Текст книги "Записки прижизненно реабилитированного"

Автор книги: Ян Цилинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Духовный наставник семитов был старый и согнутый человек с ясными еврейскими глазами. Он казался нелюдимым и мало разговаривал даже со своими соплеменниками. Однажды – а это было подсмотрено – раввин положил руки на плечи студента, и тот склонил голову ему на плечо. Губы старика – а это было услышано – шептали;

– Мой мальчик, сохрани тебя Бог!

Весь Медный Рудник осветился тайной еврейской подлостью.

– Вiн жид, но скрывает свою нацию, – поняли бандеровцы.

Новичок попал в еврейскую шкуру и в глазах бандеровцев носил ее все полтора года лагерной жизни. Они не только не хотели, но и не могли понять, что молодой парень в трагическую минуту жизни ищет не нацию, а человека, что ему сейчас как воздух нужны дружеская поддержка, доброе слово и участие. Они не видели, что среди знакомых новичка появились и русские, и украинцы, и грузины, и корейцы, и азербайджанцы, и татары, и таджики, и латыши, и литовцы – практически весь «интернационал», собравшийся в лагере. С последователями Степана Бандеры он действительно не сходился. Ну а с евреями? Василий получил от них добро и свет. Расплачивался он тем же. Отдавал с лихвой. В дальнейшей жизни Иголкину пришлось побывать и в антисемитах. В еврействе, как и среди бандеровцев, встречались люди, которые в своей темноте и в мираже предначертанной избранности презирали весь окружающий мир.

Погибший в лагере раввин и убитый много лет назад дед Иголкина, православный священник отец Василий, говорили в таких случаях одно и то же:

– Они не ведают, что творят. Да простит их Бог!

Натерпевшиеся в жизни и принявшие мученическую смерть служители несовместимых религий оказались на позициях Бога единого.

Сокрытие жидовской нации требовало наказания. Татьяна стала свидетельницей акта возмездия. Она ничем не могла помочь и была в отчаянии. Вдруг словно из-под земли рядом с незнакомцем вырос Иван Ушаков. Он был кряжист, широк в плечах и, казалось, нетороплив. Но через считанные секунды один из обидчиков лежал на земле, а другой стоял на коленях и ел медную землю.

– Будешь жрать, гад, пока не подавишься, – приговаривал Иван. – Еще раз тронешь студента – убью.

«Он не только москвич, но и студент!» – отвлекаясь от событий, обрадовалась Татьяна.

Убедившись, что бандеровец понял науку, Иван подошел к пострадавшему, потрепал его по плечу и сказал тоном приказа:

– Мужчина должен уметь за себя постоять. Буду тебя учить!

Балерина, наблюдая уроки, скоро поняла, что Иван воспитывает студента, как изувер-дрессировщик натаскивает животное: учит не пряником, а только кнутом. Он наносил ученику внезапные резкие удары, от которых меркло в глазах и отключалось сознание. Когда нападал студент, учитель не отвечал только в том случае, когда удар был близок к цели. А это случалось так редко… Татьяне, самой познавшей труд балета, казалось, что в школе Ушакова все настоящее, а бутафорским является только кусок дерева, который используется вместо ножа. На самом деле удары учителя были легкими. В других обстоятельствах Иван мог голыми руками убить и изувечить человека и выполнял эту работу с точностью автомата.

Ушакову скоро стало ясно, что студент неспособный ученик и что он многого не достигнет. Ему не хватало ловкости. Реакция была замедленной.

– Головастик, интеллигент, – говорил себе Иван, – что с него взять!.. Но я его все же растереблю, – решил разыскник. Учитель отобрал несколько простых приемов защиты и нападения и сосредоточился на их отработке.

Татьяна видела, что у студента ничего не получается. Он выходил из стычек побитый и поверженный. В тело вселилась боль. Боль нарастала и становилась невыносимой. Появился страх перед уроками и перед учителем. Но в один прекрасный день страх превратился в ненависть. Василий сумел отразить удар и нанести свой. Балерина уже давно ненавидела Ивана. Она, как бешеная кошка, была готова вцепиться когтями в его лицо. Когда удар студента достиг цели и глаза учителя на секунду затуманились болью, ее охватило дикое торжество.

