Текст книги "Что-то остается"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Александр Малков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Ун встретил нас со щенячьим восторгом – вылетел в сени, взвизгнул, подпрыгнул, чуть не сшиб с ног.

– Прекрати, малыш.

Чуть осадил назад и уселся на пороге в комнату, перегораживая проход, преданно глядя в глаза, а хвост жизнерадостно возил по полу.

– Отойди с дороги.

Ногой я подвинул от стены широкую лавку, уложил кадакарскую тварь.

– Редда, пригляди.

А сам взял с припечка котел, набрал воды из бадьи в сенях, подкинул в печку дровишек и поставил котел греться. Хорошо, угли не прогорели. Провозись я там, в деревне, еще полчетверти – выстыла б изба. А ентому – ему тепло надобно.

Вернулся к лавке, на которой уже происходило слабое шевеление. Редда прижала буйного больного тяжелой мордой и жалобно глядела на меня.

– Ну-ну, хозяюшка.

Выпутывать его из сети я даже и не пытался. Просто срезал к чертям и сеть, и лохмотья, правда, проверяя на всякий случай, не растут ли, часом, оные из кадакарского жителя. Вода согрелась, подволок котел, лохань, взял чистую рубаху и принялся мыть это несчастное создание.

Действительно, крылья, прах меня побери! Огромные, нетопыриные, черные крылища. Растянуть, чтобы глянуть размах, не представлялось возможным – тесна комнатенка у Сыча-охотника. Но и так видать, что с левым – непорядок. Кость сломана. Средний «палец». Боги, это ведь действительно существо с крыльями! С самыми что ни на есть…

И чего мне с ним делать, с крылом ентим, скажите на милость? Бог с ним, сперва осмотрим все остальное. Но с остальным оказалось не легче. Лицо, руки, ноги – обморожения, кожа лохмами, розовато сочащаяся сукровицей – ладно. Медвежье сало с травками – мазь, что мать Этарда дала, для Редды. Вон на правом ухе до сих пор следок остался. И как она ухитрилась тогда обморозиться?.. Ладони – остановить кровь, перевязать. Тоже несложно. Но вот дальше…

Во-первых, у крылатого моего приобретения обнаружилось нечто навроде птичьего «киля» – ребра остро выдавались вперед. И мышцы росли совершенно не так, как положено, и вся эта красота исполосована была поджившими уже рубцами, словно от когтей (со снежным котом он, что ли, целовался?) – а когда я, смазав рубцы, его перевернул, то и со спины не нашел для себя ничего утешительного.

Это – ребро сломано, или так и полагается? Что сломано хотя бы одно ребро, а скорее – пара, я понимал – дышал парнишка мелко и судорожно – верный признак. Но вот сколько, где и как – это уж увольте. Меня много чему учили, но такое… Увидала бы его Красавица Раэль – удавилась бы. Вот придут завтра марантины – пущай и глядят. А я, медведь тильский, тупоголовый охотник, крыло просто связал все вместе и прикрутил ему к спине, а грудь замотал натуго тоже целиком, даже и не пытаясь совместить то, чего не понимаю.

Потом занялся головой. По голове попало основательно, Рагнар багром заехал, не иначе. Ноги выдерну скотине. Я обрезал густые черные волосы вокруг большой кровавой ссадины, смазал, чтобы кровь остановить, забинтовал – пришлось использовать и вторую рубаху. Сталбыть, Сыч, и в одной походишь. Не сахарный, небось. Где ж енто видано – три рубахи иметь! Ты ж, того – охотник, не аристократ какой-нибудь.

А парнишка снова застонал, шепнул что-то вроде «мама», открыл глаза – черные, бездумные, невидящие и обмяк на руках у меня, и холодом продрало до костей, и чужие, заиндевелые губы сами вытолкнули:

– Лерг…

И я опомнился.

Совсем ты, паря, того. Сбрендил, то есть. Какой он тебе к чертовой матери Лерг, окстись! Ты глянь на него получше, да губу ему оттяни, клычатами арваранскими полюбуйся.

Помотал головой, отгоняя наваждение. Сглотнул. Ноги враз ослабли, руки тряслись, я опустил парнишку на лавку и полез в пояс за трубкой.

