Текст книги "Записки прижизненно реабилитированного"

Автор книги: Ян Цилинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Достижения следователя Семеонова

Иголкина привезли на Лубянку глубокой ночью. В тюремной приемной, путь в которую вел через железные ворота, выходящие на улицу Дзержинского, на арестованного заполнили какие-то бумаги и подвергли обычной процедуре – обыскали, остригли под машинку, обмерили, сделали фотографии анфас и в профиль и заставили «поиграть на баяне», то есть сняли отпечатки пальцев. Следующей ночью после суточного сидения в боксе Василия повели в следственный корпус на допрос. В кабинете, помимо следователя Семеонова, который в дальнейшем вел его дело, находились подполковник Маракуш, молодая миловидная женщина в форме старшего лейтенанта, практикант-кореец Пак и человек средних лет с внешностью утконоса, имени которого Иголкин не знал и которого больше не видел. Пак был сотрудником госбезопасности КНДР. Знание русского языка и успехи по службе открыли ему дорогу в Москву для обмена опытом, накопления знаний и практики в МГБ СССР. Практикой по части ведения дознания руководил Семеонов, считающийся высококвалифицированным специалистом по молодежным делам.

Следователи разыграли с Василием стандартный сценарий. Первым вступил в дело Семеонов, который с деланным добродушием произнес:

– Вот ты и у нас, Иголкин! Дай я на тебя посмотрю! Расскажи, как дошел до жизни такой?

Василий не понимал, что имеет в виду следователь, и молчал.

Не дожидаясь ответа подследственного, подключившийся к допросу Маракуш спросил:

– Поясни, Иголкин, как ты относишься к атомной войне?

Недоумение студента увеличилось. Тем не менее он начал популярно объяснять собравшимся перед ним серьезным людям, что атомная война была бы страшной трагедией и преступлением против человечества. Затем Василий перешел к борьбе за мир:

– 12 марта 1951 года Верховный Совет СССР принял Закон о защите мира, имеющий решающее значение для судеб всего человечества. Этот акт еще раз подтвердил последовательность и неизменность миролюбивой политики СССР. Народы Советского Союза активно участвуют в движении сторонников мира. Оно является самым массовым общественно-политическим движением современности. Студенты нашего института активно включились в сбор подписей под обращением Всемирного Совета Мира о заключении Пакта Мира между пятью великими державами. – Тон у Василия первоначально был такой, словно его обязали выступить на комсомольском собрании. Он говорил нехотя, но скоро в голосе появились и политический пафос, и бойкость. – Недавно, – сообщил Иголкин, – корреспондент «Правды» обратился к товарищу Сталину с рядом вопросов внешнеполитического характера. Товарищ Сталин ответил:

«Мир будет сохранен и упрочен, если народы возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать его до конца. Война может стать неизбежной, если поджигателям войны удастся окутать ложью народные массы, обмануть их и вовлечь в новую мировую войну. Поэтому широкая кампания за сохранение мира, как средство разоблачения преступных махинаций поджигателей войны, имеет теперь первостепенное значение».

– В своих ответах, – развивал тему Василий, – товарищ Сталин разоблачил преступные махинации поджигателя войны английского премьера Эттли. «Премьер Эттли изображает себя как сторонника мира, – цитировал ответы вождя Иголкин. – Но если он действительно стоит за мир, почему он отклонил предложения Советского Союза в Организации Объединенных Наций о немедленном заключении Пакта Мира между Советским Союзом, Англией, Соединенными Штатами Америки, Китаем и Францией?»

Студент продолжал смешивать английского премьера с грязью, придерживаясь выражений и стиля ответов.

– Товарищ Сталин со всей очевидностью показал, что Эттли не силен в финансовой или экономической науке и поступает вопреки фактам и научным соображениям. – Лицо Иголкина выражало радость, что премьер Эттли выведен товарищем Сталиным на чистую воду.

– Сладко поешь, – прервал Иголкина Маракуш. – Скажи лучше, сколько народу погибнет в атомном пожаре? – Следователь остановил преступника не сразу. Он и его лубянские коллеги на минуту отключились от дела. Особенно разомлел человек с внешностью утконоса. Это был профессор-психолог, работающий в МГБ СССР в качестве консультанта. Все погрузились в привычную атмосферу политического семинара, скуку которого хочешь не хочешь, а приходится терпеть и где надо высидеть до конца. Следователи, арестованный ими студент, да и сослуживцы Суркова по ОРСу были повязаны общей цепью политпросвещения. Новым звеном этой цепи стали ответы вождя на вопросы корреспондента, опубликованные в газете «Правда» 17 февраля 1951 года. В марте и апреле их изучала вся советская страна.

