Текст книги "Хроники Потусторонья. Проект (СИ)"

Автор книги: Юлиан Хомутинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

– Да и хрен с ним. Всё равно увольняться хотел. И уволился бы, если б не ты, доброхот чёртов.

– Всегда пожалуйста.

– Смешные вы, – фыркнул Искажённый. – У них там Мир вот-вот погибнет, а они отношения тридцатилетней давности выясняют. Тоже мне, Старейшие Духи.

– Молчал бы уж, вражина. Ты вот что, ты слушай. Я хочу на остальных посмотреть. И начать с Сонни, – сказал я решительно. Мальчик выпятил нижнюю губу и показал мне оттопыренный большой палец:

– Вот это я понимаю, хозяин жизни. Сначала «вражина», а потом «хочу посмотреть». Ладно, мне не жалко, смотри. За той же дверью, правила те же.

– Помню.

Я подошёл к двери и, стараясь не смотреть на пули, распахнул её.

За дверью оказалась неожиданная улица, хотя я сразу понял: Чистые Пруды, Макдоналдс. Родные места для нашего Полуспектрала.

Единственным отличием иллюзии от реальности Миролюдья было полное отсутствие какой-либо жизни. Мир был похож на декорации; впрочем, если задуматься, ими он и был.

Сонни я увидел почти сразу: он стоял возле дверей Макдоналдса, не понимая, с какой стати ресторан закрыт в такой, казалось бы, обычный летний день.

Он стоял так какое-то время, а потом, судя по всему, отчаявшись, дошёл до уличных столиков и сел за один из них. Выражение лица у него было отсутствующее и какое-то разочарованное, а я вдруг подумал о том, насколько же этот парень одинок. Должно быть, он всегда был одинок: сказывалась нечеловеческая природа, пусть даже он ничего о ней не знал. Помнится, он упоминал о том, что у него никогда не было друзей, и некого было водить в квартиру к донье Лукреции. Плюс необычное имя, которое ещё в раннем детстве отдалило его от остальных детей. Плюс необычное спокойствие, это его всегдашнее бесстрашие, которое не могли понять даже скины. Плюс подозрительно быстро заживающие раны. Уверен, он и не болел никогда. Полуспектралы – не Духи, но и они наверняка избавлены от многих человеческих напастей, а значит, и от человеческих проявлений.

О чём он думает, интересно? С кем он может встретиться в своей иллюзии? Что за сюрприз его ждёт, – а, Искажённый?

– Не спрашивай меня об этом, Гермес. Я всё равно ничего не смогу тебе ответить. С этим… парнем вообще всё не по-человечески вышло. Не знаю, почему, но иллюзия второго уровня сработала не так, как я планировал. Я не знаю, как это можно объяснить, но… словом, внешне всё выглядит нормально. Видишь? Макдоналдс, скверик… Однако я не могу поручиться за то, что он видит именно эту картинку. У меня такое чувство, что он видит нечто принципиально иное, и ни я, ни кто-либо ещё ничего не сможет с этим сделать. Этот парень, если подумать, не меньшая аномалия, чем я. Точнее, чем Неназываемый. И знаешь, Второй, есть такие явления… которые тебе никто не сможет объяснить. И вопросы, на которые никто не сможет ответить, – хмуро пробормотал Искажённый и покосился на Коростелёва: – А впрочем, как знать. Как знать…

Я вопросительно поглядел на майора, но тот не сказал ни слова. Ладно, подумал я, тогда посмотрим, чем дело закончится. И, позабыв на время о своих «соседях», я снова стал смотреть туда, где за пустым столиком возле пустого Макдоналдса сидел мой самый необычный ученик.

…

Глава 22.

То, что это иллюзия, Сонни понял сразу. И неудивительно: где ещё увидишь пустое белое пространство с одиноко стоящим Макдоналдсом? А ещё эта радужная дымка, словно попал в то самое место из детских сказок, где радуга касается земли. Хотя, конечно, никакого горшочка с золотом здесь быть не могло… Был только туман, и в каждой капельке его отражалось весёлое семицветье. Если приглядеться, становилось ясно, что из этого тумана состоит всё вокруг: и белый цвет пустого пространства, и Макдоналдс, и столик, за которым сидел Сонни. И только сам Сонни состоял из чего-то другого, чего-то, чему он не мог придумать названия.