Ушаков уловил перемену, произошедшую в ученике. Он с удовлетворением сказал:

– Теперь у тебя дело пойдет. – И добавил: – Ты должен уметь ненавидеть и знать, что такое ненависть. Тогда будет и реакция, и удар. Одного инстинкта самосохранения в нашем деле мало.

Иван перестал избивать студента, а через три месяца прекратил занятия. Ученик освоил первоначальный курс. На большее учитель не рассчитывал. Полковник Чеченсв не подозревал, что заключенный Иголкин мог обидеть теперь не только лягушку.

Уже под конец обучения Татьяна из переговоров между Ушаковым и студентом поняла, что занятия таили в себе смертельный риск. Иван был предупрежден под специальную расписку, что должен забыть о своем знании приемов рукопашного боя. На формуляре бывшего разыскника было написано: «Особо опасен при задержании».

На формуляре бывшего студента красовалось: «Склонен к побегу».

Если бы кум узнал через стукачей, что двое заключенных с такими задатками занимаются боевой подготовкой, то можно было бы раскручивать лагерное дело. Такое дело звучало как поэма: выявлена преступная группа, имевшая целью развязать террор в лагере, организовать побег и развернуть террористическую и диверсионную деятельность против Советского государства. Оперчекистов ждала награда, а раскрытых преступников – новый срок с отбытием наказания в лагерной тюрьме. Зона лагеря по сравнению с этим застенком считалась если не раем, то курортом.

В дальнейшем учитель не забывал поддерживать форму своего подопечного. С истошным криком:

– Падло, задавлю! – он внезапно бросался на студента.

Окружающие ничего не понимали. Они знали, что разыскник и студент дружны и кушают вместе. Нападение объясняли диким нравом Ивана. Иногда парню удавалось избежать ударов. Однажды он отразил нападение и поверг Ивана на землю.

Заключенные удивились:

– Ну и студент, завалил Самого!

Авторитет Василия среди бандеровцев, которые видели происшедшее, повысился. Они его больше не трогали.

– Теперь он умеет за себя постоять! – восхищалась Татьяна.

4. Им не хватило этого дня и вечер показался коротким

Поезд развил предельную скорость, возможную на разбитом пути. Казалось, что он стремится подняться в воздух и умчаться прочь от постылой земли, исковерканной лагерями. Картина Медного Рудника померкла. Изношенный вагон сильно трясло. Татьяна не замечала качки. Она думала о незнакомце. Балерина не была милосердна и сентиментальна. Но рассказ студента ее потряс. Вместе с ним она побывала в Медном Аду и теперь смотрела на человека, который смог устоять и вышел из пекла. Татьяна имела и свой лагерный опыт, но он был не столь тяжел, хотя… Находясь в культбригаде, артистка выходила за ворота лагеря лишь на концерты. Тяготы и горе подруг по женской зоне, бывших на общих работах, не очень трогали балерину в ее эгоизме.

«Какой он мужественный и сильный! – поражалась Татьяна. – Он столько вынес и не содрогнулся. Этот юноша превратился в мужчину, но остался в душе ребенком, чистым и непорочным. Он умеет читать в сердцах, – отметила балерина, рисуя в воображении портрет незнакомца. – Он разгадал меня и проник в сердце». Вторжение в сокровенный мир больше не смущало и не вызывало былого протеста. Глаза ее были задумчивые и удивленные.

Татьяне хотелось слушать дальше, но рассказ подходил к концу. Они стояли друг против друга в купе. Студент, как бы думая про себя, говорил негромко:

– Еще недавно я не представлял, что такое может происходить в середине XX века и особенно в нашей стране. Ее небо казалось светлым и безоблачным. Мы верили, что живем под солнцем сталинской конституции, а оказалось… – Зазвучали слова самой оптимистической песни сталинской эпохи, пафос которой изменила тюрьма:

 
Широка страна моя родная,
Много в ней особых лагерей,
Я другой такой страны не знаю,
Где бы так же мучили людей…
 

