Текст книги "Снега"
Автор книги: Юлий Чепурин
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
В тот же день.
Декорация первой картины. Идет дождь.
П о л е н ь к а.
Дождик, дождик, припусти,
Дай мне ноги унести.
Дождик, дождик, пуще,
Дам тебе гущи.
Я у бога сирота,
Открываю ворота,
Ключиком-замочком,
Шелковым платочком.
Гром. На крыльцо выходит д е д А к и м, снимает старый картуз. Из конюшни вышла Н а с т а с ь я.
Н а с т а с ь я. Чего мокнешь? В избу ступай.
Д е д А к и м. Надоело… Вздохнуть вот… Оно – пользительно…
Н а с т а с ь я. Грибом опять заболеть хочешь?
Д е д А к и м. А хоть бы чем… Надоело, Настёнка.
Н а с т а с ь я. Жить, что ли?
Д е д А к и м. Зачем! Лежать, говорю, надоело. Доктор приказывал углюкоз мне вкалывать. Будут?
Н а с т а с ь я (авторитетно). Не углюкоз, а глюкоз. Придут…
Д е д А к и м. То-то… Землице, говорю, этот дожжик – хорошо, благодатно. И мне дыхать легче – не сушит так… Буланый опять убёг, стреножить бы его надо… Пойду поищу…
Н а с т а с ь я. Надоел ты со своим Буланым. Хотится, ну и ступай.
Дед Аким спускается с крыльца, поскальзывается, падает.
Д е д А к и м. Насть, упал я… подыми…
Настасья и Поленька поднимают деда Акима.
Н а с т а с ь я. Ноги не держат, а туда же… Наездник…
Д е д А к и м. Для пшаницы-то, говорю, дожжик – хорошо.
Н а с т а с ь я. И для картошки не худо. Ступай уж… (Уходит.)
Д е д А к и м. Боговы слезы это – дожжик… Упал я, унученька, поскользнулся… А она – «ноги не держат»… Тьфу, дуреха… Ты – доживи… Голова у меня, унученька, болит. Говорил Настасье – исделай ты настой из армы, ради Христа, – не послушалась. Хучь помирай теперь…
П о л е н ь к а. Дедунь, я вас сейчас вылечу. Дед Егор аптечку для бригады купил, а в поле взять позабыл.
Д е д А к и м. Неси, унученька.
П о л е н ь к а (возвращается с аптечкой). Нас в санитарном кружке учили… При кровавых ранениях… рану надо смочить йодом. Нет, не то… При головной боли… (Открывает пробку флакона.) Понюхайте…
Д е д А к и м. Ась? Чего это?
П о л е н ь к а. Дыхайте, говорю, полегчает.
Д е д А к и м. Пузырек-то горячий – зачем?
П о л е н ь к а. От печки нагрелся. Это ничего. Дыхайте, говорю.
Д е д А к и м (нюхает нашатырный спирт). Ап… Ап… Ап… (Разражается неистовым чиханием.) Ап… Ап… чхи! Ап… ап… чхи! Осподи! Что это? Какую отраву ты мне подсунула?
П о л е н ь к а (перепугалась). Дедунь, дедунь, миленький… Остановись! Нас в школе учили… оказывать…
Д е д А к и м. Ап… чхи! Лекарство-то – какое?
П о л е н ь к а. Спирт, говорю… Написано: «нашатырный».
Д е д А к и м. Пить его, мотри, надоть… А это – удушение… как в империалистическую… Чхи! (Вдруг свободно и глубоко вздыхает.) Осподи! Полегчало! Враз…. И в голове – светлость. В школе-то, мотри, учат – хорошо…
П о л е н ь к а. Хорошо, дедусь.
Н а с т а с ь я (выглядывая в окно). Чего вы тут разгалделись?
Гром.
Д е д А к и м. Ась?
Н а с т а с ь я. Шумите, спрашиваю, чего?
Д е д А к и м. Кто ж шумит? (Жест в сторону неба.) Он шумит…
Н а с т а с ь я. Идите в избу.
Поленька уводит деда Акима.
Слышен приближающийся конский топот.
Входит Х а з о в.
Х а з о в. Лидка! Лидка!!
На крыльце появилась Л и д и я.
Л и д и я. Ну, чего тебе?
Х а з о в. Отойдем в сторонку. Сказать надо. (Отходят к конюшне.) Значит, гладит, говоришь? Профессор-теоретик? Голую? Приданое, говоришь, обещал? Ах ты!.. (Замахивается.) Я ее берегу, не дотрагиваюсь, а ты… он…
Л и д и я. Пашенька, честная я… Специальность это такая. Для искусства. Для художества…
Х а з о в. Я тебе покажу «художество»! Никуда больше не поедешь. Я тебе, Брижжит Бардо, покажу, как перед мужиками голой себя показывать! Ты у меня враз шерстью обрастешь. Завтра же в сельсовет пойдем, распишемся. Я еще погляжу, какая ты «честная»! (Заталкивает Лидию в конюшню, запирает дверь.)