Но эта субстанция была чёрной, как смола. Тяжёлой, неприятной, мрачной.

Давным давно… Мир вокруг был соткан из множества цветов, – но не в том смысле, что мир был разноцветным, как детская раскраска. Цвета этого мира были живыми. Сколько он себя помнил, они всегда жили по каким-то своим, неведомым ему законам. В детстве он любил наблюдать, лёжа в своей кровати, за странными белыми бабочками. Они были очень красивыми и неярко светились в темноте. Они бесшумно порхали по комнате и иногда улетали на улицу через закрытое окно. А ещё были большие, с кулак, радужные «жуки», – точнее, похожие на жуков сгустки радужного вещества, жившие в углах комнат. Однажды он коснулся одного из таких «жуков» – но тот отчего-то потемнел и рассыпался чёрной золой, словно уголёк. Больше Сонни «жуков» не трогал, а со временем и вовсе перестал обращать на них внимание, пытаясь жить жизнью обычного человека.

Здесь тоже были свои трудности, и немало. Вот, скажем, поговоришь с одноклассником – а тому вдруг плохо становится, голова болеть начинает, или того хуже. В шестом классе одна девочка даже сознание потеряла. Конечно, никто и подумать не мог, что эти случаи могут быть как-то связаны с черноволосым, черноглазым мальчиком, прилежным в учёбе, воспитанным и очень улыбчивым, пусть и не слишком разговорчивым.

Он бы с радостью общался с остальными детьми – но они обходили его стороной, старались держаться подальше, хотя никто не мог понять, почему все так делают. Может, виной всему были слухи, один другого страньше? Всё-таки дети к необычному куда чутче, чем взрослые.

А может, тот случай с хулиганами?

Это случилось, когда Сонни учился в восьмом. Что там были за хулиганы, кто их теперь вспомнит? Но рассказы об этом проишествии ещё долго передавались из уст в уста, от свидетелей – всем остальным.

Собственно говоря, если бы они не попались Сонни на глаза, всё вышло бы иначе, и копилка школьных легенд не пополнилась бы ещё одной легендой. А было так: направляясь из школы домой, Сонни заметил двух старшеклассников, которые издевались над его сверстником, пареньком из параллельного класса. Колька его звали, кажется… Да, точно, Колька Филиппов. Очкарик, вечно просиживавший уроки физкультуры на скамейках в связи с «неудовлетворительным состоянием здоровья».

Сонни никогда бы не смог сделать вид, будто ничего не заметил. Кроме того, он с детства никого и ничего не боялся. Так что, не теряя времени зря, он направился прямиком к Колькиным обидчикам.

Они сначала не обратили на него внимания. Потом заметили и от души посмеялись, когда подошедший к ним чернявый младшеклассник потребовал оставить своего приятеля в покое.

У них был выбор. У них, если подумать, была масса вариантов. Но они избрали, наверное, худший из всех.

А что ты сделаешь, спросил у Сонни тот, что держал Кольку за тонкую ручку. Что ты сделаешь, если я сделаю вот так, сказал он, и ударил Филиппова в «солнышко», – несильно, в принципе, но мальчишке хватило: он согнулся пополам, судорожно глотая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Очки слетели в пыль. А эти парни стояли и ухмылялись. И вот тогда…

Это был, наверное, единственный раз, когда Сонни действительно разозлился: он ведь был очень спокойным и миролюбивым мальчиком. Но в тот раз…

Злость, гнев, ярость, ненависть, – всё это вырвалось наружу.

Он ударил этого гада в то же «солнышко» – но удар, похоже, оказался столь силён, что парень с размаху упал навзничь, не сумев устоять на ногах. Сонни прыгнул на него сверху и, схватив за шею обеими руками, стал душить незадачливого нарушителя спокойствия, позабыв обо всём на свете. Он не видел, с каким ужасом смотрели на это Колька и тот, второй. Он не слышал криков школьников, не слышал, как кто-то звал учителей. Он душил это парня с чётким намерением убить его; душил, пока сильные руки физрука и охранника не оторвали его от посиневшего старшеклассника, неподвижно лежавшего на школьной дорожке… И где-то в гулкой пелене застывшего воздуха звенели крики: убил, он его убил!..

