Текст книги "Снега"
Автор книги: Юлий Чепурин
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
МОЕ СЕРДЦЕ С ТОБОЙ
Драма в двух актах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
М е ф о д ь е в К у з ь м а И л л а р и о н о в и ч – 50 лет.
Т е н ь г а е в А ф а н а с и й П е т р о в и ч – тех же лет.
В а с и л ь ц о в А к и м А р х и п о в и ч (д е д А к и м) – под 100 лет.
Е г о р – 60 лет.
Н а с т а с ь я – 60 лет.
А н д р е й – 40 лет }
А л е к с е й }
М и х а и л – 29—30 лет }
Г л а ш а – 29 лет }
Л и д и я – 19 лет } дети Егора и Настасьи Васильцовых.
П о л е н ь к а – 12 лет.
М а т р е н а – за 60 лет.
В а р в а р а – за 40 лет.
Ф а и н а М о к р о у с о в а (она же миссис С т е й н ф о р д) – за 40 лет.
П а ш к а Х а з о в – 26 лет.
С л и н к о в Б о р и с – 25 лет.
Ф и л и п п – 22—23 лет.
В и к т о р – 19 лет.
Л а р и с а – 25 лет.
М а ш а – 18 лет.
К о р р е с п о н д е н т – 30 – 35 лет.
Ф р о л о в С е р а ф и м – 40 лет.
К о л х о з н и к и.
Действие происходит в средней полосе России.
ПРОЛОГ
Возникает песня:
Входят М е ф о д ь е в и К о р р е с п о н д е н т. Песня затихает.
К о р р е с п о н д е н т. Товарищ Мефодьев, правда, что ваши будут выступать в Москве на первомайском концерте?
М е ф о д ь е в. К сожалению, да.
К о р р е с п о н д е н т. Почему – к сожалению? Ведь это так почетно!
М е ф о д ь е в. Почетно-то почетно, только мы завтра сеять начинаем.
К о р р е с п о н д е н т. Знаете что? Я сейчас запишу эту песню на магнитофон.
М е ф о д ь е в. Песню записать можно… А вот как в смысле душевных категорий?..
К о р р е с п о н д е н т (налаживает магнитофон). За тем и приехал. Как у нас, газетчиков, поется: «С лейкой и блокнотом, а то и…»
М е ф о д ь е в. С пулеметом?
К о р р е с п о н д е н т. Товарищ Мефодьев, ваше позавчерашнее выступление на пленуме обкома партии многих насторожило, а некоторых забеспокоило настолько… что мой редактор… Срочную командировку… Вы только не подумайте – я к вам без пулемета. Всего несколько вопросов. Первый: в своей речи вы резко критиковали тех, кто еще не понимает, что сельское хозяйство вашего района всегда будет отставать от передовых районов страны, если мы наконец не поймем, что и земля может умереть от голода и жажды. Не расшифруете ли вы свою мысль? (Передает микрофон).
М е ф о д ь е в (закрывая рукой микрофон). Знаете что… Проблем и противоречий в Сухом Логу много, и они куда сложнее и серьезнее. Присмотритесь, пока вы здесь, вглядитесь в них смело, не отводя взгляда от правды, какой бы горькой она ни была подчас… С людьми поговорите, их мысли запишите… Ну а уж если возникнут вопросы, обещаю на них ответить. А сейчас – спать, спать. Кстати, как у вас с ночлегом?
К о р р е с п о н д е н т. Остановился у вашего тракториста Павла Хазова.
М е ф о д ь е в. Тогда заглянем в клуб, он там сейчас…
Мефодьев и Корреспондент уходят.
З а т е м н е н и е
АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Слева – крыльцо дома Васильцовых, справа – конюшня. На небе горят крупные звезды. Где-то лениво и сонно лает собака, ей вторит другая. Ф а и н а и П о л е н ь к а сидят на бревнах. Поленька – в ночной рубашонке, поверх которой накинут полушубок.
П о л е н ь к а. Тетя Фаина, хотите, я вам стих расскажу, я сама сочинила.
Моя душа давно желает
Любовь мою вам объяснить,
Но сердце строго запрещает —
Боюсь отказ я получить.
Когда письмо я вам писала,
Мне не спалося пять ночей.
Я не чернилами писала,
А слезами из очей.
Хороший этот стих?
Ф а и н а. Очень. А ты почему, Поленька, до сих пор не спишь?
П о л е н ь к а. Все об вас думаю. Надо ж! Из самой Америки!
Ф а и н а. Да, Поленька, из самой Америки. Приехала вот на могилы родных взглянуть и чувствую: не могу я землю родную покинуть. Двадцать пять лет тосковала я по ней. С тех самых пор, как немцы всю нашу семью порушили, а меня девчонкой в Германию угнали. Это уж я потом в Америке оказалась.
