Текст книги "Записки прижизненно реабилитированного"

Автор книги: Ян Цилинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Полковник Чеченев пьет арманьяк

Человеческие страсти и желания в полковнике Чеченеве давно остыли. Остались только жажда власти и тяга к коньяку. Коньяк позволял остро чувствовать свое неограниченное владение судьбами десятков тысяч заключенных и лагерной администрацией, а власть эта, в свою очередь, позволяла удовлетворять жажду благородной выпивки. Люди пользовались слабостями полковника. Родные и заступники заключенных находили через коньяк путь к властелину.

Чеченев особенно ценил немолодую московскую даму, которая поставляла первосортный французский арманьяк. Вдыхая чудесный запах, полковник был готов сделать для дамы все. Требовалось немногое: обеспечить для ее дочери, поступившей в Сверхлаг 23 августа 1951 года, приличные условия. Начальник решил определить дамино чадо в культ-бригаду в небольшом женском лагпункте. Нарушений со стороны полковника никаких не было. Дочка училась раньше в институте театра. В формуляре была написана сущая ерунда. Заключенная как жена врага народа и развращенная Западом отщепенка получила 5 лет, согласно решению ОСО. Сущность дела не мешала преступнице состоять в культбригаде. На формуляре не было пометки «Использовать только на общих работах». Сам полковник больше не интересовался женщинами и не вникал в нравы, царящие в женских зонах, но, прекрасно зная о них, строго-настрого предупредил администрацию не позволять с артисткой ничего лишнего.

Но он опоздал. Оказалось, что заключенную успели до его вмешательства изнасиловать и «подзаправить». Совершил это начальник планово-производственной части.

Женщины, попавшие в такое положение, рожали детей в Сзерхлаге. Согласно инструкции, администрация проявляла высокую человечность и разрешала узницам в течение 3 месяцев кормить грудью младенца. Затем ребенок насильно отнимался у матери и отправлялся в детский дом. В исходящих документах дети рассматривались как результат блуда между заключенными. В графе «отец» стоял прочерк. Матерей оставляли в лагере. Положение об освобождении из заключения в связи с рождением ребенка, которое в ряде случаев действовало в бытовых лагерях, на особые лагеря не распространялось. В отношении артистки Чеченев поступил иначе. Он распорядился прервать беременность. Начальник беспощадно покарал насильника, санкционировав его увольнение из органов. Отлучение от службы не предполагало последующего суда за уголовное преступление. Это был первый и последний случай наказания за насилие в истории Сверхлага. Санкция произвела впечатление. Аппетит на артистку у администрации уменьшился.

Мать узнала о происшедшем, но поняла, что полковник Чеченев честен в своих обещаниях. В благодарность арманьяк продолжал поступать бесперебойно. На советские праздники, на Новый год и просто так Чеченев получал подарки. На 35-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции коллекция начальника Сверхлага, недавнего генерала госбезопасности, полковника Чеченева пополнилась бриллиантами из дворца бывшего аристократа Шувалова в Петербурге. Полковник надежно припрятал камешки, не показывая дарованное своей неимоверно худой корове-жене. «Секса» с супругой у бывшего генерала больше не было.

Однажды не к празднику, а просто так Чеченев получил в подарок шкатулку из лабрадорита, инкрустированную алмазами. В шкатулке лежала только одна, и довольно странная, вещичка. По форме и материалу она походила на золотое яичко, которое в детской сказке снесла курочка-ряба своим старику и старухе. Золото было какое-то чудное, зеленоватого цвета. Вещичка открывалась, как матрешка. Внутри находилась фигурка серого волка. Он вез на себе Аленушку, вырезанную из блестящего камня. Московская дама, передававшая подарок полковнику в условленном месте в Караганде, сказала, что эта вещичка – знаменитое пасхальное яйцо из коллекции императорских пасхальных яиц и именно это яйцо подарила на пасху императрица Александра Федоровна своей дочери Анастасии в 1915 году. Слова дамы не понравились полковнику, вещичка не привлекала, казалось, что она стоит недорого. Тем не менее он принял подарок, но сделал это не ради императорского яичка, а из-за шкатулки из лабрадорита с алмазами. Уж больно она была хороша! Смерть помешала генералу (Чеченев вышел на пенсию генералом) узнать, что такие ерундовые и дешевые вещички продавались в 1986 г. за границей на аукционе «Сотбис» по цене 1 миллион 760 тысяч долларов.