Но он его не убил. То ли взрослые подоспели вовремя, то ли сил не хватило… Ответ на этот вопрос не знал никто. Но в школе тот парень ещё долго не появлялся: кажется, недели две провалялся в больнице, а потом ходил с шейным корсетом (или как там эта штука называется).

Донью Лукрецию вызывали в школу. Потом она рассказывала Сонни, что учителя требовали показать его психиатру, а родители злосчастного хулигана грозились судом. Но в итоге, довольно усмехалась старая донья (умевшая в споре заткнуть за пояс кого угодно), они сошлись на простом медицинском обследовании и тестах (которые, конечно же, никаких отклонений не выявили).

В общем, дело замяли, и жизнь вроде бы продолжалась. Правда, популярности тот случай Сонни не добавил, скорее наоборот: его стали уже откровенно избегать, и даже спасённый им Колька каждый раз бледнел и норовил обойти своего защитника стороной. Так в школе за Сонни окончательно закрепились слава «ненормального»…

Этот случай мог бы считаться обычным проявлением подростковой агрессии, или действий в состоянии аффекта, или чем-нибудь ещё, но важнее было другое: в тот момент, когда ярость застила ему глаза, Сонни понял, что снова видит мир таким, каким видел его в детстве, – миром цветов и никому не известных законов, по которым эти цвета существовали.

Например, жизнь в хулигане была ярко-оранжевого цвета, и с каждой секундой, пока Сонни душил его, её становилось всё меньше. Да, поначалу он хотел убить это парня, но, подумав, решил, что напугать его до смерти будет достаточно. Ведь он видел его страх; болотно-зелёного цвета, страх тревожно пульсировал, и пока убывала жизнь, его становилось всё больше… Там было множество разных цветов, и Сонни видел их все. А ещё он видел свою ненависть (отчего-то белую) и ярость (кроваво-красного цвета). Весь его мир поделился на эти четыре цвета: белый внизу, как укрытая снежным саваном земля; красный наверху, как пропитанное кровью небо, как отравленный воздух, которым он теперь дышал. А ещё – болотно-зелёный и ярко-оранжевый, из которых состоял его противник.

Позже, когда его оторвали от полузадушенного старшеклассника, когда стали что-то гневно ему втолковывать, он постепенно пришёл в себя, и цвета утихли, слились с остальным миром. Он оглядывался и понимал, что снова видит мир, как неживую картинку, как фотографию или видеозапись…

Интересно, размышлял он, а остальные люди тоже видят эти цвета? Или это только я такой… ненормальный?

И это не говоря уже о менее значительных вещах. Как-то раз, вспоминает Сонни, когда он был совсем маленьким, донья Лукреция умудрилась порезаться. Вообще, само по себе это событие уже было чем-то из ряда вон, ибо на кухне старая итальянка творила подлинные чудеса, даже когда в холодильнике царила тоскливая пустота. Но и на донью нашлась проруха: то ли новый ножик оказался заточен слишком хорошо, то ли рука соскользнула, то ли ещё что. Порез, впрочем, оказался неглубоким, и раздосадованная донья Лукреция, ворча на старость и производителей непослушной утвари, обрабатывала ранку йодом, перебинтовывала, а Сонни думал: почему порез не заживает? Ведь все его раны, все ушибы и ссадины, всё это заживало само и в краткие сроки. Он спросил старую донью об этом, но в ответ услышал только невнятное объяснение: мол, у разных людей и кровь течёт по-разному. У одних быстрее сворачивается, у других медленнее. У одних почти не течёт, зато у других хлещет, как из-под крана, отвечала она. Из её слов маленький Сонни понял не так уж много, но вопрос всё же отпал сам собой… Зато в школе, на уроках ОБЖ он искренне удивлялся, насколько всё-таки хрупкое создание – человек.

Он почти не отдавал себе в этом отчёта, но в голове понемногу копились вопросы, сомнения, нестыковки… И как знать, чем бы всё закончилось, но 14 июля 2006 года Сонни встретился сначала с группой «скинов», а потом – с Германом Сергеевичем и Валентином. И всё встало на свои места.