Голос Лидии из конюшни: «Пусти! Выпусти!» На крыльце появилась Н а с т а с ь я.
Н а с т а с ь я. Чего тута?
Х а з о в. Дочь твоя, тетка Настасья, замуж выходит. Лидка.
Н а с т а с ь я. За кого?
Х а з о в. За меня.
Н а с т а с ь я. Еще чего. Нам только фулюганов в дому не хватало.
Х а з о в. А я боле не буду хулиганничать, маманя.
Н а с т а с ь я. Какая я тебе, к бесу, маманя? (Хватает грабли.) Я вот тебе сейчас такую маманю покажу! (Наступает.)
Х а з о в. Будя, будя шутки шутить. Зять я вам с этого момента, официально заявляю. Лидка свое согласие дала. (Кричит, обернувшись в сторону конюшни.) Согласная?
Голос Лидии: «Выпусти, черт!»
Н а с т а с ь я. Это кто же ее туды замкнул? Ты? Осподи!
Появилась Л и д и я.
Х а з о в (подносит к лицу Лидии кулак). Смотри!
Л и д и я. Ладно!
Н а с т а с ь я. Это как так ладно? Он перед самым твоим носом кулачищем трясет, а ты – ладно.
Л и д и я. Маманя, не шуми. Люблю я его, ирода.
Х а з о в. Я говорил вам, маманя!
Из дома выходят д е д А к и м и П о л е н ь к а.
Д е д А к и м. Держи, Пашка, крепче, не выпускай ее из села.
Хазов вдруг обнимает Лидию, неистово целует. Настасья и дед Аким с трудом отрывают Хазова от Лидии. Лидия убегает в дом. Следом за ней уходят дед Аким и Поленька.
Х а з о в. Тетка Настасья!
Н а с т а с ь я. Ну!
Х а з о в. Я обратно на попутной, а Каурого пока в вашу конюшню поставлю. (Остановился.) Накормить, напоить коня не забудьте. (Уходит.)
Н а с т а с ь я. Ишь, хозяин выискался – приказания мне делает!..
Из дома выходит П о л е н ь к а.
Погодь-ко. Слыхала? Сена и овса ему приготовь… Об чем, бишь, я? Вот фулюган, задурил мне голову своим сватовством. Вспомнила! (Поленьке.) Вот чего: отнеси на почту слинковское письмо да сбегай-ка в сельмаг, купи ты соли наконец. Да быстрее, внучка. (Уходит.)
Навстречу Поленьке идет М и х а и л.
М и х а и л. Попалась, ящерица!
П о л е н ь к а. Дядя Миша, пустите, некогда мне.
М и х а и л (увидев в руках Поленьки конверт). Чего это?
П о л е н ь к а. Слинков просил на почту конверт отнести.
М и х а и л. А ну покажь.
Поленька прячет руку за спину.
Слинков, говоришь? Дай, говорю, гляну. (Грубо вырывает письмо.) «Город Семиреченск… Жанне Дорошенко». Ишь ты поди ж ты – «лично в руки».
П о л е н ь к а. Дядя Миша, отдайте, это не вам… не ваше…
М и х а и л. Катись отсюдова, ну! Учителка мне. А скажешь Слинкову – прибью.
Поленька, заплакав, уходит.
А ну, поглядим, чего тут… может, сама амплитуда мне в руки идет… (Вскрывает конверт, читает письмо.)
Мимо проходит А н д р е й, с охотничьим ружьем.
Глянь-ка, братан, какой я клад откопал. Чур – одному! Вот уж когда я патриотов за зебры возьму – у меня попищат! Влеплю – треск до дальней дубравы дойдет! Гром и молния вместе грянут. Ты только глянь, чего пишет своей возлюбленной их вожак, Слинков.
А н д р е й. Что? Ты вскрыл чужое письмо? Советую запечатать и вернуть тому, кому оно адресовано.
М и х а и л (махнул рукой). Вы, интеллигенция, на такие соображения слабые. «Советую». Мы твоего совета спросим, когда скотину лечить потребуется, как ты есть бывший ветеринарный фельдшер. А эт-та!..
А н д р е й. Я свое мнение высказал. И пожалуйста, не впутывайте меня в свои дела.
М и х а и л (потрясая конвертом). А эт-та!.. Мы этот факелочек нынче же запалим. Сообразим где!
З а т е м н е н и е
КАРТИНА ПЯТАЯ
Навес. Здесь хранятся мешки с семенами для посева. Под навесом полевой телефон.
Входят Х а з о в, Ф и л и п п, а следом за ними – К о р р е с п о н д е н т.
Ф и л и п п. Я ж на трактор только сел, меня Хазов учит. Вот Хазова снимите лучше – первый тракторист района.