Полковник сдержал обещание. Дочь дамы, Татьяна Федотова, до самого дня своего освобождения по амнистии 16 апреля 1953 года находилась в культ-бригаде и нс подвергалась больше насилию.

Его привезли на Медный Рудник, чтобы убить

Седьмого октября 1951 года на Медный Рудник был доставлен новый заключенный, 21-летний московский студент Василий Иголкин, осужденный решением Особого Совещания (ОСО) за антисоветскую агитацию и участие в преступной группе по статье 58, пункты 10 и 11 Уголовного кодекса РСФСР на 5 лет исправительно-трудовых лагерей. Была ночь. Преступник стоял в окружении конвоя и собак у лагерной вахты. Перед ним тянулись освещенные ярким электрическим светом пятиметровые стены лагеря и возвышалась высокая деревянная вышка с прожекторами. Стены были сложены из необожженного кирпича и побелены. На вышке виднелся солдат. Он недавно заступил на пост. Как клятва прозвучали слова:

– Пост по охране злейших врагов Советской власти принял!

Солдат знал, что в лагере собраны мерзавцы и выродки. Они посмели посягнуть на советский строй и совершили тягчайшие преступления. Постовой, или попка по жаргону врагов, был готов послать карающую пулю в этих людей во всех случаях, которые предусматривает устав, и без устава – по велению сердца. С высоты вышки солдат хорошо видел доставленного в лагерь поеступника. Его охватил справедливый гнев:

– Такой молодой, а уже здесь. Ну и задатки! Настоящий выродок!

Собаки несли службу и были настороже. Псов натаскали на человека. Они имели опыт и выучку. Если бы подконвойный прорвал кольцо окружения и начал одиночный побег, то он не ушел бы далеко. Собаки умели настичь беглеца, свалить его с ног и лишить способности сопротивляться и двигаться. В зверях клокотала ненависть. Они были способны, забыв всю науку задержания живым, остервенеть, добраться до ненавистного горла, разодрать его до позвоночника и упиваться хлещущей в морду соленой кровыо.

Преступник стоял у лагерной вахты и не знал, что его будут отделять от свободы не только высокие стены лагеря и пулеметы на вышках, но и ненависть человека и ярость зверя. Позади остались следствие, внутренняя тюрьма на Лубянке, Бутырская тюрьма, этап, столыпинские вагоны и пересыльные тюрьмы. Осужденный ждал, когда его введут в новую тюрьму, в которой предстояло пробыть четыре с половиной года. Дежурный по лагерю принял заключенного у конвоя и молча повел его на вахту. После долгого шмона студент вступил в свою новую альма-матер. Иголкин надеялся, что вырвется на свободу. Но надежда была неоправданной. Его привезли на Медный Рудник, чтобы убить.

Убить заключенного должны были непосильный труд, кварцевая пыль, оседающая в легких, зимний холод и изнурительная летняя жара, недоедание, голубоватая питьевая вода, стравленная солями меди, побои и издевательства со стороны как администрации, так и других заключенных – бугров, спиногрызов[12]12
  Бугор – бригадир, спиногрыз – помощник бригадира (лагерный жаргон).


[Закрыть] и любителей унизить слабого, болезни, отсутствие медицинской помощи и пуля конвоя, а также терзающая душу безнадежность существования. Человек не имел сил пройти все круги Медного Ада.

