Текст книги "Невидимый"

Автор книги: Ярослав Гавличек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– А после того, как она это сказала, вы все еще сердились?

– Нет, после этого уже нет; я подумал – она несчастна и хочет выразить что-то очень грустное, например, что лучше мне быть мертвым, чем видеть, как она мучится. Я надеялся, что она еще посидит со мной, поверит мне свои печали, но она вдруг вскочила, дернула меня за волосы и убежала. Вот с тех пор и барабанит там наверху…

– Это не шутка, – мрачно произнесла тетка. – Это нечто совсем другое.

– Надо было вызвать Мильде, – вставил я поскорей, чтоб заглушить теткины слова.

– Мы так и сделали, Петр, – устало проговорил Хайн. – Сначала не застали дома. Осень, пора болезней, он объезжает больных… Позвонили второй раз – обещал приехать тотчас после ужина. Правда, он не знает, что дело крайне серьезно.

– Я был бы очень рад увидеть его как можно скорее, – тихо сказал я. – Хотя бы потому, что очень важно узнать, как будет Соня разговаривать с ним. Если она и с ним будет вести себя… неподобающим образом – значит, болезнь действительно серьезна. Я имею в виду тяжелое нервное расстройство или что-нибудь в этом роде.

– Нервное расстройство! – простонал Хайн. – Если у нее расстроены нервы, то только по вашей милости!

Внимание, начинается атака! – сказал я себе. Ямочки на моих щеках углубились, я стиснул зубы.

– Да как же ей из-за него не заболеть? – встряла тетка. – Из-за него кто угодно рассудок потеряет! Нельзя так обращаться с человеком, как он обращался с ней!

Во что бы то ни стало владеть собой! – твердил я себе. А вслух сказал, что понимаю состояние их обоих и не намерен делать никаких выводов из их упреков. Однако пани Каролина должна бы понять, что если кто и страдает больше всех, то именно я. Речь-то ведь идет не только о моей жене, но и о моем ребенке.

Тетка ткнула в меня пальцем, словно клюнула хищным клювом:

– Вас одного я буду обвинять, если в доме случится несчастье! Я – терпеливая, но строгая свидетельница! Кто знал Соню лучше меня? Или вы хотите внушить нам, что Соня потому заболела, что и всегда была нездоровой? Нет, голубчик, это вам не удастся! Да вы месяцами обращались с ней как со служанкой, укравшей ложку! Не изволили, видите ли, уделять ей свое высокое внимание… Добивались, чтоб она отвернулась от родных… А что вы дали ей взамен? Только свой эгоизм! Она обнаружила в вас жестокость, и вы за это мстили ей! Вот не звала же она вас к себе, когда болела – почему? Да потому, что доверия к вам у нее не было! А вы, вместо того чтоб понять отталкивающие свойства вашего характера, злились все больше и больше. Соня разочаровалась в вас как в супруге и человеке. У нее нежная душа, она чувствовала себя несчастной… Но вы и теперь еще ничего не понимаете! Бесчувственный чурбан, голодный выскочка, подручный палача – вот вы кто!

– Тетя Каролина! – всплеснул руками Хайн. – Ради бога, перестаньте! Не надо ссор! Ведь это ужасно, эти взаимные обвинения теперь, когда важно только одно – здоровье Сони! Наверное, все мы виноваты, каждый по– своему… Петр, я взываю к вашему самообладанию, к вашему разуму!

Да ведь ты сам же и начал! – в бешенстве подумал я, но вслух пробормотал, что знаю свой долг. Тетя несправедлива ко мне только из сострадания к Соне…

Я не мог усидеть на месте. Встал, заходил по комнате, мысленно пережевывая нанесенные мне оскорбления. Вот как, стало быть, я виноват, что они держали в доме сумасшедшего, которому приспичило подсматривать за молодоженами… Моя вина в том, что случилось с Соней, после чего она надолго заболела, я нашептал ей, что сумасшедший – отец ее ребенка! Я поощрял ее в идиотских, вздорных выходках до тех пор, пока она не запуталась в сетях собственной больной фантазии…

А наверху гремели аккорды – отчаянные, душераздирающие, и этому не видно было конца. Я шагал по комнате, и рядом металась моя тень – как дьявол, искушающий душу. Я сумел смолчать на оскорбления тетки, но не в состоянии был изобразить фальшивую улыбку. Я бросал вокруг себя убийственные взгляды.