К о р р е с п о н д е н т. Сниму, сниму и его. А сейчас мне нужен именно такой снимок – городской парень в первые часы самостоятельной работы на тракторе.
Ф и л и п п. Подумаешь, подвиг!
К о р р е с п о н д е н т. Да не в подвиге дело, пойми, дело в теме, которая интересует газету. У тебя же, наверно, в Семиреченске родители есть, друзья, может даже любимая девушка.
Ф и л и п п. А если и есть, что я – космонавт, что ли, в газете меня показывать? Вы лучше нашего Слинкова снимите, он это любит.
Х а з о в. Валяй, Филипп, раз дело требует.
М а т р е н а, Л а р и с а, М а ш а несут к сеялке мешок с семенами. Филипп бросается им помогать.
Ф и л и п п. Вы лучше эту тему снимите. Для министра сельского хозяйства. Лишнего трактора купить не можем, чтоб семена прямо к сеялкам подвозить.
К о р р е с п о н д е н т. Такие кадры, друг, пусть американские туристы снимают.
Х а з о в. Ха! Верно! Нехай миссис Стейнфорд это заснимет. Может, тогда и наши зачухаются – как труд механизировать.
К о р р е с п о н д е н т (живо). Какая миссис Стейнфорд?
Х а з о в. Из Америки. Нашенская. Из Сухого Лога. К тетке Матрене приехала. Во баба!
К о р р е с п о н д е н т. Когда приехала? Зачем? Надолго? Кто она?
Х а з о в. На неделю, я слыхал. С родными свидеться.
К о р р е с п о н д е н т. И я ничего не знаю! Я ж смогу организовать потр-рясающий материал! Фитиль всем газетам! А что, друг, думаешь, наша комсомольская газета до министра не достанет? Еще как достанет! (Матрене, Ларисе, Маше.) А ну-ка, еще раз поднимите мешок… Так. Лица – серьезнее. Еще серьезнее. Злее… Еще злее… (Снимает.) Так! Есть! (Хазову.) Где сейчас товарищ Слинков?
Х а з о в. Вот он – с бригадиром.
Корреспондент уходит.
Ф и л и п п. Пашка, я новый гон сам начну.
Х а з о в. Валяй!
Ф и л и п п. Лариса, пошли!
М а ш а. Я тоже с вами поеду. (Ларисе.) Лариска! Вместо тебя можно?
Л а р и с а. Конечно, Машенька, конечно.
М а ш а. Лариска! Правду ты говорила – хорошо-то как! Филипп, подожди меня. (Уходит.)
Слышен голос Слинкова: «Хазов, Хазов! Филипп! Назад! Глушите трактор, нельзя сеять! Нельзя-а! (Свистит.) Пашка!..»
Л а р и с а. Случилось что-то.
М а т р е н а. Сеять, значит, нельзя. Хозяйственный парень этот Борис Евсеевич. Не зря Мефодьев его так любит, все важные дела ему доверяет. Да разве Пашка его на тракторе услышит? (Пауза.) Не ропщут ваши-то, от души вы все трудитесь. Молодцы!
Л а р и с а. Куртка промокла, хоть выжимай.
М а т р е н а. Слинков к сердцу прижмет – враз высохнет.
Л а р и с а. Скажете, Матрена Семеновна…
М а т р е н а. И-и, милая, бабьему глазу все видно, все заметно, не спорь.
Л а р и с а (смотрит в туманную даль). Ой, Матрена Семеновна, не знаю… Не знаю…
М а т р е н а. Пришло твое времечко, милая, пришло! И стыдиться тебе своего счастья нечего. Эх, девонька, цветочек весенний, нежненький, люби, пока любится, целуйся, пока целуется, грейся, пока тепло… (Вздохнула.) Мой бабий век война скоротала. Четыре года своего Прошеньку с фронта ждала, в те годы только во сне и любила, трепетала… Бывало, иной раз такое приснится – утром и бабам и мужикам совестно в глаза глянуть… (Пауза.) Я отчего-то больше вот такую погоду люблю… Вроде в тумане все. Тепло… А дух-то какой от земли шибает! Снеговой водой пахнет… Хлебами летошними… Да вот и новый, не успеешь оглянуться, взрастет. Гречиха, она уж ежели уродит – ногу не протащишь…
Входят С л и н к о в и К о р р е с п о н д е н т.
С л и н к о в. Лариска, сходи, пожалуйста, скажи ребятам, чтобы не сеяли больше, – полного высева не получается, землю расквасило, на диски она налипает.
Л а р и с а. Хорошо, Боря. (Уходит.)
М а т р е н а. Борис Евсеич, позавтракали бы с товарищем корреспондентом.
С л и н к о в. С удовольствием, Матрена Семеновна.
