Текст книги "Что-то остается"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Александр Малков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Дана, Эрбова дочка, поставила передо мной третью кружку пива с арваранским. Добавляет Эрб арваранское в пиво. Мужикам деревенским нравится, а женам их – нет.

– На здоровьице.

Я, как заведено, хлопнул ее по ядреному заду:

– Благодарствую.

Сычу-охотнику полагалось уже изрядно набраться – для меня Эрб доливает кружку арваранским на треть. Я у него считаюсь «своим», поскольку знаю о его делишках и даже сам покупаю чистую «арварановку», как они здесь ее зовут. На арвараньих, сталбыть, хвостах.

А что, Сыч-охотник – бобыль, ругаться приходить из-за него некому – Эрб может быть спокоен.

Вот эту кружку долакаю и – на боковую. «Не переться ж в ночи в Долгощелье. Оставайся у нас, Сыч.» Знаю, в чем дело, дорогуша Эрб. Знаю. Данка твоя – девка сурьезная. Денег у тебя на троих хватит, ежели брать в расчет делишки твои темные с контрабандистами. А Сыч вам с Данкой глянулся – не пойми чем, да только глянулся, и все тут.

Когда-то, тысячу лет назад, Эгвер говорил: «От женщины, во имя ее и ради нее многое творится в мире. И хорошее, и дурное, но дурного – больше». Наверное, он прав. Ведь даже То Самое в конечном счете случилось из-за женщины. Взбалмошной сероглазой девицы, имени которой я сейчас и не вспомню… Ладно, прекрати. Лероя ее звали. Лероя Таунор. И что тебе с этого?

Глянул в угол, где уже постелили на лавке. Дана расстаралась. Заботится. Ну-ну.

Эх, было б сетей штук семь… Лучше – десять. Тогда бы тварь ента уж точно попалась. Куды б ей было деваться… А так – остается уповать на богов да на Великий Случай. Ну, то есть, того – на Единого Милосердного.

Я усмехнулся, облизал усы. Дана высунула нос с кухни, встретилась со мной взглядом и шустро порскнула обратно. Нда-а, с этим надо что-то делать. Правду сказать, трудновато в последнее время Сычу-охотнику оставаться Сычом. Развелось тут всяких, именем интересуются, да «как занесло в наши края», да «не из Тилата ли сам-то»… А – того, на черта они сдались, приятели енти? Знамо дело – пивка задарма похлебать, дичинки потрескать – енто они, сталбыть – завсегда пожалуйста. А добра от них не дождесся, токмо кошелю урон. И Данка…

С одной стороны – того. Эрб мужик справный, при деньгах. Трактир у его, опять же. Не последний, одним словом, человек в Косом Узле. Да тока всем известно: баба – она транжирка. Завсегда транжирка, и хуже нет, чем бабе под каблук угодить. А ента – вона как папашу к рукам прибрала. От его одно и слыхать: «Хозяйка моя, хозяюшка…»

Говорят, в мать пошла. Та тоже была – палец в рот не клади, клешню по локоть отхватит. Упасите боги от таких хозяек!

Я опустил руку, и тотчас холодный мокрый нос поднырнул – гладь. Редда, Редда, девочка. Вот моя хозяюшка, и другой не будет. Не нужен мне больше никто.

А Данке надо бы чего-нито сказануть. Чтоб, сталбыть, того – отлипла. Потому как негоже девке за мужиком бегать. Особливо ежели она тому мужику и с доплатой не надобна…

Вот тут-то и началось.

Шум на улице, истошный бабий взвизг:

– Нечисть! Нечисть, оборони Господи!

– Ай, батюшки! Где?

– У Борга! У Борга во хлеву!

Попалась добыча хитрая – слухучая – кусучая. Ай да Сыч! Ай да охотник!

Я выскочил из трактира.

Колокольцы, протянутые от старостина хлева, надрывались, словно тварь неведомая и впрямь с арварана размером. Народ повыбегал из домов – крики, гам, столпотворение. Редда держалась у ноги, взрыкивая и толкаясь плечом, чтоб не затоптали опекаемого.