Надо же, чего примерещится. А все – воспоминания, дружище Ирги. Воспоминания, они – того. До добра не доводят. Так и знай. Набил трубку, и только чиркнул кресалом, как добыча моя, захрипев, повалилась с лавки – я еле успел подхватить – и обильно оросила желчью мои штаны и единственную теперь рубаху.

Собаки взволновались, лезли под ноги, я отпихнул Уна, цыкнул на Редду, не выпуская мальчишку. Тощее тело содрогалось в спазмах, он рвался и бился в моих руках, а я только и мог, что бормотать:

– Тихо-тихо. Сейчас. Сейчас пройдет. Все пройдет, – да держать его так, чтобы не заляпать повязки.

Наконец несчастный желудок избавился от всего, от чего мог. Слава богам, в котле еще что-то осталось. Я снова умыл пациента.

Сотрясение мозга, ч-черт. И голод. Что бы там ни было, парнишка истощен сверх всякой меры. Не может быть, чтобы такая худоба была ему положена по рождению. А кормить его сейчас – только мучить. Не впрок пойдет…

Боги, что же мне с тобою делать, друг? Не лекарь я, не обучен… Худо-бедно перевязать могу, сломанную кость зафиксировать. А тебе вон как досталось, да и кости, уж извини, у тебя такие, что хрен разберешь, где чего… Эх, тварочка ты, тварочка… Скорей бы уж мать Этарда приходила, что ли…

Отнес я парня на койку, уложил сломанным крылом вверх, для верности прихватил ремнями у пояса и под мышками. Полежи, приятель, на полубрюхе, даже если ты и не привык так спать. Потревожишь ведь кость, кое-как, на глазок, совмещенную. Понятия не имею, как лечат таких, как ты…

Редда запрыгнула к нему, облизала лицо, шею, улеглась рядом, и парнишка потянулся к ней, приткнулся к теплому песьему боку. Я укрыл его одеялом и парой шкур поверх и понял, что сделал все, что в моих силах.

Соорудил себе подстилку у печки по пути к двери. Ун, верная душа, на койку не пошел – завалился мне на ноги, припечатав их к полу накрепко.

– Эх ты, собачий сын.

Он вздохнул.

Ладно, пора и на боковую. Рассвет уж скоро. И, проваливаясь в сон, я вдруг подумал – а с утра-то из Бессмарага придут за парнем. Отдашь?

Но ответить себе не успел.

Альсарена Треверра

Леттиса растолкала меня еще затемно.

– Вставай, – шипела она, округлив глаза, – вставай скорее, а то опоздаем. Одевайся, бери деньги, и пошли.

Я повертела головой и обнаружила, что Ильдир поспешно натягивает платье. Леттиса была уже полностью одета, даже капюшон надвинула на голову.

– Ты что? – возмутилась я, – Такая рань! До утренней молитвы по меньшей мере шестая четверти.

– При чем тут молитва? Мы должны успеть раньше Малены. Иначе шиш получим. Шевелись, не зевай.

– Иль! – взмолилась я, – Что она затеяла?

– Не знаю, – флегматично отозвалась Ильдир, – По пути объяснит. Надеюсь. Одевайся, Альса.

Пришлось одеться, обуться, укутаться в плащ и спуститься за девочками в предутреннюю холодищу.

– Как ты собираешься выйти? – осведомилась Ильдир.

– Мы что, сбегаем? – испугалась я.

– Не сбегаем. Выйдем, расскажу, – Летта отмахнулась, – Ключ с тобой?

– Со мной. Только я тебе его не дам.

– Почему это не дашь?

– Потому это не дам. Чтобы у меня его потом отобрали?

– Ах, вот как? Ну и не очень-то хотелось, – она подумала, потом пожала плечами, – Хорошо. Давайте к воротам. Я разберусь с Вербой.

Летта крадучись зашла в привратницкую. Почти сразу вышла. За ней, в шлепанцах и ночной рубахе выползла Верба. Верба почему-то не ворчала и не бубнила себе под нос, как всегда. Молча она отперла нам ворота. И только проходя мимо я поняла – Верба продолжала преспокойно спать. Створка захлопнулась у нас за спинами, загремел засов.

– А она на нас не нажалуется?

– Она ничего не вспомнит, – Летта зевнула, – так что зря ты жалась насчет ключа.

– Ага? А следы?

– Лираэнская мнительность, – поставила диагноз Ильдир.

– Давай, рассказывай, – потребовала я, – Вскочили, ни свет, ни заря…

– Это все Норвов кофе, – неопределенно пояснила Летта.

