Текст книги "Что-то остается"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Александр Малков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

– Того, – ухмыльнулся неловко Сыч-охотник, – Будем с им на пару – ему кровушка, мне – дичинка. Я ж – эт' самое. Кажный день – того. Сталбыть. Тока, мать Этарда… Оно-то, можа… Выворачивает его. Как есть наизнанку.

– На этот счет не беспокойся, сын мой. Больше такого не случится. Девочек я пришлю с утра, они все сделают, а потом – попробуй поить его из чашки, хотя… – с сомнением качнула головой, – я не знаю, сможет ли он привыкнуть к такому способу.

Поднялась.

– Спасибо, мать Этарда, – я не удержался – коснулся пальцами полы ее черного плаща, – Вышние тебя видят.

Она мягко поправила:

– Единый, сын мой, – и погладила меня по голове.

Улыбнулась:

– Прощай. И не тревожься за мальчика. Все будет хорошо.

Вот так. Пришла сюда, в Долгощелье. Сама, пешком. И – ни словом, ни взглядом не укорила наглого охотника…

Редда лизнула приемыша своего в ухо. Повернула ко мне лобастую голову.

– Все будет хорошо, девочка, – сказал я, – Мать Этарда – это мать Этарда. Вышние нас пожалели.

Ох, и видочек у «мальчика» – меня аж передернуло. «Остановлен»… Нет, я понимаю, это термин такой марантинский. Только дело в том, что я другое значение слова «остановлен» знаю слишком хорошо. Синоним слова «убрать», только применительно к человеку, имеющему задание – «остановить», сиречь «перебить приказ»…

Ладно, не надо об этом. Лучше глянь, дружище Ирги, во что превратил гостюшка жилище твое. Кровушки захотелось, ишь.

А кровушка-то засохла уже. Как ее отдирать теперь? Кровать перестилать… Постирушку устраивать, да еще в холодной воде… Пол скоблить… Пол можно и горячей… У-у, тварь!

Подбросил я в печку дровец, взял котел и пошел за снегом. З-закон гостеприимства, будь он неладен!

Альсарена Треверра

– Дуры и есть, – ворчала Леттиса, – Две дуры.

– Три дуры, – поправила я.

– Три, – согласилась она, – хоть тебе и позволительно побыть иногда дурой. А нам с Иль никак нельзя. У нас выпуск в мае. Шесть лет учились, а? Скоро наколки получим. И – вперед. Какие же мы марантины, если от нас люди шарахаются?

– Просто мы врать не умеем, – сказала рассудительная Иль. – Никто не учил.

– И слава Богу.

Обо мне этого не скажешь. Уж я-то покрутилась в высшем свете, прежде чем отправилась в Бессмараг алкать знаний. Отец сделал реверанс в сторону церковников, набирающих силу у нас, в Итарнагоне. Не уверена, правда, что слишком удачный – марантины не очень популярны среди духовенства. Они не из тех, кто сражается за власть. Впрочем, за два с половиной года я отстала от событий. В редких письмах мой осторожный отец обходил сей вопрос стороной. Далековато я забралась от родных краев. Правда, пока Иверена, старшая моя сестра, не вышла замуж, дома мне делать нечего.

Леттиса ткнула меня локтем:

– Слушай, ты говорила ему что-нибудь… особо оскорбительное?

– Я натравила на него альханов.

– Ах, да… Вот черт! Зачем я тебя послушалась?!

– Хватит.

Теперь эти две без пяти минут марантины казнятся и каются.

После заутрени Этарда призвала нас к себе и ласковейшим голосом пожурила за неуклюжесть и невнимательность. И не более того. Именно за неуклюжесть и невнимательность. Что-то есть в этой старой деве, заставляющее ходить по струнке весь Бессмараг и всю округу. Причем я ни разу не слышала, чтобы она повышала голос. Святая Маранта, говорят, с равной легкостью укрощала диких зверей и неприятельские армии.

И вот теперь мы – Летта, Иль и я – были, так сказать, наказаны. То есть, приставлены к добытому Сычом-охотником стангреву (Этарда работала с тварью и опознала в ней стангрева) – и обязаны лечить его, ухаживать за ним и всячески помогать самому Сычу. Незачем лишний раз указывать, что Летта с Иль были в восторге. Как Этарда уговорила Малену отступиться, осталось покрыто мраком, однако Малена не чувствовала себя обделенной. Волки сыты и овцы целы. И что такого есть в Этарде, что все, и я в том числе, с удовольствием пляшем под ее дудку?

