Текст книги "Что-то остается"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Александр Малков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Что ж енто творится-то, братцы? Чего ты, Сыч, прицепился к им, к девкам, то есть? На черта тебе, охотник, тварь кадакарская, да к тому же полудохлая, э?

Девицы-то – ну, врет одна, ну, выделывается другая, ну, темнят, не разбери-поймешь, чего на уме у них… Тебе какое до этого дело, Сыч? Жадный, корыстный Сыч-охотник? С них же лиров десять можно было содрать, а то и больше…

Тот, кто поморщился гадливо внутри меня, был, конечно, не Сыч-охотник. И даже, наверное, не Ирги Иргиаро. Хотя – дружище Ирги воспитан в найларских традициях. Сталбыть, коли тварь разумна – она сама себе хозяин, поелику в рабство тебе ее никто не продавал.

А, черт, да хватит. Признайся уж себе-то – дело все в том, что парень действительно похож на Лергана. Особенно – в три четверти, если бровки домиком сделает. И именно поэтому ты его отдавать и не хочешь.

А ведь девицы енти за просто так не отступятся. Ну-ка – сперва втроем пожаловали, потом – с подмогой… Н-да-а уж, миляга Сыч. Жди таперича третьего раза. Продолжения, так сказать. Нужен им парень мой. Стангрев, тварь кадакарская…

Не отдам. Пусть катятся. Вожжа под хвост попала. Со мной так бывает – понесет, как конь норовистый – никуда не денешься.

– Что, Редда, как он там?

Вздохнула, опять облизала.

Нашла себе игрушку. Ничего не скажешь – хорош приемыш. Крылья, зубья, да еще и по башке треснутый. Ох, хозяюшка, хозяюшка…

А продолжение не заставило себя долго ждать. В «бойницу» я углядел четверых конных, что ехали неторопливой рысцой к моему дому. Лыжню потоптали напрочь, оглоеды.

Альханы. Те самые, что к Эрбу наезжают, по Горячей Тропе, и живут у него в кабаке. Контрабандисты, рисковые ребята. Сам-то Эрб, сказывают, пока не женился, того – баловался ентим делом. Вот таперича и привечает. Собратьев, сталбыть. Между прочим, арварановку ему – они самые и возят. Да.

Спешились. Щеголи, штучки городские. Яркие платки на шеях, яркие широченные пояса – все, того – шелковое. Штанцы с бубенчиками позвякивают. Шевелюры буйные, лохматые, глазищи темные блестят – енто на предмет чего спереть.

А хороши ведь парни – один к одному, ладные, справные – чего бы Дане не втюриться, э? Оно, конечно, редко альхан на чужачке женится, а Сыча-простофилю окрутить легче легкого, да и охотник в хозяйстве сгодится, опять же… Тьфу! Да что она мне в башку-то лезет! Не она красавцев ентих сюда наладила. Девочки-скромницы, мышки монастырские.

Трое, которые помоложе, остановились шагах в пяти, держа лошадок. Четвертый – он за главного у них – постучал.

– Че надыть? – высунул Сыч-охотник кудлатую башку.

– Удачи тебе, голубчик, под рукой Единого, – сказал альхан, показав белые зубы.

Трое тоже улыбнулись, как по команде, но их улыбкам малость не доставало искреннейшего добродушия, которым так и лучился старший.

– И тебе того же, паря. Коли не шутишь, – Сыч-охотник выполз на крыльцо, прикрыв за собой дверь, – Надыть-то чего?

– Все того же, голубчик, все того же, – красив он был, альхан, красив и уверен в себе. – Сегодня день такой – ты у нас самый богатый купец по ту и эту сторону Кадакара. Твой товар – мои деньги. Назначай цену.

Я вздохнул.

– Шел бы ты, паря. В кабак там. Али еще куды. Язык уж намозолил, повторять-то.

Альханская ухмылка стала еще шире.

– Твоя правда, язык иногда сказанет – потом жалеешь. Не пожалей, голубчик. Язык – он тебе еще пригодится.

– Че эт' ты язык мой бережешь? – фыркнул Сыч-охотник, не понимая.

– Язык вместе с головой, – объяснил альхан доверительно, – Ты бы, голубчик, сам их поберег. Из меня бережливец плохой.

– Тю! – дошло до тупого тила, – Никак, угрожать вздумал?

Альханы все лыбились – молодые, жилистые, ладные. Любо-дорого посмотреть.

– А чего ж, я не прочь, – Сыч-охотник ухмыльнулся, – Подходитя, робяты.