И вдруг – вой. Жуткий, звериный, низкий – почти на грани человечьего слуха – аж шерсть на загривке дыбом. Вот это да! Кто же там попался, боги милостивые?

Мы с Реддой пробивались через толпу ошалелых жителей Косого Узла, признаться, с трудом – ни меня, ни хозяюшку мою боги ростом не обидели. Весом, впрочем, тоже.

Снова – вой. Злоба и отчаяние. К земле пригибает. Что ж там за тварь-то, Иртал Разящий?! Удержит ее сеточка моя хлипкая? А то ведь вырвется добыча – и поминай, как звали…

– Наддай, хозяюшка.

– Ар-р.

Во дворе старосты творилось просто черт знает что. Штук пять факелов – рыжие всполохи прыгали, выхватывая из толпы перекошенные лица полуодетых перепуганных крестьян. Дверь на сенник распахнута, оттуда, перекрывая мычание Борговых коров, донесся подбадривающий возглас Кайда Кузнеца:

– Смелей, Господь обережет!

Я протолкался к сеннику, и тут оно снова взвыло – Кайд едва не выпустил палку, на которой держал фонарь, а приставленная к сеннику лестница вместе с человеком на ней рухнула назад – только что не мне на голову.

Человеком оказался Ольд Зануда – он взвыл почти как тварь на сеннике и принялся ругаться. Кайд, вздымая фонарь на палке, как святой Кальсабер факел, воззвал:

– Братие!!! Доколе терпеть будем?! Огня сюда! Спалим тварь сатанинскую!

Заголосила Боргова Мелисса, сам староста рявкнул:

– А ну, назад! Не сметь! Кому говорю, назад!

– Не спеши, Кайд, – сказал Сыч-охотник погромче. – Ежели сам боисся, дай людям спробовать, – подобрал лестницу, приставил на место.

Рагнар Секач тем временем поднял Ольда и встряхнул – на предмет выяснения целостности костей. Ругань, почти уже стихшая, возобновилась.

Я прихватил багор, которым, видать, орудовал Ольд Зануда и полез на сенник.

Темно, ч-черт.

– Фонарь подымите. Выше, мать вашу так.

Взгавкнула Редда – «Что там? Я нужна?»

– Обожди, хозяюшка.

Где ж ты, тварь сатанинская, аль как тебя там?.. Ох ты!.. Ну и ну…

У стены, в переворошенном сене каталось нечто – здоровенное, раскоряченное, черное, лохматое-косматое… И оно опять – завыло.

Но я вам, милостивые государи, не Ольд Зануда. Я вцепился в край полки, а для верности еще подстраховался багром. Переждав, попытался поддеть крюком за сеть, в которой тварь запуталась, по-видимому, намертво. Удалось с третьего раза.

Ну, и куда прикажете ее теперь? Тварь билась, хрипела и подвывала, тащить ее на себя мне что-то не улыбалось. Сами, того – целуйтесь с ентой штукенцией. А мы ее счас вон тудыть спиханем, куды сено грузят. В кормушку, сталбыть, сверзится. Сенца бы тока сперва набросать, не то сломает себе чего…

Тут тварь сорвалась у меня с багорного крюка и снова взвыла, катаясь по сеннику – я чуть с лестницы не полетел, удержался в последний момент. Вот ведь гадость этакая!

Вовсю шуруя багром, я наконец спихнул-таки мерзкую каракатицу, чьи бурные телодвижения малость затрудняла моя сеть.

Тварь обрушилась в кормушку с грохотом и воем, Борговы коровы как взбесились – заорали дурными голосами, заметались, бухая копытами в стены – хлев ходуном заходил, аж лестница затряслась.

Пока я спускался, мужики с вилами и баграми выволокли тварь на улицу и рогатые обитательницы хлева малость поутихли. Уф-ф, черт побери, ну и работенка!..

Внизу гомонили возбужденно, вдруг ахнули – толпа резко раздалась в стороны. Я спрыгнул с предпоследней ступеньки, успокоил Редду, протолкался к дверям хлева и увидел неразлучную троицу – Кайд Кузнец, Рагнар Секач и Ольд Зануда – деловито лупивших тварь по чему попадя орудиями землепашеского труда. А вот это, дорогие мои, никуда не годится.