П о л е н ь к а. Тетя Фаина, а у вас в Америке все такое же, да? И звезды, и деревья, и облака? Ф а и н а. Такое же…
П о л е н ь к а. Надо ж! И фонарь над сельпо горит?
Ф а и н а. Фонари есть, а сельпо нет.
П о л е н ь к а. Покупают-то все нужное где?
Ф а и н а. Чудачка ты, Поленька.
П о л е н ь к а. Тетя Фаина, а вы богатая?
Ф а и н а. Богатая? У меня, Поленька, кроме двух сыночков да тоски по родной земле, ничегошеньки в той Америке нету…
Доносятся частушки.
Мужской голос:
На покосе сено косят,
Травка скошена лежит.
Обними покрепче, Фрося,
Без любви душа горит.
Женский голос:
Сизый голубь в небо прянул,
Уронил одно перо.
Как мальчонка в глазки глянул,
От сердечка отлегло.
П о л е н ь к а. Неужто репетиция уже кончилась? Они теперь и по ночам репетируют. Ага, вон и тетя Глаша идет с нашим председателем. Тетя Фаина, давайте схоронимся, а то она меня заругает.
Прячутся за угол конюшни. Входят Г л а ш а и М е ф о д ь е в.
М е ф о д ь е в. До свидания, Глаша… Нет, я хотел сказать… Вот это надо передать в утренних известиях… (Уходит.)
Г л а ш а. Весна-то какая! Неужто последняя? Господи! Дай хоть годик еще пожить! (Уходит в дом.)
Ф а и н а. Что с вашей Глафирой?
П о л е н ь к а. Голова у нее часто болит, уж так болит, что жить ей неохота. Два года по больницам лежала. Сказывают: кровь у нее какая-то белая. Такая она у нас хорошая, а парни с ней не гуляют, говорят, порченая. Да она самая лучшая в Сухом Логу. Ее все у нас «Глаша-огонёк» прозывают…
К крыльцу подходят Л и д и я и П а ш к а Х а з о в с транзистором. Хазов обнимает, целует Лидию, она вырывается, убегает в дом.
Ф а и н а. Кто это?
П о л е н ь к а. Тетя Лида. А целовал – Пашка Х а з о в. Тракторист. Отчаянный!
Ф а и н а. А ваша Лида совсем на деревенскую не похожа.
П о л е н ь к а. Так она ж в городе, у профессора какого-то.
Ф а и н а. В прислугах?
П о л е н ь к а. Не-ет, так просто. Он, когда ее брал, сказывал: «Ты работать не будешь, только догола должна раздеваться, а я на тебя смотреть буду».
Ф а и н а. Может, она у художника? Натурщицей?
П о л е н ь к а. Не-е, он какие-то штуковины вылепляет.
Ф а и н а. Чудачка! Я и говорю – натурщица, у скульптора.
Доносятся частушки.
Белый голубь в небо взвился,
Миру – мир, а мне – любовь.
Я в девчоночку влюбился,
Заиграла в жилах кровь.
П о л е н ь к а. А это – патриоты.
Ф а и н а. Какие патриоты?
П о л е н ь к а. А комсомольцы ж… Из города, Мефодьев их завлек, председатель наш. Радиолу с собой привезли, магнитофон. А пластинок сколько! Одна мне лучше всех нравится. «Джамайка! Джамайка!..» У бабуси на хлебах стоят. Пять человек. А самый главный у них – С л и н к о в.
Пауза.
Ф а и н а. Дышу – не надышусь, слушаю – не наслушаюсь. Кажется, целая жизнь прошла, а ничего тут для меня не изменилось.
Слышен голос деда Акима: «Тпру, тпру, не подмасливайся, не вытанцовывай, все одно овса не дам. И целоваться не лезь. Ишь, гриву в колтун свалял, антихрист, с гусями тебе лететь». Из конюшни выходит д е д А к и м.
П о л е н ь к а. Опять дедушка Аким! Никакой же лошади там уж сколь времени нет, а он знай в пустую конюшню ходит. Дедунь, дедунь, пойдем… Спать…
Д е д А к и м. Я уж и сбрую Буланому уготовил, с гусями ему лететь. Сеять ноне начнем. Мы с Яблоневого взлобка почин исделаем, там, поди, уж выветрило. Кабы вот только нонесь гроза наземь не опрокинулась.
Ф а и н а. Дедушка, постойте.
П о л е н ь к а. Дедунь, погоди, спросить тебя хотят.
Ф а и н а. Вы последнюю войну хорошо помните?
Д е д А к и м. Как не помнить! Я тогда ишшо много моложе был.
Ф а и н а. Где тут партизаны с немцами бои вели?
Д е д А к и м. А – скрозь. За каждый бугор, мотри, люто дрались. А как же. Старшенького моего, Гарасима, у мельницы пуля настигла, а средненький, Елизар, царство ему небесное, по оплошке к неприятелю в плен попал, лютую смерть принял.