За дверью заскреблись, ухнули негромко и требовательно. Я открыл.

– Только извиняйте, я тожить, того – не один.

Редда и Ун вышли. Малыш фыркнул и дернул плечом, а хозяюшка лениво обозрела всех четверых и зевнула.

– Значит, это и есть твоя цена, охотник? – контрабандист поглядел с жалостью.

Ох, приятель, приятель…

– Я не торгуюсь, альхан.

Один из парней, чья улыбочка выглядела оскалом из-за странного прищура в один глаз, процедил презрительно:

– Кончай разговоры, Норв. Не видишь – клиент желает помахаться, – и потянул из-за пояса кнут.

Остальные сделали то же – слаженно, как улыбались. Молодцы ребятки.

– Авось подружки ваши, марантины, вас починят, – вздохнул я, а тот, кого назвали Норвом, повел плечами, отбрасывая за спину полы щегольского подбитого мехом широкого плаща:

– С Богом, охотник.

Когда-то, тысячу лет назад, Великолепный Алуш с Арито и Кайром на подхвате гоняли меня в три лиаратские боевые плети.

Знаете, небось – длинная плеть со стальным шариком, либо «ежиком» на конце… Тогда я сломал Арито руку, и Алуш долго и нудно отчитывал меня за неумение сдерживаться на тренировке…

Лиаратские плети – это вам не альханские кнуты, пусть даже и самые лучшие, а Великолепный Алуш…

К тому же, я действительно был не один.

– Горло не трогать, – велел собакам и прихватил свой посох, воткнутый в снег у крыльца – дескать, дома хозяин.

Они пошли все разом, плавно отводя кнуты в замах. Хороши ребятки, ох, хороши. Полжизни. Мне бы их задатки.

– Хог, звери.

Ун прыгнул к крайнему слева, ушел из-под кнута и рванул чуть выше колена.

Редда метнулась к старшему, Норву, и заплясала, уворачиваясь от хлестких ударов, яростно взрывавших снег.

Я качнул дубиной, поднырнул, двинул одному альхану по ребрам.

Другой меня все же задел.

Развернулся к нему, вскинул руку – дескать, больно – кнут с готовностью обвил запястье.

Рывок – парень полетел в сугроб.

Ун уже сидел у своего партнера на груди и ласково порыкивал.

Редда играла с Норвом. Давненько не было у хозяюшки подходящего развлечения – истосковалась.

Я отбросил дубину и на пробу щелкнул кнутом. Годится.

– Ну, че, паря? Сыгранем?

Он целил по ногам. Я поймал его кнут – петля сверху – и сделался обладателем двух «махалок».

Щуренный, первым доставший кнут и первым же его лишившийся, выбрался из сугроба. Обиженный на Сыча-охотника. Ох, и обиженный…

Шелестнул, раскрываясь, складной альханский нож – лезвие словило солнечный лучик. Ай, парень! Не парень – загляденье!

Пошел на меня, сощурив оба глаза, вздернув верхнюю губу. Заводной парнишечка…

Норв, отбиваясь от счастливой Редды, ругался на лиранате и по-альхански. Прижатый Уном молчал. Четвертый тоже достал нож, но пока не встревал, предоставив разбираться со мною нетерпеливому своему приятелю.

Я взял нетерпеливого кнутами за ноги и за плечи, цапнул ножик.

– Не балуй, паря. Не балуй.

Рука его разжалась не сразу, пришлось слегка вывернуть кисть.

Четвертый растерялся – упустил драгоценное мгновение, а теперь любые попытки были бы только во вред, потому что я приставил трофей к горлу бывшего владельца.

– Хорош, робяты. Побаловались – и будя. Ар, зверье. Ар.

Собаки с сожалением отошли и сели у ног.

Альханы больше не улыбались.

Тот, кого я держал, дернулся – еле успел чуть отодвинуть лезвие. Посильнее сдавил ему локоть.

– Не трепыхайсь, чудило.

Поглядел на остальных.

Всегда любил альханов. Спокойное, сдержанное достоинство. Ай, молодцы!

– Лошадки ваши застоялись, робяты, – сказал я. – Э?

Норв вскинул голову.

– Ладно, охотник. Твоя взяла. Мы не в обиде.

Штаны его имели вид весьма жалкий, и левую руку он прятал под плащ (из-под плаща на истоптанный, перепаханный кнутами снег капало), но тому, кого повалил Ун, досталось серьезнее. Он ведь еще щенок, Ун. Увлекается. А тренировщик из меня аховый…

Альханы медленно, с достоинством, отступили к лошадям. Я выпустил своего красавца.