М а т р е н а. Правда, не ахти какое кушанье. Бухгалтер, негодный, опять старую солонину подсунул, от нее уж дух пошел. Я эту солонину бухгалтеру на квартиру отправила, кушайте, мол, на здоровье. А нашим ребяткам молочной каши наварила – оно получше солонины-то будет. Приходите в вагончик, покормлю… (Ушла.)
К о р р е с п о н д е н т. И часто, товарищ Слинков, вас так обижают?
С л и н к о в. Обидеть нас, товарищ корреспондент, трудно, но бывает.
К о р р е с п о н д е н т. Почему же Мефодьев решительных мер не примет?
С л и н к о в. Мефодьев тут ни при чем. Это некоторые его «помощнички» стараются. Сейчас я их с вашей помощью проучу. (Крутит ручку полевого телефона.) Сухой Лог! Сухой Лог! Правление? Главбуха. Товарищ Провоторов, заявляю решительный протест. Долго это будет продолжаться? Нет, это уж вы теперь послушайте. Вы сколько сегодня нам мяса выписали? Правильно сделала, что отказалась солонину взять. Оставьте ее себе. Под пиво. Я говорю, летом будете сами пивом ее запивать. А это не оскорбление – нас впроголодь держать? Рядом со мной корреспондент центральной газеты стоит, вы что, по фельетону соскучились? А то, что следите за газетами. (Повесил трубку.)
К о р р е с п о н д е н т. Действует?
С л и н к о в. Еще как. Теперь на неделю телячьими отбивными обеспечены. Газеты боится как черт ладана. (Снова снимает трубку.) Сухой Лог! Сухой Лог! Клуб дайте. Глаша, ты? Еще раз здравствуй, Слинков говорит. Глаша, дождь почву подпортил, нельзя сеять. Часа два надо подождать, пока не проветрит. Слушай, Глаша. Кузьма Илларионович просит людей не отпускать, а чтобы им не скучно было, придумать что-нибудь. Умница, Глаша! Верно! Вместо генеральной репетиции. Давай, Глаша, костюмы вези, реквизит, грим – все, что положено. Жду, Глаша!
З а т е м н е н и е
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Тот же навес, но теперь часть пространства отгорожена занавесом – ярким и пестрым. Кругом развешаны красочные афиши. Среди зрителей мы видим М е ф о д ь е в а, Т е н ь г а е в а, Е г о р а, М а т р е н у, В а р в а р у, Ф а и н у, А н д р е я, А л е к с е я, М и х а и л а, Л и д и ю, Л а р и с у.
Г л а ш а. А сейчас вокальный квартет нашего коллектива исполнит новую песню композитора Фрадкина «Золушки».
Д е в у ш к и (поют).
Где-то рядом или за горами,
Где костер черемухи погас,
Под ее ветвями, под семи ветрами
Золушки проходят мимо нас.
П а р н и и д е в у ш к и (вместе).
Вдоль обочин – колышки
Прямо по шоссе.
Где ж вы, наши золушки, —
Туфельки в росе?
П а р н и.
Где найти ваш след – в лесу иль в поле?
Вся земля открыта для любви.
Где живешь, скажи нам – близко, далеко ли,
Улицу хотя бы назови.
П а р н и и д е в у ш к и (вместе).
Вдоль обочин – колышки
Прямо по шоссе.
Где ж вы, наши золушки, —
Туфельки в росе?
Д е в у ш к и.
Впереди – тревоги, ожиданья,
Белым цветом вишни зацвели.
П а р н и.
Мы назначим нашим золушкам свиданье
На любой отметинке земли.
П а р н и и д е в у ш к и (вместе).
Аплодисменты. Парни и девушки уходят.
Г л а ш а. Продолжаем наш концерт. Выступают Виктор Маслов и Мария Парамонова. Сатирические куплеты.
В и к т о р и М а ш а (вместе).
Пропоем мы вам куплеты,
Попадем не в бровь, а в глаз,
Будут трое в них задеты,
Вот они – сидят средь нас.
М а ш а.
По селу авто несется.
Это помощь скорая.
В и к т о р.
Из салона раздается:
«Все мы трое – хворые»
М а ш а.
Мишу тяпнула дворняга,
Леша выпил через край,
В и к т о р.
Угорел Андрей-бедняга,
Хоть ложись и помирай.
М а ш а.
А за стол «больные» сядут —
Речкой льется самогон.
В и к т о р.
Всех чертей они помянут,
Всем богам дадут разгон.
М а ш а.
И опять пылит машина —
Помощь та же, скорая.
В и к т о р и М а ш а (вместе).
«Ждите, Кати, Зины, Нины —
До свиданья скорого!»
Маша и Виктор танцуют и под аплодисменты зрителей убегают.
Г л а ш а. Выступают любимцы публики, клоуны Анатолий и Якобини!
Слышен истошный вопль клоуна. Это Р ы ж и й – его изображает Х а з о в. С противоположной стороны появляется Б е л ы й клоун – его изображает Ф и л и п п.