Ф а и н а. А кроме братских могил, наших убитых где хоронили?
Д е д А к и м. Того не скажу… Не помню… Я о ту пору уж старый был…
Ф а и н а. Извините, дедушка. Спокойной ночи.
Поленька и дед Аким уходят в дом. Фаина уходит. Слышны шутливые возгласы: «Чао, синьорины! До видзення, пани! Адью, маркизы! О ревуар! Спокойной ночи, девчата!»
Входят С л и н к о в, Ф и л и п п, В и к т о р, Х а з о в, Л а р и с а, М а ш а.
Л а р и с а (с интересом). Ну, ну, Боря, дальше, дальше-то что?
С л и н к о в. Завтра Мефодьев официально пригласит всех нас вступить в колхоз. А дальше – слово за нами. Вот и все. Условия здешней жизни и работы вам известны. Теперь решайте.
В и к т о р. В колхоз: на всю жизнь! (Маше.) А, Маш? Страшновато.
Х а з о в (горячо). Да если вы у нас, ребята, останетесь, вот слово даю… я… мы… Уж если сам Мефодьев сказал… Все село вам почтенье даст, просите чего хотите.
М а ш а. Хочу… спать.
В и к т о р. Маш, постой, важное ж дело… вопрос всей жизни.
М а ш а. А я… хочу спать… (Уходит.)
В и к т о р. Маша останется, я знаю. Как я, так и она. С матерью согласую… Если даст санкцию… А вообще-то мне в колхоз не к спеху.
С л и н к о в. Лариса, а ты?
Л а р и с а. Ты же знаешь… Я – с тобой.
С л и н к о в (Филиппу). Ты?
Ф и л и п п. Само собой, подумать не мешает. Мне, честно говоря, в Сухом Логу понравилось. А мастерские можно и новые построить.
С л и н к о в. Вот-вот, наконец-то до главного дошли. Вы даже не представляете, черти полосатые, какое счастье нам само в руки идет. Мы первыми, вы понимаете – ПЕР-ВЫ-МИ! – из миллионов городских комсомольцев приглашены в колхоз. Значит, мы здесь нужны! А раз так, значит, нас всегда будут ценить, будут идти нам навстречу, помогать во всем. Наш почин подхватит молодежь всей страны. Вот ты говоришь – мастерские надо построить. Только ли мастерские? Здесь все надо заново переделывать, если хочешь ты знать. Разве это дома? Разве это магазин? Школа? Бросим клич по стране, пригласим молодых строителей, архитекторов, художников. Через три, через четыре, пусть, черт побери, через десять лет, а мы Сухой Лог преобразим! Своими руками!.. Скажите честно, разве это не благородно: не трепать языком, а доказать делом, что есть комсомольцы не только двадцатых, но и шестидесятых годов. Я прав или не прав?
Л а р и с а. Прав! Боря, ты прав!
С л и н к о в. Если даже никто не останется, останусь один.
Л а р и с а. Я – с тобой.
Ф и л и п п. Пиши и меня!
В и к т о р. Меня тоже пока из списка не вычеркивай!
С л и н к о в. Черти полосатые! Так и знал. Другого не ждал.
На крыльце показывается Н а с т а с ь я.
А теперь – спать, спать.
Все, кроме Хазова, уходят в дом.
Х а з о в (громким шепотом). Тетка Настасья, спокойной ночи.
Н а с т а с ь я. Ступай уж!
Хазов уходит. Настасья спускается с крыльца.
Господи! Да где же он? Отец Серафим!
Ф р о л о в (выходит из темноты). Тут я, не шуми. Ну, как она, склонилась?
Н а с т а с ь я. Уж и не говори: чуть язык не сломала, пока уговорила. Спаси мне Глафиру, отец Серафим, вылечи! На глазах тает девка. Все сердце за нее кровью у меня истекло.
Ф р о л о в. Излечу. Только за это ведь плата большая потребуется.
Н а с т а с ь я. Проси что хошь.
Ф р о л о в. Не разорю, не боись. С завтрашнего дня Глафира должна ко мне молиться ходить.
Н а с т а с ь я. Еще чего удумал! Не обессудь, не согласится она.
Ф р о л о в. Ну и нехай тогда из твоей дочери бесовскую кровь сам Мефодьев с докторами изгоняют. (Пошел.)
Н а с т а с ь я (догнала, вцепилась в рукав). Ладно, возьму грех на душу. Вышлю я ее сейчас, Глафиру-то. (Уходит.)
На крыльце показывается Г л а ш а.
Ф р о л о в (осеняет Глашу крестным знамением). Во имя отца и сына и святаго духа. Аминь! Отвар пила?
Г л а ш а. Пила.
Ф р о л о в. Углы святой водой окропила?