– Наверно, половина человечества, – прикинул, не думая, Василий.

– Какая половина? Уточни, – попросил Маракуш мягко.

– Половина наших и половина американцев. Нет, американцев больше, так как у них территория меньше и население плотней, – продемонстрировал свои стратегические познания студент.

– А сам-то ты уцелеешь? – подал голос так и не узнавший, как подследственный дошел до жизни такой, Семеонов.

– Трудно сказать, – переставая удивляться вопросам, деловито ответил Василий. – А вообще в армию пойдем мы, молодежь. Нам придется принять удар на себя, чтобы отвести угрозу от Отчизны. Поэтому надо, пока не поздно, как указывает товарищ Сталин, бороться за мир.

Через полтора часа в конце первого допроса Иголкин подписал протокол, в котором с его слов в следовательском изложении было записано:

«Я панически боюсь атомной войны и считаю, что в атомном пожаре погибнет половина моего поколения. Мне, как военнообязанному, гибель грозит в первую очередь».

Еще через два с половиной месяца Иголкин подписал протокол, в котором с его слов в следовательской редакции были объяснены мотивы преступных действий:

«Испытывая животный страх перед атомной войной и стремясь спасти свою шкуру, я примкнул к преступной антисоветской группе, ставящей своей целью путем клеветнических измышлений и антисоветской агитации расшатать советский государственный и общественный строй. Ослабление Советского государства объективно ведет к ослаблению обороноспособности страны и к необходимости капитуляции перед американским капитализмом, размахивающим атомной бомбой и готовым пустить ее в действие. Я считал, что лучше сдаться на милость агрессора, чем погибнуть в атомной войне».

На первом допросе время подобных чистосердечных признаний еще не наступило, но следователи, как трудолюбивые пчелки, готовили почву для них.

– Назови своих близких друзей, – потребовал Семеонов.

Василий назвал с десяток имен, и в том числе Атоса, Портоса и Арамиса.

– С этими троими ты часто встречался? – вмешался Маракуш.

– Да, это мои школьные друзья. Мы встречались и в школе и потом… в общем, до их ареста, – не таился Василий.

– А за что они арестованы – об этом ты знаешь? – спросил Маракуш зловеще.

– Я знаю, что они арестованы ошибочно. Это честные и преданные советские люди, – твердо ответил Иголкин.

Казалось, Маракуш ждал такого ответа. Он рявкнул:

– Мы никогда не ошибаемся, никогда!

– Послушай, что показывают твои сообщники, – примирительно сказал Семеонов и, полистав толстое дело, начал читать протокол допроса Атоса:

– «Вопрос: Расскажите об организованной вами антисоветской группе.

Ответ: Пылая звериной злобой к советскому строю и вынашивая злодейские планы физического уничтожения И. В. Сталина, я еще во время учебы в 10-м классе средней школы начал собирать вокруг себя единомышленников с целью создать ядро антисоветской террористической организации, целью которой должно было стать убийство И.В. Сталина и других руководителей партии и правительства и развертывание широкой антисоветской агитации.

Вопрос: Кого вы вовлекли в свою преступную группу?

Ответ: В первую очередь одноклассников Портоса и Арамиса.

Вопрос: Каких политических взглядов вы придерживаетесь?

Ответ: По своим убеждениям я принадлежу к социалистам-революционерам.

Вопрос: А ваши сообщники?

Ответ: Портос – кадет, а Арамис считает себя монархистом.

Вопрос: Что объединило людей, стоящих на столь противоположных политических платформах?

Ответ: Лютая ненависть к советскому строю!»

– Все это неправда! – прервал чтение Василий.

– Мы никогда не ошибаемся, никогда! – осадил его Маракуш. – Про тебя нам тоже все известно. Запираться не советую.

– Тебе поможет только чистосердечное признание, – дополнил совет Семеонов.

– Оно облегчает вину, – пояснил Маракуш.