Тропинка, ведущая в Долгощелье, наконец повернула. Мы снова увидели приземистую избушку Сыча.

Замешкались. Летта кашлянула и храбро вышла вперед. Постучала.

– Гав-гав-гав! – ответили изнутри.

И уже по человечески:

– Чего надо?

Сейчас он нам накостыляет, этот Сыч. Я напряглась.

– Из Бессмарага, хозяин. Пришли предложить помощь.

Экий просительный тон. Дверь распахнулась. Можжевеловый холм просунул в отверстие черную патлатую башку.

– А-а, барышни! Ну-кось, заходите, неча на дворе мерзнуть.

Летта, за ней Ильдир и – последняя – я, переступили высокий порог и оказались в темных сенях. В темноте было тесно, вокруг громоздились лыжи, палки, снегоступы, похожие на великанские сита, какие-то непонятные устройства из веревок, железок и ремней – вероятно, охотничьи снасти. Хозяин уже манил нас в комнату. В комнате оказалось немногим светлее, зато было замечательно тепло. Но тоже тесно.

Небеленая и очень большая печь, громоздкая мебель, сам хозяин, два здоровенных пса, проявившие сдержанный интерес, нас трое – все это неловко толпилось, топталось и задевало друг за друга.

– Доброе утро…

– Доброе утро…

– Сюда можно положить?..

– Ох, извините…

– Не боись, не укусит. А ну, кыш.

– А где пациент?

Сыч рыкнул на собак и посторонился.

Печь перегораживала комнату почти пополам. Со стороны входа находилась плита и дверка для дров, а с обратной стороны – маленький закуток. В закутке располагалась койка. А на койке лежал – он.

Вернее, на койке возвышался ворох шкур и одеял, и сперва даже было непонятно, где здесь изголовье. Но тут Ильдир прошептала: «Ой, мамочки…», а Летта нагнулась и разгребла сверток с одного конца. И я увидела черную кляксу на подушке. А в кляксе этой – очертания человеческого лица. Почти человеческого. Нет, правда. И дело не в том, что лицо это было испятнано обморожением, исцарапано и избито, причем раны оставались свежими и кровь, казалось, только-только стерли влажной тряпицей. И не в том, что оно было жуткого зеленого цвета. Просто…

Ладно, сейчас не время праздно таращиться. Вон девушки уже распаковали пациента и теперь перекидывались отрывистыми фразами:

– Свеженький. Не больше шестой четверти.

– Кровопотеря. Обезвоживание.

– Само собой. Это доберем.

– Подвешен?

– Нет, остановлен.

Сыч за нашими спинами крякнул. Профессиональный марантинский жаргон смутит кого хочешь.

– Хозяин, забирай одеяла. Поставь кипятить воду. Принеси сюда лампу. Альса, доставай подстилку.

Сыч уволок одеяла и приволок лампу. Я вытащила принесенное с собой вощеное полотно, не пропускающее влагу. Пока охотник бережно приподнимал свою добычу, а девушки готовили операционный стол, я жадно разглядывала стангрева.

Грубо и в общих чертах: это был человек с крыльями, как у нетопыря. Подробнее: никакой это был не человек, а самое немыслимое, невероятное, удивительное, фантастическое существо, из всех, созданных Единым.

У него были крылья. С ума сойти, какие у него были крылья! Даже сейчас, сложенные, свернутые и, кажется, искалеченные, они были огромны, когтисты и черны. К крыльям крепилось какое-то тощее, изломанное и ребристое тельце. Ниже талии оно ничем не отличалось от человеческого. Имело две голенастые ноги и все, что положено индивидууму мужского пола, правда, такого кошмарно провалившегося живота я еще ни у кого не встречала. Выше же талии начинался неизведанный ландшафт, неопознанная страна, не имеющие названия кручи, овраги и буераки.

Девушки как раз распороли довольно грамотную повязку, стягивавшую стангреву грудь или то, что у него находилось на этом месте. Грудина сильно выдавалась вперед, отчего ребра стангрева сходились под гораздо более острым углом, чем у нас с вами. Узкая и высокая грудная клетка была прихотливо опутана слоями сухих, тонких, как ремни, мышц. Похоже, плечевой пояс стангрева дублировался. Ключицы, лопатки – еще раз, немного ниже и заметно мощнее – автономная конструкция для крепления крыл.