Кстати, действительно чертовски красивый парень, просто левое веко рассечено. Кнутом, небось.

– Я вернусь, охотник! – глазищи черные, злые.

– Да завсегда пожалуйста. А ты, паря, – это Норву, – так и передай: Сыч свое слово сказал.

– Я передам, – Норв уже сидел в седле.

Взбросил руку – четыре всадника развернулись и угрохотали в сторону Косого Узла.

Ишь, прям дорогу к берлоге моей проложили. Лыжню испоганили – дальше некуда. Сперва те, потом с тележкой, а теперь еще и енти…

Ножик себе оставлю. Вот.

Нагнулся, подобрал оторванный бубенчик. Подбросил на ладони.

Трофей. Хоть на стену вешай, кабаньей башки заместо. Видел бы меня Эгвер…

Заставил бы раздеться да вымыться жесткой скребницей, какая для лошадей, а то вдруг с альханов на меня чего перебежало… Изворчался бы весь…

Спина, там, куда попало кнутом, побаливала. Обленился ты, дружище. Теряешь форму. Алуш взгрел бы тебя как следует…

Присел на крылечко, вытащил кисет, трубочку.

Ун и Редда устроились рядом.

– Спасибо, звери. Спасибо, хорошие.

Ун разулыбался, а Редда удивленно шевельнула бровями.

«За что спасибо? Мы же никого не убили. Так, игрушки…»

А ведь никакой драки бы не было, подумалось вдруг, покажи я Норву этому свой бок. Человек он опытный, Норв в смысле, что к чему знает… Еще бы и извинился, что побеспокоил. Тройной бы дорогой Косой Узел объезжать стал…

Да только что-то холодно сегодня. Бок показывать.

А так – увалень тильский, охотник дремучий, накостылял, сталбыть, ловким альханам. Сколько, говорите, было-то их? Четверо? И с кнутами?

Да их резать будут – они слова не скажут. Особливо – тот, красавчик одноглазый… Ладно. Это все хихоньки.

Я поднялся. Надо глянуть, как там парень. С утра вроде туда-сюда был…

Собаки вошли за мной, Редда тут же полезла на койку.

– Погоди, хозяюшка. Дай-ка я на него посмотрю.

Да-а… Не надо быть лекарем, чтоб понять. Худо дело. Лицо землистое, губы обметало, под глазами черно. Руки ледяные…

А умняга Сыч марантин погнал взашей. Даже глянуть им не дал парня. Может, чего сказали бы… Мать Этарде делать больше нечего, только капризам свихнувшегося охотника потакать. А в Бессмараг идти – сестрицы марантины, я тут вас давеча гонял, так не полечите ли тварочку мою, а я уж вам, того – из заначки, сталбыть, отсыплю…

Боги, ну почему ты так похож на Лерга, стангрев из Кадакара?..

Ты вот че, паря. Того. Хорош скулить-то. В Лисьем Хвосте знахарь есть. Пенек замшелый. К нему и двигай. Всего восемь миль.

– Редда, девочка. Я – за лекарем. Пригляди тут, хозяюшка.

– Р-рах?

– Скоро, скоро. Ун, не балуй. Кто полезет, горло не рви.

– Аум.

– Ну и славно.

Взял лыжи, что сушились у печки, натер по-быстрому. С койки донесся Реддин вздох.

– Все будет хорошо, девочка.

Сам я в это верил, конечно… Но слабо.

Слишком парнишка похож на Лергана. И с чего ты взял, друг Ирги, что боги дают тебе возможность искупить твою вину? Кто тебе это сказал? Может, они как раз и хотят, чтобы парень, похожий на твоего побратима, умер. Умер потому, что очередная бредятина пришла тебе в голову.

Как будто Лерг умрет второй раз…

* * *

(Лицо его белое, расширенные от боли зрачки, голос, еле слышный, прерывающийся: «При чем тут ты. Я сам виноват. Сам…»

И – беспомощность, беспомощность проклятая – «шипастый дракончик», что ты тут поделаешь… И обломанное древко торчит над ключицей – «стану красоваться шрамом» – не будет шрама, Лерг, не будет… И чернота вокруг древка – расползлась, распухла, и кровь свернулась, не течет больше…

«Больно… Ирги. Ирги, помоги мне… Ирги, пожалуйста…»

Помотал головой, но видение не отпускало.