До конца допроса Иголкин еще несколько раз услышал о непогрешимости и всезнании следствия и выгоде для себя чистосердечного признания, а при его завершении получил от Семеонова комплимент:

– Ты не такой растленный тип, как твой сообщник Атос.

Иголкин удостоился похвалы после того, как подписал протокол, в котором с его слов в следовательском изложении было записано:

«Я находился в близких дружеских отношениях с членами преступной антисоветской группы и регулярно присутствовал на антисоветских сборищах».

Закончив оформление документов, Семеонов вызвал вертухая, который препроводил подследственного в одиночную камеру. Через несколько дней Иголкину предъявили обвинение по статьям 58–10 часть I (антисоветская агитация в мирное время), 58–11 (антисоветская организация) и 17-58-8 (террористические намерения). Через неделю после этого преступнику подали тюремный фургон с надписью «Пейте советское шампанское», перевезли в Бутырскую тюрьму и поместили в четырехместную камеру.

Дальнейшее следствие проходило в Бутырках. На допросы почти всегда вызывали после вечернего отбоя, а возвращали в камеру за два-три часа до подъема. Днем в камере ни спать, ни лежать не разрешалось. Так продолжалось шесть недель. Желание уснуть накапливалось и становилось невыносимым. Спасало лишь то, что допросы велись не каждую ночь. В субботу, воскресенье и один раз на неделе Иголкина оставляли в покое. Он был легкий подследственный и сам без особых усилий со стороны Семеонова лез в уготовленную ему петлю. Применения непрерывного конвейера не требовалось. Следователь избрал следующую тактику дознания. Искрясь доброжелательностью, он говорил:

– Иголкин! Сознавайся в своих преступлениях.

– Я не совершал никаких преступлений.

– Скажешь, что ты и антисоветской агитацией не занимался?!

– Я действительно не занимался.

– Ты и вражеское радио не слушал?

– Нет, почему, слушал, но какая же тут антисоветская агитация?

В протокол заносилось, что В. Иголкин регулярно слушал передачу рупоров империалистических разведок, станций Би-би-си, «Голос Америки» и «Радио Ватикана».

– Иголкин, что тебя привлекало в этих передачах?

– Оперативность, полнота информации, кажущаяся объективность – словом, умение подать материал. Наша, порой неповоротливая, пропаганда может перенять много ценного из этих передач. Как комсомолец и советский человек, – продолжал Василий, – я различал, где ложь и где правда, и мне…

– Нас не интересует, что ты различал! Нашелся мне комсомолец!

В протокол заносилось, что Иголкин пресмыкался перед Западом, восхвалял вражеские передачи и гнусно клеветал на советскую пропаганду, называя ее неповоротливой, малоэффективной.

– С кем ты слушал радио?

– Один.

– А где в это время были твои дружки?

– Правда один. – Василий не хотел подводить друзей.

Но Семеонов знал, как добиться признания соучастия Василия в группе. На следующий день, вооружившись протоколом допроса Василия, он вызывал в кабинет Арамиса. Перед ним Семеснов не разыгрывал роль добряка, а обращался по-хамски и жестоко:

– Досказывай, гадина, про вражеские голоса!

– Я уже все показал.

– Опять юлишь?! С кем слушал?

– Повторяю, я слушал вместе с Портосом.

– А где был твой дружок Иголкин?

Арамис уже знал от Семеонова об аресте Василия.

– Эта бл… Иголкин у нас, раскололся и уже дает показания!

– Иголкина при этом не было.

– Напрасно выгораживаешь. Вот показания твоего сообщника!

Семеонов зачитывал протокол, где Иголкин признавал, что он регулярно слушал, пресмыкался, восхвалял и гнусно клеветал…

– Теперь сознаешься?

Арамис действительно часто сидел у радиоприемника вместе с Василием. Отрицать этого теперь не имело смысла. Спросить, показал ли Василий, что они слушали передачи вместе, не было сил.

Семеонов оформлял протокол с показаниями Арамиса и на следующем допросе предъявлял его Василию:

– Опять будешь лгать, что был один? Твой сообщник ведет себя более разумно. Он понял, что чистосердечное признание облегчает вину. – Следователь зачитывал показания Арамиса. Василий сознавался в соучастии.