При желании закончить свой путь по адским кругам заключенный мог легко получить чекистскую пулю. Достаточно было сделать два шага в запретную зону. Это была пятиметровая полоса земли, примыкающая с внутренней стороны к каменным стенам лагеря. От территории лагеря запретка отделялась невысокой загородкой из колючей проволоки. Она разделялась на две зоны – внешнюю предупредительную и огневую, простирающуюся до лагерных стен. Роковая черта между зонами была обозначена чуть приметными колышками. Заходить в огневую зону было нельзя. Часовые с вышки посылали пулю в нарушителя без предупреждения. Кому везло – убивали наповал, а неудачников калечили.

Выслушав доклад начальника Медного Рудника подполковника Отвратного о пополнении лагеря новыми заключенными, полковник Чеченев остался крайне недоволен положением дел. Последний месяц Медный Рудник не получал полноценной рабочей силы. На днях опять поставили негодный материал – какого-то московского студента. Полковник посмотрел на формуляр Иголкина и приказал:

– Посвятить в заключенные и направить на работы вне лагеря на общем режиме!

– Согласно формуляру, это пока не положено, – пытался возразить начальник режима капитан Пронзительный.

На формуляре студента – а этот документ сочинялся тюремными оперчекистами и следователем на основании материалов дела и агентурных данных на заключенного в тюрьме – виднелась жирная красная диагональная полоса. Она значила: «склонен к побегу».

Скрытые замыслы и склонности Иголкина были выявлены стукачом, который затеял в камере Бутырской тюрьмы разговор о знаменитых случаях побегов из тюрем. В ходе обмена мнениями, в котором участвовали три человека, Василий понял – он знает о побегах столь мало, что рискует на всю жизнь остаться за решеткой. Чтобы спастись от этой участи и не ударить перед собеседниками в грязь лицом, Иголкин рассказал о побеге графа Монте-Кристо из замка Иф, добавляя при этом такие детали, о которых не подозревал сам Дюма-отец. Василий говорил с отчаяньем студента, понимающего, что не может сдать последний зачет. Рассказ Иголкина произвел нужное впечатление на стукача, а тот, в свою очередь, убедил кума, что раскрыл негодяя-студента.

Но на начальника Сверхлага усилия стукача и прозорливость бутырского кума произвели отрицательное впечатление. Полковник недовольно выругался, хотя и не по отношению своих московских коллег, а в адрес собственного начальника режима:

– Выполнять приказ!

Чеченец знал цену резолюциям «склонен к побегу», «склонен к террору», «наполнен национализмом», «особо опасен при задержании» и другим психологическим характеристикам заключенных. Эти намерения приписывались подследственным московскими умниками для выполнения плана и для оправдания собственной лености.

«Разве такой побежит? – раздраженно думал полковник. – Этот м… и лягушки не обидит».

Начальник Сверхлага был прав. Заключенный Иголкин в те времена не умел обидеть даже лягушку.

Таким образом, Василий Иголкин волей полковника Чеченева оказался определен на работы вне лагеря на общем режиме. Допущенное нарушение заключалось в том, что склонный к побегу заключенный не был оставлен на три месяца в зоне под бдительным оком оперчекистов для решения его дальнейшей судьбы. За эти три месяца капитан Пронзительный, изучив и обобщив показания стукачей, должен был определить, выводить ли преступника из зоны на работу в наручниках или без них. Разница между содержанием на усиленном и общем режиме заключалась, в частности, в этом.