«Ирги…»)

* * *

Черт побери, да прекрати сейчас же! Нашел чем заниматься. Ты еще в петлю полезь – Эгвер далеко, помешать некому. И взгреть тебя потом некому. Давай, вспоминай да угрызайся, как раз заплутаешь, по сумеркам-то. Дело недолгое. Вот только, если ты останешься здесь, в мягоньком снежочке, некому будет к парню лекаря позвать.

В конце концов, это просто сотрясение мозга и переломы. Любой знахарь должен уметь. Старый сморчок его вытащит.

Пусть попробует не вытащить, Веселый Гнев Данохара!

Альсарена Треверра

Забавно, что Данка обратилась не к кому-нибудь, ко мне. Так сказать, прямо по моей специальности. Может быть настоящие марантины ее смущали: как-никак, монашки. От меня требовалось ни больше, ни меньше – изготовить для дочери трактирщика приворотное зелье. Словно я ведьма какая-нибудь.

Дана подошла к делу очень серьезно. Очевидно, она использовала разные способы, но успеха не добилась. Интересно, кого она задумала приворожить? Меня это не касалось и любопытствовать я не стала. Прямо отказывать я тоже не решилась, зато прочитала длиннющую лекцию об афродизиаках, о всевозможных возбуждающих средствах, а также о вреде суеверий и рассеяла миф о приворотном зелье как таковом.

– Грамотно составленный афродизиак – суть вещество, стимулирующее потенцию и половое влечение, – поучала я. – При благоприятных условиях он может сработать очень успешно. Однако действие его основано на животных инстинктах и действие это относительно недолгое. И никакой любовной привязанности он не гарантирует. Здесь есть большой риск попасть впросак…

Дана, конечно, была разочарована.

– Неужели нельзя – того… немного поколдовать… Помолиться там… ну… помочь мне как-нибудь? Марантины мертвых с того света возвращают… Неужели присушить труднее, чем вернуть уже отлетевшую душу?

– Милочка, – ответила я, – Мне это недоступно. Нет у меня власти над душами – ни вернуть с того света, ни зажечь любовь я не умею. Обратись к какой-нибудь знахарке, к колдунье деревенской. Они, я слышала, берутся за такие дела. Хотя сестры бы меня укорили за этот совет.

– Выходит, ни одна из марантин…

– Выходит – так, милочка. Сердечные раны – не наша компетенция.

Она опустила глаза и принялась вздыхать. Я терпеливо ждала. Я поглядывала в окно. Оно как раз выходило на улицу.

– Госпожа Альсарена… – Данка набрала в грудь побольше воздуха и выпалила: – Госпожа Альсарена, я – того… согласная. На арфа… фрадизнак этот. Свари мне его… того… ради милосердия. Внакладе не останешься.

Ух, и забрало же ее! Решительная девушка.

– Может, подумаешь как следует, Дана?

– Я того… думала уже, – она выпрямилась, пряча глаза. – А к бабкам я не пойду. Чтобы Дана Эрбова еще к бабкам ходила, как какая-нибудь язычница голопятая?

– Хорошо, будет тебе афродизиак. Только помни, проблему он не решит, а наоборот – усугубит.

– Я уж как-нибудь разберусь.

Вот такая у нас Дана. Не позавидую я тому несчастному, на которого она глаз положила. Небось, шантажировать начнет. Не удивлюсь, если предмет ее вожделений прибежит ко мне: «Госпожа Альсарена, свари отворотное зелье!» М-да.

О-о, вон они едут. Довольно быстро. Я присмотрелась. Четверо. Ничего они не везут, ни у седла, ни на руках… Что же это? Вернулись ни с чем?

– А когда он будет готов? Этот… ну, зелье это?

– На днях, милочка. Сказать по правде, я почти не занималась этим направлением. Надо подумать, кое-что почитать. М-да… Я припоминаю, в Бессмарагской библиотеке есть кое-какие тексты… да, да, весьма интересно.

В голове у меня уже завертелись колесики. Начала складываться формула, пока очень прозрачная и неустойчивая. Захотелось бежать сломя голову в лабораторию и приниматься за работу.

Ах, да, еще Норв с компанией. Кажется, они без стангрева. Впрочем, может, они не решились его перевозить, вернулись посоветоваться. А может, тварь вообще не стангрев.

Поспешно попрощавшись с Даной, я выглянула на галерею. В дальнем конце ее слышалась возня и негромкие голоса. Мягко стукнула дверь.

Быстренько, пока Дана не вышла из своей спальни, я перебежала галлерею и постучалась к альханам.

– Проваливайте!

– Это я, Норв…

Дверь приотворилась, пропуская.