Кайд полетел влево, Рагнар – вправо, Ольд взвизгнул по-бабьи и схватился за задницу – Редда улыбнулась ему.

– Осадите назад, мужики, – проговорил Сыч-охотник веско.

– Пожечь нечисть! – придушенно вякнул Ольд Зануда и шатнулся в толпу от моего взгляда.

– Ты, паря, того, – подбоченился Сыч-охотник. – Сеть мою заговоренную оплати, а потома – жги на здоровьице.

– Не заедайся, Сыч. Оплатим, – встрял Кайд.

Ах ты ж, боже мой. Ладненько.

– Три лира. Гони монету.

– Побойся Бога, Сыч…

– Не боюсь. Три желтых. Сколько плочено. Ну? То-то. Отлезь и не замай.

Тварь между тем никаких признаков жизни не подавала – валялась нелепой кучей у моих ног.

– Ты вот что, Борг, – рассудительно заметил трактирщик, – Надо б в Бессмараг послать. К мать Этарде. Уж она-то ведает, чего с нечистью делать полагается.

– И то правда. Ну-ка, Кайд, Рагнар. Ступайте в Бессмараг. Обскажите все, как есть. Совета испросите.

Побурчав, что, дескать, все едино тварь сатанинскую спалить велят, кузнец с молотобойцем удалились.

Я присел на корточки, пытаясь разглядеть в непонятной мешанине хоть что-нибудь. У плеча вздохнула Редда. На заднем плане бубнили:

– Эва, глянь, не поймешь, чего у ней где…

– Да уж, одно слово – нечисть.

– Кабы не амулеты Сычовы, ушла б тварь, как Бог свят, простой сетью – того, не удержишь…

– Охо-хонюшки, что ж теперича будет-то?

– Ай! Не выпутывай ты ее, Сыч, Альбереном Заступником заклинаю!

А я и не собирался никого выпутывать. Я просто хотел определить, где у твари голова, а где – задница. Пощупал осторожно…

Боги мои!.. Кто бы ни была эта штука, она – разумна! Принятые мною поначалу за неопрятную шкуру нетопыря лохмотья оказались – одеждой. Шерстяной тканью, понимаете? Кадакарская тварь носила одежду!

А потом я увидел руку. Стиснутую в кулак окровавленную смуглую тонкопалую руку, самую что ни на есть человечью, с грязными, обломанными ногтями…

Мимо уха моего сунулся Реддин нос, ткнулся, пальцы разжались – ладонь жестоко изрезана. За багор ухватился, что ли?.. Кровь красная, тоже как у людей… Редда деловито облизала твари, то есть, существу, раненую руку, сама копнула дальше.

Ионала Милостивица…

– Батюшки!.. – охнул кто-то из любопытствующих.

У разумного существа полагается быть лицу, даже если, оскаленное, из-за порядочного размера клычищ, оно и похоже на ночной кошмар. А Редда, хозяюшка моя невозмутимая, лизала эту, с позволения сказать, физиономию с истовостью, достойной лучшего применения.

– Ой, нет, не могу, оно счас бросится!

– Да кто на тя бросится-то, дурища?

Я последовательно подавил в себе желания: оттащить Редду и бежать куда подальше; отодвинуться и – отвернуться. Продолжил нехитрый свой осмотр.

Тэ-экс. Черное, кожистое – енто, сталбыть, крылушки. Ежели мы – нетопырь, значитца, и крылья нам положены перепончатые. Сеть бы снять, да разглядеть тебя толком, кадакарский житель…

Зрители, кто с перепугу, кто – подзамерзнув, потихоньку расползались.

– Слышь, Эрб, ловко ты придумал-то. Небось, Кузнецу тока дай – спалил ба Боргу хлев, как Бог свят, спалил ба…

– И то. А тварька – вона, гля, и не страшная совсем, тихая.

– Ага, видал я тебя, кады она выла.

– Ой, тьфу, тьфу, сгинь, диавол, изыди! Тьфу!

– Че мать Этарда скажет, как полагаешь?

– Одному Богу ведомо. Она, мать Этарда – того. Все знает. Мудрая женщина.