Чеченев был прав не только в своем понимании художеств московских умников, истинного лица студента, но и в оценке положения дел с поступлением рабочей силы. За последний месяц, помимо Иголкина, лагерь пополнился тремя бандеровцами, скрипачом-террористом из Ленинграда, пятью изменниками Родины – бывшими военнопленными и двумя националистами-узбеками. Националисты были полны религиозных предрассудков. Несколько раз в течение рабочего дня они падали на колени и устремляли молитву к Востоку. Оторвать узбеков от такого занятия не могли ни пинки надзирателей, ни наручники. Военнопленные считались самым вредным народом, который был до мозга костей развращен предыдущим военным опытом и немецким концлагерем. Военнопленные отлынивали от работы, но делали это столь умело, что уличить кого-нибудь в саботаже было невозможно. Всегда находилась простая причина – поломка механизмов, отключение электроэнергии и многое другое, что действительно имело место. Скрипач-террорист годился лишь в стукачи, а бандеровцы были способны только на то, чтобы заставлять работать других. Их услуг, однако, не требовалось. В лагере хватало своих придурков[13]13
  Придурки – в широком смысле слова лагерная элита из заключенных, освобожденная от тяжелого физического труда, занимающая административные должности (нарядчики, нормировщики, контролеры, бригадиры, помощники бригадиров и т. д.) или занятая в сфере обслуживания (столовая, кухня, пекарня, баня, прачечная, санчасть и т. д.) и имеющая в силу этого власть над другими заключенными, находящимися на общих работах (работягами) (лагерный жаргон).


[Закрыть] и штатных надзирателей.

Лучшей рабочей силой полковник по справедливости считал прибалтов. Эти люди, казалось, испытывали постоянную потребность в труде и в своей неистребимой честности работали в условиях каторги до смертного конца. За прибалтов между начальниками лагерей шла борьба. Давались взятки более высокому начальству, перехватывались этапы, плелись интриги. Эта борьба не знала бортовых пушечных залпов и абордажных боев, но ни в чем другом не уступала накалу жестоких стычек враждующих пиратов. Мечты полковника Чеченева о поступлении рабов-прибалтов на Медный Рудник осенью 1951 года были напрасны. Земля у восточного берега Балтийского моря была в это время обескровлена так же, как прибрежные страны Западной Африки на вершине работорговли. Разница заключалась лишь в том, что живой товар из Африки вывозился морскими пиратами, а из Прибалтийского края – разбойниками, пришедшими с континента.

Ворошиловская амнистия

Василий Иголкин был обречен. Человек, попавший в Медный Ад, не мог вырваться оттуда. Но жизнь изменила порядок вещей. 5 марта 1953 года умер Иосиф Сталин. 27 марта 1953 года вышел Указ Президиума Верховного Совета об амнистии, подписанный Климентом Ефремовичем Ворошиловым.

Первый маршал Клим Ворошилов не выиграл ни одного сражения и не совершил ничего значительного как государственный муж. Но этот человек был баловнем судьбы. В молве и в легендах, передаваемых из поколения в поколение в 30-е, 40-е и 50-е годы, Клим оставался героем гражданской войны и искусным военачальником. Затем к этим достоинствам прибавились глубокий ум государственного человека, любовь и знание литературы и искусства, высокая человечность и гуманизм.

Про ничтожного Клима Ворошилова народ десятилетиями пел радостные песни, а песню про Лаврентия Берию, которую сочинили и исполнили по случаю его 50-летия, быстро забыли, хотя в песне было сказано:

 
Народом Берия любим!
 

Не поняли люди, что Лаврентий сделал для государства в тысячу раз больше, чем Клим, и что любить его надо было горячее и преданнее.

В народе амнистию 1953 года связывали с именем Ворошилова. Правильные советские люди – а они составляли большинство – втайне от себя думали: «Иосиф был велик, но он перегнул палку. Держать двадцать миллионов человек в лагерях за колючей проволокой – это слишком… Ошибку исправил Клим».

По-видимому, государственные мужи, принявшие решение об амнистии, думали об Иосифе то же самое.

Освободившиеся заключенные связывали дарованную свободу и снятие судимости с именем Ворошилова. На поездах и на эшелонах, которые везли амнистированных из Казахстана в Россию, висели плакаты:

«Спасибо, Клим!»