– Мы уж решили, ты ушла. Залетай, голубка.

– Что у тебя с рукой? Высокое Небо! Что произошло?!

Парни криво ухмылялись, отворачивались. И были они взъерошены, помяты, местами оборваны, кое-где окровавлены. Волг скалил зубы, бешено сверкая здоровым глазом. Один Норв оставался насмешливо-спокоен.

– Уж извини, голубка. Кое в чем мы просчитались.

– Собаки! – догадалась я.

– М-да, – он подвигал бровями, – Собаки. И не только.

– Он мне заплатит, – прошипел Волг, массируя кисть, – Втридорога, сучий хвост…

Далее посыпались рокочущие альханские согласные. Смысла слов я, слава Богу, не понимала. Лант и Ньеф, остальные Норвовы подельщики, молчали.

Я положила на стол аптечку. Вон как дело обернулось. Нежданно-негаданно. Четыре лихих контрабандиста не справились с каким-то варваром-охотником. Правда – собаки. И – «не только». Неужели – тварь?

– Скидывайте тряпье. Воды бы горячей… Это тварь на вас накинулась, да? Норв, кликни Дану, пусть кипятка принесет.

– Еще чего, – Норв запер дверь. – Не суетись, голубка. Никакая это не тварь. Собаки да сам Сыч. А, черт… – он поцокал языком и вдруг улыбнулся: – Здоров мужик. Ох, и здоров…

Куртку Норв Все-таки снял. Бархатная щегольская курточка пропала, пропала и отличная рубаха – благородным впору такую носить. Яркий платок на левом предплечье пропитался кровью. Лант достал из багажа флягу с арварановкой – прижечь раны.

Пока я трудилась, Норв рассказал об их неудачном приключении. Выходило так, что Сыч, отказавшись продать тварь и спровоцированный Волгом («Убью!» – простонал Волг), натравил на них собак. Мало того, он с легкостью необыкновенной обезоружил всех четверых, и вообще, мог бы сделать из них рагу, но – почему-то не сделал…

Короче, Норв был восхищен, Волг – разъярен, Лант и Ньеф – озадачены. Никакой твари они не видали.

– Скажу так, голубка. Трудненько тебе будет достать эту зверюшку. Сыч – человек серьезный. И собачки у него серьезные. Хотел бы я знать, чем он занимался прежде, чем засесть в этой дыре. Должно быть, служил в армии… или в Страже… А может, телохранителем был у какого-нибудь аристократа. Непрост этот Сыч, голубка. Не тот он, за кого себя выдает.

– Деньги спер у господина, а теперь скрывается, – предположил Ньеф.

– Ухайдакал он своего господина, – буркнул Волг, – Петля по нему плачет.

– Заткнитесь, – резко оборвал Норв, – Не наше это дело. Ручаюсь – Сыч про нас болтать не станет. А мы – про него. Если кто язык распустит – будет иметь дело со мной. Слышал, Волг?

– Да пошли вы!..

Норв оглядел повязку, потом потрепал меня по щеке.

– Это и тебя касается, красавица.

– Да, дорогой.

Я собрала свои причиндалы. Мы еще поворковали с Норвом, и я поблагодарила его за подарки. Норв отшутился, мол, ерунда, но я видела, что ему приятно. Мы уговорились встретиться через десять дней, хотя Норв с парнями могли оказаться в деревне и раньше.

Лант вышел поглядеть, свободна ли для меня дорога. Он очень удачно отвлек на себя Эрба. За их спинами я и проскочила на улицу. Конспирация, конечно, липовая, но кому какое дело? Если до Этарды дойдет, у меня хорошая отговорка – Волгов глаз. Впрочем, Этарде неинтересно, чем занимается ее подопечная. Лишь бы не нарывалась на скандал и исправно посещала библиотеку и лабораторию. А богатенький папочка присылал бы денежки за дочкино обучение. Образование и репутация дорого стоят в наше время, так что надо соответствовать.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

– Вот оно что. А чего ж ты, охотник, ко мне пришел? В Бессмараг ваш разлюбезный ступай. Или, скажешь, не доверяешь, монашкам-то? Так они по части целительства авторитеты признанные. Народишко чуть чего – к ним. Во имя, так сказать, Единого.

До Лисьего Хвоста я добрался быстро – в полчетверти уложился. Но знахарь ни с того ни с сего уперся. Впрочем, оно понятно – охота ему тащиться восемь миль, смотреть какого-то больного, перебегать дорожку Бессмарагу…

– Послушай, дед, – Сыч-охотник взялся за пояс, – Ты мне, того – башку-то не морочь. Складай манатки свои и айда.