Г л а ш а. Окропила.
Ф р о л о в. Ячмень отмочила?
Г л а ш а. Отмочила.
Ф р о л о в. Сколько зерен проклюнулось?
Г л а ш а. Тридцать шесть.
Ф р о л о в. Тридцать шесть! Шесть лет ишшо жить будешь.
Г л а ш а (с надеждой). Правда?
Фролов вместо ответа истово крестится.
Ежели сбудется… Век благодарить стану…
Ф р о л о в. Не меня, господа нашего истинного. (Рассыпает что-то по земле.) Подойди.
Г л а ш а (боязливо подходит). Что это?
Ф р о л о в. Становись на колени. Повторяй за мной: господи, боже Иисусе…
Г л а ш а. Не могу… Не буду!.. В слова эти – не верю!..
Ф р о л о в. А комсомолу веришь? Вылечил он тебя? Доктора вылечили? То-то! А я берусь. Берусь, сестра! Я сколь уж таких воскресил. Гляди мне в глаза. Повторяй. Неистово повторяй, с верой. Вера в бога единого, спасителя Иисуса Христа, твое исцеление. Ну! Говори: господи, боже Иисусе…
Г л а ш а. Господи, боже Иисусе…
Ф р о л о в. Отец наш милосердный…
Г л а ш а. Отец наш милосердный…
Ф р о л о в. Изгони из моего тела кровь бесовскую…
Г л а ш а. Кровь бесовскую…
Ф р о л о в. Влей в него кровь человеческую…
Г л а ш а. Человеческую…
Ф р о л о в. Клянусь тебе, боже, отрешиться от делов дьявольских: в клуб не ходить, книжек не читать, имя твое, боже, всуе не повторять…
Г л а ш а. Нет! Нет! Нет!!! Уходи! Пропади ты пропадом. Умру лучше!
Ф р о л о в. Плачешь?.. Значит, жизню тебе жалко, жить тебе, сестра, хотится, как всякому живому… Даст тебе бог здоровье, вернет. Пустое женское чрево богу ведь тоже – печаль и обида. Я тебя телом и душой воскрешу. (Обнимает.) Вишь, комсомол-то, поди, ни разу не обнимал – мужчинских рук боишься. А ты не боись… Ну? На исцеление согласна?
Г л а ш а. Согласна…
Ф р о л о в. Ну вот, ну вот… И хорошо, и хорошо… Пойдем теперича… Под иконы пойдем, в избу ко мне. Главную молитву творить. Никто ее слыхать не должон, окромя бога. Тебе, сестра, перво-наперво молитва нужна… Пойдем… (Уводит Глашу.)
Н а с т а с ь я (крестится). Помоги, господи!
Входит Е г о р.
Е г о р. С кем это Глашка пошла? Куда?
Н а с т а с ь я. Напугал как… Ну тебя, Егор, совсем.
Е г о р. Я спрашиваю: куда и с кем Глашка пошла?
Н а с т а с ь я. Ну… с кем девка, по-твоему, может пойти?
Е г о р. Уж не Фролов ли?
Н а с т а с ь я. Что ты, Егорушка, какой такой Фролов. Почудилось тебе. Все мужчины о двух ногах. В потемках не захочешь да спутаешь. Из клуба Глафиру кто-то проводил, а теперь, вишь, она его…
Е г о р. Только до провожаний ей теперь.
Н а с т а с ь я. Что так долго правление-то у вас шло?
Е г о р. Ты, мать, не хитри, у меня тоже, поди, уж волос седой. Кто он? Фамилия?
Н а с т а с ь я. Ой, какой ты настырный, Егор! Да я сама только что вышла, вслед им не успела глянуть. В свой час узнаешь.
Е г о р. А я вот сейчас узнаю. (Делает движение.)
Н а с т а с ь я. Егорушка! Не встревай. Девке двадцать девять минуло, а она любовь только во сне и видала. Глафира, может, последние дни доживает, пойми ты…
Е г о р. Ну ладно, мать… И у меня, поди, сердце не железное. Утихни. Пойдем.
Н а с т а с ь я. Ты ступай, а я Глашу подожду. Велела ей – недолго. Дождусь уж. Ступай.
Е г о р. Тоже верно. (Уходит.)
Н а с т а с ь я. Господи! Спаси и помилуй! Бывает же, всяко бывает, сама я книжку читала: академики – и оне в счастливое исцеление верят. Ах, кабы можно было, сердце бы свое вынула, ей отдала, чтобы она радость в жизни познала, девочка моя, кровиночка моя… Господи! Пошли нашей дочери полное оздоровление!
Возникает песня:
Звезды, звезды!
Сколько звезд у России!
Слезы, слезы,
Серебро по плечам…
Потерявшая сына,
Не забывшая сына,
Пережившая сына,
Плачет мать по ночам…
Песня замирает вдали.