Внезапно незнакомец остановился и добавил:

 
Молодым на каторгу дорога,
Старикам в земле у нас почет…
 

– Но как они посмели тронуть вас, молодую, прекрасную, чистую! Вы для меня… – Он продолжал голосом, которым люди поверяют заветную тайну: – Вы спасли меня и открыли смысл жизни. Тогда, на концерте, я понял, что на свете еще есть красота. Я узнал, что в ожесточенном мире осталась прекрасная женщина. Мне снова захотелось жить, хотя бы ради того, что вы существуете. Я никогда не надеялся вас увидеть и даже не думал об этом. Сегодняшняя встреча – такое чудо! Можно я на вас посмотрю! – Во внезапном порыве незнакомец положил свои руки на ее плечи.

Татьяна вздрогнула, но не отстранилась. От рук незнакомца исходили тепло и сила, слова проникали в сердце:

– У вас замечательные глаза, бездонные и удивительные, и самое красивое лицо в целом мире. Человек, которого вы полюбите, будет счастливей всех королей. Но и просто смотреть на вас, видеть вас без надежды на взаимность – это тоже великое счастье.

Таня испытывала смущение, но не имела ни сил, ни желания оторваться. Угадав чувства балерины и стесняясь своего порыва, неизвестный отступил на шаг и примолк. Но Татьяна сейчас не могла с ним расстаться.

– Скажите, кто вы и как вас зовут? – спросила она.

– Номер СЕЕ-884, статья 58, пункт 10, 11, срок пять лет, – затараторил незнакомец и вдруг громко рассмеялся. Татьяна подхватила смех. Она поняла, что в студенте сработала лагерная привычка. Именно так был обязан отвечать заключенный администрации. Иначе полагался карцер. Номер был и у нее. Человек в особых лагерях обезличивался и превращался в инвентарный номер.

Продолжая смеяться, собеседник представился:

– Я Вася Иголкин, бывший студент. Еду домой в Москву.

Смех соединил их еще больше.

– Я Таня Федотова, тоже москвичка, тоже студентка… бывшая, тоже освободилась и тоже направляюсь домой в Москву. Давайте будем на ты!

Они сели друг против друга за столик у окна купе.

– Ты правда балерина? – спросил Василий.

– Нет, я только училась в балетной школе, когда была девчонкой. Потом я решила стать драматической актрисой и поступила на актерский факультет в институт театра. А где ты жил? – поинтересовалась Татьяна.

– На Большой Молчановке.

– А я на Малой Бронной.

Оказалось, что они родились и выросли в одном городе, ходили по одним улицам, дышали одним воздухом, смотрели на одно небо и сохранили в своей памяти и мечте облик мира, в котором прошло их детство и началась юность.

Перед глазами Татьяны промелькнула ее прошедшая жизнь. Она, как и Василий, родилась в 1930 году. После закрытия балетной школы во время войны перешла в общеобразовательную среднюю школу, которую окончила в 1949 году. Один учебный год ь военное время, как и у многих, был потерян. В ту пору очередной виток педагогических реформ развел девочек и мальчиков по разным школам, обучение стало раздельным. Между женскими и мужскими школами устанавливались дипломатические отношения. Старшеклассницы и старшеклассники ходили друг к другу на вечера, писали записки, флиртовали, влюблялись и ссорились, бродили по улицам, целовались по закоулкам, смеялись, дурачились, оглядываясь, сидели обнявшись на скамейках, вздыхали, объяснялись в любви и быстро меняли привязанности. Как и другие недавние девчонки, вступающие в возраст любви, Татьяна включилась в общий водоворот флирта, встреч, поцелуев и влюбленности.

Введение раздельного обучения имело одно важное последствие, которое осталось незамеченным его учредителями. При установлении дипломатических отношений выбиралась дружественная школа, где вечера продолжаются дольше и бывают чаще, где мальчики лучше танцуют, где девочки красивее и влюбчивее. Принимались во внимание и другие подобные достоинства. Часто выбор школы менялся. В результате между молодыми людьми завязывался широкий круг знакомств, не предусмотренных учредителями раздельного обучения. Девушки и юноши объединялись по общим интересам и стремлениям.