Мы выбрались на занесенную снегом дорогу. Я опять обратила Леттино внимание на следы: даже если Верба ничего про нас не скажет, скрыть наше путешествие все равно не удастся.

– Чепуха. Когда эти сони-засони продерут глаза, дело уже будет сделано. Ха-ха! На этот раз в дураках останется Малена!

И она сделала несколько танцевальных па, взметнув полой снежный бурун.

О соперничестве Летты и Малены я прекрасно знала. Это было как бы состязание двух партий – старшие сестры и мирские сестры, предводительницами которых обе являлись. Малена, восходящая звезда Бессмарага, была любимицей матери Этарды. Летта же изо всех сил старалась ее переплюнуть.

Теперь у Летты появился очень хороший шанс. Вчера, напившись на ночь кофе, она не могла уснуть и от нечего делать размышляла о пойманной мужиками кадакарской твари. И додумалась вот до чего: кадакарская тварь по описанию очень и очень походила на некое таинственное существо, в старых текстах именуемое «пьющим кровь», «стангревом» на мертвом лиранате. Она даже кое-что процитировала на память: «Стангрев, Божьим промыслом наделенный разумом и речью, имеет образ с людским схожий, отличен же парой крыл, подобных крылам нетопырей ночных, летучих, не приемлет ни мяса, ни плодов земных, приемлет лишь свежую кровь тварей пернатых и четвероногих, коих не убивает, но усыпляет на время, дабы без помех насытить голод свой.»

– Любопытно, не спорю, – согласилась я, – Но при чем тут Малена?

– Малена – не такая дурочка, как ты, – отрезала Леттиса, – Малена сразу смекнет что к чему. Учили тебя, учили, а все без толку.

– Кажется, я догадалась, – перебила Ильдир. – «Усыпляет, но не убивает», так? Должно быть, у него, у стангрева, есть железы, вырабатывающие снотворное вещество. Вероятно, не только снотворное, но и обезболивающее. Иначе, как бы скотина позволяла ему подобраться к себе так близко? Эти его свойства весьма любопытны.

– А-а! – обрадовалась Летта, – Дайте мне только заполучить этого стангрева! Уж я найду ему применение!

Я хмыкнула:

– Будешь держать его в клетке впроголодь, а перед операцией натравливать на пациента?

– У тебя, Альса, нездоровая фантазия, – поморщилась она. – Сказано же, стангрев – существо разумное, обладающее речью. Я уверена, что смогу уговорить его на сотрудничество.

– Да ну? Ты знаешь стангревский язык?

– Я умею лечить. И Ильдир умеет. Подозреваю, мы найдем беднягу в прежалком состоянии. Если он действительно – разумное существо, то не откажется помочь нам в благодарность за лечение.

Она помолчала, потом добавила тоном ниже:

– И потом, мне безумно хочется посмотреть, как этот стангрев устроен. Как к нему крепятся три пары конечностей? Вы только представьте – две руки, две ноги и два крыла. Причем два действующих крыла с мощной мускулатурой. Все, что я знаю о строении теплокровных, не предусматривает возможности иметь еще одну пару конечностей.

– А с чего ты взяла, что у стангрева три пары конечностей? – перебила рассудительная Ильдир, – Скорее всего, крылья – это видоизмененные руки, и конечностей у него четыре, как и у всех.

– А с чего ты взяла, что стангрев – теплокровный? – вставила я с умным видом.

А про себя подумала – с чего она взяла, что эта тварь вообще – стангрев? То-то будет разочарование, если им окажется обыкновенная гигантская летучая мышь.

Тут заснеженная дорога вывела нас на деревенскую улицу. Мы свернули к трактиру. Летта принялась дергать ручку колокольца, подняв трезвон на весь дом. Во дворе забрехал пес. Через некоторое время внутри зашаркали, завозились. Скрежетнул засов. В щель просунулись борода и нос трактирщика Эрба.

– Кого это черти в такую рань… А-а, доброго утреца, барышни марантины!

– И тебе доброго утра, Эрб. Мы – от матери Этарды, – нагло заявила Летта, – Пришли забрать пойманного вчера стангрева.

– Кого? – опешил Эрб.

– Кадакарскую тварь, – пояснила я.

Эрб почесал в бороде.