Меня охватило острое желание заглянуть внутрь этого загадочного тела – посмотреть, как оно все-таки устроено. Но, пока существо дышит, вскрытие отменяется.

Девушки срезали последние повязки и теперь ощупывали пациента – стремительно и методично, не пропуская ни дюйма израненной плоти. А еще были крылья: завалив стангрева набок, немного приподняв и разведя – сначала одно, потом – другое. Буровато-черные, с прутьевидной арматурой полых сверхдлинных костей. С тисненым ветвистым узором вен, с плоскими, как лезвия, иззубренными и обломанными когтями, Господи, зачем ему когти на крыльях?

Наконец осмотр был окончен. Летта оглянулась.

– Вода готова, хозяин?

Сыч хлопнул себя по лбу и утопал к плите. Летта тем временем уселась у стангрева в изголовье, подобрала ноги, чтобы нам не мешать, прислонилась к стене и сказала:

– Ну, с Богом.

После чего закрыла глаза. Летта начала «стеречь Тень», то есть, занялась тем видом целительства, которое прямо использовало магические практики, культивируемые орденом святой Маранты. Летта владела этими практиками почти виртуозно. Ильдир сильно уступала ей, а обо мне и говорить нечего.

Этарда полностью подготовила пациента для работы. Она «остановила» его, поместив его Тень в место вне времени, по правде говоря, в шаге от смерти. Собственно, Тенью у марантин для простоты назывался грандиозный пласт сознания не подчиняющийся контролю разума, то есть «затененный». Работа с этим пластом позволяла марантинам творить чудеса, она же позволяла им называть свои действия магией. Увы, мне, как вольной слушательнице, сия магия была недоступна.

Кроме того, Этарда «освежила» больного, то есть вернула раны и все внутренние повреждения в первоначальное состояние. В итоге мы получили пациента, можно сказать, только-только с места катастрофы. Вернуть его к жизни и привести в порядок – наша задача.

Сколько же на бедняге синяков, царапин и ран! Слава Богу, не слишком глубоких. Мы с Иль, вымывшись, вооружились изогнутыми иглами и принялись штопать. Надо успеть, пока раны сухие.

Ага, началось. Летта «отвязала» пациента. И теперь потихонечку отпускала поводок. Все тело его словно бы оттаяло. Вдох-выдох, неровно заходила грудь, и внутри, там, в клетке из ребер, что-то негромко, но устрашающе захлопало. Кожа меняла цвет, как у какого-нибудь осьминога. Жуткая зелень наливалась теплотой, будто железо в горне. Плоть под нашими пальцами стремительно нагревалась. Засочилась, закапала кровь.

Сыч шумно вздохнул у нас из-за спин. Я подхватила губку, отерла кровь. Капает – не страшно. Это выходит та, застоявшаяся, несвежая. Да и выходит ее всего ничего.

На правом боку у стангрева – старые раны, несколько параллельных глубоких борозд. Сейчас, стараниями Этарды, они снова открылись. Однако, по некоторым приметам можно определить – получены они около двух недель назад…

– Снежный кот, – буркнула Ильдир.

Похоже на то. Выходит, бедняга пытался охотиться в горах, прежде чем наведался в деревню. Что-то они не поделили со снежным котом. Стангрев ли выбрал хищника в качестве жертвы, или наоборот, неизвестно. В любом случае, кот за себя постоял.

Старые безобразные шрамы – особая задача. Тело помнит, как формировался рубец и пытается повторить ту же работу. Телу в общем-то наплевать, как оно выглядит.

Пока Ильдир колдовала над метками снежного кота, я еще раз обтерла пациента губкой. В теплую воду были добавлены уксус и мед, эвкалиптовое и миндальное масло. Теперь куском полотна – насухо.

– Переворачиваем. Осторожно, не сдвинь ребра. Вот так.