– Айда, мужики, ко мне. Энти возвернутся – углядим в окошко-то.

– Твоя правда. Мороз сегодня…

Я набрал соломы и хворосту из Боргова хозяйства, разложил возле твари костерок. И правда, померзнет еще, бедолага.

Редда от добычи моей не отходила. Я почувствовал даже что-то вроде ревности – вылизывает «нечисть», как мать родная…

Почему-то пришел на память арваран. Арваран, арваран, тварь хвостатая…

* * *

(Господин Судья города Кальны, Лайтарг Ардароно, идет спокойный, собранный (Арито сказал – он в Каорене служил), а за ним на шаг – этакая махина футов семи ростом и ширины соответствующей, обманчиво неуклюжая, пятнистая, клыкастая, увенчанный пикой толстенный хвост, и глаз не оторвать, а надо смотреть на Ардароно, потому что вот сейчас, сейчас…

И нож летит в судью, и – неуловимое движение длиннющей лапы, и тяжелый метатель – такой крохотный в арвараньих пальцах с тускло взблескивающими когтями. И Ардароно усмехается, и качает головой – словно сочувствуя неудачливому своему убийце, а арваран внимательно обнюхивает метатель…)

* * *

С чего это меня на воспоминания потянуло? Из-за клыков? Пожалуй, у того приятеля они поболе были, чем у добычи моей…

– Ну, Кайд?

– Че сказали-то?

– А мать Этарда где?

Вернулись посланцы Борговы.

Кузнец приосанился и изрек:

– Того, значится. Мать Этарда почивать изволят. Велели нечисть до утра передержать где-нито. А с утреца, сталбыть, придут. Из Бессмарага.

– Ага, – подтвердил Рагнар. – Так-то, братцы.

Борг задумчиво поскреб в бороде.

– Передержать, значит… Вот незадача…

– Так че, – влез Ольд Зануда, – Пущай туточки вот и полежит. Че еще надыть?

– Померзнет он тута, – покачал головой староста. – В тепло его надобно. В сарай… В амбар…

Он шагнул к твари, и остановился, потому что хозяюшка моя, нависнув над нелепым свертком, заворчала, глухо и низко – «Не трожь. Уйди, я за себя не ручаюсь».

Во, сталбыть. По нраву ей нечисть-то. Ишь, изменщица.

– Ладныть, мужики, – поднялся Сыч-охотник. – Неча тары-бары разводить. К себе заберу.

Борг вздохнул облегченно, по толпе прошелестело уважительное:

– Эка… Не боится…

– А че, он – охотник, ему полагается…

– Сеть заговоренная, три лира плочено…

– Сеть тварь удержит…

Только б добыча моя громогласная не прочухалась, а то ведь схарчить – не схарчит, а тяпнуть – того, могет. Я ухватил за сеть – тварь оказалась неожиданно легкой – перебросил через плечо.

Тихий сдавленный стон. Ладно, погоди. До дому доберемся – вытащу тебя из этой дряни, да гляну, что к чему.

– Пошли, хозяюшка.

У Эрба я забрал свои лыжи. Проводить Сыча-охотника, подмогнуть дотащить тварь никто не рвался. Ну да черт с ними, кадакарский житель и впрямь был не тяжелее ребенка лет двенадцати. Отощал, небось, твареныш, и к скотине с голодухи полез. Знамо дело – голод не тетка, щей не плеснет.

Редда забежала вперед, заглядывая в лицо. Не волнуйся, девочка, все будет в порядке. Погладил ее по лбу, легонько дернул за ухо. Ну, хозяюшка. Не надо.

Странно было видеть такую ее растерянность. Прямо как из времен начала обучения…

* * *

Тан усмехается:

«– Убит твой хозяин, лопоухая», – и Редда беспомощно оглядывается, ища опровержения…

Подходит Арито.

«Не мучайте собачку. Поднимайся, она же сейчас взвоет».

* * *

Арито Тана не боялся, в отличие от Кайра. Тот как-то посмел перечить Зубу Дракона… Так что различать близнецов можно было всегда и без проблем. Сказать «Тан идет»: побледнеет – Кайр, фыркнет – Арито…

Опять, черт возьми. День сегодня какой-то дурной. Ночь, вернее. Ночь воспоминаний. Эдак, паря, самая малость ишшо – примешься, того – кулаком себя в грудя лупить да выть дурным голосом. Угомонись, Сыч.