– Тварь-то… Дак она того… Этого…

– Умерла? – ахнула Леттиса.

– Дак того… Почем я знаю? Сыч ее навроде к себе забрал. Он словил, он, сталбыть и забрал.

– Какой-такой Сыч? – удивилась я.

– Дак охотник, того. В Долгощелье живет. Во-он тамочки, – Эрб махнул рукой в сторону Алхари, – С него спросите. У нас-то ей делать неча. Твари, то есть. Страшенная, как смертный грех. Вы, барышни, с него и спросите. С Сыча, то есть.

– Где ж это Долгощелье? – поинтересовалась я.

– Знаю, где Долгощелье, – Летта отстранила хозяина и прошла в дом, – Ты, Эрб, приготовь нам лошадку, чтобы тварь перевезти, а мы пока в зале посидим, погреемся.

– Можа, горячего чего? Данка-то моя уже встала, печи топит.

– Мы спешим, приготовь лошадку.

– Будь сделано, – и Эрб выкатился, никаких больше вопросов не задавая.

И не любопытствуя, почему это мы, явившись по велению матери настоятельницы, своей лошадки не взяли, хотя в монастыре таковая имеется.

– Видела я этого Сыча, – сказала Летта, – Дикарь натуральный. Шевелюра, бородища – один нос торчит. Руки волосатые. Звероподобный тип. Но денежки любит. За денежки мать родную продаст, не то что стангрева. Он сюда иной раз захаживает, у Эрба арварановку берет.

Разомлев в тепле, я оглядывала пустой зал. Где-то наверху спят мои приятели, альханы. Вот поведу обратно лошадку, когда управимся со стангревом – повидаю их. Посмотрю, как там у Волга глаз зажил, заодно договорюсь с Норвом о новой встрече. Вряд ли они долго задержатся в Арбеноре. Прежде, чем откроется перевал, им надо сделать минимум одну ходку.

Вернулся Эрб.

– Лошадка оседлана, барышни марантины.

Косматый пегий конек уже ждал нас во дворе. Ильдир ухватила его под уздцы, а мы с Эрбом открыли ворота. Близился рассвет, во многих домах зажглись окошки. Из труб тянулись к низкому небу дымки. Мы миновали околицу. Леттиса сказала:

– Не пропусти тропку, Иль. Вон за тем поворотом направо начнется подъем.

Ильдир кивнула. Они с лошадью шли впереди, кое-как утаптывая рыхлый снег. На востоке, между зубцов Алхари, Спящего Дракона, небо нехотя выцветало. Со стороны Бессмарага донесся печальный плачущий звон. Утренняя молитва.

– Ручаюсь, мы столкнемся с Маленой на обратном пути, – проворчала Леттиса, – Но черта с два я отдам ей стангрева.

– Мы купим его на мои деньги, – я похлопала себя по поясу, – Он будет по праву наш. Даже Этарда не сможет его отобрать.

Тропинка круто вилась меж сосен и засыпанных чуть ли не с головой кустов можжевельника. Поросль густела и скоро превратилась в настоящий лес. Справа поднялись отвесные скалы. Тропа еще пару раз повернула и вывела нас на полянку, плотно окруженную сосняком, а с тыла – молодыми елками.

На фоне елок мы не сразу разглядели охотничий домик. Фундамент из булыжника, толстенные бревна, соломенная кровля с наползшей шапкой обледенелого снега почти скрывала низкую дверь и пару слепых окошек. Неширокий двор перед избушкой был испещрен собачьими следами. Пахло смолистым дымом – охотник, вероятно, уже встал и занимался хозяйством.

Леттиса уверенно приблизилась и постучала. Изнутри коротко взгавкнули, потом дверь отворилась.

То, что выдвинулось наружу… М-м-м… Видели ли вы когда-нибудь высокий холм, сплошь заросший черным можжевельником? Так вот, если на такой холм напялить кожаную котту и штаны, а потом втиснуть его в маленькую избушку, то получится как раз то, что мы лицезрели. Можжевеловые заросли на вершине холма подернулись рябью. Должно быть, скрывавшиеся под ними брови, губы и щеки состроили вопросительную гримасу.

– Доброе утро, любезный, – бодро поздоровалась Летта. – Нас послала мать настоятельница забрать пойманного тобой вчера стангрева в монастырь.

Поросль снова зашевелилась, и из чащи донесся звериный рык:

– Че? С какого-такого погреба?