На спине несколько ссадин, большая рана на пояснице и на бедре, ближе к колену. Я приготовила широкие бинты, нарезанные из плотной ткани по косой, что позволяло им немного тянуться. Сломанные два ребра совместили, корпус стангрева затянули в тугой жесткий корсет. Впрочем, с этим пришлось помучиться: перепонки крыл занимали всю возможную длину спины – от основания шеи почти до самых ягодиц. Стыки перепонок и туловища густо опушены, скорее мехом чем волосами, хотя, уж не знаю по каким причинам, волосяной покров на теле стангрева оказался весьма умеренным (если, конечно, не считать не очень опрятной, но поразительно обильной шевелюры, с которой нам еще предстояло разбираться).

Потом мы взялись за крылья. Правое помято, но в порядке, а вот на левом в двух местах сломан один из пальцев – на человеческой ладони он считался бы средним. Нет, вру, этот палец – безымянный. Указательный и средний срастались во второй фаланге, видимо, добавляя крылу необходимую жесткость.

Мы приладили лубки – две длинные ясеневые рейки, обмотанные полотном. Сломанный палец накрепко зафиксировали, на всякий случай подвязав и обездвижив все остальные. В локте и в… хм… плече крыло оставалось свободным. Насколько я поняла, возможность двигать крыльями, даже сложенными, была для стангрева необходима.

Мерзкая вещь обморожения. Почти такая же мерзкая, как ожоги. Плотная черная кожа перепонок глянцевито поблескивала: ее покрывал тонкий восковидный налет, вероятно, вырабатываемый особыми железами. Служил он, должно быть, для защиты от влаги и переохлаждения, но длительных испытаний, увы, не выдержал. По черной коже тут и там расползались отвратительные мокнущие пятна, которые только и ждали возможности превратиться в язвы. Мы с Ильдир приложили все усилия, чтобы этого не произошло. Кроме того, пятна обморожений имелись на пальцах рук и ног, а также на лице. Если специально составленная для подобных случаев мазь подействует на стангрева так же, как на других больных, то никаких следов не останется.

Однако, работая, я все время ощущала неуверенность. Мы лечили его как человека, а он не был человеком. Последнее дело – не отличать одно создание Божье от другого. И внутренние отличия могут быть гораздо более глубокими, чем внешние.

Если Иль и думала о том же, то вслух ничего подобного не высказывала. Мы забинтовали стангреву пальцы на ногах и руки – от ногтей до самых запястий. Руки у него были страшненькие – кроме обморожений, ладони оказались в лапшу изрезанны, кое-где почти до кости. Хватался за лезвие, бедняга. Такие раны плохо заживают.

Ну, теперь голова. На темени – ссадина и обширный кровоподтек. Волосы уже выстрижены – Сыч поработал. Череп цел, а сотрясение, конечно, вещь неприятная, но не смертельная. Ничего, отлежится, отоспится. Насчет последнего Летта постарается. Мобилизует стангревскую Тень на выздоровление, и жизненной энергией щедро поделится. Летта у нас одна из лучших. Если у больного есть хоть малюсенький шанс, Летта его вытащит. А у стангрева шансов достаточно.

Ну вот, вроде и все. Ильдир разогнулась. Я еще раз прошлась губкой по не забинтованным участкам, почистила подстилку и насухо все вытерла. Мы уложили пациента на правый бок, аккуратно разместив крылья вдоль тела. Сложенные, они все равно оказались дюймов на десять больше расстояния от пяток до плеч, и, наверное, при ходьбе царапали землю. Расправить же их хотя бы наполовину не представлялось возможным – места не хватало. Я только могла гадать, какой размах они имеют, эти крылья.

Я складывала аптечку, Ильдир вполголоса наставляла Сыча, когда Летта наконец открыла глаза. Выглядела она измучено.

– Ну, – спросила я, – как там дела с Тенью?

Она нагнулась, рассматривая стангрева, словно впервые увидела.

– Забавно, – прошептала она, – Такой на вид заморенный, слабенький. Кожица прозрачная… – погладила его по щеке и хмыкнула: – Ишь, мотылек.

– Так что Тень-то?

– Какая может быть Тень у молодого парня? Нормальная Тень. Неистовая, сильная, жадная.

– Значит, все в порядке?

– Н-да, – Летта снова погладила стангрева по щеке, и вдруг двумя пальцами раздвинула ему губы, – Видела?

Ну, видела. Однако, крылья меня волнуют гораздо больше.

– Погляди, какой у него рот. Словно поцеловать кого-то собирается. Губы красивые.