– Петр, Петр, – вздохнул Хайн, – вы не из тех, кто поддается чувству сострадания… Я читаю злобу на вашем лице. Вы никогда не склоните головы ни перед каким величием! Вас не сокрушит даже собственное несчастье. Знаю, вы не веруете в бога. Но с вас стало бы уверовать в него, если б вы только знали, что вам дозволено спорить с ним!

Доктор поставил условие: ничем не нарушать его беседу с Соней. Но он разрешил нам, мне и Хайну, наблюдать за этой беседой из соседней комнаты. Через приоткрытую дверь мы слышали каждое слово. Хайн был в халате и шлепанцах, он зябко ежился в кресле и доблестно превозмогал кашель.

Как только Мильде вошел к Соне, рояль разом смолк.

Соня вскрикнула, ноты упали на пол. Но доктор был готов к ее испугу и заговорил с ней совершенно непринужденно. Сегодня у него был трудный день, много тяжелых больных, повальный грипп. Вот и захотелось ему взглянуть на здоровых, веселых людей. О, милостивая пани прямо – роза, а играет, как настоящий виртуоз. Видно, у нее отличное настроение.

Тут он сделал паузу, чтоб подчеркнуть значение последующих слов:

– Кто бы мог подумать? Оказывается, дядя Кирилл вернулся! И говорят, будто он теперь в самом деле невидим.

Минутка недоверчивого молчания – она показалась нам вечностью. Доктор спросил еще раз, более настойчиво:

– Неужели это правда? Я, признаться, сперва не поверил. Я, знаете ли, понятия не имел… Не можете ли вы, милостивая пани, объяснить мне, как же это произошло? Ведь совсем недавно его увезли отсюда!

Вероятно, он хотел заставить Соню мыслить логически. И полагал, что ее смутит явное неправдоподобие ее вымысла. Однако у Сони ответ был готов:

– Господи, это так просто! Он оттуда убежал!

Мильде, естественно, очень удивился. Как мог дядя бежать из клиники? Ведь он уже бывал раньше в таком заведении и знает, что не так-то просто пациенту выйти из него.

Соня презрительно фыркнула. А что тут такого? Он ведь невидим, а таким вовсе не трудно убежать. Ушел – и все тут.

– Я вам больше скажу: он приехал поездом. И даже билета не покупал!

– Вот как, – удивился доктор. – Ну и новости! Что ж, это, конечно, все объясняет. Да, надо признаться, глупая была затея – запереть в лечебнице невидимого человека. Теперь дядя, конечно, гордится своим подвигом. Он вам рассказывал подробности? Вижу, вижу – и спрашивать нечего. Вы, конечно, уже о многом рассказали друг другу.

– Нет, этого не было, – созналась Соня. – Мы об этом еще не говорили.

– Да не может быть! – Доктор пришел в недоумение. – Как же вы тогда обо всем узнали?

– Ну, раз он здесь – значит, сбежал оттуда, – ответила Соня с трогательной простотой.

Перед таким аргументом пришлось спасовать даже Мильде. Все же он позволил себе выразить мнение, что молодая пани может ведь и ошибаться. Как знать, может быть, он все-таки не совсем невидим и сидит себе в своей палате и о доме забыл…

– Впрочем, – поспешил он добавить, чтоб не дать разлиться потоку Сониного красноречия, – это легко выяснить. Достаточно послать запрос.

Не желает ли милостивая пани, для пущей уверенности, написать в клинику? Пусть она сама напишет и сама получит ответ. Он, Мильде, допускает, что какие-то признаки присутствия в доме невидимого есть, и очень жаль, что тот до сих пор не проявил себя как-нибудь более ощутительно. Что же касается его, Мильде, мнения, то он склонен думать, что дядя Кирилл не ушел из клиники. Ведь если б он ушел, то уж об этом наверняка известили бы родных.