Арваран, арваран – мало ли тварей на свете белом. То-то и оно – немало. И – все, и хватит. Как там говорил Великолепный Алуш – что было – было, что будет – впереди.

Тьфу ты.

Альсарена Треверра

– Эй, дочка, дочка! Постой, лапушка, погоди! Дай старой доковылять.

Та-ак. Застукали. Под полой – фонарь, в кулаке – копия ключа, единственный экземпляр которого находится у Этарды, за пазухой – свинское зелье. С поличным, так сказать. Прощай, Бессмараг! Я обернулась.

Ко мне, пахая свежевыпавший снег клюкой-рогулькой, в хорошем темпе приближалась скотница Тита. На ходу она причитала:

– Я ж и так и эдак, и вилами и хворостиной, и отрубей свежих насыпала, и водой плеснула – ни в какую. Только поворочается, вздохнет тяжелехонько – и опять спит. Я уж к сестрам решила за помощью бечь. Ты взгляни, доченька, что с ним, с сердешным?

– С кем, баба Тита?

Я уж догадалась с кем. Вот проклятье, видно переложила я вытяжки из корней стефании, чтобы смягчить всякие неприятные эффекты. Может, надо было заменить стефанию синюхой?

– Да с боровком-то, с Черноухом. Самый ведь лучший боровок, хоть на ярмонку вези. Глянула давеча – спит, носом в ясли уткнулся. Ну, думаю, и спит, и пущай его… А тут, уж после вечери зашла – а он все спит, все носом в ясли. Уж я его и так и эдак, и вилами и хворостиной, да водой плеснула…

Придерживая под полой фонарь, я двинулась за старухой. Кажется, мне еще повезло, Тита наткнулась на меня и не всполошила никого. Страшно представить, что было бы, растолкай она кого-нибудь из старших сестер. Ту же Малену, например.

В хлеву оказалось темно, только перед знакомой загородкой чадил фонарь. Черноухий кабанчик лежал в соломе, вытянув к яслям рыло. Бока его мерно вздымались.

Тита, как прежде Ильдир, ухватила навозные вилы и рукояткой ткнула в кабанчков бок. Кабанчик сонно всхрюкнул.

– Спит и спит, – плачуще пожаловалась Тита, – Спит и спит… Я его и так и эдак…

Я отворила загородку и зашла в закуток. Осмотрела и ощупала пациента – слизистые в порядке, дыхание глубокое, пульс нормальный, температура нормальная.

– Да он здоров, баба Тита. Как бык.

– А чего же он все спит и спит?..

Я задумчиво взялась за подбородок:

– Сегодня ведь не было никаких испытаний, так? Что ему давали из еды?

– Как что? Что всегда… Что с трапезы осталось, корки всякие, кашу вчерашнюю, да вот листья с кислой капусты, да отрубей, да сыворотки чуток…

– Как всегда, значит…

– Как всегда, доченька.

Н-да-а, и как же мне из этого вывернуться? Чертов боров свистит в две дырочки, баба Тита глядит на меня с благоговением – для нее что старшая сестра, что младшая сестра, что девица со стороны, обучающаяся марантинской премудрости за папины деньги – все одно авторитет; я делаю умное лицо, а за стеной, наверное, уже ждет меня Норв. Постоит, померзнет и пойдет обратно. Ну же, думай, Альсарена, недаром твои благородные предки весьма преуспевали по части интриг.

– Н-да, странно. С чего бы ему так взять и заснуть? Если бы он ел сено – а он не ел сено, нет? Так вот, если бы он ел сено, можно было бы предположить, что среди травы попалась ему живокость, или хмель, или хохлатка… Но, раз ты говоришь, ничего такого…

Все личико Титы сморщилось, смялось, будто она собиралась заплакать.

– Доченька… А он не того… То есть, не порченый? Ты взгляни повнимательней, у тебя глазки молодые, хорошие…

– Что ты имеешь в виду, баба Тита?