Или, во всяком случае, попыталось встать.

Эти двое. Сонни сразу понял, что они не люди. Цвета вновь обрели свои смыслы, став контрастнее и ярче (видимо, из-за драки), и, глядя на Кастальского и Звезду, Сонни видел то, что не видел раньше нигде и ни у кого. Его спасители представляли собой не привычный калейдоскоп цветов, спонтанный и постоянно меняющийся, а настоящую радугу, заключённую словно бы в футляр из субстанции белого цвета, даже при свете дня сияющий ярким светом, – почти как те бабочки, что жили в его квартире. Причём «оболочка» Вали была потолще, а Германа Сергеевича – потоньше. Сонни не знал, что это такое, но совершенно отчётливо понимал: люди устроены иначе…

Позже Герман Сергеевич рассказывал им о первовеществах, – а Сонни лепил големов, вспоминая белых бабочек, которые тоже были в чём-то големы. Многое стало понятным после лекции того странного Духа – Эбби. Герман Сергеевич говорил, что это и есть загадочный Первый, но Сонни знал, что Эбби – такой же голем, как и его птица с лягушкой (или как Шанталь, например), хотя все они были разными. Птица была сделана из пустотного вещества с капелькой радужного (и ещё одной капелькой – золотой, но для Сонни этот цвет оставался загадкой). Шанталь отличалась от птицы тем, что из её спины росла гибкая радужная трубка, уходившая на Ту Сторону и связывавшая девушку с Валей; а ещё внутри Шанталь жил золотой шар – там, где у людей находится сердце. Что же до Эбби, то он был почти как птица – белый, пустотный, – но за спиной у него, словно у человека-мотылька, росли два радужных крыла, о которых Сонни знал, что они могут менять размер от крохотных и почти незаметных до огромных, в три раза больше самого Эбби. Для чего они были нужны, эти крылья? Этого Сонни не знал.

А вот золотого цвета у Эбби не было.

Первый… О Великом Магистре говорил и Герман Сергеевич, и Валентин, и сам Эбби. Но даже там, в Мире Духов, Сонни не удалось с ним встретиться. Эбби объяснил это тем, что Магистр очень занят решением проблемы Искажённого, но Сонни почему-то ему не поверил. Первый встречался со всеми: с Валентином и Шанталь, с Рихардом и даже с Деметром, не говоря уже о Габриэль и Германе Сергеевиче. Валю и Рихарда он даже определил в Третью Касту.

И только он, Сонни, для Старейшего Духа словно и не существовал вовсе! Сонни никак не мог понять: почему? Ведь он Второй Воин Радуги! Неужели у Великого Магистра не нашлось для него хотя бы условной минутки?

Но Первый молчал. И наверное, думал Сонни, если они не встретились, значит, так надо. Значит, это не обязательно.

Правда, Герман Сергеевич?

Сонни вздохнул. Дурацкая иллюзия! Вместо того, чтобы сражаться, я сижу здесь и думаю Радуга весть о чём.

Сражаться… На лекции по Изначальным Структурам он спросил у Рихарда: каким цветом можно победить Искажённого? И Реконструктор, неожиданно смешавшись, не нашёлся, что ответить. А Эбби задумчиво поглядел на любознательного ученика и сказал: главное, Сонни, чтобы это был не чёрный цвет и не красный, – потому что Искажённый питается негативными эмоциями…

И тогда Сонни неожиданно вспомнил: а ведь это его цвет – чёрный. Что же это значит? Может, он и сам что-то вроде Искажённого? Хотя в тот раз ненависть была белого цвета, он отчётливо это помнил. Почему же Эбби говорит о чёрном цвете?

А раз так, то, может, Сонни сам состоит из ненависти? Может, поэтому его школьным товарищам становилось плохо от одного разговора с ним? Может, поэтому тот хулиган наверняка бы умер, – если бы Сонни вовремя не остановился?..

Так… нелепо. Он никогда ничего не боялся, а тут – испугался. И в голове забилась пойманной в кулак белой бабочкой мутно-зелёная трусливая мысль-вопрос:

«Кто же я такой? Что же я такое?»