– Ну и что?

– Собственно, ничего.

– Летта?

– Мне надо подумать, – она поднялась и похлопала меня по руке, – Так сразу не объяснишь.

Какие-то проблемы. Я упаковала аптечку. Стангрев спал, укрытый до подбородка одеялом. Лоб пересекает повязка, смоляной кляксой – разметавшиеся волосы, оливковая кожа, чуть выдвинутая вперед нижняя часть лица, очень впалые щеки – необычно, но вполне терпимо. Молодой парень, мой ровесник, может, немного помладше. А, может, и постарше, трудно сказать. Увидев такое лицо в толпе, я вряд ли запомнила бы его надолго. Если бы он не вздумал, конечно, улыбаться.

– Собралась, Альса?

– Да.

Сыч, несколько ошеломленный, проводил нас до дверей. Он что-то пробормотал насчет горячего чайка, но мы хором отказались. Летте требовалось кое-что посущественней чайка. Она была бледна, заторможена и цеплялась за Ильдир. Мы распрощались, пообещав явиться на следующий день.

Леттиса всю дорогу угрюмо молчала. Лишь когда миновали Косой Узел и начали подниматься к монастырю, она проговорила:

– С мотыльком придется повозиться.

Такое случается. Когда живое существо измучено настолько, что уже не в силах бороться за свою жизнь. Даже Тень, самовластная неукротимая Тень, последний оплот жизненной силы, даже она сдает свои позиции и допускает до себя смерть.

– Ты же говорила, у него нормальная Тень!

– Тень и Свет суть две части единого. Глупо рассчитывать на одно и упускать другое, – Летта вздохнула, – Да, Тень у него сильная. Но парень забрал в голову какую-то ерунду. Я это почувствовала. Все то время, пока он болтался по окрестностям, он целенаправленно загонял себя в гроб. Словно наказывал сам себя за какой-то грех. И сам себя ненавидел за то, что страстно хотел жить.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Поднявшись, я прихватил с собой тяжелый посох и отправился смотреть ловушки. Редду оставил с парнем, а Ун увязался со мною.

Добрались до любимой моей полянки, местные зовут ее почему-то Ведьмина Плешь.

– Последи, малыш.

– Уф, – ответил он и исчез в кустах.

А я немного попрыгал.

Посох, который тяжелый, по весу равен большому мечу. Изобразил веер, петли – снизу, сверху, сбоку; восьмерку и змею. Змею пришлось повторить трижды, пока неуклюжее тело вспомнило, что от него требуется. Хотя, конечно, змея с большим мечом – чистой воды эстетство. Погляжу я на любого, кто попытается так продержаться, ну, хоть полчетверти. Еще немножко покрутил кисть – сперва левую, потом – правую. И взялся за нож.

Продел в колечко на рукояти нижний пояс и покидал в дерево. Старый мой добрый ножичек. Сколько же ты со мной? Лет с пяти тебя помню… Да, лет с пяти. Самый что ни на есть тильский охотничий нож, только заточка полуторасторонняя. Да кольцо на рукояти. Вернее даже, не кольцо, а щель. Чтобы не так в глаза бросалось.

Ладно. Таперича, Сыч, покувыркаемся.

Укувыркался досыта – всю поляну перепахал. Почище кабаньего стада. Да черт с ней, снег выпадет, закроет. И вообще, не ровнять же тут за собой.

Кстати, надо бы как-нибудь взять сюда тенгоны, а то ведь рука отвыкнет – пиши пропало. Нельзя ничего забывать тому, кто стоит на Лезвии.

Честно говоря, все равно опасаюсь я таскать с собой арсеналец, да оставлять следы, для умных глаз сообщение – вот туточки я и разминаюсь. Полянка-то удобная. Я ее выбрал за то, что незамеченным к ней не подобраться. Кустарник кругом густой – хочешь, не хочешь, а захрустишь ветвьем. Только с востока – но там у меня Ун «дежурит»… Понимаю, конечно, что глупости это все, что раз еще не нашли, так уже и не найдут, но иногда – изредка – опять начинаю опасаться. Впрочем, не настолько, чтобы менять место. Скорее – для порядку, чем всерьез. Потому что по большому счету…