Далее Семеонов подменял и фальсифицировал протоколы и даты допросов. Получалось, что Арамис показывал на Василия, а тот на последующем допросе под давлением улик сознавался в групповых преступных действиях. Из рапортов и сообщений осведомителей следователь прекрасно знал о жизни подследственных до их ареста. Но он не мог раскрывать стукачей. Дело нужно было закончить так, чтобы сами преступники сознались в содеянном и показали друг на друга.

Первое время Василий негодовал и громко возражал против оценки его действий следствием и пытался доказать, что он не восхвалял, не пресмыкался и не клеветал.

– Нет ничего плохого в том, что я слушал иностранное радио! Почему нельзя с ним знакомиться? Я комсомолец, студент и оценивал эти передачи достаточно критически.

Семеонов быстро подавил сопротивление подследственного:

– Факт прослушивания передач ты не отрицаешь?

– Нет.

– Факт интереса к их содержанию признаешь?

– Да, признаю.

– Ну, спасибо и на этом. Политическая оценка твоих действий не твоего ума дело! Слышишь? Не твоего! Политическую оценку даем мы! Мы чекисты, железная гвардия революции! У нас холодная голова, горячее сердце и чистые руки. Помнишь, как говорил Дзержинский? Ты ведь был комсомольцем.

Бывший комсомолец еще не понимал, о чем думает холодная чекистская голова и как бьется горячее чекистское сердце. Несмотря на пережитое в тюрьме, чекистские руки оставались в его сознании чистыми. Василий сказал:

– На суде, что бы здесь ни писали, я сумею себя защитить!

– Это твое право, – ответил Семеонов. – Наш советский суд строг, но справедлив!

Достигнув успеха по эпизоду с радиопередачами, Семеонов пошел по проторенному пути. Он быстро добился от Василия признания в других антисоветских деяниях – в распространении политических анекдотов, в преклонении перед Муссолини и в склонности к фашизму, в почитании злейшего врага Советской власти поэта Н. Гумилева и в распространении его стихов, в осуждении борьбы, которую вело Советское государство с религией, и в подверженности религиозным предрассудкам. Затем обманным путем следователь получал от Портоса или Арамиса показания (с Атосом он предпочитал не связываться) о том, что Василий совершал эти непотребства в составе преступной группы, а от Василия – подтверждение его соучастия. Крут замыкался. Оставалось фальсифицировать протоколы допросов и поставить нужные даты. Это было делом техники. Задача облегчалась тем, что в протоколах, которые подписывал Василий, графы «Допрос начат» и «Допрос окончен» не заполнялись. В целом сценарий дела писался в конце следствия.

Из истории борьбы с космополитизмом и низкопоклонством

Самый вредный антисоветский анекдот, по поводу которого сокрушался следователь, представлял собой диалог профессора и студента на экзамене.

Профессор: Кто изобрел рентген?

Студент (бойко): Изобретение рентгена – наше достижение. Отечественной наукой установлено, что в России рентген был известен уже в XVII веке. В рукописных памятниках обнаружена драгоценная запись. Удалось восстановить древний текст и прочесть, что боярин Морозов говорил своей боярыне: «Я тебя, стерва, насквозь вижу!»

Профессор: Блестящий ответ! Скажите теперь, откуда происходят слоны?

Студент (быстро): Это тоже наша заслуга. Россия – родина слонов!

Профессор (радостно): Замечательный ответ, глубокие знания! Слон – наше отечественное животное. Этот факт недавно доказан советскими палеонтологами.

Анекдот, как и другие оптимистические анекдоты из серии «профессор – студент», заканчивался пятеркой студенту.