– Дак это… Слыхала, небось? В деревне последнюю неделю шум большой. Нечисть повадилась, скотину портит. Так, может, того, у нас тоже…

Ага, нетопырь, значит. Кровосос. Что ж, пусть кровосос и отвечает. А я тут не при чем.

– Сейчас взгляну, баба Тита.

Я снова наклонилась над кабанчиком, загораживая его собой, но подслеповатая старуха вряд ли могла что-нибудь углядеть. Придерживая плащ, я вынула фибулу и два раза всадила булавку в складки кожи под челюстью. От первого укола кабанчик дернулся, от второго – вскочил на ноги и затряс головой.

– Батюшки! – ахнула Тита, – Никак оклемался! Слава святой Маранте, целительнице и заступнице нашей…

Я попятилась, укололась об иголку, наступила на фонарь. Черт бы побрал этого кабана. Кое-как выбравшись в коридор, я принялась отряхиваться. Тита протиснулась на мое место.

– Ай, святые угодники, кровь, кровь течет!

– Это я его кольнула. Ты, Тита, подала мне хорошую идею. Он просто-напросто притворялся и не хотел вставать.

– Ах ты, Боже мой, ах, хитрюга, хулиганишка, Черноушенька, лебедь ласковый…

– Я, пожалуй, пойду. Прогуляюсь по свежему воздуху, что-то мне нехорошо от духоты.

– Иди, доченька, иди. Иди, умница. Ах ты, свинячий сын, артист, яхонт мой бриллиантовый…

Я вышла, унося с собой немного помятый фонарь. Тита, должно быть, еще долго будет тетешкаться со своим драгоценным боровом.

Я прокралась мимо теплиц и огородов, мимо дровяных сараев, стоящих вплотную к стене. Тут, под навесом, среди стружек и щепы, начиналась тропинка – она вела вдоль стены, укрытая со стороны двора высоким и длинным сугробом. За сугробом же пряталась потайная дверца, ключ от которой я уже держала наготове. Некогда мне в руки попался оригинал, и я сообразила отпечатать его на воске. Я тогда еще не знала, зачем мне может понадобиться собственный ключ. Однако пришло время, и ключ понадобился. И Норв отвез отпечаток в Арбенор, а вскорости вернул мне отлично выполненный дубликат.

Туго, но без скрипа, повернулся замок, я шмыгнула в щель.

– Ну, наконец-то, голубка. Я уж тут замерз, как заячий хвост.

– Норв! Слава Богу, дождался.

Он поднялся с корточек, хватаясь за поясницу. В глубокой арке раскачивались и приседали рыжие всполохи от Норвова фонаря. Сюда не залетали ни снег, ни ветер, а от света казалось теплее.

– Ох-ох-ох, совсем стал старый и усталый, на покой пора, да вот черт какой-то в пятках пляшет, никак его не уймешь.

Норву от силы тридцать два, но он любит строить из себя эдакого побитого жизнью и отягченного годами патриарха.

– Ты пешком, на лошади?

– Альхан пешком не ходит. Разве что на каторгу.

– Бог с тобой, не шути так. Вы давно в Косом Узле?

– Да второй день. У Эрба, как всегда, товар ему привезли. Хороший товар, добрый. И в Канаоне порядком подзаработали.

– Все здоровы?

– Твоими молитвами, голубка. Волгу только чуть глаз не вышибли. С Вертовыми парнями сцепился. Сам Верт их разнимал.

– Глаз цел?

– Да цел, кнутом веко рассекло всего лишь. Повезло дурню.

– И вы не зашили, небось?

– Вот еще. Хоть на мужика стал похож, а то такой красавчик сахарный – аж противно.

Волг, Норвов младший брат, болезненно агрессивен. Он вечно с кем-то дерется и совсем не бережет свою смазливую мордашку. Конечно, Норв надеется, что со временем парень остепенится. Может, и остепенится, если останется жив. Впрочем, альханы редко берутся за ножи – чаще выясняют отношения на кнутах, коими владеют виртуозно.

– Завтра постараюсь зайти к Эрбу и взглянуть на Волгов глаз, – пообещала я.