Э, хватит. Ты, собственно, пошел за завтраком для парнишки. Да и троица ента вот-вот заявится. Как вчерась – акурат в середине второй четверти. Позавчера-то они раньше пришли. Небось, мать Этарда их и без завтрака, и без утренней молитвы отправила…

Намотал я под куртку один из предметов, по которым узнать меня легче легкого, подозвал Уна, совсем чуток поотрабатывал с ним обезоруживание с левой. Если кто из крестьян и увидит, мимо проходя – возится Сыч с псиной со своей. Хотя с чего бы кому из крестьян тута шастать? Оно конечно, дорога на перевал, самая короткая, да тока мало кто ее знает. Я енту тропу, промежду прочим, сам нашел. Моя, сталбыть.

А потом сходили мы к черной елке да к ручью и нашли в силках пару зайцев. Вот и славненько. Будет парню и первый завтрак, и второй, и на обед еще останется малость. Я ведь его помногу не кормлю – желудок-то ссохся с голодухи, может и плохо сделаться. Так что – по кружечке тепленькой кровушки, потихонечку, полегонечку… Ничего, выкарабкается. Должен выкарабкаться, черт возьми. И, кстати, прекрасно он сосет из чашки. Уверенно так глотает, словно всю жизнь посудой пользовался. Почему нет, между прочим? Разумное существо вполне может пользоваться посудой…

Эдак собираются такие вот приятели, заходят в свой кабак или вроде того, да и говорят крыльястому да зубастому трактирщику:

«– Пару бутылок, Эрб.»

М-да-а…

Вернувшись, я провел «утренний туалет» господина стангрева. До чего же удобная штука эта вощеная ткань. Хорошо, что «девочки» нам подстилку оставили. Потом вытащил из мешка одного зайца, хряпнул об стол, выпустил кровь в чашку. Тряхнул парня за плечо.

– Эй. Поешь-ка.

Он приоткрыл мутные глаза, я подсунул чашку.

Парнишка живенько справился с птичьей порцией. Ниче, пташка, вытащим мы тебя. Будешь как новенький, тварочка кадакарская. Припоздали мы с тобой малость с первым-то завтраком. Все – дурость Сычова. Дорвался до кувырканья…

Обычно ведь я где-то через день на Ведьминой Плеши бываю. Что бы там ни было, форму терять нельзя. Это вам любой скажет. Забудет тело, для чего предназначено, ежели не напоминать своевременно.

Между первым и вторым завтраком заявились наши красавицы. Пошаркали, постучали.

– Это мы!

Я впустил их, принял у аристократочки здоровенную плоскую папку. Рисовальная, что ль?

Ун признал – не гавкнул. Забрался под стол и из этой «конуры» наблюдал за толпящимися в комнате двуногими. Редда немного подвинулась, чтобы не мешать, но с койки не слезла.

Всезнайка, та из двух лираэнок, что посерьезней да причесана поскромней – уселась у парня в головах, на краешек кровати. Белобрысая инга с аристократочкой сняли с пациента повязки и принялись обрабатывать раны на боку и плечах, ссадины, царапины и пятна обморожений.

– Молодец, Сыч, – сказала инга.

Это она про вчерашние мои упражнения. Велели смазывать щеки, крылья да пальцы на ногах. Ну, я и смазывал. Че тута особого-то?

Споро работают, залюбуешься. Инга – не пойми чем – на Красавицу Раэль похожа. Может, тем, что тоже жалостливая, и прячет жалость свою за мрачноватой угрюмостью. Эк они его лихо – раз, два – и уже обратно повязки накручивают. Марантины – эт' те, Сыч, не пенек кривой из Лисьего Хвоста.

Ох, мать Этарда, мать Этарда. Если бы не она…

Всезнайка открыла глаза, губы тронула легкая улыбка.

– Ну, вот и все на сегодня. Ты уже кормил его, Сыч?

– Дак, того – чашку уговорил. Счас ишшо получит. Вона она, кровушка-то, – кивнул на шевелящийся мешок.

– Кстати, – аристократочка хлопнула себя по лбу, – Мать Этарда разрешила попробовать дать ему молока или разведенного меда.

– Да, – инга энергично мотнула головой, отбрасывая с лица длинную прядь, выбившуюся из пучка. – Так и сказала – жидкую пищу.

– Ага.