Старый хрыч, видать, уразумел, что тильский медведь в дискуссии вступать не намерен, а ежели ему перечить, может и придавить ненароком. Ворча, принялся собирать мешок.

– Так что у него, говоришь?

– Переломы. Сотрясение мозга. Обморожен малость. Истощение.

– Ну и ну! – всплеснул руками старикашка, – Это у марантин-то под носом!

– Поживей давай.

– А ты меня не погоняй! Чай, я тебе не лошадь… Э, мил человек, а заплатишь-то ты мне сколько?

– Сговоримся. Не обижу, небось. Шевелись, дед, язви тя в душу, еще ж обратно трюхать!

Бурча, что вот тут всякие, нос не дорос, а туда же, что кто-то еще под стол пешком ходил, что марантины хваленые тоже важничают, а чего важничают-то, чего важничают, что кости старые ломит, а крыльев не имеется, ну вот никак не имеется, а тут раскомандовались, не в Тилате у себя, чай, да и больной наверняка не так уж болен, – короче, много чего бурча, пенек замшелый наконец собрался, оделся и нацепил лыжи.

А у меня перед глазами маячило лицо Лерга, накладываясь на нелепую, гротескную, а в воздухе, наверное – соразмерно-прекрасную фигуру стангрева. Кровососа. Добычи моей.

Обратно мы именно трюхали – приличней не скажешь. Тащились, что называется, еле-еле. Дед все скулил, кряхтел и бухтел, и, клянусь хвостом Иртала, не будь он мне необходим, я бы с ним чего-нибудь сотворил. Но он был – лекарь, единственный доступный мне вариант, и я сдерживался.

– Не гони ж ты так, охотник, не поспеваю я за тобой.

Опять отстал. То-то не слышно было, чего он там ворчит. На редкость утомительный субъект. Я подождал.

– Ну куда ж это годится! У тебя ноги молодые да длинные, что ходули. Дышать же нечем, загнал ты меня совсем, ох-ох-ох…

На закорках мне его тащить, что ли?

– Я ж не то что лечить, я ж двинуться не смогу, охотник…

А парень там, пока он ноет…

– Старик, я тебе четверть лира дам, шевелись, ради всех богов!

Заметно прибавил ходу. Опять начнет выделываться – еще накину. Черт с ним, пусть подавится, все одно из жадности никому ни словечка не скажет, знаю таких. Боги, да я ему сотню заплачу, лишь бы он вытащил парня!

– Куда припустил! Крылья у тебя выросли? О-ох, загубишь ты меня, охотник, дурень я старый, что пошел с тобой, да всего за четверть лира…

Слабину почуял. Жилы мне мотать собирается. Хватит. Надоело.

Я снял с себя пояс – не тот, что на куртке, а «нижний». Мне подарил его Кайр, тогда, тысячу лет назад. На Первое Введение…

«Нижний пояс», надо вам сказать – это хорошая, надежная, практически не изнашивающаяся веревка из хвостовой шкуры черного гиганта. Ну, слыхали, небось – на Тамирг Инамре живут, огромадные такие зверюги, арваранам дальние родственники, только – совсем звери, разума в их башках ни на грош.

Так вот, снял я пояс и привязал дедугана к себе. «На страховку» взял. Теперь волоки его хоть в горы.

– Спину держи прямо, ноги чуть согни, и не шевелись. Поехали.

Ну, вот. Уж теперь-то хрычу старому меня упрекнуть не в чем. Считай, на закорках почти у меня едет. Авось в снег не завалится…

Естественно, тут же – завалился. Тудыть-растудыть. Я вытаскивал его из сугроба, отряхивал, как дите малое, а он ворчал, что вот, совсем со свету его решил сжить охотник, и вечно от доброты да мягкости старческой беды одни, а молодежь, она…

– Заткнись ты наконец! – сорвался я.

Дедок хрюкнул и захлопнулся.

Меня слегка трясло изнутри – в таком вот состоянии я на многое способен, и благодарил богов, что старикашка не вякает.

– Встань как следует. Спину держи, м-мешок. Еще раз опрокинешься – отметелю – мать родная не узнает. Ясно?

– Ты на меня не ори, – пискнул он, но правильное положение принял.

И до самого дома не издал ни звука. И не падал больше.