Компания, к которой тяготела Татьяна, к концу школы превратилась в серьезный литературно-драматический кружок с широким кругом интересов и с достаточно высокой культурой. Балерина скользила по поверхности этих событий, но во внешних проявлениях жизни ей не было равных. Девчонка отчаянно флиртовала и мучила своих многочисленных поклонников. Серьезных привязанностей у нее не было. Татьяну не застигла гроза первой любви, короткая, волнующая и радостная.

Время юности закончилось для Татьяны слишком рано. В начале 1950 года, будучи студенткой института театра, она по совету матери вышла замуж за 35-летнего дипломата, блестящего, солидного и обеспеченного. Со стороны Татьяны это был брак без особой любви, но и без расчета. Дочь уступила упорным настояниям матери, которая считала дипломата хорошей партией и которую начинал беспокоить богемный образ жизни Татьяны. Дипломат хотел обрести дом, семью, тихую пристань и в дополнение к этому молодую красавицу жену. Такие мечты редко сбываются. Татьяна не созрела для уготованной роли. Она не взяла своего от молодости. Студентку тянуло к школьным и институтским друзьям, на вечеринки, в компании. Дома становилось нестерпимо скучно. Темы для разговора с мужем были исчерпаны. Общие интересы не появились. Однажды Татьяна с досады и злости на мужа изменила ему с артистом, которого встретила на вечеринке. Длительного продолжения эта связь не имела. Подозревая неладное, дипломат придирался и ревновал. Дело шло к разрыву. Конец был неожиданным. Мужа арестовали и расстреляли за шпионаж и измену Родине. Была ли его вина, никто не знает. Татьяну, как жену врага народа, отправили на пять лет в лагеря. Это случилось летом 1951 года. Она не прожила с супругом и года.

Вспоминая о прошлом, Татьяна чувствовала, что Василий по своему духу человек ее круга и мальчик ее юности. Но он теперь был мужчиной сильным, быстрым на ум, немного суровым и вместе с тем удивительно светлым и чистым.

«На кого он похож, кто мог бы с ним сравниться? – перебирала в своей памяти Татьяна. – Колька? Нет. Колька на самом деле слюнтяй. Ромка умен, энергичен, но трусоват. Витька всегда был трепач, им и остался… Никто из наших ребят не смог бы выдержать испытаний и стать таким». Новый знакомый превращался в человека из сказки.

Неожиданно Василий прервал раздумья балерины:

– Таня, пойдем на Собачью площадку[16]16
  Собачьей площадки больше не существует. Она находилась почти в центре треугольника, образованного Арбатом, Тверской улицей и Садовым кольцом. В 1957–1963 годах эта жемчужина старой Москвы была погребена под асфальтом проспекта Калинина, искорежившего арбатские и поварские переулки, и под фундаментами возведенных по его сторонам уродливых зданий.


[Закрыть]!

Татьяна любила и помнила этот уголок старой Москвы, затерянный в арбатских переулках. Но его отделяли тысячи километров пути и целая вечность времени, проведенного за решеткой. Балерина сказала:

– Собачья площадка так далеко. Даже не верится, что она существует… Мы заглянем туда, когда вернемся домой.

– Нет, я зову тебя сейчас, – настаивал студент.

– Не шути так, Василий, – ответила Татьяна с укором. Ее больно кольнуло, что Москва оставалась еще далеко и прогулка с Василием была невозможна.

– Таня, я не шучу, – сказал Василий спокойно. – Мы можем там побывать. Слушай меня внимательно и не противься. Представь, что мы выходим на Собачью площадку с Дурновского переулка. Смотри на картину, которая тебе открывается.

Татьяне показалось, что она стоит на тротуаре рядом со старинной гранитной тумбой. Впереди простиралась площадь, мощенная булыжником, со сквером посередине. Кругом вырисовывались неясные контуры зданий.