Б е л ы й. Якобини! Друг! Что случилось? Почему ты плачешь?
Р ы ж и й. Как мне не плакать. План по сдаче молока надо выполнять, а у меня на ферме корма кончились.
Б е л ы й. У Мефодьева был?
Р ы ж и й. Был.
Б е л ы й. Дал?
Р ы ж и й. Дал.
Б е л ы й. Сколько?
Р ы ж и й. Сто сорок тонн.
Б е л ы й. Почему же ты плачешь? Радоваться надо.
Рыжи й. Не мне дал – соседнему совхозу.
Б е л ы й. Подожди, подожди, но Мефодьев сам прошлой осенью плакал потому, что план по заготовке кормов не выполнил. Как же он смел отдать корм соседнему совхозу?
Р ы ж и й. Нажали.
Б е л ы й. Кто?
Р ы ж и й. Сверху!
Б е л ы й. Высоко?
Р ы ж и й. Не высоко, не низко, а сам он – близко. Во-он тот дядя… (Показывает на Теньгаева.)
Б е л ы й (Теньгаеву). Ай-ай-ай! И не стыдно вам, дядя? А еще большой!
Р ы ж и й. Ай-ай-ай!
Т е н ь г а е в (шутливо). Ай-ай-ай! (Смеется.)
Б е л ы й. Якобини, почему ты грозишь пальчиком? Это и по твоей вине! Мы ни разу не видели тебя на сенокосе.
Р ы ж и й. Ого! У меня была ува-жи-тель-ная причина. На троицу должен был об этом (выразительный жест-щелчок по горлу) побеспокоиться, в яблочный спас окосел на один глаз, в день Ивана Купала на меня печная труба упала, а чтоб соседи не наводили тень на мой плетень, взял в нашей больнице бюллетень… Вот он… (Достает и разматывает длинный свиток с перечнями «болезней».) Смотри, сколько болезней.
Б е л ы й (читает). Галлюцинация, алкоголизация, симуляция, общая вибрация…
Р ы ж и й. И почти все – смертельные! (Подходит к Матрене.) Тетя Мотя, лечи, спасай!
М а т р е н а (включается в игру, испуганно). Уйди, окаянный!
Р ы ж и й. Гонишь? А помнишь, как мы в самый сенокос у тебя однова гуляли, первачок по стаканам разливали – твоего приготовления. Не напиток – коктейль «Умиление».
М а т р е н а. Верно, в тенечке отдыхали… Только всем, кто отдыхал… Ох, уж нам тогда Кузьма Илларионович «бюллетени» и прописал!.. А ну тебя, дьявол рыжий, ты давай план по молоку выполняй.
Р ы ж и й. Тетя Мотя, зачем ты о моем горе напомнила? (Плачет.) Травушки-муравушки, коровушки-буренушки…
Б е л ы й. Якобини! Не плачь! Я помогу тебе выполнить план по молоку. Я вырастил чудо-корову, которая не нуждается ни в сене, ни в комбикорме, – она питается исключительно одними резолюциями.
Р ы ж и й. Одними резолюциями?
Б е л ы й. Одними резолюциями.
Р ы ж и й. И больше ничем?
Б е л ы й. И больше абсолютно ничем.
Р ы ж и й. Ур-ра! Анатолий! У нас есть резолюции. Сколько твоей душе угодно. Получай! На весь год твоей чудо-корове жевать хватит.
Появляется «чудо-корова», которую изображают М а ш а и В и к т о р.
Б е л ы й. Моя чудо-корова дает птичье молоко, сухое молоко, сгущенное молоко, пчелиное молоко и, наконец, известковое молоко для строительства нашего дома отдыха.
Р ы ж и й. Хочу птичьего молока!
Б е л ы й. Сколько?
Р ы ж и й. Много! Для продажи государству, детям, телятам, поросятам…
Б е л ы й. Обеспечу! (Кормит «корову» бумагами, они быстро исчезают в ее пасти.)
Белый клоун делает пассы.
Этика, поэтика, кибернетика, арифметика! Готово! Можешь доить!
Р ы ж и й (доит). Анатолий! Это не молоко! Это вода!
Б е л ы й. Из резолюций вытекает.
Смех.
Т е н ь г а е в. Товарищи! Товарищи колхозники! Я… я не рекомендую вам продолжать это представление. Знаешь, как это называется, Кузьма Илларионович?
М е ф о д ь е в. Что?
Т е н ь г а е в. Вот это… Это представление?
М е ф о д ь е в. По-моему, «чудо-корова».
Т е н ь г а е в. А по-моему… По-моему, это…. это… (Хотел сказать что-то чересчур резкое, но сдержался.) Я удивляюсь вам, товарищи колхозники, над чем вы смеетесь?
М а т р е н а. Да ведь смешно вроде.