– И-и, голубка, совсем ты у меня марантиной заделалась. Тебе только болезных подавай, да увечных. Здорового и видеть не хочешь. Вот приду в следующий раз колченогий или слепой. А то вовсе замерзну под кустом где-нибудь на Горячей Тропе. Тебе назло. Забегаешь тогда.

– Забегаю, – охотно согласилась я, – ой, как забегаю. Не замерзай, Норв.

– А я уже замерз. Видишь, весь синий, – он показал мне смуглые красивые руки вора, сплошь унизанные массивными перстнями. Альханское золото, дутое, самой низшей пробы.

Я взяла его ладони. Они были горячие и влажные от растаявшего снега.

– Ну, смелей, голубка. Или ты в разлуке успела позабыть, как надо встречать своего дружка? Что ж, буду учить тебя заново.

Он обнял меня, смачно расцеловал, похлопал по заду и вдруг отстранился.

– Чем это от тебя благоухает, ненаглядная моя? Неужто новое снадобье? Оно так пахнет до или после употребления?

– Это пахнет мой пациент по имени Черноух, – смутилась я, – У него-то я и задержалась.

Норв заулыбался, прищурив плутовские свои глаза.

– Ага, значит, я вовремя приехал и привез тебе гостинчик.

– Привез, правда?

– Все, что ты заказывала, – он приподнял сумку и вытащил из нее объемистый пакет, – И кое-что сверх того. Погоди разворачивать. Дома посмотришь.

– Спасибо, спасибо!

– Погоди, еще не все. Вот твоя доля, – он протянул кошель, – Двенадцать лиров. «Сон короля» прошел на ура. Скупили всю партию. Тебе заказ.

– Какой еще заказ?

– На «сон короля» и «сладкие слезы». Дают хорошую цену – три лира за лот. Это получается сорок пять за полфунта. Округленно.

Норв грамоте не обучен, но считает прекрасно. И находит свою выгоду в любых подсчетах.

– Норв, дорогуша, я сто раз говорила тебе – Бессмараг не подпольная винокурня. Я – исследователь, а не производитель наркотиков. И потом, я не могу брать со склада больше того, что мне позволяют. За галлюциногенами и ядами ведется строгий учет.

Я немного усугубляла проблему, но знать об этом Норву не полагалось. Он поджал губы, выпрямился. Каждый раз один и тот же разговор.

– Не сердись, Норв. Ради нас с тобой Этарда не будет менять порядки в монастыре. Если я попадусь, то вылечу отсюда в полчетверти. А мне это ни к чему. Не расстраивайся. Смотри лучше, что я тебе принесла.

Я вытащила из-за пазухи коробку с пилюльками.

– Что здесь?

– Кое-что новенькое. Рецептура на основе «сладких слез», но с облегченной формулой. Полностью выводится из организма. Привыкание незначительное, – (Норв скептически хмыкнул). – Абсолютно безопасно, Летта проверила. Единственный недостаток – долговременный сон.

– Опять новенькое! Так нельзя, Альса. Мои клиенты требуют качественный постоянный товар. Который хорошо знают, который себя оправдал.

– Не хочешь – не бери, – обиделась я.

– Ну что ты сразу на дыбы? Говоришь, рецепт вроде как у «сладких слез»? Я могу сбыть это новшество как «сладкие слезы»?

– В принципе можешь, – я пожала плечами.

Ни к чему читать Норву лекции о травах, составах и их действии на человеческий организм. Ему это неинтересно, да и не поймет он.

Норв сунул коробку в сумку и завязал тесемки.

– Вот так, – сказал он, – Дела мы уладили, и ладно.

– Когда вы уезжаете?

– Через день, – он потянул меня к себе и накрыл краем плаща от влетавшего в нишу снега, – К субботе должны быть в Арбеноре. Дела не ждут.

Я обняла его чуть повыше талии, туго затянутой широченным шелковым поясом. Под плащом было тепло и уютно, а Норв был ласков, как умеют быть ласковы только сердцееды милостью Божией. Но ноги у меня замерзли. Зима – не время для свиданок. Вот летом мы…

– Пора, Норв. Уже поздно.

– Целый месяц не виделись, а ты уже убегаешь.

