Текст книги "Записки прижизненно реабилитированного"

Автор книги: Ян Цилинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Чад коммунальной квартиры

Первоначально новое жилище показалось Татьяне милым и привлекательным. Оно представляло собой просторную комнату с двумя большими окнами и примыкающую к ней небольшую смежную комнату. Большая комната служила столовой и спальней, а маленькая – кабинетом. Татьяна прикинула, как лучше по-новому расположить мебель, и приказала Васе действовать, на что получила ответ:

– Таня, это неудобно. Надо спросить разрешения у тетки.

Балерина не очень огорчилась задержкой. Ее в этот момент занимали квартирные странности. В туалете висело пять электрических лампочек, а выключателей к ним перед дверью не было. Она не нашла выключателей и на стене в коридоре. Татьяне пришлось спросить у Василия, что все это значит и как зажечь свет в туалете. Он ответил тоном, которым говорят о самых обычных вещах:

– Это значит только то, что соседи перегрызлись. Они не сахар. Не удалось решить, кому сколько платить за электричество в туалете. Тогда каждый поставил персональную лампочку, присоединил ее к личному счетчику, а выключатель вынес в свою комнату. Смотри, у двери висит теткин счетчик, а вот и выключатель. Поверни его и отправляйся туда, куда тебе требуется. И не торопись, расплатимся! – Шутка Василия показалась грубоватой.

Да, соседи в квартире оказались далеко не сахар. Это выяснилось дней через десять. Татьяна с Василием вернулись домой вечером. Они поужинали, выпив при этом по рюмке сухого вина, и улеглись в постель, начиная любовные игры. В это время дверь в комнату, которую Василий забыл запереть, приоткрылась и в щель просунулась голова пожилой женщины. Не считая, что она появилась не вовремя, женщина ступила в комнату. Лицо у нее было востренькое, глазки юркие, а улыбка сладенькой. Обежав глазами помещение, освещенное слабым светом ночника, она на секунду задержала взгляд на столе. На нем стояла неубранная посуда и маячила начатая бутылка молдавского вина «Совиньон». Все это осталось после ужина. Балерина не любила заниматься хозяйством. Затем старушка уставилась на кровать и объявила;

– Василий, вам давно пора уплатить за свет в местах общего пользования! – Женщина была ответственной по квартире по сбору денег за пользование лампочкой Ильича. Расход электроэнергии в прихожей, коридоре, чулане, на кухне и ванной комнате регистрировался на общем счетчике. Размер платы для каждой семьи определялся по числу голов без учета возраста жильцов и их фактического нахождения в квартире. – С вас 1 рубль 87 копеек, – добавила общественница.

– Бабуля, вертухайся и живо катись отсюда, – сказал Василий добродушно. – За свет получишь завтра.

Ответственная спиной вышла из комнаты, не спуская глаз с Татьяны. Ее улыбочка стала еще более сладенькой. Василий выскользнул из-под одеяла, запер дверь, задвинул портьеру на дверном проеме и вернулся обратно.

Обостренным чувством балерина уловила шарканье ног в коридоре и чье-то приглушенное дыхание. Несколько человек стояли под дверью и подслушивали. Василий не замечал происходящего. «Чурбан!» – с негодованием подумала Татьяна. Она отстранила его, накинула что-то из одежды и убежала в маленькую комнату. Это помещение не имело выхода в коридор и казалось более изолированным от квартиры. Вслед за ней пришел Василий, разобравшийся наконец в ситуации. Подумав немного, он вытолкнул письменный стол из кабинета в большую комнату и начал двигать на его место кровать.

Она не проходила в дверной проем. Пришлось повозиться. Минут через десять ложе было готово. В это время раздался тяжелый стук кулаками в дверь и загремел грозный бас:

– Пьянствуете, дебоширите, по счетам не платите, общественную тишину в поздний час нарушаете!.. Буду жаловаться на вас в милицию!

Василий парировал:

– Заткнись, падло! Учти, что дверь я заставлю чинить тебя. Не отвертишься! – Дверь, похоже, была готова развалиться. С нее сыпались кусочки пересохшей краски. Аргументация подействовала. Наступила тишина.

На новом месте балерина не сразу почувствовала объятия Василия. Ей чудился взгляд старухи общественницы и слышалось приглушенное дыхание за дверью. Потом как в тумане замелькали образы прошлого.

Идут сборы для выступления в мужском лагере. Все знают о предстоящем. Их культбригада не что иное, как выездной публичный дом для надзирателей и придурков. Время после концерта, когда происходит самое главное. Сцены творящегося на ее глазах скотского разврата. Картины свального греха, затянувшего в себя чуть ли не половину артисток. Подступающее к горлу омерзение и ненависть к себе за поднявшееся желание.