З а т е м н е н и е
КАРТИНА ВТОРАЯ
Изба Васильцовых. У шестка русской печи при свете пятилинейной керосиновой лампы возится, гремя ухватами, Н а с т а с ь я. Занавесью отделена часть горницы, где спят Л а р и с а и М а ш а – городские комсомолки. Доносится звук заработавшего двигателя. В избе, мигая, загорается электрический свет. Поленька на цыпочках подходит к койке, склоняется над Машей.
П о л е н ь к а. Скирлы, скирлы, сейчас бригадир придет, наряд на работу принесет: кому пахать, кому строгать, кому свиней кормить, кому коров доить.
М а ш а. Отстань! Ящерица! Хоть в воскресенье отоспаться дайте! Уйдите! Все уйдите! Не хочу!
Л а р и с а. Маша, ты что! Что ты!
М а ш а. Ничего! Колхозные бабы всю зиму веялку крутили, в тепле шерсть расчесывали, а мы в нетопленной мастерской железки цацкали. Сколько раз Мефодьев приказывал мастерскую каждый день топить, а им наплевать на все. Да еще объедалами обзывают. Вчера тетка Агафья на все село крикнула: «Объедалы! На гастроли приехали!»
Поленька в слезах отходит к печке.
Н а с т а с ь я. Что, попало? Поделом! Не лезь в чужие карты, своими играй. Отойди, говорю, от шестка, ошпарю, не дай бог, еще пуще орать начнешь.
Д е д А к и м (с печи). Запрягли, что ль? У хомута потник истерся. Сменить бы его надоть…
Н а с т а с ь я. Лежи ты со своим потником. Вот уж хомут на мою шею, господи! (В сторону Маши.) Не ндравится – уходитя! Вас в колхоз никто не заманывал, своей охоткой приехали. Без вас управлялись и ужо управимся.
Входит Е г о р.
Е г о р. Настасья!
Н а с т а с ь я. Чего тебе?
Е г о р. Ты покудова в доме не главный прыщ. Твой маршрут от порога до шестка и – обратно.
Н а с т а с ь я. Нашу артель будут клясть, а я – молчи? Накось!
Е г о р. Ты смолчишь. Скорее сам черт себе башку наголо обреет. Потроха я принес, жарь, вот твое занятие.
Н а с т а с ь я. Прямо! И Мефодьев тоже мне – хорош гусь. Вишь, еще и в колхоз ладит их принять, агитатничает перед ними. Вишь, в мастерской ей холодно? Тебе бы на ферме покрячить, воду на горбу из колодца к запарнику потаскать аль теплый назём из-под коров в кучу сгребать. Глядишь, враз бы в жар бросило. На всю зиму не озябла бы. Ох-хо!.. Вот оно, со стороны-то, как легко все кажется.
Е г о р. Да будя, говорю, язык-то на скалку накручивать. Не разогнешь опосля, чего доброго.
Д е д А к и м. Егор, потник, слышь, сменить бы… Искровит Буланый шею, иссосет его овод проклятущий.
Е г о р. Я, тятяня, догляжу, сменю.
Д е д А к и м. Смени, Егорушка, смени.
Е г о р. Ладно, тятяня, исделаю.
Входят С л и н к о в, Ф и л и п п, В и к т о р.
Е г о р. Добрый день, мужики.
С л и н к о в, Ф и л и п п, В и к т о р (вразнобой). С добрым утром. Здравствуйте. Здоровеньки булы, дядько Егор.
Е г о р. Что тут у вас?
С л и н к о в. Марии кошмарный сон приснился.
Е г о р. А-а, бывает. Умывайтесь да садитесь завтракать. Вот-вот Мефодьев зашумит.
С л и н к о в. Девчата, можно?
Л а р и с а. Можно.
С л и н к о в (входит на половину девушек). Мария, ты что? Что с тобой? Что случилось?
М а ш а. Посмотри, посмотри… У меня все руки потрескались от керосина и холода.
С л и н к о в. Мы добровольцы, а не каторжане. Я сказал: никто и никого здесь насильно не держит и держать не собирается.
М а ш а. Боря, разреши мне уехать, неприспособленная я работать в колхозе, я опять на завод хочу, домой.
С л и н к о в. Хоть сейчас. Хоть до самого Тифлиса. На перекладных. Подумаешь, княжна Мери! Руки у нее потрескались!
В и к т о р. Ну и что! И потрескались.
С л и н к о в. Она знала, куда ехала, за косы ее не тянули. (Маше.) Ты своим идиотским плачем всех нас перед ними в дурацкое положение ставишь.
Ф и л и п п. Борис… Ну зачем ты так?
С л и н к о в. А как? Как мне еще с вами? За всех вас душой болеешь, а вы… Пижоны мы, а не комсомольцы. Только петь умеем: «Комсомольцы-добровольцы…» А как до дела доходит, «мама» начинаем кричать.