– Вспомни, слева расположена керосинная лавка, – объяснял Василий. Татьяна увидела знакомое вросшее в землю одноэтажное строение. – Справа находится музыкальное училище имени Гнесиных, – продолжал студент. Перед балериной вырос особняк, в котором она много раз бывала. На окнах играли солнечные блики. Стены и колоннада были окрашены в чистый белый цвет. Неясные контуры зданий становились четкими. Вырисовывались хрупкие силуэты особняков. Перед глазами Татьяны открывалась панорама Собачьей площадки. Балерину возвращали в московский мир уже не слова Василия, а собственная память, пробужденная этими словами. В купе раздавались теперь звуки двух голосов.

– Вася, – говорила Татьяна, – смотри, на сквере напротив надгробия на могиле собак стоит замечательная зеленая скамейка. Я на ней часто сидела. Мне всегда было жэлкс погибших собак. Эти животные такие добрые.

– В старину собаки были добрей, – буркнул Василий, стараясь оставаться вежливым. В лагере сторожевая овчарка прокусила заключенному Иголкину правую руку до кости, после чего в собачью доброту он больше не верил. Почувствовав, что его тон не понравился балерине, студент перевел разговор на другую тему:

– Таня, обрати внимание на красавец клен, который выглядывает из дворика слева.

– Я его знаю, Вася, – обрадовалась Татьяна. – Осенью он роняет чудесные красные листья. В 1947 году я собрала их целый букет и положила в книгу «Камерный театр». Это очень большая книга. Ее подарила маме Алиса Коонен. Листья и сейчас лежат между страниц и ждут меня. Я достану их и поцелую, как только вернусь домой!

– А мне покажешь?

– Конечно, мы будем вместе перелистывать книгу.

Прошло несколько минут. Татьяна и Василий забыли, что находятся в поезде. Они не замечали ни тряски вагона, ни остановок, ни заглядывающих в купе людей. Студент и балерина шли по Москве. Их охватило очарование родного города и радость общения друг с другом. Разговор шел о разном из прошлой жизни – о школе и об институте, об учебе и об экзаменах, о родителях, о друзьях, о кинофильмах, о театре, о происшествиях, о смешных историях и о других повседневных вещах. Но собеседникам казалось, что они никогда не слышали и не говорили ничего более важного и интересного. Их волновали звуки голоса, блеск глаз и улыбки друг друга. К Татьяне и Василию пришло ощущение необычайного и неизведанного прежде счастья.

Время подходило к обеду. Подруги Татьяны забеспокоились. Балерина ушла с неизвестным молодым человеком и часа три не показывалась. Одна из подруг, отправившись на разведку, увидела, что Татьяна и молодой человек сидят за столиком в пустом купе и оживленно разговаривают. Потом оказалось, что они не столько говорят, сколько смотрят друг другу в глаза. Балерину решено было выручать. Она без возражений приняла приглашение к обеду, но захватила с собой ухажера:

– Вася, пора обедать!

Василий, который оказался москвич и студент, был принят на пищевое довольствие. На нем состояла и балерина, подарившая право заботиться о себе товаркам. Подруги умирали от любопытства. Студент и Татьяна говорили на ты и в словах, и глазами. Не задерживаясь на еде, они поднялись и, не найдя свободного места в вагоне, отправились в тамбур. Потом Татьяна зашла всего один раз, опять не одна и только на ужин.

Студенту и балерине не хватило этого дня, а вечер показался коротким.

Вернувшись к себе, Татьяна долго не могла уснуть. Она видела Василия, слышала его голос, чувствовала тепло его рук и улыбку, шла вместе с ним по Москве. Татьяну охватило предчувствие любви. Ее глаза были восторженными и мечтательными.

5. Синие лесные дали

Утром Василий долго не шел. Пора было завтракать. Подруга Татьяны, посланная за ним, вернулась ни с чем.

– Студент еще спит, – сообщила она.

Балерина в негодовании отправилась поднимать этого соню. Василий крепко спал с блаженной улыбкой на лице, его губы что-то шептали. Татьяна без всяких церемоний и сожаления начала его трясти.

– Вася, вставай! Как не стыдно столько спать! Тебя все ждут к завтраку.

Еще не очнувшись от сна, студент с удивлением поднял глаза:

– Таня, почему ты здесь? Мыс тобой сейчас в Звенигороде! Ты видишь эти синие лесные дали?