Спросить было не у кого. Хотя Старшие, Герман Сергеевич и Эбби, явно что-то об этом знали. Даже Валя, кажется, что-то знал. Но Сонни понимал: это тема из разряда запретных. Тайна. Об этом не говорят.

Тогда как же мне быть, думал Сонии. Ведь если я не знаю, кто я, как я могу развить свои способности? Как я могу стать настоящим Воином Радуги?

Вот Валя, например – Мастер Иллюзий. И Деметр тоже. Шанталь – Создание. Рихард – Реконструктор. Габриэль – Ангел (Герман Сергеевич говорил, что её называли Ангел-Истребитель). Эбби… голем? Нет, вряд ли. Сонни не знал наверняка, но чувствовал: Эбби, он такой один. И сам Сонни, возможно, тоже такой один. Кто может рассказать о том, кто такой Эбби?

Логика подсказывала: тот, кто знает тайну Эбби, знает и мою тайну. Логика подсказывала: если Эбби – это Первый, то и тайну Эбби знает Первый.

Значит ли это, что Первому известна разгадка и его тайны тоже? Звучало логично. Тем более Первый – Старейший Дух, а значит, должен знать всё.

Впрочем, последнее утверждение было спорным: Первый не знал, как уничтожить Искажённого, – значит, даже Первый не знает всего.

И всё равно попытаться стоило. Поговорить с Первым – но как?

– Проще, чем ты думаешь, малыш.

Он вскочил, заозиравшись, – но вокруг была всё та же белая пустота. И Макдоналдс.

– Где ты?

– Рядом.

Озарённый внезапной догадкой, он обернулся: там, в зеркальном стекле и правда не было ничего, кроме его собственного отражения.

– Это иллюзия, Сонни. Помнишь первое правило иллюзии?

– «Ничто не является тем, чем выглядит»?

– Да. Хотя это, конечно, очень обобщённая формулировка. Случаи бывают разные, невозможно выдумать правило для каждого, уж поверь. Я пытался, но у меня ничего не вышло. В итоге я упростил систему. Система всегда должна быть простой для понимания и удобной для управления, иначе это не система, а беспорядочное нагромождение смыслов, анархия.

Казалось, отражение ничем не отличалось от него, но он вдруг понял: глаза. У Сонни в отражении были золотые глаза.

– Верно. Всё потому, что это не ты, а я.

– Первый?

– Да… Первый.

– Почему ты не захотел со мной встречаться?

Отражение отвело глаза.

– Я… Мне было больно и стыдно. Я чувствовал злость и отвращение. И ненависть.

– Ко мне?..

– Не совсем… Хотя да, и к тебе тоже.

– Но почему?! Что я такого сделал?

Отражение растянуло губы в невесёлой улыбке:

– Ничего, Сонни. Ты ничего не сделал. За исключением своего появления на свет, разве что.

– Я не понимаю…

– Я знаю. С чего бы тебе понимать? Ты же ничего не знаешь. Я… Когда я узнал о тебе, то сразу понял: всё кончено. Искажённый? Это ерунда. Я пережил бы и десять Искажённых – но одного тебя я не переживу. Я это знаю, всегда знал. С самого начала. Когда живёшь вечно… Знаешь, это очень занятная штука – вечная жизнь. Ведь у Духов нет времени. Поэтому я живу невыносимо долго, – и вместе с тем всю мою жизнь можно уложить в один вдох. Теперь настало время для выдоха.

– Я всё равно ничего не понимаю. Ты говоришь загадками, Первый. Почему всё – так?

Сонни с той стороны стекла пожал плечами:

– Потому что, малыш. Потому что.

– А… Ты знаешь, кто я?

– Безусловно! Я знаю, кто ты. Правда, это не так уж просто объяснить… Ты когда-нибудь обращал внимание на свою тень? Ну чего сейчас-то смотришь, это же иллюзия! Нет… Ну или вот, например, отражение в зеркале. Знаешь, Духи ведь не отражаются в зеркале так, как люди. Их можно увидеть… как рябь на воде, как воздух, дрожащий над костром. Вот это – отражение Духа. Между прочим, на этом основаны легенды о вампирах, якобы не отражающихся в зеркалах.

– А у Германа Сергеевича и Вали отражения были обычными.