М а ш а. Мама! Мамочка родная, возьми меня отсюда!..
С л и н к о в. Эх вы!.. (Хватает полотенце, уходит в сени.)
В и к т о р. Маш… Если ты… Я тоже тогда уеду.
Л а р и с а. Ребята, ступайте умывайтесь, мы сейчас.
Н а с т а с ь я (Егору). Слышишь? Уже и драпать наладились. А потому что барыни-боярыни. Ишь, в колхоз их еще манут вступать. А скотина иде? А избы иде? Нету? Так что же, выходит, на готовое приехали? На легкие трудодни? Эк, как всех на даровое-то тянет! А он, каждый трудодень-то, вот где, вот (жест) куда верхом садится. Что хотите мне, а и я скажу, что думаю: нахлебники и есть. Не нужны вы такие колхозу, некому тут с вами панькаться. У меня жилы не выдерживают ведерные чугуны для вас в печку запихивать.
Е г о р (ударил кулаком по столу). Настасья! Последний раз упрек делаю – с огнем балуешь.
М а ш а. Нужны мне ваши трудодни. Уеду!..
С л и н к о в. Между прочим, тетка Настасья, когда мы сюда ехали, не знали, что вместо твоих сыновей будем здесь работать. Нет, ты погоди из чугунов и ухватов джаз устраивать, ты лучше скажи: почему мы, городские, за твоих сынов обязаны тут вкалывать? Сегодня – воскресенье, они в Семиреченске в театр пойдут…
В и к т о р. В кино…
Ф и л и п п. В ресторан…
С л и н к о в. Ну, это – на худой конец. А мы?
Н а с т а с ь я. Мои сыны вас не лягают, и не отбрыкивайтесь.
Е г о р. Помолчала бы.
С л и н к о в. Конечно, теперь, когда все тракторы вам отремонтировали, мы, выходит, не нужны стали. Учтем, тетка Настасья.
Филипп, Виктор, Слинков выходят в сени.
Е г о р (Настасье). Ты что – белены объелась? Ребята от души на колхоз работают, горбы ломают, а ты их по ногам оглоблей? Поостерегись, мать.
Н а с т а с ь я. Не пугай! Постой вон один день у печки-то, узнаешь, каково и моему хребту достается. Ты небось лишнего ведра воды не принесешь. Глафира охотится помогать, да где силы-то ей взять? Истаяла она вся… Да что я вам, каторжная лошадь, что ли?
Е г о р. Сама посуди, Насть, не мог я их на квартиру не пригласить: член правления ж я, пример должон показывать.
Л а р и с а (Маше). Не плачь, погоди. Сегодня все в поле поедем. Посмотришь и решишь. Была я вчера. Красотища, Машенька! Солнышко уже пригрело. Жаворонки… А простор! Простор такой – хоть взлети к самым облакам и пари над землей. Вчера первый раз в жизни я сама пахала. Никогда не думала, что земля такая теплая, душистая… Отвернет лемех пласт, а оттуда, из глубины, дух такой – даже передать невозможно. А грачей! Так за плугом и ходят, клювами в землю тычут – проверяют: хорошо ли вспахано, глубоко ли…
Входят С л и н к о в, Ф и л и п п, В и к т о р, усаживаются за стол.
В и к т о р. Жареным мясом как пахнет!
Н а с т а с ь я. Сынков ноне из города ждем.
П о л е н ь к а. Осенью овцу им зажариваем, весной – свинью.
Е г о р. Сыны сынами, а им чего припасла?
Н а с т а с ь я. Лапша молочная. Картошки натомила в сметане.
Е г о р. Свинину жареную давай.
Н а с т а с ь я. Говорю, сырое еще.
С л и н к о в. Не надо, Егор Акимович, мы и на лапше проживем.
Ф и л и п п. Может, тетка Настя, ваши сыны вместо нас и на тракторах нынче поработают? Им это вроде больше с руки. А я к своей мамане в гости в город поеду. Своя маманя уж не обидит. К мясу еще и пивка бутылочку поставит.
В и к т о р. Из холодильника.
С л и н к о в. Ладно, Филипп. Ешьте. В поле нам пора.
В и к т о р. Что-то Глаша нынче с последними известиями запаздывает.
С л и н к о в (подходит к печи). Аким Архипович, скажите, пожалуйста, сев можно начинать? Агроном хочет начинать, а не сыра ли еще земля? Мажется, вроде дегтя.
Д е д А к и м. Деготь, говоришь? Деготь – это в самый раз. Когда землица дегтем мажется, а сама уж теплом дышит – куда лучше! Для пшаницы, ржи, гречихи там аль овсов. Она, землица-то, значится, семечко зерновое со всех сторон обмажет, с гусями тебе лететь, как в полушубок обернет, и от утренних и вечерних зорь аль там от нечаянного морозца – и сбережет, охранит, укроет.