– Обычно, – тонко добавил Мильде, – обычно родным об этом сообщают.

– Очень может быть, – живо отозвалась Соня. – Может быть, им и сообщили. А они скрывают от меня.

– Да кто же от вас скрывает?

– Ну, кто – конечно, тетя, папа и Петр.

– Но зачем им от вас скрывать? – ласково расспрашивал Мильде.

– Господи, зачем! Потому что они не хотят, чтоб я с ним встречалась. Знают, что уж никогда не схватят его, раз он невидим. Знают, что мы с ним объединимся против них, когда договоримся. Я уверена! – Она захлопала в ладоши. – Я уверена, так оно и есть!

Доктор некоторое время молчал. Думал. Дело оказалось трудным, Сонина логика – несокрушимой. Бедняжка будет зубами и ногтями бороться за свой безумный бред – как подлинный автор, как мать за дитя.

– Ведь мы с ним, – робко проговорила Соня, – мы любовники, знаете?

– Да что вы! – оживился врач. – Не может быть, вы ведь замужняя дама!

– О, это я прекрасно знаю. Но я не люблю мужа. Я его ненавижу! – Это она произнесла со страстной злобой. – Он злой. И потом, у меня будет ребенок от возлюбленного. Я сказала об этом мужу, а он, дурак, не верит.

– Я не знал… – стуча зубами, тихо промолвил Хайн. – Не знал, что с ней уже так… Ох, все потеряно! И нечего на что-то еще надеяться…

У него вырвался жалобный стон, и тотчас лицо его исказила ненависть:

– Но как она вас раскусила! Как осудила!..

Я пробормотал, что просто неразумно принимать всерьез слова больной, и мы стали слушать дальше.

– Недавно – помните? – медленно начал Мильде. – Я доказал вам, что ребенок ваш – от законного супруга.

– Что вы мне толкуете! – рассердилась Соня. – Неужели вы такой отсталый! Никакой врач в мире не может по чистой совести с уверенностью утверждать… Что вы обо мне знаете? В лучшем случае только то, что я сама вам сказала.

– Это так, – быстро согласился Мильде. – Простите, если я утверждал нечто такое, чего не могу доказать. Просто я предполагал, что вы были мужу верной женой. Не сердитесь, если я ошибся. Я не собираюсь вас недооценивать.

– Вот именно! – ликующе воскликнула Соня. – Я часто встречалась с моим возлюбленным. Возможностей-то было много! Мужа целыми днями нет дома…

– Это верно, я понимаю, – перебил ее Мильде, видя, что она намерена рассказать ему подробности своих мнимых измен. – Пока оставим это. Видите ли, я хочу предложить вам одно интересное дело. Вот вы говорите, что невидимый дядя дома, я же утверждаю обратное. Когда мнения расходятся, люди спорят или заключают пари. Так вот, я хочу побиться с вами об заклад. Хотите? Заключим шуточное пари по всем правилам! Я говорю – его здесь нет, а вы – что он тут.

– Нет, – жестко ответила Соня. – Не надо пари. Вы всегда были добры ко мне. Не хочу, чтоб вы проиграли.

– Ну, пожалуйста! – ласково уговаривал ее доктор. – Посмотрим!

Она опять отказалась. Тогда Мильде стал добиваться, чтоб она открыла, по крайней мере, какие признаки убеждают ее в присутствии Невидимого.

– Я вас не выдам, честное слово! – пообещал он. – Вы не представляете, до чего это мне интересно!

Она рассказала ему то, что мы уже давно знали: она слышит, как дядя Кирилл ходит по дому, а из кладовки исчезает съестное. И хотя по утрам кровать его всегда застлана, все равно он наверняка спит там. А кровать застилает сам – Соня узнала его руку! Один раз она даже ощутила его дыхание на своей щеке…

– Так, так, – кивал доктор, – верю вам, милостивая пани, но мы, доктора, такой противный, упрямый народ… Верим – и все-таки требуем все новых и новых доказательств. На вашем месте я бы, например, все-таки написал в клинику.