Подобное словотворчество было ответом общественности на проводимую властями кампанию борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Кампания напоминала дурной балаган. Русским мыслителям, ученым, писателям, художникам и поэтам приписывались мнимые заслуги и достижения, а подлинная слава нашей духовной культуры и науки забывалась. Недоумки-идеологи противопоставляли открытия русских ученых разлагающемуся Западу. Громогласно и бесконечно кричалось, что лампочка накаливания американца Т. А. Эдисона была давно придумана русским ученым А. Н. Лодыгиным, Вспоминались наши умельцы. Они раньше всех в мире дошли до паровоза. Указывалось, что радио изобрел А.С. Попов, а не итальяшка Маркони, который к тому же оказался фашистом. В результате научных изысканий было установлено, что серовато-белые пятна с красным венчиком величиной с маковое зерно, которые выступают на внутренней поверхности щек ребенка на уровне коренных зубов и служат первым признаком заболевания корью, впервые приметил не иноземец Г. Коплик, а русские врачи А. П. Бельский и Н. Ф. Филатов. На поиски приоритетов русской науки, как навозные жуки на золотую жилу, бросились толпы авантюристов, соискатели ученых степеней и званий. Наиболее удачливые с блеском защищали диссертации и становились профессорами и академиками. Если вернуться к пятнам Бельского-Филатова-Коплика, то вклад «золотоискателей» в науку и добытые ими свидетельства величия России заключались лишь в том, что было неопровержимо доказано: Коплик заметил и описал зловещие пятна позже (1896), чем Бельский (1890) и Филатов (1895). При этом забыли приметный факт. О зловещих пятнах еще сто лет назад знали индейские вожди, чьи племена вымирали от кори, пришедшей от бледнолицых.

В актовом зале школы, расположенной неподалеку от места учебы Иголкина, портрет норвежского полярного путешественника Ф. Нансена заменили на портрет отечественного химика-органика, Героя Социалистического Труда академика Н. Д. Зелинского. Школу переименовали соответствующим образом. Портрет путешественника отправили в подвал. Несли его педагоги.

В медицине начались гонения на латынь. Раздавались призывы отказаться от латинских терминов и писать рецепты по-русски. В 1-м Московском медицинском институте имени И.М. Сеченова отыскался доцент, который заявил:

– Ей (латыни) не место в наших краснознаменных стенах!

Выступлений больше не было. Все промолчали. Но при голосовании предложение одобрили и поддержали. Голосовали открыто.

В бытовой сфере нерусские слова заменялись на русские. В облаву попала и французская булочка. Это хлебобулочное изделие более ста лет выпекалось в России. Несколько поколений русских людей не подозревали, что хлеб имеет дурной иностранный привкус. Французская булочка стала булочкой городской. Вполне серьезно говорили, что переименование повысило вкусовые качества и питательность продукта.

Кампания борьбы с космополитизмом и низкопоклонством не была просто бездарным и позорным балаганом. Она открылась в стране, национальная культура которой и достояние были поруганы и растоптаны. Древние русские города, храмы и монастыри превращались в развалины. Шедевры русской культуры и искусства за бесценок продавались загнивающему Западу. Цвет русской интеллигенции был истреблен физически или оказался в изгнании. «Философский пароход» вывез из России в 1922–1923 годах около 200 высланных за границу экономистов, философов, социологов, правоведов, религиозных деятелей, историков, медиков и профессоров естественных и технических наук. Рассеяв интеллигенцию, новая власть обрекла себя на серость и прозябание. О Ф. М. Достоевском вспоминали неохотно, а о блестящей плеяде поэтов, писателей и художников, объединенных под запрещенным понятием «серебряный век», не говорили совсем. Под запретом находились труды русских философов и мыслителей – Вл. Соловьева, П. А. Флоренского, Л. П. Карсавина, С. Н. Бурчакова и многих других. Труды ученых-экономистов Н. Д. Кондратьева и А. В. Чаянова, которые в 20-е годы определили путь, по которому наша страна пришла бы к могуществу, изобилию и достатку, изъяли из библиотек, а сами ученые были вычеркнуты из жизни. То, что не успели разрушить в 20-е годы, крушили потом.

По недосмотру властей в Советской России сформировалась мощная генетическая школа. Одним из ее лидеров был С. С. Четвериков. Он с 1921 года руководил генетической лабораторией в Кольцовском институте экспериментальной биологии в Москве, а с 1925-го читал первый в Московском университете курс генетики. Профессор придавал огромное значение научному общению, дискуссиям и обмену мнениями между людьми, рассматривая такие контакты как непременное условие прогресса. Вокруг С.С. Четверикова собрался научный кружок, получивший за яростные споры название «Дрозсоор», что значило «совместное орание дрозофильщиков». В «орании» участвовали десять сотрудников лаборатории С.С. Четверикова. Многие из них стали известными учеными (Д. Д. Ромашов, Н. В. Тимофеев-Ресовский, П. Ф. Рокицкий, С. М. Гершензон, Б. Л. Астауров). Приходили и постоянные гости. Это были мыслители и исследователи – B. В. Сахаров, А. С. Серебровский, С. Л. Фролова. На квартиру, где заседал кружок, собирающий 15–16 человек, часто наведывался светоч русской науки, профессор Н. К. Кольцов. Первоначально Четвериков ставил перед кружковцами скромные задачи – познакомить своих учеников с публикациями зарубежных генетиков, которые были выполнены во время мировой и гражданской войн и еще не были известны в России. Однако работа кружка очень скоро вышла из этих границ. Его заседания превратились в творческие научные семинары. На них обосновывались и вырабатывались собственная научная концепция и направление исследований. Закончив споры и дискуссии, ученики С.С. Четверикова с новыми идеями шли в лабораторию и углублялись в экспериментальную работу. Ее результаты обсуждались при следующих встречах.