– Стангрева. Летающую тварь, похожую на нетопыря. Ты ведь вчера поймал нетопыря?

– Тварь-то? А как же. Споймал, того. Тока не нетопырь енто. Не-е, не нетопырь.

Тут из-за холма выглянула остроухая собачья морда.

– Обожди, хозяюшка, – проревел холм, и лапища-коряга заправила морду обратно…

– Я надеюсь, стангрев еще жив?

– Че? Стал… трезв?

– Тварь, которую ты поймал. Похожая на нетопыря, но не нетопырь. Он жив?

Холм переступил с ноги на ногу и неуклюже повернулся, заглядывая под локоть внутрь дома.

– Ентот-от? Жив… Пошто он вам сдался, барышни?

– Не нам, а монастырю. Мать Этарда и сестры имеют к нему чисто научный интерес.

– Послушай, приятель, – вмешалась я, – мы же не за так его просим, стангрева этого. Мы его покупаем, все чин-чином, как у порядочных людей. Два лира, уважаемый, – я вытащила и подбросила на ладони две монетки, – Два толстеньких золотых лира. Небось, в жизни не видел столько золота, М-м?

Охотник тяжело уставился на деньги. Засопел. Заросли на его лице снова пришли в движение.

– Два лира, сталбыть…

– Мало? Можем и поторговаться.

– Можем-то можем, – пробормотал он. Вдруг вскинул лапищу и ткнул пальцем прямо в Летту: – Врешь, девка. Не мать Этарда тебя прислала.

Летта вздрогнула.

– С чего бы мне врать? – отступила она, – Вот еще, и вовсе я не вру…

Но было видно, что она врет, а теперь попалась. Я решила спасти положение.

– Эй, охотник, не забывайся. С марантиной разговариваешь, не с бабой деревенской. Бери деньги и показывай, где стангрев.

– Ну, ежели ентот стал… трев… или как его там, мать настоятельнице надобен, дак пущай она сама сюды идет. Почем я знаю, что у вас на уме? Можа, чего удумали супротив ее воли.

– Ты нам не доверяешь? – ахнула Леттиса.

В черном можжевельнике отворилась пещера. Показались зубы. Это наверняка означало недобрую усмешку.

– Доверяю, не доверяю, а ты, девка, темнишь. Вон и коняка у вас от Эрба, да и работников с вами нету. Мне, барышни, кривдой глаза не застишь, Сыч зверь пуганый. Пока мать Этарда сама ко мне не постучится, разговору не будет. Так-то.

Я разозлилась. Всякие тут встречные-поперечные дикари указывают.

– Матери настоятельнице только и забот по горам лазать да глупцов уговаривать! – воскликнула я, – Ты в своем уме? Три лира, и сам погрузишь на лошадь.

– Щас! Держи карман! – рявкнул можжевеловый холм, – Мне тут с вами лясы точить недосуг. Я свое слово сказал. Будя с вас.

И дверь захлопнулась.

Мы озадаченно переглянулись. С такой замшелой дикостью еще никто из нас не сталкивался. В любом доме марантинам всегда рады, встречают радушно, разговаривают вежливо. А тут не только на порог не пустили, а так, извините, отшили, что мы и не знали, как поступить.

– Что это он? – пробормотала я, – Цену набивает?

– Бог его знает, – Летта пожала плечами, – Подвох почуял. Боится с Этардой поссориться, должно быть.

– Может, стангрев-то – того, сдох? – предположила Ильдир.

Летта поправила:

– Не «сдох», а «умер».

Я, набравшись решительности, постучала в низкую дверь.

– Эй, любезный. Выходи, побеседуем. Говори, сколько хочешь.

Изнутри вырвался громовый лай. Дверь приоткрылась и в щель рыкнули:

– Сказано – мне ваших денег не надыть! Топайте отседова.

– Но что ж ты хочешь за стангрева, за добычу твою, то есть?

Щель раскрылась пошире, пропустив кустистую башку.

– Во-во, – пророкотала башка, – Моя добыча мне самому надобна.

– Да на что она тебе?

– Че хочу, то и сотворю. На огне поджарю и съем! Не вашего ума дело.

Тут вышла вперед молчавшая прежде Ильдир.