– Неудивительно. В них осталось много миролюдского, что в Гермесе, что в Валентине. И в остальных Воинах Радуги, к слову. Даже в Габриэль. Жизнь в Миролюдье накладывает свой отпечаток, хотим мы этого или нет. Однако… я никогда не был в Мире людей. Никогда.

– А как же Эбби?

– Эбби – это Эбби. Ты и сам понимаешь. А я – не был. Причина проста: количество пустотного вещества во мне столь ничтожно, что Исток поглотит меня, стоит мне только приблизиться к нему ближе, чем положено.

– А как же Баланс? Ты же можешь изменить соотношение веществ.

– Могу. Но это чревато… последствиями иного толка. Понимаешь, малыш, я – Первый. У меня есть свои достоинства, они же недостатки. Я способен на то, на что не способны остальные Духи, и в то же время я куда более уязвим, чем они. Изменение моего Баланса приведёт к изменению Баланса Миров, – а этого, сам понимаешь, допускать нельзя… Но это ничего. Осталось недолго.

– Ты об Искажённом?

– Да, отчасти… и о нём тоже. Неважно. Так вот, наши отражения. Видишь ли, на протяжении всей истории время от времени рождались Духи, у которых было отражение, – точнее, не отражение, а то, что мы стали называть Спектральный Двойник, или просто Спектрал. Эту странность… Мы исследовали её и выяснили, что Спектрал есть у каждого Духа, однако у большинства он проявляется в виде неяркого свечения, исходящего от любого выбранного нами облика. Спектрал обычного Духа иногда можно даже зафиксировать миролюдскими средствами: сфотографировать, например. Все эти призрачные фигуры на фотографиях, – слышал, может быть? Да. Но в ходе исследований стало ясно, что Спектрал можно запечатать. В итоге на спине почти каждого Духа есть так называемая Печать Пустоты: это и есть запечатанный Спектрал. Такая Печать есть и у Гермеса, и у многих других…

– А какое отношение это имеет ко мне?

– Погоди, не перебивай. Да, в большинстве случаев Спектрал оказывался пассивным образованием и запечатывался. Однако были и исключения – так называемые полные Спектральные Двойники. Это было похоже на… на ожившее отражение в зеркале, на настоящего двойника, имеющего, впрочем, собственное сознание, собственное эго. Брат-близнец – вот на что это было похоже. Однако такой «близнец» имел ряд отличий. Во-первых, Спектралы не были Духами, – а значит, не могли иметь ни номера, ни принадлежности к Касте. Они не вписывались в систему… и поэтому автоматически становились Сущностями вне системы, вне Закона. Вне Кодекса. Они… видели Мир в других цветах.

– В других цветах?..

Судя по всему, разгадка была близка. Но отчего тогда это странное чувство? Почему Сонни уже не так сильно жаждет узнать эту разгадку?

– Да, малыш. Скажи мне: какого цвета Пустота?

– Бе… белого?

– А Духи видят её чёрной. Точнее, тёмной, – видимо потому, что в ней нет источника света. Кроме Истока, – но с Истоком отдельная история. Будешь в тех краях, обрати внимание. Хотя ты не заметишь… А, всё равно.

Отражение уселось на стул и подпёрло подбородок кулаком.

– Выходит, я – Спектрал? – спросил Сонни. Первый отрицательно покачал головой:

– Не совсем. Ты – Полуспектрал. А Спектралом был твой отец, малыш.

– О… Тогда, чьим Спектралом…

Золотоглазый вздохнул:

– Моим, Сонни. Он был моим Спектралом.

– Твоим?.. Значит, ты вроде как мой дядя? – улыбнулся мальчик. Отражение фыркнуло:

– Да-да, очень смешно. Очень смешно… Твой отец был первым Воином Тени, первым Грандмастером Пантеона Теней. Моим «братом», против которого я воевал в Первой Войне, которого я победил, вынудив капитулировать. После этого он отправился в изгнание и, оказавшись в Миролюдье, встретил девушку… В результате чего родился ты. Вот и всё. Всё! Я наконец-то сказал тебе это. Фух, как гора с плеч, честное слово. Но я не мог сказать тебе об этом раньше! Ведь Второй набирал команду, и только Радуга знает, чем могло бы обернуться для всех нас этакое «откровение»!