В и к т о р. Прямо стихи!
С л и н к о в. Спасибо, Аким Архипович.
Лариса и Маша присоединяются к ребятам, завтракают.
Г о л о с Г л а ш и (по радио). С добрым утром, дорогие односельчане! Говорит радиоузел колхоза «Рассвет». Передаем свежие новости. Пахота под яровые прошла успешно, с опережением графика на три дня. Внимание! Внимание! В следующее воскресенье после сорокалетнего перерыва в Сухом Логу открывается ярмарка. Все на ярмарку!
Д е д А к и м. Ярманка, с гусями тебе лететь! Дождалися… (Оживился.) Я на последней ярманке на цы́гана нарвался, объегорил он меня: четверо штанов у него для сынков задешево купил, а пришел домой – одне штаны оказалися. Вот цирк-то! Бяда!
Г о л о с Г л а ш и (по радио). Внимание! Напоминаем: за успешное окончание ремонта тракторов и прицепных орудий сегодня в клубе состоится премирование городских комсомольцев.
С л и н к о в. Слыхала, тетка Настасья?
Ф и л и п п. Нынче с тебя причитается, завтра – с нас.
В и к т о р. Получите пирога с кашей, с гусями вам лететь!
Г о л о с Г л а ш и (по радио). После фестиваля эстрадной песни большой концерт, в котором принимают участие любимцы публики, клоуны Анатолий и Якобини.
Издалека доносятся удары металла об рельс.
Д е д А к и м. Ну, зашебуршил он, Мефодьев-то, говорю, ась?
Г о л о с Г л а ш и (по радио). Передаем легкую музыку.
Звучит вальс.
Д е д А к и м. Неуемный… Где он раньше-то был? Давно бы его к нам в Сухой Лог. Бают – здешний он? Не помню…
Е г о р. Да помнишь ты, тятянь. В двадцать первом году они, Мефодьевы, тут три года жили. Сынок он учителя.
Д е д А к и м. Это который свои лапти красной краской выкрасил? Мы его за неуважение к леригии безбожником ишшо прозывали. Красные лапти – помню, а вот личность… позабыл…
Слинков, Филипп, Виктор, Лариса, Маша и Егор уходят. Репродуктор разносит звуки вальса. Появляется заспанная Л и д и я. Поленька подскакивает к ней, хватает за руки, хочет с ней потанцевать.
Л и д и я. Уйди, Полинка, не выспалась я.
Звук подъехавшей автомашины. Хлопают дверцы. Кто-то, озорничая, несколько раз подряд нажимает кнопку сигнала.
Н а с т а с ь я. Господи! Сыночки приехали! Милые!
П о л е н ь к а. Папочка! Папочка, родной мой! (Убегает.)
С шумом входят А н д р е й, А л е к с е й, М и х а и л – здоровые, рослые, полные сил. За ними, радостно суетясь, спешит Н а с т а с ь я, юлой вертится П о л е н ь к а.
Н а с т а с ь я. Приехали! Ну и слава богу, ну и слава богу.
Л и д и я. Черти! Дайте, говорю, поспать, воскресенье ж нынче…
З а т е м н е н и е
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
В то же утро.
Огород Васильцовых. Г л а ш а, негромко напевая, сортирует картошку, Л и д и я вносит на коромысле ведра с водой.
Л и д и я. Глашенька, это сколько же я не слыхала, чтоб ты песни играла?
Г л а ш а. Послушай теперь.
Л и д и я (поставила ведра, сложила ладони рупором, кричит). Вода! Вода-а! Думала, проклятое коромысло хребтину пополам переломит.
Г л а ш а. Отвыкла.
Л и д и я. Ой, правда твоя, сестренка, отвыкла, и не дай бог привыкать.
Г л а ш а. К Октябрьским Мефодьев водопровод обещал.
Л и д и я. Как от Христа, все чудес от него ждешь?
Г л а ш а. Ждала… Дождалась… (Опустила голову.)
Л и д и я. Погоди-ка! Погоди-ка! Прозрел он? Глашка, ой, мамыньки, объяснился, да? Обнимал? Целовал? Расскажи! Расскажи! Было?
Г л а ш а. Было, было…
Л и д и я. Ай да Кузьма Илларионович! (Сбрасывает изящные резиновые сапожки.) Вот от чего отвыкать не хочу, Глашка, – босиком на теплой земле стоять. Как на волнах… Будто током тебя всю… И в груди – томление: уж так сладко ноет.
Входит Н а с т а с ь я.
Н а с т а с ь я. Цыц, охальница!
Г л а ш а (с тоской). Мама, так весна-то же какая! (И чтобы скрыть выступившие слезы, отчаянно запевает.)
