарности. За то, что за четыре года колхоз поставил на ноги, из гроба его поднял.

М е ф о д ь е в. Может, поэтому и корреспондент в Сухой Лог из Москвы прискакал?

Т е н ь г а е в. Корреспонденты, брат, народ нам не подвластный. У него свои заботы, у меня – свои. Был он у меня вчера.

М е ф о д ь е в. Ты жалобы читай.

Т е н ь г а е в. Погоди. Дай хоть закурить. Думаешь, так это просто – к другу с миссией следователя приезжать?

М е ф о д ь е в. Следователя?..

Т е н ь г а е в. Что ты мне подсовываешь? Я же бросил… (Бросает папиросу.) Хорошо у вас дышится… (Пауза). Как с личной жизнью?

М е ф о д ь е в. Живем-бредем, нога за ногу не задеваем. Не юли, Афанасий. На что жалуются мужики?

Т е н ь г а е в. И бабы – тоже. Говорят, какие бабы у нас в Сухом Логу, а наш Кузьма Илларионович до сих пор подругу жизни не присмотрел. Или как – может, запоздала эта жалоба?

Мефодьев молчит.

Ну, ладно, начнем, пожалуй. Видишь, прямо из «Евгения Онегина» начал. (Просматривает жалобы.) Гостиницу зачем-то хочешь строить при дороге для проезжающих шоферов. Новый клуб… Пишут – замахнулся не по средствам. Ну, это еще куда ни шло. А вот что ты затеваешь тут с этими приезжими комсомольцами? Жалуются, уговариваешь их в колхоз вступить, начал для них новые дома строить. Это правда? Строишь?

М е ф о д ь е в. Строю.

Т е н ь г а е в. Сколько?

М е ф о д ь е в. Пока три.

Т е н ь г а е в. Итак, колхозники, коренные жители, пусть живут в старых своих домах, а городские гастролеры, только что приехавшие в Сухой Лог…

М е ф о д ь е в. Эти «гастролеры» оставили в городе современные квартиры. Они не будут жить в условиях, в которых живут здешние люди.

Т е н ь г а е в. А ты хоть один из этих новых домов своим колхозникам предложил?

М е ф о д ь е в. Предлагал. Многим. И первым – Васильцовым.

Т е н ь г а е в. И что же?

М е ф о д ь е в. Отказались. Наотрез.

Т е н ь г а е в. Причина?

М е ф о д ь е в. Привыкли к своему старому дому, к крыльцу, к конюшне, к хлеву, к палисаднику, к домовому, который в бане живет, к сверчку под печкой.

Т е н ь г а е в. Видишь, значит, непростое это дело – старое жилье покинуть. Так вот для чего тебе нужны патриоты!

М е ф о д ь е в. Да, и для этого. Пусть они своим примером увлекут ту же Настасью Васильцову в завтрашний день. Да устраивались ли до приезда патриотов в нашем клубе такие диспуты, такие вечера молодежи? А какие споры вспыхивают, если бы ты знал! Они думают, как жить, как лучше применить наши знания, нашу технику… Да наконец, одевались ли здешние девчата и парни так, как сейчас? А на кого они смотрят? С кого берут пример? С патриотов! Кому подражают? Патриотам. И так будет во всем.

Т е н ь г а е в. А ведь самое парадоксальное, Кузьма, что не захотят твои патриоты жить в этих распрекрасных домах.

М е ф о д ь е в. Да ты что?

Т е н ь г а е в. А то… Не захотят. А не захотят потому, что их у каждого колодца клясть будут за то, что ты на колхозные деньги блага создал другим, пришлым. С каким же чувством уедут отсюда городские ребята? Что будут говорить у себя на заводе? Так ведь, знаешь, можно и поссорить город с деревней. Ты что, забыл завет Ленина: рабочий, протяни руку крестьянину, и идите вперед рука об руку к коммунизму.

М е ф о д ь е в. Да ведь не шли!

Т е н ь г а е в. Что-о?!

М е ф о д ь е в. Не все шли. И оттого, что не все шли, как учил Ленин, и возникла жгучая проблема – отставание сельского хозяйства.

Т е н ь г а е в. Ты извини, Кузьма Илларионович, но это уже смахивает на демагогию.

М е ф о д ь е в. Демагогия? Над головами космические корабли летают, а чем у нас колхозники печи топят? Кизяками. А в это время вдоль Сухого Лога государственный газопровод проходит. И, как в насмешку, газгольдер и насосная станция на задах крайней улицы стоят – вон они, отсюда видать. Боже мой! Сколько мы первоклассного навоза за эти годы сожгли! Какое удобрение на ветер пустили! Ладно! Теперь ты в эту сторону повернись. Мы всего три года назад дизель для своей электростанции купили. Раз мигнет, два чихнет, остановится, вздохнет, кашлянет, опять свет даст. А над самой крышей этой «хитрой» электростанции опять же государственная линия высокого напряжения проходит. Как же это, Афанасий, получается? Как уборочная – сотни плакатов кругом: государственные закрома ждут ваш хлеб, товарищи колхозники! И даем хлеб. Худо ли, бедно – даем. Знаем: рабочие, их дети железными опилками питаться не станут. Вот ты и скажи – как же это? Хлеб рабочему, мясо, яйца, картошку, морковку, петрушку – крестьянин дай. А вот рабочий построил мощную гидроэлектростанцию, газ из-под земли достал, колхозник просит: дайте и мне, света, тепла хочу, надоело от кизякового дыма задыхаться, а мы ему что? Сколько я тебе писал, просил, требовал, чтобы и нас к государственному газопроводу подключили, ты откликнулся? Повоевал за это?