Первыми Ворошилова по праву благодарили урки. Большинство блатарей обрели свободу. На волю вышли и лица, посягнувшие на социалистическую Собственность. Лагеря опустели. Но ветер амнистии не коснулся лагерей для особо опасных врагов Советской власти. Среди осужденных по 58-й статье прощение получили лишь имевшие срок до 5 лет включительно. Такой «детский» срок за преступления, предусмотренные 58-й статьей, практически не давался. На Медном Руднике по ворошиловской амнистии в лагерном отделении, в котором отбывал срок Василий, освободились 8 из 6412 заключенных, то есть 0,12 процента. В число амнистированных входил бывший московский студент Василий Иголкин.

После тщательного осмотра вещей лагерная вахта осталась позади. Самого Василия, теперь вольного человека, не шмонали. Иголкину казалось, что надзирателям, у которых теперь оказались коротки руки, жалко себя. Бывший заключенный ступил на вольную землю, но не мог идти. Чтобы двигаться, ему нужны были конвой, собаки, окрики и лай, колонна заключенных и шеренга товарищей. Василий напоминал тяжелобольного, который первый раз поднялся с постели и силится добраться до окна. Поминутно оглядываясь и придерживаясь прямой линии, освободившийся из заключения, преодолевая слабость, направился к штабу лагеря за документами. Казалось, что кто-то пристально смотрит в спину. Отклоняться от прямого пути было нельзя. Конвой приучил:

– Шаг вправо, шаг влево считается побегом!

– Конвой применяет оружие без предупреждения!

Подав документы, канцелярист-лейтенант, теперь товарищ Савченко, сказал:

– Ты счастливчик! Едешь в Москву. А мы остаемся здесь гнить.

Перейдя на уровень общечеловеческих ценностей, нельзя не заметить, что и заключенные, и администрация Сверхлага находились на дне жизни.

Волна реабилитации докатилась до лагеря в конце 1956 года. Последние заключенные вышли на волю только через шесть лет после этого. В итоге оказалось, что злейших врагов Советской власти в Сверхлаге было не больше, чем заключенных с пятилетним сроком, освободившихся по ворошиловской амнистии 1953 года, то есть около 0,1 процента. Зону сровняли с землей и уничтожили все следы. Бурьян не вырос. Он там не поднимается и не выживает. Теперь на этом месте поселок. Дети бегают по медной земле и не знают, что она пропитана горем и ненавистью.

Было 17 апреля 1953 года. За день до этого на свободу вышла подопечная полковника Чеченева, Татьяна Федотова.

Глава II. ЭТИХ НЕДАВНИХ ДЕТЕЙ СОЕДИНИЛА ИСКАЛЕЧИВШАЯ ИХ ТЮРЬМА

1. Студент и балерина встречают друг друга

От Медного Рудника до Москвы можно было добраться только с пересадками. Помогая выбрать путь, железнодорожные служащие посоветовали Иголкину доехать до узловой станции Жарык, находящейся приблизительно в 450 километрах от лагеря, и пересесть в прямой плацкартный вагон до Москвы. Он прибывал на узловую станцию в составе сборного поезда по другому железнодорожному пути. Состав далее следовал через Карабас и Караганду до Транссибирской магистрали, где вагон должны были присоединить к проходящему поезду, следующему в столицу. По неведомой причине расписание нарушилось и случайный московский состав принял дополнительный вагон только на время. До самой Волги его то прицепляли, то отцепляли и подолгу держали на станциях. Путь до Москвы вопреки уверениям железнодорожных служащих, говоривших о шести днях, занял десять суток. Прибыв на станцию Жарык под вечер, недавний заключенный оформил билет и коротал ночь в ожидании своего поезда.