– А они не скажут правды! – хихикнула Соня. – Им стыдно, что он от них убежал!

– Тогда, – осмотрительно заметил врач, – если б я захотел узнать всю правду, как оно в обычае у врачей, мне оставалось бы только убедиться собственными глазами. Будь я на вашем месте, я бы сам съездил в клинику!

Логический вывод, столь тщательно подготовленный Мильде, пропал впустую. Ох, что тут началось! Соня впала в истерику, как в тот раз, когда ей сказали, что у нее будет ребенок. Как она неистовствовала, господи на небеси! Хайн метнулся к двери, как и в тот раз, – как же, его овечку обидели! – и мне пришлось изо всех сил удерживать его за полу халата. Но из-за чего же эти вопли и рыдания?

– Знаю я, чего вы хотите! – кричала Соня. – Знаю, что вы задумали! Думаете, я сумасшедшая u хотите отправить меня в сумасшедший дом, как дядю Кирилла! Знаю! Вот так же папа увез бабушку! Наврал ей что-то… Потому-то и вы уговариваете меня ехать! Хотите, чтоб меня там заперли, чтоб я уже никогда не вернулась домой! Конечно, в этом замешан Петр… Он страшный человек! Он на все способен. Хочет избавиться от меня! А я знаю, что сделаю: позову на помощь дядю, он меня в обиду не даст… Дядя Кирилл! Дя-дя Кирилл!!

– Ни с места! – резко бросил я Хайну. – Вам там нечего делать.

– Я знаю, – лепетал он, – но я хочу быть с ней… Мое место с ней.

И внезапно, словно в каком-то озарении, он воскликнул:

– Когда я буду с ней – никто меня от нее не выманит!

Я задумался над его словами и нашел эту мысль выгодной для себя.

– Как знать, может, вы даже гордитесь тем, что вам удалось довести ее до такого состояния, – с горечью сказал Хайн. – Вы, возможно, воображаете, что она так вас любила…

– Этого я не думаю! – возмутился я. – И она не была бы в таком состоянии, если б больше доверяла мне!

– Вам, конечно, не понять, каково отцу слышать все это. Вы спокойны и рассудительны. А я сходил с ума от горя, когда умерла моя жена…

– Соня не умирает, она только больна!

– Не завидую я вам, человек без сердца! Вы бесконечно нищи по сравнению со мной, несмотря на мнимое преимущество вашего хладнокровия!

– Я не теряю надежды, – заносчиво возразил я. – Этого вы не можете отрицать. А здесь скорее поможет тот, кто надеется!

Доктор вышел к нам, когда мы меньше всего ожидали.

– Пойдемте, – торопливо сказал он. – Она теперь плачет. Дадим ей выплакаться. Пошлем к ней эту вашу Кати, а сами сойдем вниз. Там и поговорим.

Сказать Хайну, что я не теряю надежды, было с моей стороны поистине шуткой висельника. Разговор Сони с доктором начисто развеял последние летучие остатки моей надежды. Я уже не обманывал себя, я знал – моя семейная жизнь разбита самым гнусным образом. Не так-то легко было примириться с этим, но что мне оставалось другого? Можно сказать, я уже справился с этой болью. Да мне и помогли справиться! Едва увидели, что я повержен, – на меня набросились, как разоренные кредиторы… Не удивительно, что я ожесточился. Если что и рухнуло безвозвратно, то прежде всего мое собственное счастье. Может быть, мне следовало отчитаться перед кем-то в моих поступках? Защищаться? – Они бы все равно не поняли. Такие люди, как я, одиноки и в радости и в горе. Я никогда не строил себе иллюзий насчет этого дома. Я был здесь одинок с той самой минуты, как вошел в него. Но только теперь одиночество мое стало полным. Из подозрений, с какими на меня смотрели с самого начала, родилась явная враждебность. А у меня не было оснований платить хлебом за камень. Лучше самому быть несправедливым, чем страдать от несправедливости других.