– Послушай, Сыч, – сказала она миролюбиво, – Ну, что ты ерепенишься? Ты ж, небось, сам не знаешь, что за тварь словил. Ценная это тварь для науки лекарской. У нас она пользу людям принесет, а ты словно собака на сене. Мы ее в монастырь отвезем, можешь сам нас проводить, если не веришь.

Охотник вроде бы заколебался, но посмотрел на меня, на Леттису, и мотнул башкой.

– Сказано – нет, и баста.

И дверь снова захлопнулась, с треском и содроганием косяка, обвалив с крыши снежный пласт в бороде сосулек. Ильдир развела руками.

– Ну, я не знаю… Силком у него стангрева отбивать, что ли?

А это идея. Я подманила подружек поближе и сказала шепотом:

– Беру это дело на себя. Спустимся сейчас в деревню. С женщинами он горазд воевать. Посмотрим, что он скажет Норву и его парням.

– Альса, может, не надо? – испугалась Ильдир, – Шуму будет… И так Сыч Этарде нажалуется, а если парни его изувечат…

– Э, нет. Они просто серьезно с ним поговорят. Ну, вытянут пару раз кнутом поперек хребта, чтоб посговорчивее был. От этого еще никто не умирал.

Летта покосилась на дом.

– А можно как-нибудь… ну, без рукоприкладства? По-мирному, по-соседски?

– Хочешь, чтобы Малена зацапала стангрева себе?

– А вон, между прочим, и она сама, – сказала Ильдир, – При полном параде. Сейчас начнется цирк.

И точно. Снизу, по проложенной нами тропе, шагал Нерег Дятел, рабочий при Бессмараге. Под уздцы он вел гнедую монастырскую кобылу, запряженную в двухколесную тележку. В тележке, выпрямив спину, восседала Малена. Она хмурилась уже издали.

Мы молча ждали, пока процессия приблизится. Малена соскочила с повозки, медленно оглядела сперва меня и Ильдир, затем, гораздо внимательнее – Летту и, еще более внимательно, Эрбова пегого конька. Убедившись, что вожделенный стангрев у нас отсутствует, она улыбнулась и мило поприветствовала нашу компанию. Причем, заметьте, без малейшего ехидства.

– Быстро соображаешь, Леттиса, – сказала она, – Здесь ты опередила и меня, и Этарду. Хвалю. Но самодеятельность редко удается. Люди не всегда клюют на марантинский плащ. Иногда требуется вот это, – она вытащила из рукава кошель.

В кошеле зазвякало.

Я раскрыла было рот, но Летта ткнула меня локтем. Посмотрим, удастся ли второй заход уговоров?

Малена подошла к домику, чинно постучалась.

– Хозяин! Эй, хозяин, открой! Из Бессмарага к тебе.

Дверь – в который раз – распахнулась. В проем выдвинулись обтянутые коттой плечи, увенчанные растопыренным можжевеловым кустом.

– Че ж вам неймется, барышни? Сказал ведь… а-а, енто уже другая. С чем пожаловала?

Малена улыбнулась.

– Мать Этарда с пониманием отнеслась к просьбе сельчан забрать пугающую их тварь. Эрб посоветовал обратиться к тебе, Сыч. Мы готовы избавить тебя и деревню от этой неожиданной обузы. Также мать Этарда оценила твою ловкость в поимке твари и твое мужественное решение передержать тварь под своей крышей. Она уполномочила меня расплатиться со всей возможной щедростью.

И Малена, приветливо улыбаясь, протянула кошелек.

– Снова-здорово! – рявкнул Сыч, – Ишшо одна голову морочит!

Короче, все повторилось с прискорбным однообразием. Охотник не на шутку взъярился, а здоровенные псы его ворчали, вздыбив шерсть, и только и ждали приказа на нас кинуться.

По каким-то причинам Сыч не желал расставаться со своей добычей. Я уж стала подозревать, что поймал он вовсе не стангрева, а по меньшей мере жар-птицу, вдобавок несущую золотые яйца.

В итоге Сыч захлопнул дверь, заявив, что разговаривать будет исключительно с матерью настоятельницей и ни с кем больше.

Малена, глубоко потрясенная скандалом, сказала нам с укором:

– Не знаю, что вы наплели этому невежественному человеку, но то, что с вашей подачи авторитет Бессмарага в его глазах подорван, факт, и бесспорный.

– Что-то ты не особенно старалась этот авторитет повысить, – запальчиво заявила Леттиса.