Одно купе московского вагона, в который должен был сесть Василий, занимали четыре лагерницы, освободившиеся из заключения. Не успели остаться позади стены тюрьмы, как в недавних узницах пробудилось стремление женщины нравиться себе и всем окружающим. До отхода поезда они успели пополнить гардероб и приобрели мыло, щетки, иголки, косметику, нитки, ножницы и другие предметы, необходимые человеку в его повседневной жизни[14]14
  Средствами на покупки служили личные деньги, выданные при освобождении. Они складывались из сумм, бывших при себе еще при аресте, из переводов родных и близких и из грошей, заработанных в лагере. Из них вычиталась стоимость содержания в неволе. Деньги на руки заключенным не выдавались, а хранились на личном счете. С него ежемесячно на расчетную книжку перечислялось не больше чем 19 рублей 70 копеек. На это в лагерном ларьке можно было приобрести черный хлеб, махорку, хозяйственное мыло, зубной порошок и другие предметы первой необходимости. Ассортимент включал 10–15 названий. Пользоваться ларьком разрешалось при условии выполнения нормы и соблюдения правил режима. При таких расходах на личном счете заключенных за многие годы неволи скапливались «крупные» суммы. Большинство освободившихся из Сверхлага по амнистии получили на руки по 400–500 рублей.


[Закрыть].

В вагоне подруги подшивали одежду, что-то прилаживали и примеряли, стригли и чистили ногти, причесывали короткие волосы, надевали немудреные украшения, давали друг другу советы и опять все начинали с начала. Они напоминали пташек, которые вырвались из клетки и теперь сидят и чистят перышки перед дальним полетом. Им открывалась дорога в широкий мир.

Сидящую с краю на нижней полке женщину звали Татьяной. Подруги не без основания называли ее «балерина». До ареста Татьяна училась в институте театра в Москве, а в лагере входила в состав культбригады и выступала с танцевальными номерами. Ей было 23 года. Артистка блистала яркой и вызывающей красотой. Дюма-отец, которого Иголкин превзошел в рассказе о побеге графа Монте-Кристо из замка Иф, описал бы эту женщину так:

«На ее лице выделялись большие темно-карие бархатистые глаза, обрамленные черными ресницами, и большой пухлый и чувственный рот. Меж приоткрытых алых губ блистали белые зубы. Тонкая розовая кожа была удивительно нежной и чистой. Подруги говорили, что у балерины самое красивое тело в Сверхлаге. У нее были точеные плечи, гибкий и тонкий стан, округлые бедра и стройные сильные ноги. Прелесть тела венчала неожиданная для стройной фигуры распустившаяся пышная грудь с широким овалом пигмента вокруг сосков. В жилах Татьяны текла русская кровь, но в блеске ее красоты сверкало что-то от яркой и быстротечной прелести женщин Востока. В институте театра шутили – это студентка с цыганским акцентом. Она была грациозна и изящна в движениях, но эта грация напоминала не движения кошечки, а повадки тигрицы. В облике чувствовались сила и власть. Надменное и несколько капризное выражение не смывалось с лица даже улыбкой. Она умела повелевать. Будь эта женщина королевой, у нее в услужении оказался бы не только весь двор, но и сам владыка король».

К описанию, данному Александром Дюма, можно добавить лишь прозу – Татьяна была среднего роста, ее короткие волосы не слушались гребенки и стремились подняться торчком.

Сборный поезд пришел на станцию Жарык под утро. Василий вошел в полупустой вагон, который оказался последним в составе, и продолжил свой путь домой. Купе плацкартного цельнометаллического вагона не имеет дверей. Возникающие в нем звуки расходятся по всей железной коробке вагона. До студента, расположившегося на нижней полке во втором от края купе, из середины вагона доносились оживленные женские голоса и смех. Пробыв некоторое время в нерешительности, молодой человек отправился посмотреть на говоривших. Перед купе, где находились пассажирки, Василий замедлил шаг. Совсем остановиться было неудобно, а если пройти чуть медленнее, то это дало бы несколько лишних секунд для обзора. Вдруг он остановился как вкопанный. Иголкин узнал женщину, расположившуюся у прохода, и вспомнил ее имя. Это была балерина Татьяна, выступавшая почти год назад в составе приезжей культбригады артистов-заключенных во время концерта на Медном Руднике.