Слова Василия вызвали у балерины боль. Более двух лет она не была в лесу, не слышала шелеста листьев и пения птиц, не стояла в тени деревьев, не ловила пробивающиеся сквозь крону солнечные лучи, не чувствовала ковер травы на полянах, не шла по лесной опушке, не вдыхала аромата скошенной травы и цветов, не видела прозрачного голубого неба России и бегущих по нему чистых облаков. Ее мир замыкался в каменном мешке тюрьмы, тесноте столыпинских вагонов и прямоугольнике лагеря.

Выжженные солнцем казахстанские сухие степи, окружающие Сверхлаг, были бесплодны, деревьев и кустов практически не было. В лагерной зоне все следы жалкой растительности, которые можно было встретить в степи, беспощадно истреблялись. Полковник Чеченев лично следил за исполнением приказа. Но природа была сильнее человеческой ненависти. Жизнь побеждала зло в краткий миг весны. Каждой весной тающий снег пропитывал бесплодную землю влагой. Грело солнце. Из небытия выходили степные тюльпаны. Сказка длилась недолго – всего семь – десять дней. Дальше жизнь замирала. И никто не поверил бы, что в знойной степи расцветало весной чудо света – тюльпаны. Их поля колыхались кругом. Складки земли играли красным и желтым отливом. Заключенные видели этот мир за воротами лагеря. Но шаг влево, шаг вправо считались побегом. Оставалось смотреть на цветы из колонны…

В лагерной зоне, которая представляла собой прямоугольник заключенной в высокий пятиметровый забор степи, тюльпаны давно не росли сплошным ковром. В земле сохранились лишь отдельные луковицы, которые в весенние дни то здесь, то там прорастали цветком. За неположенными цветами охотились женщины-надзирательницы. Они сбивали их ногой и давили сапогами. Обе свои лагерные весны Татьяна искала глазами тюльпаны. Обычно ей открывалась лишь раздавленная тяжелым сапогом красота. Но иногда выпадала и удача. Никакие цветы никогда не доставляли узнице большей радости, чем те случайно выжившие степные тюльпаны. Иногда она угадывала место, где из-под земли должен был появиться тюльпан, и действительно видела потом пробивающуюся, еще не распустившуюся стрелку. Хотелось крикнуть: «Здесь зло и смерть! Уходи обратно!»

– Вася, – сказала балерина с печалью, – меня влекут синие лесные дали, но лагерь унес их образ. Я ничего не помню. Остались лишь мечта и надежда. В Звенигороде мне не пришлось бывать.

– Таня, это легко поправить, – ответил Василий. Он пробудился и сидел на полке. – Ты ходила по Звенигороду в моем сне. Я расскажу, как это было. Ты побываешь в нем и обретешь синие лесные дали. Подожди немного, я только умоюсь. – Через несколько минут он вернулся и начал рассказ.

Балерина верила, что увидит синие лесные дали. До этого Василий показал ей Медный Рудник и водил по Москве. На очереди был Звенигород. Татьяна погрузилась в сон Василия. Колдовства в этом не было. Студент говорил о заветном, а балерина хотела его слушать больше всего на свете.

Пригородный поезд прибыл на станцию Звенигород. Это был длинный состав из разболтанных вагонов. Его тащил паровоз. Татьяна и Василий соскочили со ступенек вагона, миновали какие-то строения и лесок и оказались перед спуском в долину Москвы-реки. Был ясный летний день. Километрах в трех на противоположной стороне долины виднелись холмы, поросшие деревьями. На одном из них белел стройный храм, а на самом горизонте, из померкшей из-за расстояния зелени, выглядывали шатровые верхушки башен монастыря, маковка собора и колокольня.

– Наш путь лежит к монастырю и к храму, – сказал студент.

Через пятнадцать минут путешественники сидели в машине, пойманной Василием на шоссе и направляющейся в Звенигород. Машина проехала мост через Москву-реку, миновала небольшой городок с одноэтажными домами и выехала на разбитое шоссе. Справа круто поднимались холмы, а слева в небольшом отдалении за кустами виднелась река. Еще в самом начале пути храм и монастырь скрылись из вида.