Т е н ь г а е в. Что – смешно? Да разве это здоровая критика наших недостатков? Вы гордость нашего района и позволяете так смеяться над собой. Разве так надо критиковать? Да если миссис Стейнфорд покажет там кадры, которые она только что сняла… Американцам – вот кому будет смешно. Нам же, Кузьма Илларионович, должно быть стыдно.
В а р в а р а. За что Мефодьеву-то должно быть стыдно? Правду клоуны показывают. Знаете, почему у нас кормов не хватило? Потому что из района ваш приказ пришел – половину сена продать соседнему совхозу по себестоимости.
М а т р е н а. Глядь, к весне-то опять без кормов и остались.
Т е н ь г а е в. Что, что? Не понял!
Е г о р. А не отдали, глядишь бы, и выкрутились.
Ф а и н а. Разрешите мне сказать!..
Т е н ь г а е в (удивлен). О чем?
Ф а и н а. Об этом… Обо всем…
Е г о р. Пусть скажет.
Т е н ь г а е в. Вот как они – товарищи колхозники.
Г о л о с а. Чего там! Нехай!
– Говори, Фаина Григорьевна!
– Поделись опытом!
– Скажи свои мысли!
Ф а и н а. Да, я сняла этих клоунов. Дома сынишкам хотела показать. Только им, никому больше. А если нельзя, то я эту пленку уничтожу, выброшу… Да не об этом, земляки дорогие, мой разговор будет… Двадцать пять лет не была я здесь. Хоть и ферма у мужа, не бедно вроде живем, да только вы мне не завидуйте, вся наша жизнь – в кредит: и земля, и ферма, и машины – всё… Дай бог до смерти расплатиться. Работаем от зари до зари, иначе погибнем, по миру пойдем всей семьей, там уж никто тебе не поможет, никто в беде руки не протянет – затопчут. Да, о чем, бишь, я? Ах да, вот вы говорите – скотину без корма оставили. А я вот что скажу, люди добрые. Сами вы в этом виноваты, сами, никто больше. Насмотрелась я за сегодняшнее утро. Какое утро было! Сухое, солнечное, с рассвета можно было сеять, а вы душой-то все еще в своих огородах. В поле-то многих из вас повезли, когда уж тучи набежали, пять часов золотого времени потеряли. И это для себя-то, на своей родной земле! А ведь со стороны поглядеть, и выходит… (Смолкла.)
Х а з о в. Да не мнитесь вы, Фаина Григорьевна, нам правда никогда не мешала. Лодыри мы иной раз бываем для своего колхоза, так и говорите.
Ф а и н а. Может, это кому и обидным покажется, да только сказала, что думала. Эх, земляки мои дорогие, мало любите вы свою землю, да и самих себя не уважаете.
В а р в а р а (вскакивает). Это мы-то свою землю не любим? Что же это такое деется, люди добрые? Выходит на середку какая-то цаца, приехала откуда невесть, и теперь нам, вишь ты, приговор свой определяет. (Фаине.) Ты кого судишь? Какое право имеешь? Ты где опосля войны прохлаждалась, когда наши со всех сторон в Сухой Лог съезжались? Верно, тебя в Германию девчонкой угнали, так зачем же ты в Америке оказалась? Мужа себе нашла заграничного? А мы тут без мужей не капитал наживали, мы пепел просеивали, который нам фрицы оставили, да в первую весну лепешки из него пекли, если хочешь ты знать… Пусть мне мужа вернут…
Вскрикнула женщина – заплакала.
Пусть его воскресят… Нам много не надо, нам бы детей растить да, глядя на них, радоваться.
Ф а и н а. Варя… Варюша, прости… Не хотела я никого обидеть…
Т е н ь г а е в. Смешно, Кузьма Илларионович, начали, а людей, видишь, до слез довели.
В а р в а р а. Феня, Феня, не надо… Я зла на тебя не имею, не таю. Мне и тебя и детишек твоих жалко.
Ф а и н а. Ох, плохо мне, Варенька, на чужбине, так плохо!..
В а р в а р а. Приезжай к нам, а такие урожаи, как в той Америке, и мы скоро снимать будем, правильно Кузьма Илларионович нам об этом говорит. Все к тому идет.
М и х а и л. С кем это ты, Варвара Пантелеевна, собираешься большие урожаи снимать? Уж не с патриотами ли?
В а р в а р а. А хоть бы и с ними.
М и х а и л. А вот этому мы именно сейчас протест и дадим. Товарищ Мефодьев, дозвольте?
М е ф о д ь е в. Давай.
М и х а и л. Только честно предупреждаю – несладкое для вас будет мое слово.
М е ф о д ь е в. Давай!
М и х а и л. Хорошие куплеты тут патриоты про меня и про моих братьев пели. (Хлопает в ладоши.) Браво! Бис! Теперь дозвольте и мне мое соло исполнить. Письмо нашего многоуважаемого Бориса Евсеевича Слинкова своей подруге Жанне Дорошенко. Товарищ Слинков, куда вы? Погодите! Самый интересный номер начинается. Гвоздь нашей программы.