Учтем. Между прочим, я сам об этом подумывал, только экспериментировать за просто так не хотелось. Ведь если они носят одежду из шерсти и обувь из кожи, значит, держат какую-нито животинку. Сталбыть – чего? Правильно, молоко пьют.

Ладно, за молоком к Боргу смотаюсь, к Мелиссе то есть. У Борга коровы – породистые, гнуторожки. Говорят, у них молоко – самое жирное. А медок у Сыча-охотника и дома имеется. Разболтаем на второй завтрак. Кровушки добавим – м-м! Вкуснота!

Между тем аристократочка приволокла от двери свою папку, раскрыла. Точно, рисовальная. И причиндалов-то, причиндалов… Эх, всегда хотел научиться рисовать.

Я сходил за горшочком с медом, положил малость в бутыль из-под арваранского, долил теплой водой. Таперича потрясть как следовает и, того – готова ента, жидкая пишша.

Аристократочка разложилась возле койки и принялась за работу. Всезнайка и инга заглядывали в рисунок, спорили, советовали – в общем, по мере сил мешали подруге. Разговор у них почти сразу пошел на мертвом лиранате, причем, насколько я могу судить, половина слов была специфическими медицинскими терминами. Если честно, кроме «мышца» и «кость», я вообще ничего не признал.

Сыч-охотник только башкой крутил. Чудны ж дела Твои, Господи! Вона барышни, вроде ниче особенного, девахи как девахи. А щебечут, щебечут, ни слова не понять. Того – марантины.

Наконец, вспомнив, что, кроме стангрева, есть и другие дела, всезнайка и инга распрощались, обещались завтра пораньше прийти и убежали, отказавшись от чая, как позавчера. Вчера-то все же выпили. У Сыча-охотника чаек с травушками – зверобойчик, мятка да фиалочка лесная, оченно от кашлю помогает. Ну да не тебе, приятель, о травах рассуждать, при марантинах-то.

Аристократочка осталась. Парень лежал на койке, раскрытый, а она знай изводила лист за листом. Ловко. Небось, учителей ей нанимали…

* * *

«Рисование? Каллиграфии тебе мало? Может, в монастырь уйдешь, к Альбереновым последователям? Писцом станешь, э?»

* * *

А малышу-то и померзнуть недолго. Девка – она девка и есть. Никакого понятия. Оставил бутылку, сходил за дровами, подложил в печь. Она не обратила внимания на сей более чем красноречивый намек. Не отрываясь от своего занятия, спросила:

– Давно ли ты тут живешь, Сыч?

– Дак того… Пятый год. Порядком.

Зачем ей это?

– А такое… Ну, чтобы стангрев к людям залетал, такое случается?

– Дак енто… Кто его знает. Я вот – не слыхал. Ты ентого спроси, Кайда. Кузнеца то есть. Можа, он че ведает.

– Кайда, значит… – она задумчиво прихмурила красивые бровки, – Кайда спрошу.

Я представил, какую закатит ей лекцию наш знаток «таких дел» – о нечисти, взор Единого оскорбляющей, да о тварях, созданиях диавола… Спрятал усмешку в усы. Будет знать. А на самом деле, я просто ей завидую, этой аристократочке. И рисовать умеет, и вообще…

Ей хотелось поговорить. А девицы ушли, и говорить стало не с кем. Если не собеседник – то хотя бы слушатель…

– Понимаешь ли, Сыч, – не выдержала она, – Это ведь не праздное любопытство. Стангревы известны с древних времен. О них упоминает еще Алаторг Нилмарский, а это, считай – полторы тысячи лет назад…

Алаторг? О стангревах? Где?

– Жаль только, что не очень подробно – военные хроники…

Так. Сталбыть – в «Гельбской драке». Где? Где, черт побери? Кадакар… О Кадакаре – это когда лиаров туда загоняют… Но где же там про стангревов-то? Вот башка дырявая!..

– …в трактате Аввы Старосольского, – продолжала аристократочка. – Там стангревам посвящена целая глава. Но тоже очень размыто, упрощенно и неточно…

Авва Старосольский… Авва из Старой Соли… Да, что-то такое упоминала Раэль, и довольно часто… Как же называлось?.. А, черт, не помню.