– Я постараюсь зайти завтра. Отпрошусь с утра, что-нибудь придумаю. Давай прощаться.

Прощались мы долго. Норв не приминул распустить руки – завтра на людях особенно не побалуешь. Наконец мне удалось отбиться, отшутиться, еще десять раз пообещать, что приду и выскользнуть в потайную дверь.

Прижимая к себе сверток и погашенный фонарь, я той же скрытой тропкой выбралась к дровяным сараям. До нашего корпуса через огороды – рукой подать, но идти по чистому снегу я не рискнула. Поэтому я дала крюка в сторону здания больницы, почти к самым воротам. Там заслышала голоса и затаилась.

У ворот торчала Верба, привратница. Приоткрыв створку на длину цепочки, она с кем-то препиралась.

– Нет-нет, – говорила она, – завтра утром. Завтра утром и доложу. Идите по домам. Мать Этарда легла почивать, за нас, грешных, помолившись. Чего удумали – среди ночи по пустякам беспокоить.

Снаружи бубнили – не разобрать.

– Поймали – и поймали, и ладно, и хорошо. Пусть до утра где-нибудь полежит. Утречком и поглядим. Что? Зачем жечь? Кто это выдумал – жечь? Да брось ты, Кайд, какая нечистая сила? Побойся Бога, дурья твоя башка, зверюшка это голодная, а никакой не упырь. Кровь сосет? Что с того – комар тоже кровь сосет… Да что вы заладили! Сказала – не разбужу, значит – не разбужу. Куда-куда… На сенник положите, или в баню. Или в кузню, на худой конец. Что попортит, что он тебе там попортит, дурья башка? Наковальню искусает? Ах, мехи… Ну, так убери мехи. Что у вас, крыши не найдется – ночь передержать? Совсем ошалели. Мужики вы или дети малые? Мужики? Тогда делайте, как я сказала. Пожжете тварь или заморозите – Этарда с вас спросит. Да, да. И нечего тут. И все.

Верба захлопнула ворота и, кряхтя, задвинула засов.

– Г-герои доморощенные, – бормотала она вполголоса, – Смельчаки, тоже мне. Упыря они поймали. Дьявола рогатого. Черта лысого. Х-храбрецы.

Ворча, она удалилась в привратницкую. Свет в окошке погас. Я обогнула угол, еще раз оглянулась и быстренько перебежала в больничный двор. Десяток шагов – и я у нашего корпуса.

Девочки уже лежали по койкам, но не спали – дожидались меня.

– Кадакарскую тварь поймали! – заявила я с порога.

– Кто, Норв? – удивилась Леттиса.

– Какой Норв? Мужики из деревни. Сейчас только приходили, Верба их не пустила.

– А Норв? Он-то приходил?

– Приходил. Вот, гостинец нам.

Я положила сверток на стол. Девушки откинули одеяла и мигом слетелись терзать добычу.

Из пакета были извлечены: большая фляга с альсатрой, крепким душистым вином из меда; куль со сластями; четыре пары шелковых чулок; куль с кофе; коробка с некоторой женской парфюмерией; бутыль арварановки лучшей очистки, маринованная селедка («О-о!» – сказала Ильдир); лимрский шоколад, большая редкость; и маленькая, на одну чашку, джезва, заказ Леттисы, считающей, что обыкновенный плебейский ковшик оскорбляет благородный напиток.

– Ну что, взял Норв свинское зелье? – спросила наша любительница кофе, разжигая жаровню и облизываясь в предвкушении.

– Спать не будешь, – предупредила я.

Она отмахнулась. Ильдир вдруг хихикнула.

– У тебя платье расшнуровано.

– И ничего смешного, – когда этот ловкач успел, я не заметила, – Вы, как хотите, а я ложусь в кроватку. Мне еще с утра предстоит придумать какой-нибудь повод для посещения Эрбова трактира. Заодно на тварь кадакарскую посмотрю. Интересно, что это за зверь? И к чему Этарда его приспособит? Если возьмет, конечно.

– Возьмет, – убежденно фыркнула Леттиса, – Чтобы Этарда да не взяла? В виварий посадит. По косточкам разберет. Виданное дело – тварь из внутреннего Кадакара!