– А почему… – слова давались ему с большим трудом, – почему ты воевал со своим братом?.. И почему он стал Воином Тени?

Первый отвернулся:

– Потому что… Радуга, как же я… ненавижу такие вопросы! Ненавижу, – так же, как ненавидел его! Твоего отца! Своего, как ты говоришь, «брата»… Ненавидел! Пойми: я – Первый, ровесник Мироздания. Я родился прежде всех остальных Духов. Я придумал систему, Закон, Кодекс! А знаешь, зачем?! Не от нечего делать, между прочим! Но Духи, они же вообще не знали, как им жить! Нас никто не ждал… Знаешь, люди рождаются в свой Мир и сразу же получают свод правил, по которым им следует жить. Ну, почти сразу. Каждое следующее поколение получает эти правила от предыдущего. Им ни о чём не надо думать, понимаешь ты или нет?! Ни о чём! Живи себе, радуйся жизни! А мы? У нас не было предтеч. Не было тех или хотя бы того, кто сказал бы нам: вот вам закон, живите! Понимаешь? У нас не было бога, который дал бы нам заповеди на скрижалях. Не было откровений для нас, не было ничего! Только Исток, который рождал нас и тут же норовил пожрать, и Потусторонье, чужой Мир, о котором мы и сейчас мало что знаем… Вот, скажем, люди часто задаются вопросом: «Зачем я живу на свете?» или «Для чего я пришёл в этот мир?» Знакомо, да? Так вот, Сонни: Духи тоже задавали такие вопросы – но на них некому было ответить! И тогда я – Первый, Старейший – решил, что сам должен стать для них кем-то вроде пастыря. Я, по праву и обязанностям Первого, должен был найти ответы на все их вопросы! А если не найти, так придумать, в конце концов, – ведь Миры были ещё совсем юными! И я нашёл. И придумал. Система, Закон, Кодекс. Три кита, на которых держится мой Мир, мой Орден. Система – это номера и Касты. С её помощью я упорядочил хаос. Закон? Закон гласит: «Нет истины кроме той, что изречена Старейшим». С помощью Закона я обозначил своё место в системе и непререкаемость собственного авторитета. И Кодекс – обширный фолиант, наш вариант Библии, Торы, Корана, Вед, или любого другого священного текста, в котором было описано всё, а главное – история от Начала. Духам было необходимо знать свою историю, ведь иначе у них постоянно возникали вопросы…

– И ты солгал, да?

Золотые зрачки превратились в две узкие щёлочки.

– Я не могу солгать, ибо слово моё – Закон. Духи не могут услышать из моих уст ничего кроме истины.

– Ну да… Тогда в чём же дело?

– В твоём отце, конечно. Духи порой сомневались, но эти сомнения были слишком незначительны, чтобы обращать на них внимание. Но твой отец… Видишь ли, Сонни: он был моим ровесником… А! Совсем забыл. Несмотря на то, что времени мы никогда не считали, Духи родились не в один и тот же миг. Между моим рождением и рождением Гермеса прошла небольшая вечность. Между его рождением и рождением Третьего – ещё одна вечность… В дальнейшем эти периоды сокращались, Духи рождались быстрее, но… Долгое время я жил один в совершенно пустом Мире, когда даже в Истоке не было Миров. Тебе ведь знакомо это чувство – одиночество? А теперь представь себе, что кроме тебя во всём Мире нет вообще никого! Вообще! Точнее, почти никого. Потому что был ещё и твой отец. Правда, в ту пору он никак не проявлял себя, не разговаривал со мной. Поначалу я и не подозревал о его существовании! Но он существовал и, более того, всё видел. Всё, что было. Поэтому… То, о чём я написал в Кодексе… Он один знал наверняка, что это – неправда, точнее, не полностью правда. Даже Гермес не знал! А он знал. Он долго молчал… но однажды в нём отчего-то взыграла жажда справедливости. Он отделился от меня. Он стал говорить им, что я лгу, он нарушил Закон. Он поставил под сомнение мой авторитет, всю систему, Кодекс! Духи, правда, долгое время не могли понять, что он вообще такое. К тому же я был с ними с самого начала, а он вылез только что. Многие ему не поверили… но нашлись и те, кто поверил.