Татьяна похолодела. Ее охватило подозрение:

«Неужели Вася может, как те скоты, при всех…»

Но эта ужасная мысль растаяла. Василий снова становился желанным и единственным. Балерина радовалась, что в этой маленькой комнате у них есть свое гнездышко и они одни. Но кругом простирался враждебный мир и населяли его чудовища.

В квартире собиралась вся грязь человеческая. Женщины были уродливыми, а мужчины отвратными. Даже закрыв глаза, Татьяна видела нескладные фигуры, отвисшие животы, сутулые спины, впалые грудные клетки, колеблющиеся жирные туши, обтянутые кожей скелеты, кривые ноги, косые носы, торчащие уши, нечистую кожу, сальные волосы, гнилые зубы и бесцветные глаза. К вечеру жильцы, как тараканы, сползались на кухню. Люди не говорили, а блеяли, не улыбались, а скалились, не смеялись, а дергались. Они ругались и ссорились, старались поддеть, унизить и обидеть друг друга, а при удаче испытывали удовольствие.

В квартире было много детей. Они носились по длинному и полутемному коридору как угорелые. Их тусклые лица блестели мертвенной синевой. Верховодила веснушчатая девчонка лет двенадцати. Желая наладить отношения с детским населением, Татьяна протянула атаманше горсть шоколадных конфет «Мишка на Севере». Та насупилась, но конфеты взяла и убрала их за пазуху. Балерине казалось, что девчонка скажет сейчас:

– Тетя Таня, я тебя все равно не люблю. – А потом покажет язык и добавит с вызовом: – Тетя Таня, ты проститутка!

Да, именно так за глаза называли ее соседи. Она слышала, как на кухне судачили:

– Я этой крале напомнила, что теперь ее очередь делать уборку и мыть полы в местах общего пользования, – оповестила всех толстая женщина в грязном халате и в туфлях на босу ногу.

– А она что, неужели вымыла? – с сомнением спросила кособокая и по виду интеллигентная женщина с папиросой «Беломорканал» в зубах.

– И не подумала! Побежала жаловаться своему хахалю, – радостно продолжила толстая.

– А он заставил? – с надеждой спросила химическая блондинка с ярко накрашенными губами и со ржавым синяком под глазом.

– Да какой там! Пожалел. Он с Зинкой договорился, – огорчила блондинку рассказчица.

– Сколько Зинка взяла за уборку? – осведомилась электрическая старушка общественница.

– Двести пятьдесят рублей за неделю. – Толстая знала и об этом.

– Здорово облупила! – одобрительно заметила кособокая.

– Теперь Зинка вкалывает, а эта стерва ходит руки в боки, расфуфыренная. Проститутка! – заключила толстая.

– Проститутка и есть, – согласилась старушка общественница.

– Пробл…! – уточнила кособокая и по виду интеллигентная женщина. – А еще целку из себя строит!

Другие мнения не высказывались.

Татьяна не скрывала своего отвращения к жизни в квартире на Рождественском бульваре. Она много раз молила Василия:

– Давай уйдем отсюда. Сил моих больше нет! – И получала в ответ:

– Что тебе не нравится? Соседи? Не обращай внимания!

Студент не соглашался на предложение переселиться к ней на Малую Бронную. Возможность, казалось, имелась. Федотовы занимали просторную квартиру из трех комнат. Одна из них была Татьянина. Балерина не догадывалась, что Василия останавливала холодная вежливость Анастасии Ивановны. Она подавляла студента подобно чаду коммунальной квартиры, отравляющему балерину.

Последняя надежда

Отношения с матерью у Татьяны осложнились. В начале июля балерина отважилась объявить, что Василий собирается поступать в медицинский институт. Узнав эту новость, Анастасия Ивановна сказала торжественно:

– Татьяна, надеюсь, теперь ты понимаешь, что он тебе не пара! – Мама предпочитала не называть студента по имени и заменяла имя местоимением.

– Анастасия Ивановна, – вмешался Сергей Сергеевич, – пойми, этому парню цены нет!

Супруга посмотрела на мужа уничтожающим взглядом. Сурков примолк.

Татьяна, ни слова не говоря, прошла к себе, собрала вещи и покинула родительский дом, бросив на прощание:

– Я ухожу к нему навсегда!