Вот и выходит, что способ обучения Даула Рыка – самый действенный. Впрочем, способ Тана – еще действенней…

Добрались уже по темноте. Ч-черт, не додумался сразу на страховку его приспособить. Пенек замшелый, отсидел задницу в Лисьем Хвосте своем…

Я сбросил лыжи, отряс снег с сапог, прошел в комнату. Навстречу выскочил Ун, ткнулся в живот кудлатой башкой и тихонько хрипло застонал.

– Что такое, псина?

Нащупал на столе светильник, чиркнул кресалом. Обогнул печку, поставил лампу…

Боги, что это?..

Кровь.

Пол, койка – все испятнано кровью. Парнишка лицом вниз, свесился, Редда…

Редда!

Ринулся к кровати, сгреб в охапку безвольное, обмякшее тело…

Мокро.

Кровь.

Руки мои разжались.

Кто?!.

Сзади шебурхнуло, сдавленный звук – я развернулся в стойку…

Но это был всего лишь дедок-знахарь. Держа в руках лыжи, он шустро протопотал к двери и канул в сени, на улицу – во тьму.

Я снова потормошил Редду, потому что она была еще теплая. Мешком осел на пол, словно Вожатый выпустил мои ниточки. В голове тупо крутилось – быть не может… Нет, не может быть…

Даул?

Тан?

Рейгелар?

И я все не мог заставить себя подняться, и перевернуть парня, и увидеть в яремной впадине у него кинжал Даула, или стилет Тана, или тенгон Рейгелара… А вокруг метался и скулил Ун… Он-то почему жив?..

И почему тот, кто побывал здесь, не выходит – с Ирги Иргиаро сейчас проку, что с котенка новорожденного. Они выдрали из-под меня опору. Редда, хозяюшка…

А потом из пустоты выплыло слово. «Стангрев». Пьющий кровь. Кадакарский житель – питается кровью. И вполне мог – укусить Редду. И она – заснула. А его – от сотрясения мозга – вывернуло. Не впрок пошла кровушка…

И биение собачьего сердца мне не мерещится. Редда жива. Просто спит. Спит. Как скотина в деревне.

Но призрак Нашедшего не желал рассеиваться, и я буквально чувствовал его в доме – Нашедшего, Доставшего… И ноги – как чужие.

Надо встать. Надо наконец перевернуть парня и убедиться, что он цел, и прогнать призрак.

О боги, а если он высосал из Редды слишком много – вон весь пол… Если хозяюшка не очнется?..

Шаги – мягкие, шелестящие.

Все-таки.

Спину свело ожиданием.

– Вечер добрый, сын мой. Что это у тебя дверь нараспашку?

Голос негромкий, ласковый… Мать Этарда!

Я смотрел на нее, невысокую, гибкую, и мышцы болезненно ныли от свистнувшей мимо смерти, и глаза застилало туманом, и язык не особо повиновался.

– Не посмотришь ли. Собачку. Мать Этарда? Вечер добрый…

Тепло исходило от нее. Тепло обволакивало мягко и властно, изгоняло страх и растерянность. Все будет хорошо – она ведь здесь. Мать Этарда. Целительница милостью богов. Рука Ионалы… Взглянула на койку, на нас с Реддой. Чуть шевельнулись брови в невысказанном вопросе…

– Тяпнул, тварь такая, – промямлил я.

Мать Этарда присела на корточки, положила маленькую руку Редде на лоб.

Хозяюшка моя вздрогнула, потянулась, сладко зевнула и, мазнув по мне умильным взором, запрыгнула на кровать. Носом повернула своего приемыша. Никаких ножей, стилетов, тенгонов… Измаранное в крови лицо тут же было тщательно облизано, как ни в чем не бывало…

– Смотри-ка, – улыбнулась мать Этарда, – Собачка твоя не в обиде на него. Дай мне взглянуть, хорошая.

И Редда, чувствуя, что мать Этарда не сделает плохого – посторонилась. Допустила. Она у меня умница, Редда.

Лопнуло что-то внутри – с трудом я подавил истерическое хихиканье, готовое уже прорваться, клокочущее за грудиной – Редда жива, парень жив, дед сбежал, ну и черт с ним – у нас мать Этарда есть, и никто тебя не нашел, Сыч, кому ты, к черту, нужен, идиот, параноик…

Мать Этарда освободила стангрева от ремней.

– Помяли его мужики-то, – сказал Сыч-охотник. – Я уж думал – помрет…

Она не отвечала.

– Что, худо?

Обернулась. Огромные глаза грустны, меж бровей проложила тропку морщинка.

– Да, сын мой. Ты позволишь мне полечить?