– Где они? – забеспокоилась Татьяна.

– Они спрятались за холмами, – объяснил Василий.

Машина остановилась у подножия холма. Сквозь деревья наверху проглядывали монастырские стены и башни.

– Это Саввино-Сторожевский монастырь, монастырь-крепость, – торжественно произнес Василий. – Его основал в начале XV века игумен Савва, ученик Сергия Радонежского.

– Чей ученик? – удивилась Татьяна. Имя преподобного Сергия в курсе истории школьникам и студентам не называлось, и Татьяна его не слышала.

– Это наш великий предок, – пояснил Василий. – Он благословил Дмитрия Донского на битву с татарами. Тогда в народе таились великие силы, – добавил студент. – Даже под гнетом татар люди закладывали могучие крепости и прекрасные храмы. Среди них Саввино-Сторожевский монастырь. Это слава и гордость Земли Русской!

Они долго ходили по монастырю. Татьяна не могла наглядеться на массив Рождественского собора, на шатровое крыльцо и нарядность Царицыных палат, на громады башен и профиль стен.

«Гордость и слава Земли Русской!» – звучало в ушах балерины.

Около дворца царя Алексея стояла группа людей. Полные женщины были вульгарно и богато одеты. Несколько мужчин были в пижамах. Кто-то рассказывал анекдот. Слушательницы смеялись, притворно конфузясь.

– Как они оказались здесь? – вырвалось у Татьяны.

– Живут по путевке, – объяснил Василий. – В монастыре расположен санаторий Министерства обороны.

– Неужели для санатория нельзя было выбрать другое место? – удивилась балерина. – Ее поразило равнодушие праздных людей к окружающей красоте и дыханию истории.

– Санаторий в монастыре – это не так уж плохо. – Студент улыбнулся. Татьяна чувствовала, что улыбка притворна. – Другие монастыри стали тюрьмами или превратились в руины Отправимся дальше, Таня, – сказал Василий. – С монастырских стен открываются синие лесные дали. Я знаю, как туда подняться. – Через несколько минут они стояли у бойницы на стене крепости.

Татьяна никогда не видела такого простора. Направо уходила широкая речная долина. По ней вилась блестящая на солнце лента Москвы-реки. Пространство долины было занято небольшими селениями, полями и перелесками. На противоположной стороне виднелась кромка леса, обрамляющего долину и уходящего вдаль. Сначала лес казался темно-серым, но, приглядевшись, Татьяна поняла, что этот цвет отдает синевой. Синеватым было и марево нагретого воздуха, поднимающееся над лесным массивом. Теплый ветер приносил запахи цветов и деревьев. Казалось, что они идут от далекого синеватого леса. Над долиной и лесами покоился высокий и необъятный небосвод. На его прозрачной голубизне выделялись белые пушистые облака, освещенные солнцем. Открывшаяся картина ласкала душу Татьяны теплом и светом и приносила успокоение. Тревога и настороженность, которые не оставляли балерину в лагере и не покинули за воротами, отступили и померкли.

«Синие лесные дали умиротворяют меня так же, как и Василий», – улыбнулась балерина. От этой мысли ей стало еще спокойнее и радостнее.

– Таня, я не отказался бы выкупаться, – сказал Василий, когда они спустились в монастырский двор. Ветер сюда не проникал. Солнце раскалило камень. Было жарко.

Минут через пятнадцать студент и балерина оказались у реки в месте, выбранном Василием. Плотина выше по течению в Можайске тогда еще не была построена. Москва-река жила своей древней, ненарушенной жизнью. Она текла по песку, кое-где перемешанному с галечником, и шумела на перекате. Татьяна и Василий шли по песчаной мели поперек реки к противоположному берегу. Воды было по щиколотку. Потом стало немного глубже. Река омывала колени.

– Где же здесь купаться? – недоумевала балерина.

Внезапно на дне появился уступ. Светлый песок уходил в глубину. Татьяна с опаской пошла по склону. Вода за уступом доходила до пояса и, казалось, обжигала холодом.