Я равнодушно слушал объяснения Мильде насчет Сониной болезни – и даже не пытался скрыть своего равнодушия. Что нового мог я узнать? Я все знал наперед. Мне было не до притворства. Мысли мои полны были собственной важной проблемой, о которой я не решался заговорить с врачом в атмосфере, зараженной горем тестя и мстительностью тетки. С какими перспективами вступит в жизнь мое дитя? Я сонно смотрел на старуху, восседавшую в своем кресле, на тестя, скорчившегося на оттоманке. Доктор то и дело рассеянно протирал платком свое пенсне, озирая слушателей подслеповатыми глазами. Я терпеливо выжидал момент, когда получу возможность задать свой вопрос.

Мильде, разумеется, говорил с профессиональным оптимизмом, хотя сам не мог верить своим словам. Он утверждал, что непосредственной причиной заболевания явилось недавнее нервное потрясение, осложненное беременностью. Он допускал, что какое-то влияние оказали давние страхи больной, уходящие корнями в пору ее детства и нашедшие благоприятную почву в слишком ранимой совести п богатом воображении. Он произнес слова душевная болезнь, но для того лишь, чтоб тотчас его перечеркнуть. Заявил, что не может определить, носит ли она временный или постоянный характер. Возможно и то и другое – и выздоровление и ухудшение. Его единственным советом было: ждать.

– Время будет работать на нас – или против нас. По мере приближения родов болезнь или будет находить все больше почвы для себя – или ее изгонит интерес к ребенку. Если победит мать, мрак рассеется, а с ним – и Невидимый.

Доктор просил всех пас дружно помогать победе ребенка. Надо напоминать о нем Соне всеми возможными средствами. Заставить ее думать о нем. Готовить ему приданое, колыбельку, может, даже игрушки. Опровергать Сонин бред, будто ребенок – от дяди. Сам он обещал еще раз попытаться разубедить ее в этом, как только представится случай. Он собирается действовать в этом направлении осмотрительно и систематически. Сегодня мы сами видели – он приложил все усилия, чтобы пробудить в пациентке способность рассуждать здраво. К сожалению, он встретил слишком упорное сопротивление и попытка его не имела успеха. Возможно, уже завтра ее убежденность в невероятном поколеблется. Жаль, очень жаль, что мы не обратили должного внимания на ее безумную идею прежде, чем она пустила глубокие корни, то есть в то время, когда ее рассудок еще боролся с ней.

– Конечно, я говорю это вовсе не для того, чтобы в чем-то вас упрекать. Я должен упрекать в первую очередь себя, ведь вы мне об этом говорили!

Хайн с жаром несколько раз кивнул. Я заметил, что он крепко стиснул зубы – видно, всячески старался сдержать дрожь лицевых мышц. Он предпочитал молчать.

Мильде сказал еще, что пациентка нуждается в полном покое. Следует исполнять все ее желания, обходиться с ней, как с хорошим, только немножко упрямым ребенком. Не сердиться за ее капризы, делать вид, будто верим всему, что она говорит, однако не быть в выдумках изобретательнее, чём она, сама.

– И не забывайте, – заключил он, – что Соня обладает высокоразвитым интеллектом и на нее может оказать роковое воздействие, если она в один прекрасный день отрезвится и поймет все убожество своего состояния. Тщательно следите за переменами ее настроений. Всякий раз, как она будет чрезвычайно возбуждена или непривычно тиха, – не оставляйте ее одну.

– Как? Как? – испугался Хайн; он потер виски, он стал заикаться, он никак не мог найти слова, чтобы сформулировать свой страшный вопрос. – Значит, пан доктор, вы опасаетесь, что Соня может… могла бы… поступить… безрассудно? Значит, надо даже ее… стеречь?

– Да, – ответил Мильде, с состраданием заглянув ему в глаза. – Необходимо найти человека, которому можно абсолютно доверять и который взял бы на себя ответственную задачу – бдить над больной.

– Кати! – предложила тетка, пристукнув своей жуткой клюкой.

Но еще не отзвучало это имя, как Хайн с жаром, со слезами в голосе вскричал:

– Я!