По дороге на Рождественский бульвар балерина позвонила Василию и сообщила о своем решении. Было семь часов вечера. Он обещал прийти через час, но появился только в начале одиннадцатого. Татьяна не увидела в нем радости и не почувствовала одобрения. Студент равнодушно сказал:

– Конечно, Таня, живи у тетки, если тебе так удобнее.

Утром, когда Татьяна проснулась, Василия в комнате не оказалось. На столе лежал клочок бумаги со словами: «Убежал заниматься». Татьяна целый день ходила по городу, смотрела кино и весь вечер просидела одна. Так продолжалось и далее. Василий приходил только на ночь и далеко не всегда. Дней через десять балерина не выдержала. Предстоял длинный вечер и опостылевшее одиночество в четырех стенах. Из комнаты в этой проклятой квартире нос нельзя было высунуть. Она отправилась ночевать в родительский дом на Малую Бронную и осталась в нем.

Мать отнеслась к возвращению дочери так, словно между ними не произошло ничего особенного, а Татьяна пришла всего лишь из кино или из гостей.

Дома балерина на неделю расслабилась. Она по целым дням валялась в постели, никуда не ходила, никого не звала и много курила. Иногда Татьяна поднималась, чтобы завести патефон и поставить пластинку с танго «Брызги шампанского». Слушала она и П. Лещенко. В комнате звучало:

 
Раньше, чубчик, я тебя любила,
А теперь забыть все не могу…
 

Читать не хотелось. Немного занимали лишь иллюстрации в журналах. Вспоминались слова Василия: «Какое счастье – ничего не делать и никого не остерегаться!» Удручало, что его самого рядом не было. За целую неделю Вася зашел всего один раз.

«Буду жить, как хочу, если он так поступает», – решила балерина. Она позвала Викторию. Подруги вместе ходили в кино, бывали в компаниях и ездили на день-другой на адмиральскую дачу.

Мать, казалось, понимала состояние дочери и не донимала ее наставлениями. Увидев, что Татьяна начала выходить в свет, Анастасия Ивановна стала приносить приглашения на просмотры фильмов и на артистические вечера, а также билеты в театр. В это время она наконец добилась восстановления Татьяны в институте театра. В сентябре предстояли занятия.

Главной темой разговоров матери стала артистическая карьера дочери. Поговорив о сценических данных Татьяны и выразив уверенность в ее успехе – «Ты станешь красой и гордостью сцены», – Анастасия Ивановна переходила к практической стороне дела:

– Ты совсем не отдохнула после лагеря. Посмотрись в зеркало. На тебе лица нет! – Это было преувеличением. Татьяна спала сколько хотела и не утруждала себя домашними делами. Под незаметным нажимом матери она хорошо питалась и ходила на теннис. Выглядела балерина прекрасно. – Если ты не обретешь формы, то не выдержишь занятий. Необходимо немедленно поехать в санаторий на юг. За путевкой дело не станет, и компания есть подходящая. Люди искусства. – Несмотря на отказ дочери, мать постоянно возвращалась к разговору об отдыхе.

Вспомнила она и Василия:

– Таня, почему он не может сводить тебя в театр или в кино? – Сделав паузу, Анастасия Ивановна добавила: – Равнодушие к искусству – это первый признак душевной тупости.

– Мама, – балерина всегда защищала студента перед матерью, – ты же знаешь, что Вася готовится к экзаменам. Это так трудно! Надо выучить четыре предмета.

– Зубрить ученический курс – это не занятие для мужчины, – заметила Анастасия Ивановна. Балерина не ответила. Она думала то же самое.

Когда Татьяна собиралась на встречи с Василием, мать ходила по квартире с таким видом, словно она попала на похороны дочери.

Сергей Сергеевич по-другому относился к событиям. Оставшись наедине с Татьяной, он сказал:

– Твой студент молодец! Смотри, как занимается! Лет через двадцать он станет профессором. Быть тебе, Таня, профессоршей, – добавил отчим скорее серьезно, чем шутливо. Сурков несколько раз разговаривал с Василием, когда тот заходил за Татьяной, и почувствовал, что он из тех, кто своего добивается.

Татьяна не обрадовалась. Возможность стать профессоршей не прельщала, а Василий был нужен ей не через двадцать лет, а сейчас. Ей казалось, что счастье рушится. Надежда, что Вася оставит затею с поступлением в медицинский институт, не оправдалась. Он заканчивал подготовку и собирался сдавать экзамены.

«Василий никогда не наберет проходной балл! – надеялась теперь балерина. – Все равно будет по-моему!»