– Посмотрим, что скажет Этарда.

Малена забралась в повозку, не предложив нам составить себе компанию. А мы и не навязывались. Повозка развернулась и покатила прочь. Мы поплелись следом.

– Нажалуется Этарде, – буркнула я, – Чтоб мне сгореть, нажалуется. Мало того, что мы занялись самодеятельностью, мы еще и провалили дело.

– Не знаю, – вздохнула Леттиса, – Самодеятельность – это ерунда. С тем же успехом ее можно назвать самостоятельностью. А нам с Ильдир как раз надо становиться самостоятельными, сама Этарда не раз это повторяла. А то, что провалили дело, действительно плохо. Коли взялись, должны были осилить. Вот таких ляп Этарда не любит.

Я накручивала на палец выбившуюся прядь. Мы шагали по истоптанному, измятому колесами снегу. Когда утром поднимались в Долгощелье, нас вела единственная, хорошо накатанная лыжня. Еще один повод для охотниковой ярости.

– А если мы все-таки вернемся со стангревом? – спросила я.

Летта искоса глянула на меня. Ильдир вздохнула.

– Молчание – знак согласия, не так ли?

– Не по душе мне такие методы, – пробормотала Иль.

– Давай, – решилась Летта, – победителей не судят.

Мы так и сделали. Девушки отправились в Бессмараг – получать трепку от Этарды и делать вид, что сдались. Я же, вооруженная Леттиной аптечкой (которую она собрала для оказания врачебной помощи гипотетическому стангреву), с лошадкой в поводу, двинулась в сторону трактира.

Лошадь я вручила Эрбу, а сама вошла в зал. Трактир был почти пуст – время завтрака уже кончилось, время обеда еще не настало. Но за одним из столов, поближе к камину, расположились как раз те, кто был мне нужен. Дана разгружала поднос, а Норв тем временем пытался ущипнуть ее за какую-нибудь выпуклость.

– Добрый день, господа. Добрый день, Дана. Будь добра, милочка, согрей мне немного вина, да добавь туда меду. Что-то я озябла.

Норв ничуть не смутился. Его вообще трудно чем-либо смутить. Он приподнял со скамьи свой поджарый зад и с великолепной галантностью поцеловал мне руку. Парни его вразнобой поздоровались. У Волга в самом деле было изуродованно веко – этой малости оказалось достаточно, чтобы его почти девчоночья мордашка превратилась в угрюмую и весьма подозрительную физиономию.

Помочь ему я уже ничем не могла, да и Летта с Ильдир тоже. Рубец был старый и полностью сформировавшийся. Только, пожалуй, самой Этарде удалось бы с ним справиться. В подобных случаях она совершает нечто такое, что возвращает рану в первоначальное состояние, как будто ее только что нанесли.

Но Волга мало заботила его внешность. Он отмахнулся. Тут пришла Дана и принесла мне грог. Я продолжала уговоры, изображая марантину скорее для Даны, чем для Волга:

– Все-таки подумай, дружок. Чем больше пройдет времени, тем сложнее поправить положение.

Парень опять отмахнулся, а Дана нагнулась пониже и прошептала мне в ухо:

– Мне бы с тобой перемолвиться, госпожа. Наедине.

Я кивнула. Дана уплыла на кухню. Норв сказал:

– Оставь парня в покое. Он же упрямый, как я не знаю кто. Пусть себе ходит кривой. Так он хоть выглядит пострашнее, а то ведь никто его не боится. Обидно, понимаешь.

Брат наградил его испепеляющим взглядом. Я покачала головой.

– Мне бы не хотелось оставаться у вас в долгу. Потому что я хочу попросить об одном небольшом деле.

– О Господи! Голубка ты моя! Мы же не чужие, проси что хочешь.

Экая щедрость.

Я вкратце изложила все наши перипетии со стангревом. Парни зароптали. Норв сочувственно похлопал меня по руке.

– Голубка, это – дело чести для нас. Мы все уладим. В лучшем виде. Не расстраивайся. Айда, ребята. Пора прогуляться.

Они накинули свои щегольские плащи и утянулись в дверь. Вот и ладно. Как раз подожду их здесь. Вряд ли они задержатся надолго.

Я направилась на кухню. Данка ставила на плиту чугунок с кислой капустой – тушиться. Она вытерла о передник руки и повела меня наверх, в свою комнату.