Слинков поспешно уходит.
(Читает вслух.) «Здравствуй, Жанка! Бросил к чертям собачьим все дела и спешу сообщить последнюю сенсацию из нашей берлоги… Я возглавил здесь новое «движение» – агитирую всех своих ребят вступить в колхоз. Мефодьев, этот простачок, кажется, клюнул на мою удочку, даже обрадовался, теперь верит мне во всем. Ребята тоже будто склоняются на мое предложение, но за меня не волнуйся, я-то в этой паршивой дыре не засижусь – меня уже зовут на руководящую работу в обком комсомола. Целую твои ножки от кончиков пальцев… Твой Борис Слинков».
Пауза.
М а т р е н а. Вот тебе и Борис Евсеич!
К о л х о з н и к. Поздравили нас патриоты с праздничком!
К о л х о з н и ц а. Поди, не скажешь: «Христос воскрес», тут скорее завопишь: «Спасайся, кто может!»
В т о р о й к о л х о з н и к. Ну и ну…
В т о р а я к о л х о з н и ц а. Дела…
А л е к с е й. Ну что, Кузьма Илларионович? Да они небось все так затаились. А вот насчет работенки… (Виктору.) Сколько ты нынче до обеда засеял?
В и к т о р. Десять га.
А л е к с е й. Десять га! Это ж четвертинка с того, что мы с братаном до обеда когда-сь высевали. За что же им честь такая? За цирк, за куплеты? За что ты им новые дома с высоким коньком да с жалюзями строишь?
М и х а и л. Так нельзя ж, Лешка, без жалюзёв. Захоти́т он со своей молодой женой от деревенской работы отдых исделать, жалюзями окошечки в коттедже прикроет, чтоб ничьему глазу недоступно.
Г л а ш а. Замолчи! Замолчи! Ты… Ты!.. (Заплакала, убежала.)
А н д р е й (неожиданно властно). Глафира! Глафира!! (Всем.) Нет уж, извините, молчать нельзя. Вопрос слишком принципиальный. Не подумайте, что я обиделся на частушки, которыми эти молодые люди хотели оскорбить и унизить меня. Может быть, это не мое дело, товарищ Мефодьев, но и я считаю, что колхоз – не проходной двор. Так, что ли, отец?
Егор молча уходит. Колхозники начинают расходиться.
Ф и л и п п. Товарищи колхозники! Это же… Это, это… Это ж неправда!
М и х а и л. Прошу убедиться в подлинности документа…
Мефодьев молча берет конверт, не спуская с Михаила взгляда.
В а р в а р а (сквозь слезы). Живодер ты, Мишка, как есть живодер!..
Все, кроме Мефодьева и Теньгаева, уходят.
Т е н ь г а е в. Дай закурить.
М е ф о д ь е в. Бросил же.
Т е н ь г а е в. Дай, говорю. (Закуривает.) Послушай, Кузьма, а может, все-таки в споре об этих городских ребятах прав больше я? Факт-то налицо. Может, это, как теперь говорят, несовместимость тканей?
М е ф о д ь е в. Несовместимость? Ты до вечера сможешь у нас задержаться?
Т е н ь г а е в. Если надо…
М е ф о д ь е в. Надо.
Возникает песня:
Звезды, звезды!
Сколько звезд у России!
Грозы, грозы —
Дальний гром канонад.
Никогда не погаснут
Над землею российской
Звезды на обелисках
Неизвестных солдат…
З а т е м н е н и е
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Поле. Поздний вечер. Ф и л и п п, В и к т о р, С л и н к о в, Х а з о в, Л а р и с а, М а ш а. Свет фонаря озаряет хмурые лица юношей и девушек.
Ф и л и п п. Комсомольский трибунал считает доказанной вину бывшего руководителя нашей бригады Бориса Слинкова, обвиняемого в измене делу Ленинского комсомола. Какие будут предложения о мере наказания?
В и к т о р. Теперь хоть по двадцать восемь часов в сутки вкалывай, хоть потом захлебывайся, доказывай – все равно веры никому из нас не будет. Мое предложение такое: оставаться в Сухом Логу нам больше нельзя.
Ф и л и п п. Прения по делу закончены. Повторяю: какие будут предложения о мере наказания?
М а ш а. Так!.. Значит, «комсомольцы двадцатых»?.. «Комсомольцы шестидесятых»? Да как ты смел произносить такие слова? Это же подло! Подло!!! Убить тебя за это мало.
Пауза.
Ф и л и п п (Виктору). Ты?
В и к т о р. Смерть!
Ф и л и п п (Ларисе). Ты?
Лариса молчит.
(Маше.) Ты?
М а ш а. Сказала уж…
Ф и л и п п. Хазов?