– А чего они хотели?

Лицо Золотоглазого в отражении исказилось гримасой злости и презрения:

– Равенства. Точнее, беззакония. Бессистемности. Анархии!

– Так тебе и надо. Не нужно было их обманывать.

– Да что ты понимаешь, глупый мальчишка! – закричал Первый, вскочив на ноги. – На свет вчера родился, а туда же! Я с трудом терплю подобные выходки от Второго, но от тебя!..

И тут он вдруг поник, и снова уселся на стул, опустив голову:

– Радуга с тобой. Чего я ждал… Это естественно. Ты же его сын.

– Выходит, Пантеон Теней воевал за свободу? – спросил Сонни. Отражение ухмыльнулось:

– Можно и так сказать. А вообще, если у нас сегодня день признаний, то раскрою ещё одну карту: Войну начал я.

– А зачем?

– Я хотел наказать их. Наказать его. Твоего отца. И те, кто принял меня и мой Закон, с радостью поддержали мою инициативу. Чтобы ты знал, карательные войны укрепляют авторитет правителя, – если правитель побеждает, конечно. Так вот… Гермес тоже поддержал меня, что было естественно для него, как для моего первого Паладина. Правда, когда он узнал, что такое Война, он здорово на меня разозлился. И как только в Тень не ушёл, даже удивительно. Впрочем, его чувство долга всегда было в нём сильнее пацифизма. Да и с пацифистами у меня разговор всегда был короткий. Именно поэтому теперь они известны, как Изгои – бесправные, смертные ничтожества, живущие в Резервации, – пусть даже среди них есть и хорошие учёные…

– А отец?

– А что «отец»? Проиграв Войну, он добровольно ушёл в изгнание. Видишь ли, мы слишком мало знаем о Спектралах. К примеру, я не уверен, что Спектрал может пасть. Но, очевидно, Спектралам доступно то, на что не способны Духи. Я говорю о воспроизведении. О деторождении, если так проще. Самый яркий пример – Второй, со своими умершими женой и сыном. А ведь я его предупреждал! Это была его плата за нарушение закона, – не моего, правда, а закона Миров. Однако твой отец тоже сполна расплатился за твою жизнь. И он, и твоя мать, они оба прекратили своё существование в день, когда ты родился. Это была их плата. Твоя мать успела отнести тебя в больницу, – поэтому, мальчик, тебя воспитала твоя бабушка, которая, конечно, никакая тебе не бабушка. Во всех Мирах у тебя только один «родственник» – я. Вне зависимости от того, как ты ко мне относишься. Ну так что? Что ты чувствуешь теперь? Что ты чувствуешь по отношению ко мне? Расскажи мне. Ты… ненавидишь меня?

Сонни молчал. Золотоглазый хмыкнул:

– Ну же, малыш. Или ты обиделся? А может, ты в шоке? Я понимаю. Узнать столько… неприятного в столь краткие сроки, к тому же неизвестно где. Но посмотри на это с другой стороны: ты хотел разгадать свою тайну? Так вот тебе разгадка! Ну так что? Какие ощущения?

Но Сонни не слушал, Сонни думал. Если, думал он, если Пустота не белая, а чёрная, значит, я – наоборот, не чёрный, а белый! Значит, я не состою из ненависти! Значит, была ещё какая-то причина всем этим обмороками одноклассников и всему остальному… Значит, я не такой же, как Искажённый! А если я наполовину Спектрал, если я не могу пасть, – я ведь способен на многое, да?!

И тут он услышал хлопки: Первый медленно хлопал в ладоши и улыбался.

– Ты молодец, малыш, – сказал он, и в его голосе Сонни услышал облегчение: – Ты себе не представляешь, как я боялся узнать, что ты и правда меня ненавидишь. Ведь тогда… Радуга знает, в какие степи тебя могло бы унести! Искажённый, Тень, что угодно! Ты мог стать угрозой Мирам, но теперь я вижу: не станешь. Ты избрал для себя другой путь. Я специально провоцировал тебя, я должен был испытать тебя.

– Значит то, что ты рассказал – неправда? Ты всё придумал?