Глава VII КРАХ

1. Проходной балл для амнистированного преступника

От ворот поворот

К началу экзаменов в августе Василий чувствовал себя достаточно твердо по химии и физике, совсем не боялся литературы, но трепетал перед сочинением. Он помнил про «онализ ашибок».

«Напишу большое сочинение, наделаю ошибок – и конец, – думал абитуриент. – Если буду писать короткий примитив, то не раскрою темы и получу тройку».

Получать тройку на экзамене Василию было нельзя. Нельзя было получать даже четверку. Об этом человек СЕЕ-884 узнал, когда подавал документы в медицинский институт.

В Москве в те времена было два медицинских института. Один из них располагался по правой стороне Большой Пироговской улицы, а другой – по левой, за домами на параллельной улице. Василию было все равно, в какой из них поступать, и он отправился туда, куда несли ноги. В тощей папке Иголкина с документами не хватало аттестата зрелости.

После ареста Василия аттестат был изъят из института экономических проблем и предан огню. В здании МГБ имелась печь для уничтожения бумаг. Пепел его вылетал из крематория в лубянскую трубу. По следовательскому решению, двадцатиоднолетний преступник, осужденный на пять лет, изымался из жизни навсегда. Аттестат ему был больше не нужен.

Достигнув институтского здания и поднимаясь по инстанциям, Иголкин через час оказался сидящим на стуле перед председателем приемной комиссии доцентом Хариным.

– Мы не можем принять документы, – терял терпение, но еще вежливо говорил председатель, – у вас нет положенного аттестата зрелости.

– Но у меня есть студенческая зачетная книжка, которая свидетельствует об окончании средней школы, – упорствовал проситель.

– Положено иметь аттестат, а не зачетку. Зачетка для нас не документ, – пытался популярно объяснить Харин.

– Как не документ? Она с печатями, – искал контраргументы Иголкин. – Если у человека имеется зачетка, значит, он учился в институте и имел аттестат. Вы же без аттестата в институт не принимаете?

– Нам нужен только аттестат, – попытался закончить разговор доцент.

– Но мой аттестат находится на Лубянке. – Василий не знал о его конце. – Может быть, пошлете запрос? – предложил парень.

Председателя приемной комиссии взорвало:

– Убирайся немедленно! Я сейчас вызову милицию!

Нахал удалился с председательских глаз и решил попытать счастья у директора. Но его на месте не оказалось.

Люди сдвигаются не только в лагере

Не теряя времени даром, Иголкин вышел на Большую Пироговскую улицу и направился в новый институт. По дороге он забежал в сквер на Девичьем поле. Хотелось передохнуть и покурить спокойно. Предстояло и дело. Нужно было составить заявление с просьбой о допуске к вступительным экзаменам. Старое заявление не годилось. Оно было адресовано в институт, в котором он потерпел неудачу. Не без труда отыскав свободную скамейку, Иголкин опустился на нее. Он затянулся сигаретой и погрузился в думы о происшедшем. «Аттестат, проклятый аттестат. Где его взять?» – вертелось в голове. Иголкин курил сигареты «Дукат» без фильтра. Они укладывались по десять штук в пачки из плотной оранжевой бумаги. Товар пользовался хорошим спросом. Фильтры в те времена на сигареты в России не ставили. Его уединение нарушил пожилой мужчина, усевшийся рядом. Одет он был как-то странно, и не по-старинному, и не по-современному. На легкой голубой рубашке красовались погончики. Брюки из плотной материи имели цвет хаки. Обувь была непонятного фасона и невиданной яркой расцветки. На ней выделялась надпись «Adidas». Удивляли и часы. На них вместо стрелок и циферблата высвечивались цифры. Похоже, они показывали верное время.

«Разоделся, падло! Хоть бы сел подальше», – с неприязнью подумал Иголкин. Появление пришельца было ему неприятно. Нарушалось одиночество. Приходилось быть на людях. Мысли расстраивались.

– Молодой человек, – обратился сосед, видимо не понимая настроения Василия, – не откажите в любезности, угостите меня своими сигаретами. Я в молодости курил такие.

«Быстро же ты постарел», – подумал Иголкин и, сдерживая раздражение, молча протянул пачку. Он знал, что сигареты «Дукат» и сигареты вообще как тип табачной продукции начали выпускаться московскими фабриками всего несколько лет назад. Раньше производились только папиросы. Большинство курящего населения употребляло папиросы «Беломооканал». Кто был попроще, довольствовался тощими папиросами «Прибой» и «Волна». Начальство и люди с достатком курили шикарный «Казбек». По виду сосед тянул и на «Беломорканал», и на «Казбек». В его облике все смешалось.