– Таня, окунись и плыви ко мне! – кричал стоящий дальше по плечи в воде Василий.

– Я боюсь, Вася, мне холодно, – с дрожью в голосе отвечала балерина. Чудовищной казалась мысль погрузиться в эту леденящую бездну.

– Не бойся, Таня, – уговаривал ее Василий. – Вода очень теплая. Она кажется ледяной потому, что солнце тебя разогрело.

– Нет! Нет! Никогда!

– Не бойся, Танюша! Страшно только решиться. Холодно будет одно мгновение, а потом станет хорошо. Окунись и плыви! Ну!

Татьяна решилась и бросилась в воду. В последний момент она боковым зрением увидела, как мелькнули холмы Звенигорода, затем ее ударило холодом. Захватило дух. Но холод мгновенно ушел. Тело наполнилось удивительной бодростью. Балерина плыла к Василию. Они легли на воду и отдались течению. Оно несло их над глубиной вдоль берега.

– Таня, – говорил Василий, как бы угадывая ее мысли, – мы отрешились от мира и оказались в блаженном раю. Всем управляет река. Она везет нас по бесконечной дороге, дает бодрость, приносит тепло и дарует покой. Его так не хватало в лагере.

Промелькнули кусты, отшумел перекат, река выходила на плес. Почти без усилий они держались на чистой воде и тихо сплавлялись вперед. – Какое счастье ничего не делать и никого не остерегаться, – доносилось до Татьяны. Она не знала, шепчет ли это река или студент.

Соседи Василия по купе разбрелись по вагону или занимались своими делами, не вмешиваясь в его разговор с Татьяной. Внезапно в купе появился блатарь и уселся на полке напротив. Его скучающее лицо говорило о желании развлечься. Уркагана привлек голос Василия. Он решил, что студент толкает роман, но, разочаровавшись в сюжете, беззлобно выругался и ушел. А между тем студент и балерина поднимались по крутой деревянной лестнице к Успенскому собору на «Городке».

– Вася, он небольшой, но вместе с тем такой высокий! – воскликнула с восторгом балерина, как только они приблизились к храму. До этого со стороны казалось, что на вершине холма белеет крошечное здание.

– Да, ты права, – согласился Василий. – Наши предки вложили в этот чудный храм труд, талант и огонь своего сердца. Они создали собор по велению Бога и прославляя его. Маленький собор стремится к небу и кажется высоким. Он так построен. Камни имеют большую высоту, нежели ширину. Куб собора, барабан и проемы окон кверху сужаются. Заостренные килевидные завершения порталов и обрамлений окон тянутся к небу. Все придает зданию вертикальную направленность, устремленность вверх и создает впечатление высоты. По замыслу – это готика. Средства просты, а решения гениальны.

– Вася, – неожиданно спросила балерина, – куда ты вложишь свои силы и что создашь?

– Не спрашивай, Таня, – ответил Василий. Лицо его стало строгим. – Порой я чувствую в себе великие силы, но не знаю, куда их направить. Бог не ведет меня. Я не нашел своей дороги и вижу лишь то, что миром правят зло и ненависть. Люди огрубели. Они не ведают о сострадании, великодушии, сочувствии, раскаянии и искуплении. Порой кажется, что крутом одно зверье. Приходит отчаяние, и одолевает страх. Мне хочется убежать от ожесточенного мира и скрыться на необитаемом острове, где-нибудь на атолле Килинаилау. – Василий улыбнулся. – Мечтаю, чтобы рядом со мной находилась любимая женщина. Я бы построил с ней Царство Любви.

– Кто она? – прошептала балерина.

– Это не важно, – уклонился от ответа студент. – Не надо мечтать о невозможном. – Его лицо выражало тоску. – Звезды все пересчитаны. Земля исхожена вдоль и поперек. Необитаемых островов не осталось. Человеку негде укрыться от ужаса жизни. Ее жестокость сомнет и исковеркает самые лучшие помыслы. Впрочем, – он на секунду остановился, – говорят, что можно скрыться от мира и воздвигнуть Царство Любви в душе и сердце своем. Только это мало кому дано.