Врач посмотрел на него одобрительно, кивнул головой.

– Да, я живо помню, как отцовский уход дал уже один раз прекрасный результат. – Вероятно, он льстил Хайну только затем, чтобы доставить ему хоть эту жалкую радость. – Однако для столь утомительного служения вы, пожалуй, слишком заняты? – добавил он с притворно озабоченным видом.

– Я не буду ездить на завод! – выкрикнул Хайн.

И, может быть, потому, что сейчас он отказался от завода (дела которого все равно его давно перестали интересовать), отрекся от последней опоры, еще делавшей его мужчиной, он рухнул на стул и прерывисто зарыдал, судорожно сжав руками седые виски.

– Этого еще не хватало, пан фабрикант! – ободряюще заговорил доктор. – Выше голову! Не надо отчаиваться, пока не все потеряно!

Вид слез, стекавших по щекам Хайна, был, вероятно, очень неприятен Мильде. Подобно всем врачам, он боялся выражений чувств как заклятого врага своей профессии. Утешая старика, он придумывал, как бы ему поскорей и незаметней выбраться отсюда вон.

– Для вас, людей старшего поколения, осталось еще кое-что, чего не хватает нам, молодым, – проговорил он с фальшивым вздохом. – Для вас еще жив бог! Вы можете ему довериться и уповать на него.

– Мы верим и уповаем, – жестко произнесла тетка. – Но за спиной у нас – многие годы, когда мы верили и уповали напрасно.

Зря Мильде так спешил – я все равно догнал его еще на лестнице. Придержал за рукав пальто, чтоб он не сбежал.

Он посмотрел на меня, прищурив глаза, вдруг очень чужие и настороженные.

– Пан доктор, – начал я, противопоставляя его ироническому взгляду максимальную вежливость, – я хотел бы спросить вас – угрожает ли что-либо ребенку, который должен родиться?

– Безусловно, – насмешливо отвечал он. – Ему угрожает опасность материнской травмы. Женщина с помутившимся рассудком способна на любые экстравагантности. Следует бдительно стеречь ее. Но об этом я уже говорил сегодня. Жаль, что вы меня плохо слушали.

Я сообразил, в чем дело: Мильде обиделся, что я не внимал его объяснениям с жадностью смиренного ученика.

– Вы меня, кажется, не так поняли, – резко возразил я. – Меня ужасает то обстоятельство, что стать матерью предстоит помешанной. В семье уже было несколько случаев сумасшествия. Тут явная наследственность… Есть ли какая-нибудь надежда, что ребенок родится нормальным?

– Дорогой пан инженер, – подумав немного, ответил Мильде, – во-первых, вам, профану в медицине, не следует столь легкомысленно употреблять такие слова, как наследственность. Это звучит не очень-то красиво именно в ваших устах. Во-вторых, спрашиваете вы напрасно. Я не могу вам ничего сказать с уверенностью.

Я был далек от того, чтоб возражать на его намеки. Мне было безразлично, что он обо мне думает. Я только настаивал, чтоб он сказал мне, обязательно ли проявляется эта зловещая наследственность.

Мильде нахмурился. Сказал, что сумасшествие по наследству не передается. Разве что предрасположенность.

– Это одно и то же, – с горечью заметил я; меня уже начало раздражать высокомерие, с каким он цедил свои ответы, лишь бы отвязаться.

Мильде возразил, что это не одно и то же. Предрасположенность вовсе не обязательно ведет к заболеванию. Многое зависит от того, в каких условиях живет и развивается человек. Случай с Соней типичен: дело дошло до катастрофы исключительно под влиянием известных событий. Нельзя также не учитывать, что ребенок был зачат до потрясения.

– Впрочем, – поспешно добавил он, – здесь вообще нет ничего позитивного, на чем можно было бы строить предположения…

Да, ничего не скажешь, утешение не из удачных! Я коротко засмеялся.

– А Кирилл Хайн? Он-то как сошел с ума? Его мать тоже была здорова в период зачатия!