– Ну, и другие, по мелочи. Упоминания есть, а детального, большого научного исследования нет и в помине, – обиженное личико, словно конфетку отобрали у деточки, – Это же целый пласт! – взмахнула пером – забрызгала чернилами лист и не заметила, – где конь не валялся! Целый отдельный мир. Представляешь, что нам досталось?

Пласт. Мир. А человек? Парнишка-то.

– Че досталось, че досталось, – пробурчал Сыч охотник, попробовал медовую болтанку, – Хм, а ниче. Даже жалко кровь добавлять.

– Ах, Сыч, – вздохнула аристократочка, – Ты не понимаешь. Для тебя это просто забава, вроде теленка о двух головах. А это же представитель народа, о котором практически никто ничего не знает. Да он дороже серебряного рудника!

Ох, барышня, барышня. Че я те – Ольд какой, либо Эрб? Я – найлар. И, коли уж говорить – кажный человек дороже паршивого серебряного рудника. Ежели не преступник, конечно.

– Тады можа… – Сыч-охотник поскреб в бороде, – будя на сегодня? Застудим ведь ентого… представителя.

Отмахнулась:

– Погоди немного.

Ну, и кому парень – забава о двух головах?

Потом соизволила:

– Ноги ты ему укрой, Бог с ними, с ногами. А вот что у него на груди творится… Фантастика! Жалость какая, что обмотано все… Ну ничего, потом наверстаю, когда повязки снимем.

Ну, спасибочки. Слава всем богам, что прям счас не полезла разматывать.

Вот шальная девка. Сыч-охотник протопал к плите, буркнул:

– Чаю, того – налить?

– Налей, любезный, налей.

Вышла из закутка с папкой своей. Прислонила ее к стене, сама уселась к столу. Я сходил укрыть парня. Эх, ты. Представитель.

Вернулся, взял чайник. Поставил перед аристократочкой кружку, вторую наполовину налил для себя.

Прихлебывая чай, она говорила:

– Ты припомни, Сыч, ведь все существа, созданные Единым, в общем похожи друг на друга.

– Эт' как то есть? – Сыч-охотник пошевелил бровями.

– Я имею в виду, у них близкое строение. Пропорции разные, верно. Но у всех равное количество голов, ног, хвостов. То же и с внутренними органами, и со скелетом. Две пары конечностей. Это – закон.

Я задумался. Пожалуй, что так…

– А у этого паренька – три! – она стукнула кружкой о столешницу. – Три! Это такой же нонсенс, как если бы у него было четыре глаза или два рта. Это же с ума сойти!

Только, пожалуйста, не надо сходить с ума прямо здесь и сейчас.

– А может… – спохватился: – того. В предках у него – такие… – оскалил зубы, растопырил руки, – Ну, как енти… Говорят, бывают… Полубаба-полуптица… Мать там у них с кем-то согрешила…

– А, – снисходительно улыбнулась аристократочка, – Ты говоришь об имранах. Ну, не знаю. Это – языческие байки или легенды.

Хэ, а стангрев кто? Сама ж только что – размыто, неточно… Про имран тоже – где-то, что-то, мельком, вскользь, полунамеком… В горах они вроде живут. В Касте. Даул у нас оттуда. Как-то рассказывал…

– И потом, насколько я знаю, у так называемых имран нет рук. Так что закон соблюден в любом случае.

Эт' точно. Уела. Рук нету. Вместо рук – крылья. А вместо ног – лапищи когтистые. Сыч-охотник почесал за ухом:

– Ну, того. Че только не бывает на свете.

– Эх, Сыч, – вздохнула она, – Нет в тебе трепета. Восхищения нет. Ты, должно быть, в колдовство веришь. Веришь в колдовство, а?

Придумает тоже…

– А как же, – хмыкнул Сыч-охотник.

Еще б не верить, э?

– Вот-вот, – грустно покивала аристократочка. – Колдовство. Превращения. Обычное дело. Пара заклинаний – и готово.

* * *

Лепестки огня меж ладоней жреца…

«Наречен же отныне Ирги, и роду твоему Иргиаро имя»…

* * *

– Ну, можа, не пара… – протянул Сыч-охотник, – Енто дело – того, тонкое.

– Все гораздо сложнее, друг мой, – наставительно подняла палец воспитанница марантин.

Сыч-охотник пожал плечами:

– Вам, марантинам, виднее.

Только диспута о колдовстве с последовательницей Пресвятого Альберена не хватало.