Х а з о в. Смерть.
Ф и л и п п. Трибунал постановляет: приговорить Слинкова Бориса Евсеевича, как предателя, к смертной казни. Кто за это предложение, прошу поднять руки.
Все, как один, за исключением Ларисы, поднимают руки.
С л и н к о в (погасил папиросу, усмехнулся). Щенки… Трибунал мне… (Взял в руки чемодан, рюкзак.) Пропустите, вы!.. Сволочи!
Хазов с силой ударяет Слинкова, тот отлетает в сторону.
Ребята охватывают Слинкова тесным кольцом.
Ребята… Я… я… Простите. (Ползает по земле.) Филипп!.. Лариса!.. Ребята…
Ф и л и п п. Ступай! Живи – мертвый!..
Слинков уходит.
М а ш а. Лариса, ты что? Куда ты?
Л а р и с а. Не знаю… Не волнуйся, Маша, ничего со мной не случится. Ничего… Идите в клуб, переодевайтесь, я вас догоню…
Маша, Филипп, Виктор, Хазов уходят, оставив Ларисе фонарь. Пауза.
К Ларисе подходит С л и н к о в.
С л и н к о в. Лариса! Лариса, я знал, что ты будешь ждать меня. Ты верила, что я не уйду, не поговорив с тобой?
Лариса молчит.
Лариса, послушай, я хочу объяснить… Я знаю, что ты любишь меня. Только ты одна не подняла руки… Послушай… С этим письмом… Ерунда же… Была у меня девушка, до того, как с тобой встретились… Была… Давно… Ну, иной раз писал ей – от скуки. Да разве я могу променять тебя на кого-нибудь? Уедем отсюда! Уедем в Сибирь, на Дальний Восток, на Север – куда хочешь. Начнем все сначала. Я смогу, увидишь…
Л а р и с а. Уедем? Куда уедем? Куда ты от своей совести уедешь? Борис! Еще есть возможность… Вернись, прощения у людей попроси, у Мефодьева попроси, которого ты, как и всех нас, предал.
С л и н к о в. Может, еще прикажешь и на колени перед ними упасть?
Л а р и с а. Да, и упади, упади!
С л и н к о в. Еще раз на посмешище хочешь меня выставить? Ну, нет!
Л а р и с а. Боишься? Оказывается, ты не только подлец, но и трус.
С л и н к о в. Полегче на поворотах!
Л а р и с а. Борис! Если ты не вернешься, не попросишь прощения, то и нам доверия не будет. А потерять доверие у людей – это самое страшное. Как же можно жить без веры в человека? Обо всех нас подумай! Пойдем! Люди поймут, простят…
С л и н к о в. Пусти! Сами из меня мертвого сделали, а с мертвого спроса нет. (Уходит.)
Л а р и с а. Борис! Бори-ис!..
З а т е м н е н и е
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
В тот же вечер.
В доме Васильцовых. Г л а ш а и П о л е н ь к а укладывают в чемодан одежду – собираются в дорогу. Входит Н а с т а с ь я.
Н а с т а с ь я. Глафира, ступай корову подои, не управляюсь я. Вот-вот наши с поля приедут, дьявол их туды занес, а мне еще мясо жарить да жарить.
Г л а ш а. Сырым подавай – сожрут.
Н а с т а с ь я. Ты это что? На кого?
Г л а ш а. Вот теперь – уеду. И Полинку с собой заберу. Не житье тут теперь.
П о л е н ь к а. Ой, Глаша, родненькая, я подою, подою… (Берет подойник, поспешно уходит.)
Н а с т а с ь я. Ты чего это при девчонке о своих братьях, об ее отце так? Люди в городе свои дела побросали, помощь нам с тобой исделать приехали, а ты… Другая на твоем месте спасибочки бы сказала, до земли поклонилась.
Г л а ш а. Троглодитам кланяться?
Н а с т а с ь я. С поля ты будто не своя приехала. Уж не приключилось ли там чего?
Г л а ш а. Ох, мама, не спрашивай. Ничего-то ты не знаешь.
Н а с т а с ь я. А не знаю – скажи.
Г л а ш а (рада сменить тему разговора). Мефодьев это, мама, в Ленинград, оказывается, написал. Думал, значит, вспоминал… (Пауза.) А я поправлюсь, мама, непременно выздоровею, если Кузьма Илларионович этого хочет, увидишь! Непременно! (Весело-отчаянно.) Сделаю ему такую милость… Вот попомни – встану. Увидишь! Увидишь, мамочка, как еще и спляшу на свадьбе своей! (Вдруг, с тоской.) Мама, мама! До чего же по весне помирать неохота!..
Н а с т а с ь я. Господь с тобой, да что это тебе такое на ум пришло? Вон ведь телеграмма какая сурьезная пришла. Поедешь, вылечат тебя, уж так будем ждать тебя, доченька.