– Сделай милость, – голос почему-то осип.

Кивнув, мать Этарда присела на краешек койки. Рука ее легла на лоб парня, как только что – на собачий…

Я все сидел на полу, не в силах оторваться от ее спокойного, умиротворенного лица. Такие, как она, посланы в мир богами. Святые, Великие, Источники Силы – по-разному их зовут. Суть не меняется. Рядом с этой женщиной не место боли и смерти, горю и страху. Свет ее разгоняет Тьму. Она – как факел…

Убрала руку, открыла глаза. И тут я испугался. Парню не стало лучше. Прямо скажем – наоборот. Лицо сделалось белым-белым, дыхание – а есть ли оно, дыхание?..

– Мать Этарда… – выдавил я.

– Не бойся, сын мой, – проговорила она мягко, – Не бойся. Мальчик жив. Остановлен просто.

Остановлен? Ничего себе – не бойся! Мать Этарда продолжала:

– У меня сейчас нет с собою необходимых лекарств. Поэтому я… – замялась, видно, не зная, как объяснить Сычу-охотнику, – Я его остановила. Теперь он может ждать даже целые сутки. Но так долго медлить мы не будем, сын мой, верно?

Я, мало что понимая, кивнул.

– Согласен ли ты передержать мальчика у себя какое-то время? Боюсь, нельзя его сейчас шевелить – опасно это.

Я сделал усилие, высвобождаясь из мягкого, обволакивающего тепла.

Стоящему на Лезвии надо быть осторожным. Очень и очень осторожным. И мне не нравится этот стангрев, то, что он так похож на Лерга, и то, что я… Это может плохо кончиться. Очень и очень плохо…

* * *

(-Это… – сказал Сыч-охотник, – Мы – того, то есть. То есть, пущай лежит, коли шевелить нельзя, тока, мать Этарда… – вдохнул поглубже и выпалил: – Меня тогда пущай Бессмараг приютит. Под одной крышей с ентим – не останусь. Вон собачку он тяпнул, а коли – меня решит? Мы на енто дело не согласные. Так что – пустишь в странноприимный дом…

– Конечно, сын мой, – мягко улыбнулась мать Этарда. – Я пришлю сестер приглядывать за мальчиком, а ты переселяйся на время в Бессмараг…)

* * *

Стоящему на Лезвии надо быть очень осторожным. Осторожным… Очень…

Кивнул Сыч-охотник.

– Само собой. Он уж – того, сталбыть. Обустроился тута.

Она улыбнулась, довольная терпимостью тила дремучего к твари-кровососу.

– Вот и хорошо, сын мой. За мальчиком уход требуется. Пришлю я к тебе своих девочек. Не сердишься на них? Молоды они, неразумны. Стыдно мне за них, сын мой.

– Дак того… Кхм… Этого, то есть, – сидя на полу, Сыч-охотник развел руками.

– Не сердишься! – просияла мать Этарда. – Да благословит тебя Единый за кротость твою.

А я и вправду не сердился. Чего там…

– Значит, примешь моих девочек? Они за мальчиком проследят и за собачкой твоей присмотрят, если что не так. А получше ему станет, – легонько коснулась черных волос стангрева, и сердце дернуло ревностью – я тоже хочу, чтоб по головке погладили! – Станет получше, и решим, что дальше делать.

Я снова кивнул, потом все-таки поднялся. Ишь, расселся тута на полу, деревенщина неумытая. Перед бабой, то есть, того – дамой.

Мать же Этарда добавила:

– Я, правда, уверена, что с собакой все в порядке. Спала она просто. Мальчик по всем приметам – стангрев. Не тварь, не нечисть. Создание Божье. С Кадакарских гор к нам сюда залетел.

– Во-во, – обрадовался Сыч-охотник, – И они тож балакали – стан… ентот самый.

– Кто? – удивилась мать Этарда.

– Ну, енти… Девочки которые. Отдай, грят, ентого самого. Станарев который. Кадакарский.

Настоятельница снова улыбнулась. Да черт возьми, я готов тут придуриваться до бесконечности, чтоб только улыбка ее…

– А питаются стангревы кровью, это верно, – сказала она. – Так что придется нам, сын мой, кормить мальчика тем, к чему Господь его народ приспособил. Кровью свежей.

Она говорила со мной, как с Кайдом каким-нибудь. Парнишка – не нечисть, кровь пить – еще не самое худшее… Ирги Иргиаро справился с желанием сказать: «Я – найлар, мать Этарда. Стангрев из Кадакара – гость под крышей моей».