– Спасибо, Василий, – сказал мужчина, возвращая пачку. Он закурил и с интересом смотрел на Иголкина.

Василия неприятно поразила осведомленность соседа, но удивление быстро прошло. Иголкин понял, откуда тот узнал его имя. На скамейке лежала картонная папка для документов с надписью на обложке «Дело №». Под надписью Василий поставил свои имя и фамилию. Не был забыт и лагерный номер. Получилось «Дело № 884 Василия Иголкина». «Глазастый, сука!» – с неприязнью подумал амнистированный.

– Мне сигареты «Дукат» нравятся не меньше, чем прежде, – сообщил мужчина таким тоном, словно обращался к интересующемуся его мнением собеседнику. – Сигареты бывают особенно приятны, если их начинаешь курить после махорки, – продолжал сосед. Василию это ощущение было знакомо. Он испытал его на Медном Руднике, когда переходил с махорки на сигареты, полученные в посылке. «Все знает, словно кум», – промелькнуло в мыслях у Иголкина.

Сосед продолжал развивать тему о курении и непринужденно рассказывал о неприятном ощущении, которое испытывает человек, переходящий с сигарет на махорку. Последующее сообщение Василию тоже было не в диковинку. Он услышал о полной невозможности курить вместо махорки сухую степную траву. Мужчина продолжал говорить. Иголкин приходил во все большее раздражение.

– Отец, катись отсюда, пока цел! А то врежу между глаз! – не выдержал бывший лагерник. Осуществлять угрозу он не собирался, но избавиться от надоевшего соседа, взяв его на понт, надеялся.

– За последние два года вы на время утратили хорошие манеры, – заметил мужчина без укора и обиды. Помолчав немного, он продолжал спокойно: – Я удовлетворю вашу просьбу удалиться, но с одним условием. Вы подадите документы не в тот медицинский институт, в который направляетесь, а в другое учебное заведение. Оно называется N-ский медицинский институт. Это нам обоим выгодно.

– Что еще за N-ский институт? Какая выгода? – удивился Иголкин до такой степени, что не обратил внимания на осведомленность соседа о своих намерениях.

– Институт находится неподалеку от клуба завода «Каучук». Ваша выгода в том, что там иногда принимают документы без аттестата зрелости, – пояснил мужчина.

– А вам какая выгода? Чем вы занимаетесь? – поинтересовался Иголкин.

– Я пишу о вас книгу, Василий, – последовало в ответ.

«Он чокнутый, – понял Иголкин и подумал с сочувствием: – Люди сдвигаются не только в лагере, но и на воле».

– В книге, среди прочего, рассказывается про ваши студенческие годы, – услышал герой. – Многим преподавателям и товарищам-студентам книга не понравится. Они вознегодуют и забегают с опровержениями. Скажут, что такого не было и автор соврал. А между тем я рассказываю чистую правду! – Василий понимал бесполезность спора с чокнутым и помалкивал. – Выгода от вашего поступления в N-ский институт для меня прямая. Он отличается от всех других институтов в одном. Профессура не знает, что она в нем преподает, а студенты не ведают, где учатся. Они не станут возражать против того, что все описанное в книге произошло в действительности, поскольку это случилось не с ними и не у них. Таково свойство человеческой натуры. Мне не придется защищать свою книгу и тратить силы на невыполнимое. Попробуй докажи, что ты не верблюд!

– Ладно, отец, – сказал Василий примирительно. – Я схожу к клубу завода «Каучук», а ты отваливай!

– Мы с вами, по-видимому, больше не увидимся, хотя никогда не расстанемся, – произнес сосед с совершенной уверенностью, поднимаясь со скамейки. В его облике было что-то фамильное иголкинское, а на правой руке проглядывался поблекший шрам в виде собачьей пасти с неясными следами зубов.

– Дарю на прощание свои сигареты. Вам предстоит курить такие много лет. Платить за пачку сначала будете тридцать копеек, а затем сорок копеек, рубль и больше.

В руке у Василия оказалась диковинная на вид пачка с надписью «Ява». Мужчина направился к выходу из сквера на Большую Пироговскую улицу и, еще не дойдя до загородки, куда-то пропал.

Василий из любопытства сходил к клубу завода «Каучук» и обнаружил поблизости приличное здание с вывеской «N-ский медицинский институт». Учебное заведение носило имя известного медицинского корифея и основоположника, умершего до начала революционной деятельности И.В. Сталина.

– Мне этот институт подходит, – решил Иголкин. – Попробую!