Т е н ь г а е в. Газ и электрификация, говоришь, мимо Сухого Лога прошли? А то, что новая война вот уже более двадцати лет мимо нашей страны проходит – это как? Это чего-нибудь стоит, по-твоему?

М е ф о д ь е в. Стоит. Война, Афанасий, и мимо городов проходит, а там люди и газ и электричество получают.

Т е н ь г а е в. Погоди, и наш район получит, всему свое время.

М е ф о д ь е в. Погоди да подожди, завтра да послезавтра, да еще немножко. Так? Не можем мы дальше нашим колхозникам только обещать да обещать, они сейчас хорошо жить хотят. Не хочет нынешняя деревенская молодежь хозяйничать на земле так, как мы иной раз с тобой хозяйничаем. Вот и бежит из села. В одном колхозе, где почти не бывает засухи, средняя урожайность составила всего лишь восемь и пять десятых центнера с гектара. А причина? Только с тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года в почву было внесено меньше, чем из нее взято: фосфора – в двести раз, калия – в триста раз, азота – в четыреста раз!

Т е н ь г а е в. Что у тебя, слушают «Голос Америки»?

М е ф о д ь е в. Какой там к черту «Голос Америки», передовая «Советской России». (Дает газету.) Вот. Подчеркнуто.

Т е н ь г а е в. Где же это такое? Ага, совхоз «Тальменский». Так это же Алтайский край…

М е ф о д ь е в. Не знаю. Радостно то, что народ газеты, журналы читает. Думают, сопоставляют. Мы же их и учили этому – овладевать всей суммой знаний, накопленных человечеством. Так что теперь вопросы задают серьезные.

Т е н ь г а е в. И как же ты на такие серьезные вопросы отвечаешь?

М е ф о д ь е в. Говорю правду, так как считаю – пусть лучше услышат правду из наших уст, чем ложь из чужих передач. И еще я понял, Афанасий. Если город не поделится сегодня с деревней талантливыми, образованными людьми, деревня задохнется, как от недостатка кислорода, зачахнет от тоски и скуки. Тогда никакая техника, никакая наука уже не спасут.

Т е н ь г а е в. Ну что же, вроде бы все правильно. Одного, повторяю, не могу понять: как при всем этом ты стал демагогом и даже… если хочешь, – преступником. Как ты посмел самовольно подключить газ к своему молочному заводу?

М е ф о д ь е в. Ах, вот в чем дело! Куда важнее вопрос – когда вы его отключите.

Т е н ь г а е в. Ты не отшучивайся. Подобными вещами не шутят. Мало того, что ты нарушил порядок в таком серьезном деле, ты своими действиями даешь пищу разным подонкам. (Читает выдержку из жалобы.) «Он же, Мефодьев К. И., достал где-то нелегально стальную трубу и подключил ее к газовой станции и молокозаводу, в то время как малейшее нарушение правил эксплуатации в таком огнеопасном деле грозит смертоубийственным взрывом и человеческими жертвами в наше светлое мирное время. Мы не хотим повторения Хиросимы от руки партейного руководителя Мефодьева. Фролов С. С.»

М е ф о д ь е в. Вот именно. Эс-эс.

Т е н ь г а е в. Дождешься ты от этого Фролова какой-нибудь гадости похлеще, чем эта. Чего вы с ним миндальничаете? Сколько раз вас райком предупреждал?

М е ф о д ь е в (вздохнув). Эх, Афанасий…

Т е н ь г а е в. Где газовую трубу взял?

М е ф о д ь е в. Где взял, там ее уж нет. Ее и потребовалось-то с гулькин нос, завод-то рядом со станцией стоит.

Т е н ь г а е в. Как ты только мог додуматься?

М е ф о д ь е в. Очень просто. Помнишь? Морозы ударили такие, что молоко замерзало, разворачивало автоклавы. За гибель продукции – строгач, за присоединение к газу – тоже строгач. Выбрал – за присоединение.

Т е н ь г а е в. Если все это подтвердится, ты понимаешь, тут не только строгачом пахнет.

М е ф о д ь е в. Подтвердится.

Т е н ь г а е в. Что ты за человек, Кузьма? Блаженный или… Ну, а по остальным жалобам надо с народом поговорить. Интересно, как у такого лихого председателя люди настроены.

М е ф о д ь е в. Почти в каждом доме мастерская, куем оружие, чтобы перерезать горло Советской власти.

Т е н ь г а е в. Я к тебе за сорок километров пылил не глупости твои слушать. И не по шерстке тебя за твои эксперименты гладить. Восстановил против себя чуть ли не пол-артели, опустошаешь колхозную кассу… В коммунизм, видите ли, он опаздывает… Подождешь весь район, одного не пустим… (Пауза.) Я с тобой как с другом начал, по-хорошему, а теперь – обижайся не обижайся, а чтоб на следующем бюро райкома как штык был. (Уходит.)

Слышно курлыкание журавлей.

М е ф о д ь е в (запрокинув голову). Журавли… Домой возвращаются… Тяжело летят… Жалко уезжать… А ведь снимут, наверное… (Уходит.)

З а н а в е с