Мое возражение глубоко задело доктора. Он заявил, что, кажется, он не студент, а я не экзаменатор. Что я, собственно, хочу доказать? Что мой ребенок будет больным?

– И знаете что? – сердито закончил он. – Я очень хочу сегодня попасть домой. Мне вовсе не нравится, что вы меня задерживаете.

Я – почти смиренно – прошептал, что хочу не утешений, а правды.

– Правды?

Теперь он даже как-то глупо усмехнулся. Потом вдруг вырвался и побежал к своей машине. Я бросился за ним. Мильде сел в автомобиль и хотел уже захлопнуть дверцу, но я, с трудом сдерживаясь, успел еще спросить – неужели ему и впрямь больше нечего сказать мне?

– Нет, – ледяным тоном ответил он, обозленный моей неотвязчивостью. – Я сказал вам все, что вы хотели знать.

И тронул машину. Я, красный от гнева, кричал ему вслед, что он не должен разговаривать со мной так скупо и враждебно, не удивительно же, что отца интересует судьба ребенка, – но Мильде уже не мог меня слышать. Или просто сделал вид, будто не слышит.

Я утешал себя, что только ради ребенка обязан сносить такие унижения. Я стоял у ворот, растерянно осклабясь, и ливень хлестал меня… Холодные струйки воды текли мне за ворот. Над входом горела лампа, и длинная тень от меня ложилась на землю. Какая-то заблудившаяся ночная бабочка коснулась на лету моего лба. Я в бешенстве отмахнулся…

Потом я вернулся в дом. Постепенно успокаивался. Стал обдумывать то, что услышал от доктора. Добрая то была весть или злая? Трудно сказать. По меньшей мере тут была мучительная неизвестность и была угроза, что эта неизвестность будет грызть меня долгие месяцы, а потом еще – годы… Я очутился снова в положении, сходном с тем, в каком я находился, когда только приехал в Есенице и мы с Соней бродили ночью в саду. Тогда мне тоже только и оставалось, что выбросить из головы все, что мне рассказал в первый вечер Хайн. Жить с постоянным страхом в душе? Или попытаться еще раз поверить в будущее? В тот раз опа бессовестно обманула меня, эта благословенная вера! Или на сей раз судьба окажется милостивее?

Вопрос натыкался на вопрос, ответы визжали, как фальшивые тоны в оркестре. В таких случаях – какой прок от всех мудрых намерений? Разум способен мужественно и решительно идти навстречу неизвестности, а чувство – оно как малое дитя, упирается, боится темноты.

О докторе Мильде я не мог думать без возмущения. Вот ведь как – там, наверху, он только что едва не обнимал Хайна. Стало быть, вздохи и безысходное отчаяние еще ценятся в этом мире! Или Мильде отмеряет утешения погорячее тому, кто платит? Я решил, что когда-нибудь еще расплачусь с Мильде по этому счетцу…

Я взглянул па часы. Несколько минут одиннадцатого. Еще не поздно зайти к Хайну, потолковать с ним обо всем, что случилось п что говорил Мильде. Но – утирать малодушные слезы старика? Потчевать его конфетками утешений? Этого мне никак не хотелось. Или засесть в своей комнате с сигарой в зубах и в одиночестве предаться мыслям? Нет, и это ни к чему. Я не из тех, кто склонен к романтическим собеседованиям с вороном. И я отправился спать.

Соня уже лежала в кровати, закутавшись в одеяло до подбородка. Я подумал, что она спит, и вел себя как можно тише. Но она не спала. Когда я погасил ночничок, то услышал, как она приглушенно хихикает под одеялом. Лежала она спиной ко мне. Смеялась п шептала что-то невразумительное.

Смейся, смейся, думал я. В мозгу моем гвоздем застряла забота о ребенке. Сегодня я впервые засыпал рядом с помешанной. Вот и еще один сумасшедший в доме Хайна, – сказал я себе. Нельзя не подумать, что дом этот и впрямь проклят. Видно, какой-то дьявол начертал на его фундаменте ужасный приговор – что здесь всегда будет жить человек, лишенный рассудка.

Я не подозревал, что мысль эта была пророческой.