В «Дрозсооре» были запрещены всякие споры на политические темы. Тем не менее в 1929 году C. С. Четверикова без выходного пособия уволили с работы. «Дрозсоор» распался. Его участники разбрелись в разные стороны и притихли.

За годы взлета профессор успел опубликовать только одну развернутую теоретическую работу – «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения современной генетики» (1926) и кратко изложить в 1927 году результаты своих пионерских исследований в области экспериментального изучения генетической структуры популяций на 2-м Всесоюзном съезде зоологов, анатомов и гистологов в Ленинграде и на V Международном генетическом конгрессе в Берлине. Тем не менее идеи С.С. Четверикова завоевали мир. Усилиями его последователя – русского еврея-эмигранта Т. Добжинского и других американских ученых – Р. А. Фишера, С. Райта и Дж. Б. Холдейна был создан новый раздел генетики – генетика популяций. Вклад в становление этой науки внесли и бывшие ученики С. С. Четверикова. В отличие от общей генетики популяционная генетика занимается изучением наследственности и изменчивости не индивидуального организма, а сообщества организмов, то есть популяции.

К слову сказать, знание законов популяционной генетики заставляет с тревогой смотреть на наше будущее. В России на протяжении десятков лет истреблялся цвет народа. Эти люди погибли, не оставив потомства. Их гены не передались следующим поколениям и не включились в генофонд нации. Не будем рассуждать, кто оставил потомство и чьи гены преобладают в сегодняшней популяции. Это предмет научного исследования, на которое, насколько нам известно, еще никто не решился. Тем не менее угроза генетической гибели и вырождения нации представляется вполне реальной.

После изгнания из науки С.С. Четвериков работал консультантом зоопарка в Сзердловске и учителем математики в средней школе во Владимире. В 1936 году опальный профессор был приглашен на заведование кафедрой генетики в Горьковском университете и благополучно проработал в этом вузе многие годы, хотя не поднялся до прежних научных высот. Силы были уже не те. Не осталось верных учеников, с которыми можно было свернуть горы. С.С. Четвериков пережил вторую трагедию – трагедию ученого, которому не с кем работать. В 1948 году после сессии ВАСХНИЛ старого профессора изгнали из университета и уже окончательно. Он был лжеученым, приверженцем реакционного менделизма-морганизма. С.С. Четвериков скончался в 1959 году в нищете и безвестности, испытав одинокую и печальную старость. Соотечественники вспомнили об ученом лишь после того, как его поклонник Т. Добжинский опубликовал в 1967 году в американском журнале «Genetics» большую и проникновенную статью «Sergei Sergeevich Tschetverikov». В своем откровении выходец из России, всемирно известный американский исследователь, рассказал про взлет и расцвет новой области генетики, основу которой заложил в 20-х годах Сергей Сергеевич Четвериков.

Другой светоч русской генетики, академик Н.И. Вавилов погиб в годы войны за тюремной решеткой. После сессии ВАСХНИЛ, волны которой захлестнули и С.С. Четверикова, разогнали и лишили работы всех еще уцелевших генетиков – и малых, и больших, и преподавателей средней школы, и профессоров, и ученых-исследователей. Из последователей монаха Менделя и мракобеса Вейсмана не уцелел никто. Русская генетическая школа погрузилась во мрак и перестала существовать.

Кампания борьбы с космополитизмом и низкопоклонством напоминала позорный и бездарный балаган лишь внешне. В действительности это был шабаш ублюдков и недоумков, разыгравшийся на развалинах русской науки и культуры.