Эх, топну раз, эх, топну два,
Ты пригнись, трава!
Не ругай меня, маманя:
Я ж безмужняя вдова.
(Приплясывает.)
Н а с т а с ь я. Осподи! Ты глянь на них.
Л и д и я. Маманя, весна ж, как вы понять не можете!
Н а с т а с ь я. Где уж! (И сама вдруг озорно запела.)
Мой миленок изменил,
Мне страдать приходится,
А уж я по нем страдаю —
Кофточка не сходится.
(Лихо приплясывает.)
Л и д и я. Ай да маманя!
Г л а ш а. Мама, какая же ты еще у нас молодая да красивая.
Н а с т а с ь я. Отвяжитесь, говорю, охальницы. Срам какой, кто послушает.
Входят А н д р е й, А л е к с е й, М и х а и л, В а р в а р а, М а т р е н а.
М а т р е н а. Батюшки-светы! Не сыны у тебя, Настёна, – богатыри. Эвон какую огромадину вспушили. Тут с плугом ходить бы да ходить. Не ты ли, Варенька, руководишь так успешно?
В а р в а р а. Я, тетка Матрена.
М а т р е н а. Мне небось подсобить отказалась. И у меня, чать, к обеду мясцо бы нашлося.
В а р в а р а. Мне, тетка Матрена, живое мясцо требуется. Барашек аль боровок. Такой, как, к наглядности, Лексей Егорыч. (Приваливается к Алексею.)
М а т р е н а. Такого мясца и я бы отведать не прочь. Да зубы, поди, уж не те, не возьмут.
В а р в а р а. О, не прибедняйся, Мотенька!
М а т р е н а. А и впрямь – чего это я? Сдобные калачи завсегда из цены не выходили. Мужички, Леша, Мишук… Будьте ласковые, поковыряйте заодно и мою землицу. Уважьте вдову бывшего директора эмтээса.
М и х а и л. Мам, как, подмогнем?
Н а с т а с ь я. Подмогните, подмогните, сыночки, одинокой женщине, а чего же.
М а т р е н а. Спасибо, Настасьюшка.
М и х а и л. Ты, тетка Матрена, давай мяса больше жарь.
А л е к с е й. Да квасок не забудь в погребе остудить.
М а т р е н а. Все, все будет, милые, и графинчик извлеку. И ты, Варюша, уж не откажись в такую кумпанию во взаимопомощь взойтить.
В а р в а р а. В такую – не откажусь.
За плетнем, погруженная в свои мысли, проходит Ф а и н а.
Н а с т а с ь я. Здравствуй, Фаиночка, здравствуй, дорогая.
Фаина молча кивает и уходит.
М а т р е н а. Все ходит, все могилы отца и матери ищет.
М и х а и л. Варвара Пантелеевна, так вы ж вроде подружками были?
В а р в а р а. Нас много подружек было, да война нам разные повороты в жизни сделала.
М и х а и л. Она теперь, поди, забыла, как по-русски-то «здрасте» и «до свиданья» сказать. А по-английскому вы ишшо слабаки.
А н д р е й. Ты, вижу, силен.
М и х а и л. Запросто! Мам, в Семиреченск туристы приезжали, так к ним бездомная собака пристала. А мне, как говорится у Пушкина, приказали ее поймать и повесить. Я, пока псину ловил, английский и выучил: «сенк-ю», «гуд-бай», «стервис», «вери матч».
А н д р е й. Такому английскому и ту бездомную собаку можно было научить.
М и х а и л. О!
А н д р е й. Вот тебе и «о».
Н а с т а с ь я. Будя, будя вам, посидели, покурили, водички испили. Ну-ка, берись, сыночечки, по чувальчику. Алешенька, вскинь братам на загривки-то.
М и х а и л. Мам, дай передохнуть. Пожрать же надо. Тетка Матрена ждет ведь.
М а т р е н а. Да, да, милости прошу, а то картошечка перетомится, разойдется в жиру, весь скус пропадет.
В а р в а р а. Мотя, мы – в секунд, хоть маленько себя с Лидушкой образим, в божий вид приведем. Пошли, Лидуха.
Варвара, Лидия уходят.
М и х а и л. И мне хоть рубаху переодеть. Лешк, неужто ты в своей робе пойдешь? Пошли, шкуру эту сбросишь. Мама, не серчай, успеем, посадим.
Н а с т а с ь я. Мне-то что, хоть все уходите.
Михаил, Алексей уходят.
М а т р е н а. А ты?
Н а с т а с ь я. И-и, милая, делов-то по дому. Не успеешь рот перекрестить – и день кончился.
М а т р е н а. Ну, гляди, Настя, только на меня не серчай, ради бога. А нашей любимой настойке мы с тобой опосля, вечером пробу сделаем. (Уходит.)
Настасья уходит.
А н д р е й (Глаше). А ты пойдешь?
